«Турецкий гамбит» – полуинтрижная история

– Просто я себя не пиарю. Тем более что зрителю интересны артисты. А режиссеры – нет. Режиссер – странная фигура. Никто до сих пор не понимает, чем он там занимается. Сидит какой-то дядька, надувает щеки.– Конечно, мне приятно. В душе же всегда надеешься, что ты самый лучший. Но давайте подождем.– Не знаю. Я же окружен людьми, которые ко мне хорошо относятся. Других я не вижу, поскольку с утра до вечера работаю. Мне очень нравится одно воспоминание Чарли Чаплина. Он работал, работал – и однажды получил срочную телеграмму с сообщением, что у него заболела мама. И продюсер сказал ему: «Давай, езжай к маме!» Чаплин сел на поезд. Утром в купе проснулся. Потянулся. И подумал: «Как хорошо! Никуда не надо». Встал, начал бриться. В это время поезд подъехал к перрону. Он выглянул в окно – стоит куча народа, шумит. Подумал: «Встречают кого-то». И тут в зеркале, в отражении вдруг увидел: «Здравствуй, Чарли!» – и понял, что встречают его. Только здесь, в поезде, он узнал, что знаменит. А до этого не высовывался из павильона. Когда ты много работаешь, тебе некогда замечать это. Я ответил? И потом, я ведь не артист, меня на улице не узнают.– Честно скажу, что это загадочная, полуинтрижная история. Но если говорить более бытово, то я брался за работу как продюсер, а в какой-то момент мои друзья и коллеги объяснили мне, что я должен сам снимать эту картину. Это был стратегически важный проект: мы должны были сделать его своими силами, чтобы всем доказать, что мы не лыком шиты... А поскольку я и был тем человеком, который рассказывал, какое у нас лыко, то я не мог сказать: «Нет, вы знаете, не буду я снимать это кино. Ищите кого-нибудь другого». Я расписался бы в собственном бессилии. Поэтому я взял под козырек и отправился на съемки, о чем совершенно не жалею.– Казалось, это невозможно снять, потому что в романе совсем нет Фандорина. Он там абсолютно аморфный, бездеятельный мужчина. Лежит, размышляет, потом встает, приходит, а ему: «Ой, а вы знаете, здесь вот Васю убили». И он выдает: «Наверное, Васю убил Петя». Все говорят: «Точно, наверное, Вася убил Петю». И гоняются за Петей. Фандорин опять лежит. К нему снова приходят: «А вы слышали, Мишу видели вчера на переправе». И он: «А-а, наверное, Миша предатель». И все в ответ: «Точно, наверное, Миша предатель»… Мы начали работать над переводом прозы в действие. Вот и получилось «по мотивам», а не экранизация романа. Коллизию сохранили, но при этом поменяли все жанровые составляющие. И это была большая интеллектуальная творческая работа.– Все еще в процессе! Осталась техническая работа: изготавливаются копии и так далее. А главное – организм продолжает работать в том же ритме. Существует же слово «трудоголик». Если человек все время пил, ему нельзя резко останавливаться. Иначе у него ломка начнется. Знаете, во время войны люди ничем не болели, а после войны умирали даже от простуды. И неизвестно: они действительно не болели или просто не обращали внимания?.. Вообще, работы никогда не бывает достаточно. Ее всегда бывает или слишком мало, или слишком много.– Вместе со сценарием – два.– Но, прямо скажем, при-я-ятная армия… Это был тот редчайший случай, когда приятно было все: и съемки, и работа после них, и монтаж. Кстати, монтаж был в Италии. Я провел там три месяца, правда, зимой. В какой-то момент я даже подумал, что если все так приятно в процессе, то, наверное, это отразится на пленке. Я искренне верю: зритель чувствует ту атмосферу тепла, любви, юмора, в которой все делалось.– А это вообще было какое-то выпадение из жизни. «Земную жизнь пройдя до половины», ты вдруг – раз! – и оказываешься в горах, на свежем воздухе. Растут фруктовые деревья… Да я сто лет не видел, как цветет слива, как она наливается и становится фиолетовой! Сейчас много говорят о том, что фильм патриотичный. Большинство считает это достоинством, но некоторые с иронией говорят: мол, сняли урапатриотический экшн. Хотел бы я их спросить: а в чем он выражается? Там нет людей, орущих: «За Родину!», нет фраз: «Мы должны, мы обязаны». Этот патриотизм существует где-то вовне. Да и слово «патриотизм» – дурацкое. Что это такое – никто толком не знает.– В съемочном периоде у режиссерской группы не бывает отдыха. Формально, по профсоюзным нормам, существует один выходной в неделю. Но в лучшем случае половина этого дня уходит на подготовку следующего или на монтаж, пробы или выбор натуры. Рабочий день начинается в 6.30, ровно с восходом солнца. Вставать нужно в 5 утра, а то и раньше. Смена заканчивается в 18.30. Пока собрались, задание всем раздали, все обсудили – уже 19.30! Приехали в гостиницу – 20.00. Душ принял, в себя пришел, бумажки проверил – 21.00. Пошел, поел – вот уж и 22.00. Вернулся в гостиницу в 23.00. А еще же подготовиться надо: подумать, что-то написать, обсудить, иногда даже с кем-то порепетировать, какого-то артиста посмотреть или реквизит…– Я полгода спал по два-три часа. Сам не знаю, как так получилось, потому что это для меня смерти подобно. Я люблю спать. Однажды мы снимали, снимали, в 8 вечера закончили. Я сел в машину и уехал в Турцию. Полночи меня везли. Следующий день у группы был выходной. А я там посмотрел натуру, провел переговоры. Всю ночь ехал обратно. Утром вышел из машины – и начал снимать. В таком режиме все работают. Другого не дано.– Вполне. И вся группа выучила болгарский язык. Ресторанный болгарский у всех был совершенный! Я от их кухни был в восторге. И почти все, чему научился в Болгарии, сам теперь готовлю. Очень полюбил ракию – виноградную водку. Болгары ее пьют с салатиком.– С трудом. Конечно, они приезжали ко мне и в Болгарию, и в Италию. Я же первый раз уехал из дома так надолго. Они страдали. 1 сентября я не смог Соню в первый класс отвести. Сейчас она уже в третий ходит.– Режиссер на площадке – это как капитан на корабле. Режиссура – профессия диктаторская.– Если людям хорошо на площадке, они и работают в удовольствие. Я не упиваюсь властью. Мне нужны равные партнеры. При том, что они признают мое финальное слово. Бывает, я жестко говорю: «Стоять! Молчать! Отжаться! Бегом!» (). Иначе в производстве невозможно.– Не знаю. Свое первое кино я делал с друзьями, новичками в профессии. И помню, что между собой они называли меня Мягкий Тиран. Я не орал, потому что никому не платил, все работали по убеждению. Но уже тогда требовал со всех очень жестко.– Я привыкаю к людям, и мне с ними хорошо. В этом смысле я старомодный. Люблю работать с теми, кого люблю. Однолюб.– Жизнь меняется. Бывает, я разочаровываюсь. Я же живой. Причем степень очарования всегда прямо пропорциональна степени разочарования. И механизма защиты от этого у меня нет. Конечно, можно заставлять себя не очаровываться по полной программе, но пока я этому не научился.– Очень хочу надеяться. Она просто гениальная артистка. И чудная девушка. Мне смешно, когда меня спрашивают: «Как же вы могли доверить роль неопытной артистке среди такого количества звезд?» Я отвечаю: «Артист бывает очень хороший или очень плохой. И если он очень хороший – не имеет значения, двадцать ему лет, шестнадцать, сорок или девяносто». Смотрел я и опытных артисток. Но мне не хотелось, чтобы актриса изображала более молодой возраст. Подростковый максимализм должен быть и в сердце, и в глазах. Его можно сыграть, но в кино это будет видно: в артистке появится ощущение кокетства. А мне очень хотелось, чтобы нашей девочке верили и считали абсолютно искренней, пусть иногда и дурочкой, и крикливой барышней.– Сегодня нет. Завтра – обещаю!– Не думал. Но мне понравилось делать технологическое кино: стрельба, погони, взрывы.– Да, именно мальчишеское: и в смысле девочек, и в смысле лошадок, и в смысле романтики, и в смысле роботов. Объединить бы все вместе в одной истории: Юлия Цезаря, роботов, мушкетеров, красивых теток. И, может быть, из этого вырос бы какой-нибудь смешной компот.