Стоит — не стоит?

— Что вы имеете в виду? — Есть одиночество, а есть уединение. Одиночества не ощущаю, в конце концов, дома меня ждет Фил (), а уединение – замечательное состояние. Наступает возраст, когда начинаешь ценить биологический комфорт. Когда остаешься наедине с собственными мыслями, книгой, да просто с тишиной. Недавно был в гостях у старого друга. Дети, внуки, шум, гам... Как это можно выдержать! — Есть известная история. Владимир Немирович-Данченко прекрасно показывал женщин. То есть «подсказывал» актрисам, как играть женский характер. И делал это, говорят, гениально. Однажды не сумел, не получилось. Объявил перерыв, затем повторил попытку – не идет. Отменил репетицию, ушел к себе в кабинет. Потом признался второму режиссеру: «Теряю умение. Старею».Творчество — это чистой воды потенция. Почитайте исследование Фрейда о Леонардо да Винчи, там об этом точно сказано. И талант с возрастом вряд ли усиливается. Скорее, наоборот. Как и потенция. На самом деле это простая проблема: «Стоит — не стоит» ().— У меня нет ответа на этот вопрос. Это частный случай, и мы не можем знать, что там произошло. Можем только собирать факты и подтасовывать их. Сказать: он влюбился. Может, так, а может, нет.— Вполне возможно. Талантливому человеку горе придает новое качество, как это ни парадоксально. Обычного же человека ломает, деформирует. Талант, если он имеется, всегда перевешивает. Я на своем веку встречал немало актеров пьющих, запойных. Но когда начиналась работа, они вмиг трезвели.— Опыт – да. Но с возрастом человек теряет восприимчивость, ощущение партнера. Он становится сам по себе.— Для искусства это порок. И если проводить параллели с той же физиологией, то это уже мастурбация.— Один большой режиссер любил повторять: «А мы с Марьей Ивановной поймем?» И был по-своему прав. Если иметь в виду общедоступность театра. Но дело в том, что Марья Ивановна не обязана понимать. Она должна почувствовать. И вообще, понимать для искусства – плохо. А вот кольнуло, обеспокоило – это важно.— Не в аплодисментах дело. Это ритуал, поддавки: мы играем, они аплодируют. Однажды во время спектакля «Последняя лента Креппа» одна женщина возмущенно встала с места и — бум-ум-бум – постучала каблуками к выходу. «Это издевательство!» — воскликнула. Вот хороший зритель! Потому что кольнуло. По-настоящему задело. Или другая — по поводу «Театра времен Нерона и Сенеки», где я в какой-то момент выходил в достаточно открытых плавках, кричала возмущенно: «Свои груши можете показывать своей жене». А! Тронуло! Запомнилось! При этом каждый видит то, что хочет видеть. И с Чеховым то же самое. Я не раз замечал, что Чехов на нашей сцене — это некая усредненная интеллигентская тоска. Чехов был врач, он по существу ставил диагноз. И это не может не тронуть. Иду в Художественный театр, смотрю спектакль и не могу понять, откуда взялись эти бесполые, эти не имеющие гениталий ангелы на нашей академической сцене. Откуда эта благостность? Где она у Чехова? «Три сестры» – жесточайшая пьеса. Вот одна из сестер, Ольга. У нее головные боли, ей мужик нужен... Это же врач писал! Черным по белому. Так откуда взялись на сцене эти ангелы в белых платьях? — Вот и я говорю.