Марина Зельцер — все материалы автора

Марина Зельцер

Людмила Курепова: Однажды меня уволят за мой смех!

[b]Сериал «Бедная Настя» пока заканчивает свою семимесячную жизнь на экране. Но поклонники могут не отчаиваться: в следующем сезоне съемки возобновятся. Этот красивый, похожий на сказку телероман из жизни XIX века не только в новом качестве показал нам известных мастеров, но и, главное, открыл много молодых имен.– Люда, что вы почувствовали, когда получили приглашение на «Бедную Настю»?[/b]– Это была целая эпопея! И для меня было полной неожиданностью, когда меня наконец утвердили. Я уже и думать об этом перестала, потому что около года меня пробовали на Анну. И решила, что какое-то время буду просто мамой, и с радостью и легкостью окунулась в это. Стала заниматься сыном, определила его в музыкальную школу. И однажды, когда я ждала его после уроков, раздался звонок на мобильный. Это был кастинг-директор Кирилл Козаков: «Срочно в Москву! Тебя утвердили!» Буквально на следующий день я уже снималась. И сразу жизнь колоссальным образом изменилась. Но в моей жизни все происходит скачками, что мне очень нравится.[b]– Вас уже узнают?[/b]– Я езжу в метро. И люди очень удивляются, что мы, артисты, ездим в метро, и долго всматриваются. Когда же понимают, что ты тот самый персонаж из «Бедной Насти» – в их глазах появляется восхищение. Они подходят и говорят с любовью: «Сонечка!.. Не верится, что это вы... Подпишите, пожалуйста!» Особенно приветливы дети и пожилые люди.[b]– В профессиональном отношении «Настя» вам что-то дала?[/b]– Я люблю репетировать. А здесь этого нет, и требуется профессиональная закалка, какой у меня еще нет. Но, с другой стороны, умение быстро включаться – это огромная школа. Иногда, по ощущению, у меня бывают неудачные сцены, и я понимаю, что ничего не изменить. И тогда думаю: больше никогда не буду сниматься в сериалах! Конечно, очень приятно попадать в сцены со старшими партнерами. Например, Александр Георгиевич Филиппенко дает такой градус, что хочешь не хочешь, а заводишься от него. И Ольга Михайловна тоже. Есть актеры, для которых важна только их собственная работа. А вот эти люди очень помогали.[b]– Вы с кем-то сдружились на картине?[/b]– Со всеми. У нас здесь просто семья образовалась. Самой близкой подругой стала Аня Табанина. А с Митей Исаевым мы учились в одном институте и дружим с шестнадцати лет. Мы вместе приехали в Москву на пробы. Правда, я не окончила институт в Питере, потому что поехала в Москву – учиться, к Петру Наумовичу Фоменко.[b]– И чем дело закончилось?[/b]– Год проучилась и ушла.[b]– ???[/b]– Дура была. Попала в музыкальный театр, это тоже в ГИТИСе. Я просто подумала, что нужно попробовать себя в этом, я же окончила музыкальную школу, училась в музучилище. И там я тоже приобрела многое, в том числе грандиозное количество друзей. Потом я поехала к тете в деревню отдохнуть. Она обещала, что там никого не будет, что это хутор, совершенно дикое место. Я приехала туда и встретила человека на коне. Это романтическая история. Мы познакомились. Оказалось, он фермер. Он научил меня водить трактор, косить, доить корову. Я год прожила в деревне. Потом вышла замуж и родила ребенка. А после этого потихоньку стала возвращаться в Питер. Я с большой нежностью вспоминаю тот период. Просто поняла, что я все-таки городской житель. А там была страшная глухомань. Но я считаю, чем богаче жизнь, тем лучше. И сейчас у меня есть замечательный человек.[b]– Решительная девушка. Какие-то параллели со своей героиней находите?[/b]– Лиза у нас более решительная. А моя Соня очень наивна. Мне, конечно, было очень смешно, когда я узнала, что буду играть 16-летнюю девочку. Я совершенно не воспринимаю себя в этом возрасте, все-таки жизнь была бурная. Но тем не менее приятно, что мне предложили эту роль. Все-таки молодость это такое богатство…[b]– Ваш молодой человек актер?[/b]– Нет. Я считаю, что актер – немножко немужская профессия.[b]– Но вы же дружите с актерами…[/b]– В определенном смысле я к ним несерьезно отношусь. Хотя у меня и мама, и папа окончили Школу-студию МХАТ. Мама – мастер художественного слова. А папа Арбат Курепов – весьма известная личность, живет в Париже. У меня с детства был культ папы. Я его боготворила. Но человек взрослеет. ([i]Смеется[/i]) Поэтому сейчас так: дружить с актерами – с удовольствием, а иные отношения нет.[b]– Вы играете свою современницу или девушку другой эпохи?[/b]– Мне хочется, чтобы это было ближе. Хотя настойчиво витает загадочное слово «стилизация».[b]– В чем для вас самая большая трудность?[/b]– Очень тяжело сниматься в таком ритме – бывает и по 12 сцен в день. Нужно еще и точки запоминать – куда встать, куда посмотреть. Хотя за полгода мы уже к чему только не привыкли! Мне тяжело еще и потому, что у моей героини очень бледная линия, мне играть-то нечего: моя Соня только переживает за всех.Вот только сейчас появилось что-то лирическое с Никитой, и то неясно, что будет дальше. Но я все равно довольна.[b]– А как быстро вы полностью включились в жесткий режим?[/b]– Довольно быстро. Первую неделю, конечно, все были в шоке. Оля Семина (Татьяна) в обморок два раза упала. Мы же все время в павильоне, там воздуха нет, кондиционеры кругом, еще и не спишь. Я принесла перец и оставила в гримерной, а он через полчаса скукожился. И я ходила и всем показывала: «Смотрите, что с нами будет!» ([i]Смеется[/i]) Но, по-моему, мы все неплохо сохранились. Так что опасения не оправдались.[b]– Случались нештатные происшествия, накладки на съемках?[/b]– У меня самая большая накладка – мой смех. Я ужасно «раскалываюсь». На днях у нас с Никитой был первый поцелуй. И мы никак не могли сконцентрироваться, хотя для актеров это раз плюнуть. Я думала, нас не то что уволят, а просто на руках вынесут из павильона. Меня пару раз хотели из института выгнать за профнепригодность, за мой смех. И я понимаю, что все вокруг ждут, когда Курепова перестанет хохотать, злюсь на себя, но ничего не могу поделать.[b]– Что будете делать потом, знаете?[/b]– Поеду в Питер. Хотя есть мысли и о Москве, о театре. Мой молодой человек живет в Москве. В общем, я в раздумьях.

Анна Табанина: Трудно, когда из парничка тебя бросают в жесткий график

[b]Сериал «Бедная Настя» пока заканчивает свою семимесячную жизнь на экране. Но поклонники могут не отчаиваться: в следующем сезоне съемки возобновятся. Этот красивый, похожий на сказку телероман из жизни XIX века не только в новом качестве показал нам известных мастеров, но и, главное, открыл много молодых имен.– Аня, как все началось?[/b]– Я несколько раз была на пробах. Один раз попала совершенно случайно, оказавшись в Москве. Второй раз – уже с текстом роли. И когда я уже забыла об этом, думала, что не прошла – ведь кастинг был огромнейший! – мне в Питер еще раз позвонили. Я очень обрадовалась, что меня утвердили. Это моя первая большая работа, и материал показался интересным.[b]– Роль оказалась близкой[/b]?– Просто абсолютное попадание. У меня много общего с героиней, даже в том, что моя младшая сестра – художница. И в это время я тоже переживала сильные личные эмоции – это мне очень помогло в роли.[b]– До «Бедной Насти» у вас не было ролей в костюмных, исторических фильмах?[/b]– Я играла Марию Александровну, дочь императора, в сериале «Хроника любви и смерти Александра Второго». Мне было очень интересно, потому что до этого я снималась исключительно в ролях подставщиц и бандитских жен ([i]смеется[/i]). Почему-то режиссеры видели во мне холодную роковую красоту, завуалированную детской непосредственностью.[b]– Где вам легче сниматься: в Москве или Питере?[/b]– Дома, говорят, и стены помогают. Конечно, родной город ближе. Но у меня очень мало съемочных дней в Питере. Вот и получилось, что я в основном живу в Москве. А интересно мне было с самого начала. Просто безумно. Мне ничего не нужно было – только работать, работать и возвращаться в свой уголок. Потом я стала скучать. Потом очень скучать. Потом очень-очень скучать. Часто звонила родителям. А потом привыкла. Ко всему, наверное, привыкаешь.[b]– Как часто удается попасть в Питер?[/b]– Нечасто, урывками. В прошлый выходной я ловила машину и вместо «Улица Шевченко» сказала: «Шереметьево!» Подумала: «У меня же есть пара дней. Поеду домой».[b]– Ваша Лиза – девушка с сильным характером. Неужели и вам в жизни присуща, например, такая отчаянность?[/b]– Прежде всего, мы похожи в ощущении личной свободы. Если я чувствую, что права, обязательно поступлю так. Мне легче совершить резкий поступок, чем что-то ломать в себе. Но я от природы очень стеснительная. И из-за этого в школе мне все время казалось, что я хуже всех, что я не смогу сделать то одно, то другое. Поступив в институт, я решила, что нужно заняться воспитанием характера. Я не могла даже заговорить с людьми в троллейбусе: если кто-то спрашивал остановку, выхожу ли, я краснела. Мне постоянно было неудобно. И я стала с собой бороться. И мне вдруг начали говорить: «Какая вы наглая девушка!» Я стала чувствовать уверенность в себе. Могла пойти на программу «Кресло». Не готовилась, говорила: «Да, я все знаю». Потом садилась в это кресло и понимала, что не в силах справиться с волнением – получался ужас. Но я все равно с этим борюсь.[b]– А на серьезные авантюрные поступки вы способны?[/b]– Да, были и такие. Я очень легкая на подъем. Например, мне предлагают: «Встретимся во столько-то такого-то дня в Париже там-то или поедем туда-то». И я еду. Такие поступки скрашивают мне жизнь. Хотя, бывает, думаешь: «Боже мой! Куда тебя несет?» Но пока все хорошо заканчивалось, слава богу. Хотя ситуации бывали отчаянные.[b]– Что было для вас самым сложным в работе? К чему труднее всего было привыкнуть?[/b]– К тому, что ты абсолютно одна в огромном мегаполисе. Что тебя выдернули из парничка и погрузили в жесткий график, что к тебе соответственно относятся – это тяжело. Но ты понимаешь, что любишь себя, такую взрослую. Этот переход сложно пережить. Но когда обретаешь свободу, это счастье.[b]– А в профессиональном смысле?[/b]– Когда все закрутилось, трудно было поверить, что я все это смогу. Надо было преодолеть себя, начать работать рядом с народными артистами: Ольгой Михайловной Остроумовой, Александром Георгиевичем Филиппенко.[b]– С кем-нибудь из актеров сложились душевные отношения?[/b]– Пожалуй, с Ольгой Остроумовой. Я даже могу с ней чемто поделиться, о чем-то посоветоваться. Она многое подсказывает в работе. Мы в Питере не так много общались с Людой Куреповой, а здесь увидели, что очень похожи с ней, и подружились. Но нет ни одного человека, с которым у меня были бы плохие отношения. Я буду очень скучать по многим людям.[b]– Когда съемки закончатся, ты вернешься в Питер или останешься в Москве?[/b]– Чуть-чуть отдохну в Петербурге, потом поеду в деревню, в Белгородскую область. Позднее будет еще одна работа в Москве. Наверное, придется остаться, хотя я хотела бы и в Петербург вернуться.[b]– Нет желания поработать в театре?[/b]– Пока мне хватает кино. Но если бы я получила какое-то интересное предложение… Нет предела моей работоспособности! ([i]Смеется[/i])[b]– Сколько часов ты должна спать, чтобы чувствовать себя работоспособной?[/b]– Сейчас я могу нормально выспаться часов за пять. Но этому учишься. Учишься спать. Учишься просыпаться. Это нелегко. Учишься психологически держать себя в нормальном состоянии. Это для меня огромная школа – держать себя в руках, в форме, быть готовой. Ну а в выходные дни я могу спать хоть целый день! ([i]Смеется[/i])[b]– Какие развлечения и какой отдых, кроме сна, ты выбираешь в Москве в выходные?[/b]– Хожу в театр. Мы были на спектаклях у наших актеров: Лены Кориковой, Пети Красилова, Александра Александровича Калягина, Кати Климовой. Посещаю некоторые мероприятия – например, Неделю высокой моды. Как правило, иду туда, куда зовут знакомые. В Москве теперь живут мои питерские друзья-актеры: семья Миши Пореченкова, Костя Хабенский. Мы дружим много лет. Они замечательные актеры и люди. Мы общаемся, можем посидеть в заведениях с хорошей кухней.[b]– Кто-нибудь из них видел тебя в «Насте»?[/b]– У них на это нет времени. Конечно, мне очень приятно, когда кто-то вдруг говорит: «Видел вчера твою серию. Мне понравилось то-то и то-то». Но когда говорят: «Мне не понравилось то-то и то-то» – это еще важнее, потому что они знают меня. Ведь мне нужна не только дружеская поддержка, но и объективная оценка.

Екатерина Климова: Еще совсем недавно я играла Редисочку

[b]Сериал «Бедная Настя» пока заканчивает свою семимесячную жизнь на экране. Но поклонники могут не отчаиваться: в следующем сезоне съемки возобновятся. Этот красивый, похожий на сказку телероман из жизни XIX века не только в новом качестве показал нам известных мастеров, но и, главное, открыл много молодых имен.– Катя, до «Бедной Насти» у вас за плечами уже были работы в сериалах, причем довольно хорошего уровня, например «Московские окна». В чем для вас отличие этого сериала от предыдущих?[/b]– «Бедная Настя» – классическое «мыло», и у него есть свои законы, о которых мы раньше не знали. Здесь совершенно иная технология. Нет возможности расслабиться: очень много съемочных дней, идет поток текста. Поначалу даже технически было безумно сложно выучить его и просто произнести, не говоря уже о том, чтобы сыграть. А сейчас я вижу, что у нас уже никто и не учит текст! Мы просто смотрим в него и играем.[b]– Где приятнее сниматься: в павильоне или на натуре?[/b]– Зимой на натуре, конечно, очень тяжело. Кто как справляется с этим, кто чем обогревается. А весной замечательно. Например, мы играем в футбол. Представляете, как удивляются прохожие, когда моя Наташа в соответствующем платье, с прической гоняет по полю мяч! Можно на лошадях покататься, пока свет выставляют. Огромное удовольствие получили на летних съемках в Питере.[b]– Чувствуется разница между питерской актерской командой и москвичами?[/b]– Питерцам, я думаю, поначалу было сложнее. Но это их выгодно оттеняло. Например, Дима Исаев, играющий Александра. Мне кажется, здорово, что он из Питера. В нем есть некоторая странность. И это потрясающе наложилось на образ цесаревича.[b]– Читала, что вы участвуете в работе над костюмами своей героини…[/b]– Пыталась поначалу… Но наш художник по костюмам меня остановила. У нас даже был небольшой конфликт. Потом, в процессе работы, она меня во многом убедила и в то же время позволила вносить свои коррективы. Я прошу, чтобы было поменьше рюшек и чтобы мне шили платья поуже, хотя некоторым девочкам удобнее, когда они ощущают свободу. Я же привыкла и на сцене, и в кино работать практически в корсетах. Мне это нравится. Во-первых, ты себя контролируешь; во-вторых, это красиво. Стоит пожертвовать комфортом. Кроме того, я знаю, что не могу поправиться. А украшения нам дают на выбор.[b]– Вы учились вместе с Петей Красиловым, вместе играли в Театре Российской армии…[/b]– Он же служил в Театре Российской армии. И мы действительно вместе играли в сказке «Чиполлино»: он главного героя, а я – его подружку Редисочку. Это было года два назад. И во время кастинга (а Петя тоже пробовался) я все время убеждала ассистентов, что он – замечательный актер. И была очень рада, что его утвердили. Петя много работает в театре. И меня удивляет, что его до сих пор не снимали в кино – у нас на курсе он сильно выделялся.[b]– У тебя самой с кино, кажется, все складывается неплохо...[/b]– Нет, в театре ролей всегда хватало, а вот в кино… У меня дочке два годика. И в этом сериале я снимаюсь усилиями всех моих родных. У меня чудесные мама и свекровь. Я прихожу домой, а моя дочь называет их мамами, а меня – Катей и прямо с порога говорит: «О, Катя, пока!»[b]– Есть какие-то сожаления, что все подходит к концу?[/b]– Чисто теоретически я понимаю, что рано или поздно наступит финал. Нельзя затягивать историю до тех пор, когда ее уже никто не будет смотреть. С другой стороны, конечно, все привыкли друг к другу, и я не представляю себе, как это все сразу прекратится. Какое-то время, наверное, будет трудно. Вообще у меня все чувства перемешаны: и усталость, и сожаление, и куча всего еще.[b]– Если бы у вас сейчас была возможность выбрать любую роль в «Бедной Насте», кого бы вы хотели сыграть?[/b]– Конечно, Натали. Хотя сначала мне больше нравилась роль Полины. Я вообще люблю характерные роли. А княжна была для меня чем-то далеким. До этого я всегда играла скорее простушек, уж, по крайней мере, девушек не голубых кровей. Но мы читали сценарий только начальных серий. И сейчас я понимаю, насколько верным оказался кастинг – есть очень точные попадания.[b]– Ваша героиня – самая цельная личность в картине…[/b]– Если так получилось, то слава богу! Потому что поначалу мне было так трудно выговаривать текст, я даже пыталась вставлять какие-то французские фразы, чтобы все немножко облагородить – ведь все это от нас так далеко! У меня абсолютно современная манера говорить, интонация, даже походка. Поэтому работа над образом была проделана [i](смеется[/i]) по школе Станиславского.[b]– Что в Натали есть от Кати Климовой?[/b]– Все, наверное. А еще мне кажется, что я должна во всем оправдывать свою героиню. Что бы она ни сделала – я всегда на ее стороне. Даже если она поступает неправильно, я пытаюсь понять, почему она делает так, а не иначе. То, что мне близко, я перетягивала из себя, а то, что не проживала, мне режиссер Петр Александрович Штейн помогал сыграть, делясь своим жизненным опытом.

Дарья Михайлова дебютировала в режиссуре

[b]В антрепризе с громким названием «La’Театр» известная актриса отважилась поставить «Братьев Карамазовых».[/b]Замысел возник еще пять лет назад – была сделана инсценировка и даже создан спектакль. Но прошел он всего несколько раз – в то время антрепризы заманивали зрителей другими авторами. Трех главных героев – Ивана, Митю и Грушеньку – играли те же актеры, что и сейчас: Андрей Ильин, Влад Галкин и сама Дарья Михайлова. Но пять лет назад Галкин еще не обладал той популярностью, которую принесло ему кино. Кроме того, в том спектакле, по словам Михайловой, ей не хватало адекватного оформления.Новый вариант, носящий название «Дело N», строг и лаконичен в режиссерских приемах – здесь главенствуют актеры, их слаженный ансамбль. Внимание сконцентрировано на отношениях мужчин и женщин.Сценография Станислава Морозова аскетична, изысканные костюмы Марии Даниловой решены в серо-черной гамме, актерские работы в спектакле хороши. Грушенька самой Дарьи Михайловой, поначалу щебечущая детским голоском, не раз за спектакль преображается, меняя походку, манеры, даже голос, который становится низким и грудным.Простота, ясность режиссерских решений Михайловой не отвлекает зрителей от страстей, эмоций героев, от истории драматического крушения их судеб. Но главное – в отличие от других новых постановок Достоевского, все его персонажи вызывают здесь глубокое человеческое сочувствие.

Все мы немножко Подколесины

[b]Сбор труппы Марк Захаров начал с печальной ноты, помянув недавно ушедшего из жизни главного художника театра Олега Шейнциса. «Он был домовым, поселившимся в этих стенах, очень важным, незаменимым для нас человеком».[/b]Подводились итоги прошлого сезона: Захаров считает, что он выдался плодотворным. Он назвал дерзкой постановку «Затмение. Пролетая над гнездом кукушки», особенно потому что есть все-таки фильм Милоша Формана и Николсона… За этот спектакль Фонд Олега Табакова наградил Сергея Фролова. А Фролов добавил, смеясь, что больше всего ему понравилась формулировка Табакова «За глубину проникновения в искалеченную душу своего героя».Марк Анатольевич отметил третье возобновление спектакля «Город миллионеров» с Геннадием Хазановым, который покинул ряды артистов эстрады и не без успеха притянулся к драматическому театру.Какие премьеры ждут в новом сезоне? «Тартюфа» поставит Владимир Мирзоев. А сам Захаров – «Женитьбу» со звездным составом: Захаровой, Янковским, Збруевым, Броневым…– Две фигуры меня особенно интересовали. Это Кочкарев и Подколесин – люди запутавшиеся и делающие парадоксальные вещи. В нас тоже есть частица их ментальности. Мы можем, как Кочкарев, завестись и заниматься какой-то ерундой, все силы бросить на это, организовать все, поскольку внутри сидит мотор, как у гоголевского Ноздрева. Подколесин не просто хочет жениться, он хочет что-то такое, наконец, сделать… ну, хотя бы жениться. Но в результате ничего не делает, а выпрыгивает в окно. Это касается каждого россиянина, который может заниматься чем-то очень активно, а потом скомкать финал.Третий спектакль, по словам Захарова, пока «витает», его будет делать Александр Морфов.Коснулся Марк Анатольевич и недавних гастролей в Питере, не без юмора заметив, что в результате театр получил завышенное представление о собственных достижениях…Представили пополнение труппы. В частности, в нее зачислена Мария Машкова, уже известная и телевизионной, и театральной публике.В этом сезоне 25-летие будет отмечать «Юнона» и «Авось», в честь чего планируется подготовить целый театральный праздник. Не забыты юбиляры-ветераны, среди которых Александр Збруев: служит в театре 45 лет! Фонд им. Е. П. Леонова, президентом которого является Олег Янковский, назвал лучшие работы сезона, объявил о награждении костюмерного цеха за спектакль «Пролетая над гнездом кукушки» и сознался, что выделить одного актера не смогли и премию дали всему актерскому ансамблю. Звание «Народный артист» присвоено Сергею Степанченко.А закончилось все раздачей общественных наград. Орден Екатерины Великой вручили Инне Чуриковой, Петра Великого – Леониду Броневому, Александру Збруеву, Олегу Янковскому, Марку Захарову, директору театра Марку Варшаверу.А Александру Абдулову достался орден Ломоносова, потому что Петр Великий у него уже есть.[b]На илл.: [i]Инна Чурикова прилаживает к лацкану свежий орден.[/b][/i]

Если играешь Аполлона, бросай курить

[i]Он обласкан любовью не только зрителей, но и критики. Лауреат премии «Московские дебюты» за роль в спектакле «Тень». Дважды лауреат «Чайки» – за роль в спектакле «Тень» и за Рогожина в «Идиоте». Но широкая публика, конечно, знает его как Платона Толстого в сериале «Адъютанты любви» и оперативника Романа Шилова в «Ментовских войнах».[/i][b]– Саша, сегодня у тебя все удачно: много снимаешься, играешь в театре, поставил два спектакля. А как все начиналось?[/b]– В городе Экибастузе, где я родился и жил, не было профессионального театра. Но к нам по распределению из ЛГИТМИКа приехал замечательный человек по фамилии Шрубковский. И в ДК энергетиков они с женой организовали детскую театральную студию под названием «Данко». Мне было лет 13–14. Я учился в художественной школе и оформлял сцену. Мне стали давать маленькие роли. Это был мой первый театральный опыт.После 11-го класса я поступил в Горный техникум. Потом в Омске – в Транспортную академию путей сообщения. Проучился я там год – и бросил инженерию раз и навсегда. Я имел наглость прийти к художественному руководителю ТЮЗа Владимиру Александровичу Рубанову и сказать: «Возьмите меня в труппу!» Взяли осветителем. Три года я вставлял лампочки, направлял свет и смотрел, как люди играют на сцене. И в конце каждого сезона я бросал спектакли и ехал поступать в Москву. В 1999 году поступил в Щуку. С четвертого раза.[b]– Опыта набрался… Расскажи, как надо поступать в театральный вуз?[/b]– Я уже диссертацию об этом могу писать! Кстати, недавно я убедился в правильности своих выводов, находясь по другую сторону экзаменационного стола. Я помогал Павлу Евгеньевичу Любимцеву при наборе. Он советовался со мной, спрашивал: «Как?», и я говорил: «Вот этого берите!» Я еще раз понял: когда приезжает человек талантливый, с огромным желанием учиться, но без навыков, такое неотесанное чудо, то его боятся брать. Я сам был таким. Нужен некий пластилин, у которого и голос есть, и читает неплохо, и что-то вроде бы еще в нем есть… Абитуриенты с ярким проявлением характера чаще всего пугают приемную комиссию, поэтому ее надо обмануть. Нужно читать классические произведения и желательно в традиционной манере, а не брать что-то никому не известное, что на тебя в детстве произвело впечатление.– По каким критериям ты сегодня соглашаешься сниматься в кино и сериалах? Ты же серьезный театральный актер и режиссер, а снимался даже в марафонском сериале «Адъютанты любви»… Если говорить об «Адъютантах», то в первую очередь свою роль сыграло любопытство.[b]– Часто ты сам выполняешь трюки. Зачем?[/b]– Не для того, чтобы почувствовать адреналин, а чтобы лучше понимать своего героя. Поэтому мне важно самому фехтовать, скакать на лошади, прыгать, бегать, мчаться на автомобиле. Даже если зритель этого не видит.На мой взгляд, если ты играешь Аполлона, ты должен соответствовать, а для этого необходимо проделать кое-какую работу над собой: заняться спортом, бросить курить. Если мне придется играть боксера, то я буду торчать в спортзале. Я ставил спектакль о слепом музыканте («Эти свободные бабочки») и ездил в интернат для слепых, наблюдал за ними, чтобы затем что-то объяснять актеру.Так же, готовясь к роли оперативника майора Романа Шилова в «Ментовских войнах», я ходил в уголовный розыск, смотрел, как они работают, курят, обращаются с оружием. Я должен был разобраться в том, какие отношения связывают РУБОП, ФСБ и УСБ, понять всю эту систему.[b]– Твой герой из «Адъютантов» Платон Толстой – максималист, делит все на белое и черное, на друзей и врагов. А ты?[/b]– У меня как раз наоборот – абсолютно другая позиция. Я считаю, нет людей плохих и хороших. Надо не любить пороки в человеке, а не самого человека. Может существовать неприязнь на энергетическом уровне. Есть люди, с которыми при всем моем уважении к ним я не могу общаться. Сильным людям трудно общаться друг с другом. История кишит примерами. Я надеюсь, что я сильный человек. Таким образом, я знаю, что если в моем окружении появляется лидер, при всем моем хорошем отношении к нему мы с ним не будем друзьями.[b]– Ты способен на дружбу с женщиной?[/b]– Я не дружу с женщинами ([i]смеется[/i]). У меня это не получается. У меня с женщинами другие отношения.[b]– А в этом случае важно, какой она человек?[/b]– В любви прощается все. Ты восхищаешься тем, как она смотрит, спит, разговаривает, слушает или не слушает, злится, плачет, оттопыривает пальчик, когда берет кружку… А вот когда все проходит – все переворачивается с точностью до наоборот.[b]– Ты сказал о себе «сильный человек». Что ты имеешь в виду?[/b]– Мне хочется так думать. Потому что я восхищаюсь сильными людьми, вписанными в историю. Даже некоторыми тиранами. Они восхищают меня как актера. Мне хочется быть человеком, создающим ситуацию, а не плывущим по волнам жизни. Формулировка «так сложилось» меня не устраивает. Мне хочется говорить: «Я сделал так!»[b]– Как ты начал заниматься режиссурой? Давно к этому шел?[/b]– На третьем курсе мы с однокурсником Денисом Шевченко (это была его идея) сделали «А зори здесь тихие» как самостоятельный отрывок. Я взял на себя вопросы режиссуры, он играл главную роль. Потом по следам сделали дипломный спектакль. Позже Алексей Владимирович Бородин предложил поставить спектакль уже на сцене РАМТа.[b]– Получилось, что хотел?[/b]– Странно было бы, если бы я был доволен. В следующей работе – а она не за горами – я уже буду использовать опыт своих поражений.[b]– Тебе важно, что о тебе говорят коллеги?[/b]– Нельзя, чтобы тебя все любили. Как только ты начинаешь что-то делать, сразу обретаешь энное число врагов, которые не приемлют даже твоего характера. Меня могут не любить за категоричность, но понравившись большинству, я могу перейти в разряд «серых масс». У меня есть свои критерии оценок и свой намеченный путь, по которому я иду.[b]– Насколько придаешь значение удаче, везению?[/b]– Этот момент я называю куражом. Если я играю в карты на спички, удачи не видать. Если я даже выиграю, то что? Коробок спичек? Чем больше ты ставишь, тем больше выделяется адреналина. Когда «ставка больше, чем жизнь» и мозг целиком мобилизуется – вот тут и возникает кураж, та самая удача. Туз скорее выпадет тогда, когда ты поставил все, а не когда играешь на спички. Именно тогда все горит, летит, ты бежишь – и все получается![b]P.S.[/b] [i]Скоро Александр Устюгов появится на экране в новой роли пробивного провинциала «Пети Великолепного». Так называется новый ситком СТС. О сериале читайте в ближайших номерах «ВМ».[/i]

Авантюрист не может быть слабым

[i]Анатолий Лобоцкий, всем известный «иностранец» из фильма «Зависть богов», – классический герой-любовник. В нашем театре сегодня это большая редкость. Дон Жуан, Дульчин, Сергей из «Леди Макбет Мценского уезда», Антонио из «Чумы на оба ваши дома», композитор из «Синтезатора любви»… Но вот в «Открытом театре Юлия Малакянца» – премьера спектакля «Вольный стрелок Кречинский». Режиссер Татьяна Ахрамкова, с которой актер работает уже не в первый раз, неожиданно соединила пьесу Сухово-Кобылина и… оперу Вебера! Анатолий Лобоцкий здесь в образе одного из самых колоритных авантюристов еще и обаятельно говорит по-польски.[/i][b]– Толя, польская речь в спектакле – это твоя идея, так как имеется польская кровь?[/b]– Мы так решили, что Кречинский поляк. Хотя в пьесе на это нет никаких указаний. А у самого Сухово-Кобылина намешаны крови и польская, и испанская, и Бог знает какая еще.[b]– Тебе понравилась идея соединения «Кречинского» с «Вольным стрелком»?[/b]– Для меня это органично. В конце концов, в самой пьесе Кречинский поет куплеты из «Вольного стрелка». Поскольку Таня музыкально образованный человек, она почти в каждом своем спектакле делает такую компиляцию.[b]– Кречинский похож на Дульчина?[/b]– Только страстью к игре. Но вообще-то они совершенно разные. Дульчин человек слабый, Кречинский – сильный. Для меня он фигура сложная, а не законченный подлец, каким его можно было бы сыграть. Аферист, авантюрист по натуре, он одержим идеей игры как способа бегства от реальности. А авантюрист не может быть слабым. Никакую аферу не провернешь без силы, без воли и таланта.[b]– А в тебе есть авантюризм?[/b]– Есть. С возрастом он, конечно, сходит на нет, но остаточные явления еще присутствуют.[b]– Какой поступок был самым авантюрным[/b]?– Тут я умолчу. Еще не пришло время. Может, лет эдак через двадцать я сяду и напишу книгу мемуаров. И это будет увлекательный роман с авантюрами и аферами.[b]– А как насчет азарта?[/b]– Я считаю себя азартным человеком. Надеюсь, это состояние не перейдет в болезненное. Пока что я в состоянии вовремя остановиться. Азартная игра никогда не поглощала меня целиком.[b]– Когда легче остановиться: когда выигрываешь или когда проигрываешь?[/b]– Я могу остановиться вне зависимости от результата. Хотя когда все проиграл, уже ничего не остается, как остановиться.[b]– Так многие надеются отыграться…[/b]– А на что они играют? В долг? Это только в XIX веке могли быть расписки, записи на зеленом сукне. Сейчас в казино тебе под расписку не выдадут и десяти копеек! Если ты только не VIP-персона, которую все знают, причем как завсегдатая этого казино. Да и то вряд ли. Ни одно казино в долг не верит. Это их принцип.[b]– А в работе ты азартен?[/b]– В работе я больше ленив, хотя бывают просветления.[b]– От чего они зависят?[/b]– От того, выспался или нет… Вот так банально.[b]– А как с самокритикой?[/b]– Я вообще самоед. Люблю покопаться в своих поступках, взаимоотношениях с людьми.[b]– И что, на те же грабли не наступаешь?[/b]– Обязательно наступаю. И дальше копаюсь. Это диалектика.[b]– Ты жалеешь о чем-нибудь в прошлом?[/b]– Жалею ли я о чем-то, что осталось в советских временах? Какой же человек в 47 лет не жалеет! Там осталась моя юность, мои увлечения, привязанности, многие друзья, которых уже нет в живых. А как же иначе?[b]– А не жалеешь о тех временах, когда играл по 30 спектаклей в месяц?[/b]– Вот это уж нет! Не хотел бы я сейчас играть 30, да даже и 20 спектаклей в месяц.[b]– А как ты относишься к тому, что в Театре Маяковского Арцыбашев как режиссер тебя «не видит»?[/b]– Спокойно. Просто пока мы еще не нашли друг друга. Но я не считаю, что нахожусь в простое.меня, тьфу-тьфу-тьфу, – достаточно работы.[b]– Твоя самая долгая жизнь спектакле?[/b]– В «Плодах просвещения» играл 20 лет.[b]– И каково это?[/b]– Я как считал, так и продолжаю считать, что это лучший спектакль. Я играл там разные роли. Поэтому не скучал на нем никогда.[b]– А на «Дон Жуане», который идет уже девять лет?[/b]– Ты знаешь, тоже играю без отвращения. Другое дело, что наступит же когда-то время, когда уже некорректно будет выходить в образе Дон Жуана по возрастным соображениям. Нужно реалистично смотреть на это дело. Ну нельзя Гамлета в 60 лет играть! И Дон Жуана в 50 – уже не очень… Поэтому надо точненько поймать момент, когда увенчать этот спектакль лаврами и закрыть.[b]– Всем известно, что Андрей Гончаров, многолетний главный режиссер Маяковки, был диктатором. Из любви к артисту?[/b]– Человеку со стороны вряд ли бы так показалось. Это была такая любовь-ненависть. Артист это же главный инструмент режиссера и главная его головная боль. И Андрей Александрович мог относиться к нам как родной отец, а мог как Карабас-Барабас. Он просто обожал Наташу Гундареву. Я ни разу не слышал, чтобы он повысил на нее голос. По привычке начнет: «А-а!» – и тут же сам себя давит, переходит на уменьшительно-ласкательные интонации. Была целая группа артистов, к которым он относился нежно. Он и ко мне относился по-отечески. Может быть, он орал на меня, но я, честно говоря, не помню. К нему домой в любое время суток могли прийти поесть голодные студенты. Он накормит, нальет коньяку и отпустит с Богом. Меня он как-то из милиции выручал. Правда, потом долго мне это припоминал.[b]– Как тебе кажется, гениальный фильм может родиться в атмосфере нервотрепки и нелюбви? И правда ли, что атмосфера любви видна даже с пленки?[/b]– Я ни разу не наблюдал на съемочной площадке никакой атмосферы любви. Там идет процесс, производство. Это в театре люди собираются за столом, читают пьесу, начинают репетировать в каком-то маленьком зале, и там возникает атмосфера. Какая атмосфера может возникнуть на съемочной площадке, где таскают аппаратуру, где стоит крик, ор, вплоть до команды «Тихо!!!»? Там атмосфера производственного цеха. Я не верю, что в группе Алексея Германа – гениального, с моей точки зрения, режиссера – может царить атмосфера любви и благостности. А кино он снимает великолепное.[b]– Ты снимаешься в сериалах?[/b]– К таким предложениям отношусь настороженно. Конечно, на телевидении платят на несколько порядков больше, даже чем в антрепризе. Но участие в сериале длиной в 200 и больше серий… Я участвую в одном из таких проектов. Это такая не очень приятная кабала, особенно если ты играешь одну из главных ролей. Это значит на полтора года выпасть из процесса и заниматься только этим. Заработки – да. Но у меня основная профессия – театр. И здесь предложения тоже есть, так что скорее всего сериальное движение подождет.[b]– Ты живешь за городом?[/b]– Я хотел бы, но пока это нереально, в том числе и по материальным причинам. Я вообще не очень городской человек. Город давит. Конечно, я не имею в виду уехать в глухую деревню в Вологодскую губернию. Я же работаю здесь. Речь идет о ближнем Подмосковье.[b]– А разве нет своей прелести в том, что ты до театра идешь пешком?[/b]– В чем она? Я бы с большим удовольствием прогулялся по лесу. Я иду в театр пешком, потому что ехать туда можно час, да еще негде припарковаться, а идти – всего 15 минут. Я в булочную на машине не езжу. Я – «наш» человек.[b]– У тебя все тот же разрисованный джип?[/b]– Нет, я раз в полтора года меняю машину. Меняю и меняю… А почему нет? Но у меня только джипы. В этом я себе верен.[b]– Толя, ты всегда мало отдыхал. А как сейчас?[/b]– Стараюсь хотя бы дней десять вырвать летом и неделю зимой. Летом все зависит от съемок. Ну хоть неделю урвать… Но блаженного отпуска по 24 рабочих дня, когда ты валяешься, загораешь, ловишь рыбу, собираешь грибы, как в советские времена, – такого давно нет.[b]– У тебя практически нет времени на отдых. А ты в курсе того, что происходит в театре, в кино, на телевидении?[/b]– Надеюсь. Пытаюсь не отставать. Иногда даже бывает так, что идешь к кому-нибудь в театр и думаешь, что ерунда очередная, а попадаешь на хороший спектакль. Но не могу навскидку сказать, чтобы меня что-то потрясло.[b]– Жаль.[/b]– Мне самому очень жаль. Самому очень хотелось бы потрястись. Правда, я многого не видел. Собираюсь посмотреть «Кукушку» в «Ленкоме». К «фоменкам» надо сходить, посмотреть, что я не видел. Что же касается телевидения… Немного из «Участка» смотрел. Милое, семейное, приятное кино. А сериалы, в которых 150 серий… Ну как можно быть в курсе?

Больше партнерш, хороших и разных

[i]Петр Красилов – ведущий актер Молодежного театра. За роль Фандорина получил премию «Чайка», признание критики и даже самого Бориса Акунина. Ну а любители сериалов не могли оторваться от его благородного князя Репнина в «Бедной Насте», а теперь – от обаятельного раздолбая Романа Малиновского в сериале «Не родись красивой».[/i][b]– Петр, вы начинали в «Ленкоме». Почему не задержались там?[/b]– Захаров сказал, что Гамлета мне, конечно, сразу не дадут, и моя задача на первый год – приглядеться, присмотреться к коллегам. За первый год я не успел этого сделать, потому что должен был служить в армии. И меня взяли в команду актеров Театра Армии. Там у меня была первая главная роль – Чиполлино... Знаешь, что такое школа Театра Армии? Я заслуженный монтировщик и заслуженная уборщица! Потом год я все-таки провел в «Ленкоме». Играл Роландо в «Укрощении укротителей». Мы репетировали-репетировали, но изменилась концепция, и понадобился актер другого типа. Оставалось только сидеть, ждать, прыгать.[b]– И где вы прыгали?[/b]– В «Фигаро». И в «Юноне и Авось». Появилось свободное время. В РАМТе мне предложили сыграть Фандорина. А совмещать это с работой в «Ленкоме» не было возможности.[b]– Пока вы бегали в «Юноне», удалось ли пообщаться с Николаем Петровичем Караченцовым?[/b]– К сожалению, нет. Как и ни с кем из монстров. Не случилось. Если бы случилось, может быть, все было бы по-другому. У меня были очень хорошие отношения с Виктором Раковым и с Сергеем Чонишвили. Я ушел в Молодежный театр. И с Фандорина начался совсем другой этап в моей жизни, новая жизнь, уже приближенная к профессии.[b]– Что послужило основным «за», чтобы взяться за роль Роберта в спектакле «Независимого театрального проекта» «Загнанных лошадей пристреливают»? Вы же знали, что это будет очень тяжелый спектакль? Вам ведь приходилось репетировать танцы даже ночами…[/b]– Я уже работал с режиссером Сергеем Алдониным в спектакле «Мастер и Маргарита». Собственно, он и порекомендовал меня продюсеру Эльшану Мамедову. А по ночам я репетировал, когда у меня совпали выпуск «Инь-Яня» в Молодежном театре и съемки. Вырывал время буквально по минутам… Мне пока не удается выйти после спектакля и радостно поскакать куда-то. Помню, что после Фандорина я тоже долго не мог сразу поехать домой. Мне нужно было прогуляться до какой-то дальней станции метро. Видимо, происходит эмоциональное истощение. Хочется помолчать. Наверное, моя физика еще не приспособилась к эмоциональным сложностями. Хотя, может быть, некоторым покажется, чтоэто ерунда.[b]– Вы оправдываете своего Роберта, который выполнил просьбу Глории помочь ей уйти из жизни?[/b]– Это был единственно возможный выход. Мой герой в конце не относится к смерти как к чему-то ужасному. Но спектакль – не призыв к суициду. Наоборот, предостережение. С депрессией надо бороться.[b]– Вам знакомо это состояние?[/b]– Я знаю, что это такое. К счастью, сейчас – тьфу, тьфу, тьфу! – просто не до нее. Но когда-то, студентом училища, я лежал в больнице три месяца со сломанной ногой. Перенес четыре операции. И мне сказали: «Повезло тебе, но танцевать-то уж точно не стоит!» И добавили, что, скорее всего, я останусь хромым. Меня успокаивали, говорили, что Гердт тоже хромал. «Ну да, – отвечал я, – мне до Гердта жить, жить и жить и, наверное, никогда до его гениальности не дожить. Поэтому я буду хромать не как Гердт – в кадре и за кадром, а просто в жизни». Такая нерадужная перспектива наводила меня на странные мысли. Но потом я надел розовые очки. Сейчас я их периодически снимаю, чтобы не оказаться совсем идиотом. Но когда мне очень плохо, снова надеваю. А когда я лежал в больнице, мама мне подарила гитару со словами: «Хулио Иглесиас был футболистом и тоже получил травму. Он не смог больше играть в футбол, научился играть на гитаре и стал прекрасным певцом». Пока я учился играть на гитаре, у меня срослись кости. Затем усилием воли разработал ногу. Начал ходить, прыгать. И моя депрессия прошла![b]– Вы стали популярны. Общение не утомляет?[/b]– Я ненавижу телефонные разговоры. И я не понимаю смс как акт общения. Я люблю смотреть человеку в глаза и чувствовать его настроение. А это невозможно даже по телефону. Может, поэтому и письма не пишу. Хотя помню, что в детстве я любил писать маме из пионерского лагеря.[b]– Если для вас так важен живой контакт, важно ли – приятен или нет партнер по сцене и площадке?[/b]– Я не люблю соединять личную жизнь с работой. Педагоги в Щепкинском училище мне раз и навсегда объяснили, что это непрофессионально. А если партнерша не соответствует твоему идеалу женской красоты, привлекательности? Тебе надо проживать чувство, в которое зритель должен поверить. А ты все время будешь говорить себе: «Что же делать? Это не мой тип. Я не люблю таких женщин!» Или твоя партнерша будет думать: «Боже, мой, какой партнер мне достался! Урод и глупый!» В таком случае мы только загубим работу, и все. А зритель-то в чем виноват?[b]– Вы, кажется, впервые играете в комедии – я имею в виду спектакль «Боинг-Боинг». И каково?[/b]– Егор Дронов даже говорил: «Года два не буду репетировать в комедии. Так выматывает!» Я помню, как после первого показа на зрителя я вышел за кулисы, посмотрел на часы – и увидел, что они полностью запотели изнутри! Я был крайне удивлен, такое я видел впервые.[b]– В «Бедной Насте» актерам порой приходилось менять текст прямо на площадке… Было ли ощущение халтуры?[/b]– Если работаешь с желанием – нет. А система Станиславского при съемках сериалов очень помогает.[b]– Известно, что Акунин назвал вас лучшим Фандориным. Что он говорил лично вам?[/b]– Много хорошего. При этом был немногословен. Но я понимал, что такая немногословность и является высокой оценкой того, что я сделал. У меня замечательные Лизы: Нелли Уварова, с которой я сейчас снимаюсь в «Не родись красивой», и Таня Ушмайкина. Мне вообще везет на партнерш. И у меня везде по две партнерши. Причем абсолютно не похожие. А я люблю разнообразие! Чем больше хороших и разных партнерш, тем лучше.[b]– У кассы вашего театра еще со времен «Бедной Насти» висит плакат: «Петр Красилов в спектаклях театра»… Как вы отнеслись к этому?[/b]– Ужасно. Я старался побыстрее пробегать этот плакат. Я понимал, с какой целью это было сделано, но бурного восторга от этого не испытал. Я же знаю, насколько талантливы многие мои коллеги по театру. Но их не удостоили такой таблички только потому, что они не засвечены на телеэкранах.А Фандорин стал моей первой серьезной и главной ролью. Я был один среди опытных артистов. Ничего не умел, а на мне был весь спектакль: я три часа на сцене. Надо было что-то придумывать. Я вдоль и поперек прочитал «Азазеля». Но образ все равно не складывался. Не было этой фотографической карточки. И до сих пор у меня ее нет. И, слава Богу, что это не получилось. И не должно было получиться, потому что Фандорин – это некий призрак добра. Он есть, но он неуловим… И вот после всех этим мук – аншлаг, аншлаг, аншлаг! И так все три с половиной года. Когда спектакль выдвинули на «Чайку» по пяти номинациям, и одна из них – «Прорыв года» – досталась мне, я не соображал абсолютно ничего, и в микрофон, во всеуслышание, на всю страну сказал какую-то чушь. И только на следующий день ощутил всю приятность: значит, не просто так прожил год!

Дмитрий Назаров: А не перейти ли мне в оперу?

[i]Дмитрий Назаров много лет служил в Малом театре, затем в Театре Российской армии. Играл серьезнейшие роли вплоть до Отелло. В последние годы много снимается и ведет телепрограмму «Кулинарный поединок». Телезрители запомнили этого большого во всех смыслах артиста по сериалам «Гражданин начальник», «Закон», «Вокзал», «Полный вперед!» Вот уже четвертый сезон Дмитрий играет в Художественном театре. «Мещане», «Дядя Ваня», «Лес», «Сияющий город» – в каждом спектакле он доказывает, что пришелся ко двору. Но в старый Новый год, конечно, подчеркнем: это именно Дмитрий Назаров вновь предстал перед страной в облике главного Деда Мороза.[/i][b]Какие финансы – такой и оливье– Дима, а у вас у самого-то какие праздники любимые?[/b]– Новый год и 9 Мая. Это два самых главных. Ведь православные праздники нас касаются постольку поскольку. Основная масса считает, что на один можно есть блины, а на другой вообще все что угодно. При этом поста никто не соблюдает. Но почему-то очень радуются приходу Пасхи. Нет, есть, конечно, люди, которые и посты соблюдают, и даже выстаивают службы до 4 утра, и только потом позволяют себе разговеться. Но их единицы.[b]– Новый год – праздник, который уводит в детство. А для вас?[/b]– Мне кажется, у меня тоже детское ощущение Нового года осталось до сих пор. Это такой абсолютный праздник, не имеющий отношения ни к возрасту, ни к твоему дню рождения, ни к твоим успехам, ни к чему! Это такая безусловная радость, которая случается раз в году.[b]– Ну в этом сезоне у вас была и другая безусловная радость: ваша жена Ольга перешла в МХТ…[/b]– Да, это очень приятно, потому что не очень удобно работать в разных театрах и жить разными жизнями. Теперь удобнее вплоть до того, что в театр можно ехать на одной машине, а не на двух. Мы уже успели сыграть вместе в одном спектакле, в «Сияющем городе». Глядишь – и дальше попартнерствуем.[b]– Мне кажется, что ничего похожего на героя из «Сияющего города» вы еще не играли, да?[/b]– Да, и пьеса меня заинтересовала. Но я сразу предупредил, что меня не устраивает частое употребление одного нецензурного словосочетания и «голубая» история, которая, правда, моего персонажа не касается. И насторожила сцена моего монолога на 14 страниц текста! Я рисковал превратиться в радиотеатр. Но все три сложности каким-то образом были преодолены.[b]– Это пьеса о жутком человеческом одиночестве. А вам самому, наверное, больше требуется уединение?[/b]– Иногда. А вообще, я общественный человек. Общественное животное.[b]– В сложной ситуации пошли бы к психотерапевту, как ваш герой?[/b]– У нас в стране пока психоаналитики как-то не привились. Может быть, у нас душа ужасно широкая, и мы считаем, что способны сами себя врачевать… Да… Вероятно, все-таки это действительно вопрос души. А у нее, наверное, запас прочности, как у печени – тройной. Ведь приходится же как-то воспринимать все безобразие, которое творится.[b]– Давайте вернемся к праздничной теме. Как вы в детстве отмечали Новый год?[/b]– Всегда, с самого детства и до сих пор, после того как пробьет 12, я кричу в окно бессмысленное «ура!» Иногда добавляю к этому еще «С Новым годом!» – чтобы было понятно, по какому поводу «ура!» Под елкой всегда лежали подарки от Деда Мороза. И сейчас нам Дед Мороз оставляет подарки. Звонит детям в пол-одиннадцатого вечера и сообщает, где лежат подарки – на балконе или у лифта за дверями в подъезде. Дети несутся с радостью и волокут эти красные мешки.[b]– До какого же возраста вы верили в подарки от Деда Мороза?[/b]– Я и сейчас верю.[b]– А вы в этом году опять были Дедом Морозом[/b]…– Я Дедом Морозом не был и никогда не буду, потому что Дед Мороз существует сам по себе.[b]– Я что-то не поняла… А как вы себя называете в этой ипостаси?[/b]– Помощник Деда Мороза! Я у него круглый год помощник, считайте, что так. Уже в течение пяти лет. Пять лет назад меня познакомили с Дедом. Он завел меня к себе в дальнюю комнату. И мы около часа разговаривали с ним обо всем. Я рассказал о себе. Врать ему нельзя. Он все знает. И он сказал: «Ладно, давай помогай!» До этого пробовались другие люди. Они чем-то его не устроили. Ну а меня он одобрил.[b]– Ну похож ведь ужасно![/b]– Да нет! У нас очень отдаленная схожесть. Кстати, наверное, из-за этого перед Новым годом периодически возникает путаница. Некоторые средства массовой информации вдруг объявляют, что народный артист Дмитрий Назаров является Дедом Морозом. Глупость несусветная! Я прямо не знаю, что в таких случаях делать. В суд подавать, что ли? У меня на это нет ни времени, ни сил, но, наверное, надо будет с помощью московского правительства нанять адвоката и засудить телевидение или какую-нибудь газету, которая так откровенно врет. Имею на это право. Конечно, может быть, их что-то вводит в заблуждение. Но главное – ведь, по сути, они говорят между строк: «Дорогие друзья, Деда Мороза нет! Есть артист, который его играет!»[b]– А елку вы дома ставили? У вас сохранились старые игрушки, может быть, из вашего детства?[/b]– Сохранились. Но старых все меньше и меньше, они бьются. У них плохие крепления. Поэтому покупаем и новые, и, конечно же, вешаем старые, любимые. Они, как у всех, лежат в вате в коробке.[b]– Вы верите в какие-то новогодние приметы? Многие, например, с первым ударом курантов пишут на бумажке желание, сжигают ее и пьют шампанское с пеплом.[/b]– Нет, не верю. Шампанское с бумажкой пить не советую. Я вообще шампанское не люблю. А со жженой бумажкой – тем более.[b]– Вы ведете кулинарную передачу. В общем, рецептов знаете массу. Существуют ли у вас какие-то непременные атрибуты новогоднего застолья?[/b]– Каждый Новый год Оля готовит что-нибудь новое. И, кроме традиционных блюд, на столе всегда обязательно два новых. В остальном же – все как у всех. У меня с детства одни традиции с большинством населения нашей страны: оливье, свекла, холодец…[b]– Оливье с колбасой, курицей или мясом?[/b]– С курицей – это уже «Столичный». Оливье бывает и с колбасой, и с мясом. С какими финансовыми достижениями подойдешь к Новому году, с тем и будет оливье (смеется). А сладостями заведует Олина мама. Она у нас главная по тортам. Она их великолепно печет. Готовые не покупаем. Холодец делает дедушка. Это тоже традиция. Все остальное готовит Оля. Вкуснейшие салаты. Помню даже два новых названия: «Визави» и «Помпадур». Частые гости на столе – какаянибудь необыкновенная утка или гусь.[b]– Я гляжу, модные вегетарианские веяния вас не коснулись?[/b]– Я мясоед. Вегетарианство проповедуют те, кому невкусно есть мясо. Есть люди, которые любят рыбу и не любят мясо. Поэтому им легче и проще даже пост соблюдать. Кто-то не ест мясо из диетических соображений, кто-то – из духовных. Из духовных, правда, реже.[b]– Я вижу, что у вас появился новый член семьи, очаровательный щенок зенненхунда. Почему зенненхунд? И была ли у вас когда-нибудь раньше собака?[/b]– Да, вот накануне у него был радостный и важный день. Первый раз на ужин ему дали 200 граммов сырой говядины. Теперь утром и днем он будет есть сухой корм, а вечером – мясо. У меня было много собак. И в детстве, и потом. И восточноевропейская овчарка, и дворняга, которая оказалась валлийским корги (это собачка, с которой выходит английская королева), и доберман-пинчер, и самый последний – бладхаунд. Но этот здоровенный пес должен жить в конюшне с лошадьми.Что касается зенненхунда… Мы много читали о собаках. И у нас есть друг Миша с птичьей фамилией Филин, но про собак знает все. Мы слушали его рекомендации. И нам показалось, что больше всего нам подходит тот склад характера, который присущ зенненхунду. Он очень добрый, но при этом настоящий защитник, охранник. Не драчун, дерется только в крайнем случае, когда попадается кто-то уж совсем неугомонный. Обычно давит весом, лапами, припечатывая врага к земле. Если уж очень надо – начинает кусаться. Мало лает. И… красивый! Ведь когда ты произносишь слово «собака», у тебя возникает образ не борзой или бультерьера, а некоего зенненхунда. Он трехцветный: черный, белый, рыжий, а это приносит счастье. Кстати, у кошек трехцветными бывают только самки.[b]Кидайте на сцену золото!– Вы начали сниматься в сериале с интригующим названием «Бес в ребро». Это о чем?[/b]– Это история четырех 50-летних мужчин. Должна получиться довольно веселая картина. Мои партнеры – Ивар Калныньш, Владимир Гусев из Ярославля и Борис Смолкин.[b]– Ну а женщины-то будут?[/b]– Женщины там будут меняться в каждой серии.[b]– Для вас все-таки театр дороже кино?[/b]– Я театральный артист. Это несравнимые вещи.[b]– Вы видите зал во время спектакля? Кто-то говорит, что не видит его вообще; кто-то видит общую массу, а один актер сказал, что видит все лица и даже подглядывает за зрителями…[/b]– Разная актерская организация. Да, есть актеры, которые очень любят смотреть в зал. И точно знают, кто сидит, в каком ряду, даже амфитеатра. Я – нет. Когда надо – я смотрю на зал, мне это не мешает. Но и не помогает. Вопрос привычки. Но считаю, что разглядывать зал неэтично и неверно. Это значит, что ты все время немножко держишь фигу в кармане. Тем не менее великий Папазян, играя Отелло, разворачивался спиной к залу и говорил партнерам: «Старушка в третьем ряду просто кончается». Затем поворачивался и продолжал монолог.[b]– У вас стоит несколько букетов… От зрителей?[/b]– Да, это наши с Олей цветы. Вчера был «Сияющий город».[b]– Вам по-прежнему не все равно – дарят цветы, не дарят?[/b]– Конечно. Цветы – это приятно. Я не против, если, как когда-то в дореволюционном театре, на сцену будут кидать золото, дарить артистам подарки ([i]смеется[/i]). Например, у нас с Виталием Соломиным – царство ему небесное – было принято на премьеры друг к другу приходить с какой-нибудь большой двух-, трех-, четырехлитровой бутылкой чего-нибудь, а не дарить цветы. Что нам, мужикам, цветы? Подарите нам большую бутылку! ([i]Смеется[/i].) И зал в восторге, когда дарят такие вещи.А если ты еще сыграл какого-нибудь пьющего человека, а тебе бутылку дали, то у зрителя вообще восторг неимоверный. Я лично видел, как моей партнерше дали букет, в который было вставлено много долларов. Вот это я понимаю![b]– Вас больше радуют цветы от незнакомых людей?[/b]– Одинаково. Просто когда дарит незнакомый человек, озадачиваешься: кто это и почему? Потом или узнаешь, кто это был, или понимаешь, что человек целенаправленно пришел на тебя. Значит, ты интересен не только родным, близким, знакомым. Люди специально перед театром покупают цветы и целый спектакль сидят с ними, испытывая неудобство, терпят. Значит, что-то ты сделал не зря. А потом ведь чем больше у тебя цветов, тем выше поднимается твой рейтинг ([i]смеется[/i]).Недавно после «Дяди Вани» все получили цветы, а я нет. И Олег Павлович пошутил: «Дима, надо как-то проплачивать букеты. Нужно успех делать!» ([i]Смеется[/i].) А вот после премьеры «Жанны д’ Арк» с Фанни Ардан на фестивале Спивакова я получил столько цветов, что впервые в жизни не мог их донести. Элина Авраамовна Быстрицкая в свои лучшие годы не получала столько! Я даже стал подумывать: не перейти ли мне в оперу? Там очень долго длятся поклоны и дарят такое количество цветов…[b]– Вы общались с Фанни Ардан?[/b]– Немножко. Но мы были очень озабочены премьерой. И она так волновалась, что я ее особо не донимал. Для меня это тоже все было неожиданно, странно, страшно и очень ответственно. Я до сих пор так и не могу определиться: то, что мы сыграли всего два спектакля и больше их никогда не будет – это хорошо или плохо? Весь репетиционный процесс я приговаривал: «В жизни больше не соглашусь! Только в драме, в кино и на русском!» Мы же играли на французском! Причем на мертвом… На выспренном. На котором уже давно никто не говорит. Там были такие обороты, которые даже трудно понять. А не поняв, невозможно выучить. Попадались слова, которые и в энциклопедическом французском словаре, изданном в Париже, не встречаются. Мне в изучении и освоении этого материала, просто как друг очень помог Женя Лунгин, много лет проживший в Париже. Он проверял произношение, переводил сложные обороты.Когда мне предложили педагога, я сказал: «Спасибо, у меня есть». Но я учился во французской спецшколе, поэтому мне было проще. Если бы подобное было на английском языке, немецком или китайском, я бы не согласился.[b]– Расскажите немножко про Ардан.[/b]– Она не просто потрясающая актриса, а невероятная, необыкновенная женщина, милая, очаровательная. А то, что она, такая звезда, так сильно волновалась, связано с тем, что у нее мало театральной практики. Она играет что-то с Депардье, но один спектакль – это ничего. Она ходила за кулисами перед премьерой и приговаривала: «Merdе, merdе!» А после второго спектакля, когда груз ответственности упал, я спросил ее по-французски: «Больше нет merdе»?» Она ответила: «Нет, сейчас уже хорошо». И я еще спросил: «Ощутили разницу между кино и театром?» И она сказала: «Да, небо и земля!»[b]Мечтая о большой кухне– А как поживает «Кулинарный поединок»? Он не претерпел никаких изменений?[/b]– Идет своим чередом. Никаких особых изменений, кроме тех, что руководство канала наконец-то стало просить в эфир театральных актеров, потому что засилье эстрадников перешло все границы.[b]– И вы никак не могли на это влиять?[/b]– Нет, я не могу. Я человек нанятый. Это же не моя авторская передача. Это все в юрисдикции канала.[b]– Вы по-прежнему довольны тем, что живете в центре, и не хотите за город?[/b]– Доволен центром. Но недоволен теснотой. И дети растут, и еще щенок появился. Кухня средняя. А вся жизнь, как и раньше, на ней проходит. Очень хотелось бы большую кухню. Но за город не хочу. Я слишком часто нужен в центре. Не наездишься.[b]– Вам, наверное, нужна большая машина.[/b]– Во всяком случае, чтобы я туда помещался ([i]смеется[/i]). А на метро я уже не могу. Много вопросов сразу задают. Вот как-то сломалась машина. Не мог такси поймать. Пошел в метро. После этого понял, что больше – никогда.[b]– Дима, а как вы относитесь к снам?[/b]– Если снится что-то плохое про кого-то, сразу звоню узнать, все ли нормально. Я просыпаюсь в хорошем настроении, когда вижу во сне собак, потому что это единственное, что я знаю: собака – к другу. А вообще человек давно ничего не знает об этом. Например, раньше, когда зрители приходили на «Ревизора» и слышали, как в самом начале спектакля городничий говорил, что ему снился плохой сон: пришли две крысы – для всех в зале было понятно, что это к неприятностям. А современному зрителю это ни о чем не говорит.[b]– Дима, а бывает, что вы пришли на премьеру к другу и понимаете, что не задалось?[/b]– Я довольно-таки откровенен в таких случаях, потому что знаю, что мне самому помогает критика. Хотя я люблю елей. Мы, артисты, уж так устроены, что нас нужно все время хвалить. Нам нужно, как детям, как бразильским футболистам, постоянно давать конфетки в разных оберточках. Это наш бензин. У нас от этого крылья вырастают.[b]На илл.: [i]В оратории Пуленка «Жанна д’Арк на костре Дмитрий Назаров играл брата Доминика. На одной сцене с Фанни Ардан.[/b][/i]

Михаил Пореченков: Артисту без амбиций никуда!

[i]Он переиграл огромное количество военных (сам по первой профессии военный). Может, поэтому есть в нем что-то «неактерское». Кстати, он напрочь лишен намека на звездную болезнь. Сегодня Михаил Пореченков вместе со своим другом Константином Хабенским, тоже бывшим питерцем, украшает труппу Художественного театра. Только что в МХТ состоялась премьера «Гамлета» в постановке Юрия Бутусова, где Михаил Пореченков сыграл Полония.[/i][b]– Миша, с Бутусовым вы работаете давно, еще с Питера, выпустили не один спектакль. В Москве о его жесткости, непримиримости, неприятии любого «не могу» просто легенды ходят. А у вас никаких жалоб?[/b]– У нас бывают какие-то внутренние разногласия. Ро-о-п-щем потихоньку, но в принципе понимаем, что нам необходима такая встряска и реанимация, потому что мы уже немного заматерели в своем деле, возомнили себя мастерами. А Юра пару раз тряханет – и, смотришь, вроде бы опять ничего не умеешь.[b]– И вы не спорите?[/b]– А зачем спорить? Мы же работать пришли. Юра все время говорит, что мы плохо работаем, но не замечает, что на протяжении восьми месяцев мы с ним не спорили! Мы даже лишних вопросов не задавали. А вот предложить что-то свое – пожалуйста, сколько угодно. Это приветствуется.[b]– Неужели все без слез и истерик? А мы-то наслышаны…[/b]– Не будем раскрывать внутренние тайны. Все бывает, как на любом выпуске. У Юры есть своя метода. Самая большая сложность в том, что он предпочитает этюдный метод, метод постоянных проб. Но мы справляемся. Мы же учились по одним системам, у одних педагогов. Держимся как-то. Хотя иногда бывают моменты, когда хочется все бросить и уйти. Спасаемся юмором.[b]– По сравнению с Бутусовым Сергей Женовач, поставивший «Белую гвардию», – совсем другой?[/b]– Другой. Но и Сергей Васильевич тоже по-своему человек жесткий. Если он что-то задумал – не отступится. При этом предоставляет артистам максимальную свободу. И создает на репетициях теплую и спокойную атмосферу.[b]– Мне кажется, «Белую гвардию» все восприняли единодушно, в том числе критика… Правда, даже она неизменно добавляла: «Играют сериальные артисты…»[/b]– Да нет, ругали еще как! А когда мы начали репетировать «Гамлета» с Юрой, опять написали: «Бутусов со своей компанией ментов». Ну это же уже не смешно! Такая старая шутка! У нас уже столько сделано и в кино, и в театре, что можно было придумать что-нибудь и посвежее. Правда, народ на эти шпильки не обращает внимания. Критики же существуют сами по себе.[b]– Ты дружишь с Хабенским. Что для тебя в нем самое дорогое?[/b]– Наверное, нужно отталкиваться от того, чего я больше всего в людях не люблю. А это жадность. От этого Константин Юрьевич избавлен напрочь. Ему присуща щедрость души, а это самая великая штука. Он абсолютно лишен жажды наживы и стяжательства. Он фактически бессребреник. И, конечно, готов в любое время помочь. Вообще без вопросов. Умеет человек дружить![b]– Костя действительно такая вещь в себе?[/b]– Ну… Его нужно уметь слышать, потому что иногда он говорит вроде бы впроброс, и надо догадаться, что происходит. А как актер он очень суеверный, поэтому не говорит о работах, которые предстоят. Наверное, отсюда легенда о его непроницаемости. А я считаю, это правильно. Но сам я так не могу. У меня все с языка сразу слетает. У меня суеверие другого рода: обязательно случится работа, о которой я сказал, а не та, о которой умолчал. Разные подходы: интроверта и экстраверта. Просто мы с Костей диаметрально противоположны: интроверт и экстраверт. Наверное, поэтому и дружим так долго. Но у каждого человека должна быть личная зона, которую нельзя трогать. Он серьезный и сосредоточенный. Он постоянно в диалоге с самим собой. Я все это прекрасно понимаю.[b]– Ты вот говорил как-то, что нет людей плохих и хороших, что в человеке всегда идет борьба между рожками и крылышками…[/b]– Многое зависит не от нас. Что мама с папой дали, что Бог вложил, какая энергия от человека идет: положительная или отрицательная… Человек совершает дурные поступки – рано или поздно его накажет его же внутренняя положительная энергия. Хорошо начинаешь себя вести, что-то доброе делаешь – сразу бесеняки рядом вытанцовывают: мол, давай, давай!.. Чем лучше человек, тем сильнее его терзают демоны. А они такие хитрые: раз – и поддался им, и все, и вроде бы ты уже плохой человек. Но кто-то совсем падает, а кто-то умудряется упасть и подняться. В каждом, с одной стороны, сидит приятный человек, а с другой – неприятный. Один за одно ухо тянет, другой за другое. Так все время и мечешься. Вот тебе и внутренняя война. Армагеддон внутри нас проходит. Поэтому главное – внутреннее спокойствие. Но в нашей профессии, к сожалению, это невозможно. Нам нельзя успокаиваться. Если ты становишься абсолютно хорошим или абсолютно плохим, то попадаешь в определенные рамки и не можешь двигаться дальше. Приходится идти по тонкой красной линии. Но иногда срывается нога. Что делать?[b]– А извиняешься ты легко?[/b]– Тяжело. Но я стараюсь чаще пребывать в хорошем состоянии духа. А в этом состоянии извиняться всегда легче. Но могу, конечно, и осерчать. Вспыльчив, что тоже нехорошо. Но, наверное, лучше выплеснуть негатив, чем копить в себе.[b]– Тебе знаком кризис среднего возраста? А может, какой-нибудь другой?[/b]– Конечно, кризисы были. Рано или поздно они случаются у людей творческих профессий. Не из-за возраста, а от осознания того, что еще не сделано. Всякое бывало, в том числе совсем черные полосы. В такие минуты я замыкаюсь в себе. Больше всего достается родным и близким. Они ко мне к такому не привыкли, да и самому мне не очень.[b]– Андрей Панин говорит, что комплексы – движущая сила, которая помогает доказать что-то себе и миру…[/b]– Комплексы – это состояние неуспокоенности, а значит, движение вперед. Но комплексы тоже разные бывают. Сомнения, неуверенность в себе, своих талантах – один из самых сильных. Он заставляет людей шевелиться, развиваться, доказывать, что ты на что-то способен. Когда я успокоюсь, скажу, что мне ничего не надо, что я всем доволен, у меня появятся другие комплексы: самодостаточность и нежелание работать. А пока, смею надеяться, у меня комплексы полезные.[b]– Ты амбициозный человек?[/b]– Конечно. Все артисты амбициозны. Ну как творческому человеку без амбиций?! Вообще человек, занимающийся творческой профессией, не может быть другим. Всегда же есть желание чего-то добиться. Если нет шанса – другое дело. Что в нашей профессии играет огромную роль? Шанс! И главное – надо быть к нему готовым. А амбиции есть у всех, в том числе и у бездарей.[b]– Ты везучий?[/b]– Тьфу, тьфу, тьфу. Но я всегда был готов к тому, что мне вот-вот предоставят какую-то возможность. Я никогда не говорил: «Знаете, это мне как-то не по силам. Не дорос…»[b]– Ты сильно изменился лет с 20–25?[/b]– Нет, не изменился с двух лет! ([i]смеется[/i]). Если серьезно, я меняюсь каждый месяц. Учился в Варшаве – я был один. Поступил в Таллинское военное училище – стал другим. В театральный институт – третьим. Приехал в Москву – стал четвертым. Начал сниматься в каком-нибудь фильме – стал еще каким-то. Я взрослею. Родился первый ребенок – я тоже изменился. Второй родился – я снова изменился. Третий – снова… Когда перестану меняться, тогда умру.[b]– А что неизменно?[/b]– Обстоятельства способны менять все.[b]– Твоя жизнь расписана по минутам. При этом ты хочешь, чтобы тебе предлагали все больше и больше. Ты не боишься, что шедевров много не бывает?[/b]– Надо зарабатывать деньги, семью кормить. Семья же не будет спрашивать, в творчестве ты или нет. Пока мы не получаем за работу миллионы, чтобы, снявшись в кассовом фильме, потом два-три года спокойно отдыхать. Актеры должны получать хорошие деньги. Это я отвечаю людям, которые горячо призывают: «Не снимайтесь в сериалах! Не снимайтесь в плохих фильмах!» Простите, а если ты, кроме этого, ничего не умеешь? Предложений действительно много. Но таких, чтобы взахлеб хотелось играть, нет. Я считаю, в сценарии как минимум должна быть интересная история, потом уже все остальное. Но есть спасение – театр, где работаешь и думаешь: «Ну и ладно, Бог с ним, со всем остальным». И плевать на дешевый буфет, на не самые большие деньги…[b]– Только что на экраны вышел фильм Прошкина-младшего «Солдатский декамерон». Ты доволен своей работой?[/b]– За последнее время я сыграл много военных. И хотя у меня в «Декамероне» небольшая роль, в ней есть человеческие ноты. А режиссер этот мне вообще нравится. Он снимает свое отдельное, прошкинское кино. Очень человеческое. А я ведь и папу знаю, Александра Прошкина. Я снимался у него в картине «Трио». Они оба большие молодцы. Но они диаметрально противоположные личности, характеры. Папа – человек из другой эпохи: мягкий, интеллигентный человек энциклопедических знаний, рядом с которым я садился, разевал рот варежкой и мог слушать часами. Я его просто обожаю. У него как у режиссера гениальные разборы, глубочайшая работа со сценариями и сложнейшими текстами. Он очень тонкий. Он знает, что такое великая игра, что такое большое кино и высокое искусство.По своему воспитанию и происхождению он, конечно, последний из могикан. Таких больше не будет. А Андрюшка, несмотря на свою веселость и общительность, мужчина волевой, твердо придерживающийся своих принципов и позиций. Он чутко видит актеров, точно подбирает типажи. Он так складывает свою мозаику, что я не раз удивлялся. Смотрел, например, «Игры мотыльков» и думал: «Ну это же непрофессиональные актеры! Так невозможно играть!» А он просто правильно распределяет задачи. И снимает очень жесткое, похожее на правду, практически документальное кино.[b]– Ты уже привык к Москве?[/b]– Привыкаю еще. Москва по сравнению с Питером – другая страна. Совсем другие ритмы. Сумасшедшие.[b]– Где ты жил в Питере?[/b]– На Выборгской стороне: Черная речка и все такое. Я всегда жил на том берегу Невы.[b]– Как тебе разница в климате, погоде? По-моему, мы сильно сближаемся…[/b]– Похоже на то. Практически уже нет разницы. Правда, в Москве вроде бы легче дышится по погоде, но почему-то голова стала болеть.[b]– Питерцы не бурчат по поводу того, что вы с Костей перебрались в Москву?[/b]– Знаете, нам все равно, кто и что будет про нас говорить. Одно время я сильно переживал по поводу того, что обо мне судачат. А сейчас у меня нет времени даже прислушаться. Здоровая критика – это одно, а досужая болтовня…[b]– А как вы сами оцениваете свой переход в МХТ по прошествии времени?[/b]– Олег Павлович предложил нам работу, от которой мы просто не вправе были отказываться. Оставалось только сказать ему спасибо.

Александр Балуев: Кристального человека я не встречал

[i]Балуев многим кажется человеком жестким. Виной тому – роли людей в погонах. Вроде командира Красной армии Александра Ларичева в фильме Станислава Говорухина «Благословите женщину». Или маршала Никиты Градова из «Московской саги» Дмитрия Барщевского. Правда, был еще безмолвствующий страдалец Герасим в грымовском «Му-му», обаятельный авантюрист в «Идеальной паре» Аллы Суриковой и таинственный «как бы киллер» Олег в «Заказе» Веры Глаголевой. Так или иначе, но в жизни Александр – человек мягкий. Правда, при внешнем спокойствии в азарте вполне может кидаться теннисными ракетками. За последние годы у артиста появилось много заметных ролей в кино, в том числе в «Гибели империи», «Турецком гамбите», недавней «Охоте на изюбря».[/i][b]– Саша, я знаю, что самое важное для тебя событие последних лет – это рождение дочки.[/b]– В юности мы мало что можем дать детям – ни средств нет, ни времени. Постоянно надо куда-то бежать, что-то доказывать… А мне уже никому ничего не надо доказывать. Я могу спокойно заниматься дочкой. Это очень важно. И она это чувствует. Когда ты, весь издерганный, переживаешь: не взяли туда сниматься, не взяли сюда – это все передается ребенку. А сейчас, если подобное случается, думаешь: «Ну, не взяли – и Бог с ним!..»[b]– Теперь, став отцом, ты часто вспоминаешь, в какой обстановке рос, как общался с родителями?[/b]– От многого, что было в моей жизни, я хотел бы оградить дочку. Но многое из детства очень хочу сохранить. Я гарантирую, что она не будет расти в атмосфере нелюбви. Я хочу, чтобы она была свободным человеком, чтобы она не была ограничена, как я. Бывает, например, что я не могу поехать куда хочу, приходится ходить, просить визу, ждать, пока какие-то чиновники что-то решат… У меня же меньше свободы, чем у любого европейца.[b]– Не раз слышала о тебе, что ты надежный партнер в работе и надежный друг. А ты сам это часто слышишь?[/b]– Мне очень жаль, что мы редко говорим друг другу хорошие слова. Мы слишком стесняемся это делать. Может быть, воспитаны не так. Надо всегда говорить хорошие слова! Но нельзя говорить другу, что все классно, только потому, что он твой друг. Потому что дружба прежде всего исключает фальшь. Вообще дружба – это большое умение, это затраты. Что-то тебе кажется пустяком – а для человека это серьезнее самой жизни. И вот, чтобы понять его, надо потрудиться.[b]– Но о степени открытости в дружбе можно поспорить.[/b]– Дружба это не исповедь. Да, друг – это человек, с которым ты делишься. Но ты же не каждый вечер исповедуешься. И в дружбе никто никому ничего не должен. Существует же личная гигиена, где ты наедине сам с собой. Так и некоторые проблемы ты должен решать сам, а не навешивать их на других.[b]– Как я поняла, с коллегами у тебя полное понимание.[/b]– Очень удобно работать с партнерами, которых уже знаешь, как и они тебя. Так у меня было и на «Изюбре», и на «Гибели империи». Когда нет никаких пристроек, отстроек, понтов, звездностей, всякой шушеры, которая зачастую присутствует на площадках и очень мешает работе.[b]– Ты вспоминаешь институт?[/b]– Конечно. Это был яркий период. Очень! Это была не богемная, но довольно легкая молодость.[b]– А ты что закончил?[/b]– Школу-студию МХАТ. Какие у нас были педагоги – сплошь личности! Например, Павел Владимирович Массальский всегда носил накрахмаленные рубашки, бабочку. Никаких свитеров! Шел по проезду Художественного театра – и сразу было видно: идет артист. Сейчас мы сливаемся с толпой. А Павел Владимирович нес себя… Грибов был совсем другим. Он всегда ходил со звездой героя. Это сейчас у нас к Героям соцтруда относятся с долей скепсиса. Но он же звезду за труд получил, как бы его чиновники ни называли – соцтруда, каптруда… Грибов гордился своей звездой и правильно делал.[b]– Но студенческая жизнь состояла не только из учебы...[/b]– У нас было очень весело: были и компании, и выпивания, и праздники, и капустники. Кипела бурная общежитская жизнь. Хотя я москвич, но я все время там, в общежитии, ошивался. А подготовка к экзаменам начиналась ровно за два дня до экзамена. Особенно сложно было готовиться к зарубежке – быстренько промахнуть Сервантеса, Лопе де Вегу, тонну книг…[b]– В какие театры приглашали выпускника Балуева?[/b]– Меня не очень приглашали. Звали в Новый драматический театр, в Самару, вяло – во МХАТ, в Театр Советской армии.[b]– А куда сам хотел?[/b]– Куда все – в «Ленком». «Тиль», «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» – это было мечтой. И в «Современник» хотел. Даже показывался. Галина Борисовна меня не взяла. В БДТ показывался. Товстоногов посмотрел – тоже не взял…[b]– Есть ли для тебя актеры недосягаемые? Смотришь, как он играет – и не понимаешь, как он это делает?[/b]– Марлон Брандо. Из наших – Евгений Павлович Леонов, Евгений Александрович Евстигнеев. Сегодня для меня таких нет. Это не значит, что сегодняшние актеры плохи, просто мне все понятно.[b]– Зачем ты при таком количестве съемок еще играешь в антрепризе? К тому же в Москве этого не знают…[/b]– Мне совершенно все равно, что в Москве знают, а что нет. Мне важнее приезжать в Новосибирск или Самару, чтобы люди знали, что есть такой артист Саша Балуев, который привез им спектакль. В Москве же все наевшиеся… Я играю два спектакля: «Люди и мыши» и «Великолепный мужчина». Мы много ездим.[b]– Неужели все эти передвижения в радость?[/b]– Самолет, гостиница, спектакль, поспать, опять рано-рано самолет… Или приехали, вечером отыграли – и на поезд… Конечно, режим не расслабляющий. Но все компенсируется благодарностью публики.[b]– Что в твоем понимании интеллигентный и порядочный человек?[/b]– Это философские формулировки… Разве даже интеллигентный человек сейчас не совершает поступков, его недостойных? И я не встречал кристально порядочного человека. Мы живем в сумасшедшем извращенном мире, который не зависит от названия страны, паспорта, вероисповедания. Он ужасающий по всему: наличию оружия, по дисбалансу богатых и бедных. Этот мир чудовищно организован. Но я же не в силах его изменить.[b]– Какие планы в театре, какие мечты?[/b]– Хочу сыграть комедию в чистом виде.[b]– А ты на какие-нибудь премьеры успеваешь ходить?[/b]– Нет. И это катастрофа. Хорошо, что хоть в самолетах удается читать. Вот сейчас Юра Грымов снял фильм «Казус Кукоцкого» по Улицкой. Я эту книгу для себя открыл. И она мне очень нравится. А вот фильм вряд ли смогу посмотреть.[b]– Как тебе работалось с режиссером Джаником Файзиевым в «Турецком гамбите»?[/b]– Невероятно кропотливый художник. Не случайно «Турецкий гамбит» имел очень хороший прокат. Я верю, что можно, не идя на поводу дурного вкуса, делать картины, имеющие настоящий успех у всей страны. Ведь есть же «Ирония судьбы», «Москва слезам не верит», «Семнадцать мгновений весны». Это фильмы для всех слоев. Разве что оторванная целлофановая молодежь их не смотрит, но это уже ее проблемы.[b]– А ты сам себя на сколько лет ощущаешь?[/b]– Мне кажется, лет на 25. Не думаю, что упустил в свои годы нечто важное. Понятно, что я не стану президентом или космонавтом, но я и не хотел. Я не знаю, что будет, когда мне стукнет 60. В 20 лет не думаешь об этом, потому что дурак. Думаешь о портвейне, где его достать… А вообще я просто живу – и все. А сколько мне осталось – не мое дело.

Станислав Рядинский: Меня пугали, что Рязанов жесткий человек

[i]24-летний ленкомовец Станислав Рядинский сейчас снимается в заглавной роли в картине Эльдара Рязанова «Андерсен». Рязанов не побоялся сказать, что Стас очень талантлив и метит в большие артисты. Это первая большая работа Рядинского в кино.[/i][b]– Стас, ты снимаешься в «Андерсене» уже с весны. Прочитав сценарий, сразу загорелся?[/b]– Еще бы! С Андерсеном я, как все, сталкивался только в глубоком детстве. Еще до проб стал о нем узнавать. Кстати, он себя считал «взрослым» писателем.[b]– Тебя не смутило, что Андерсен был на редкость нехорош собой?[/b]– Об этом я абсолютно не думал. Главное, роль интересная. И я был рад встретиться с Рязановым. Кинопленка... Я услышал, как она трещит, когда снимают крупный план. Что-то в этом есть...[b]– Коллеги в театре поддразнивают?[/b]– Многие спрашивают, как дела. Олег Иванович Янковский все время подшучивает, во время спектакля на сцене называет меня Андерсеном, пытаясь выбить из седла.[b]– Как работается с Рязановым? Говорят, он очень жесткий режиссер.[/b]– Меня этим пугали. Он следит за всем на площадке и держит всех в тонусе. Но он дает большую свободу актеру. Я был удивлен, что он не отказывается от моих предложений. Иногда даже говорит мне: «Спасибо, молодец».[b]– Что самое сложное?[/b]– Роль не самая легкая. В самом начале нужно было быть намного моложе своего возраста – я играю Андерсена с 14 лет. И до 30-ти. Нужно быть похожим на Сергея Григорьевича Мигицко, который играет взрослого Андерсена. У Андерсена тщеславие сочеталось с детской наивностью. Он, как ребенок, просил какого-то вознаграждения. Во мне этого детского гораздо меньше, чем в Андерсене… Еще я вдруг поймал себя на том, что разучился бегать по-взрослому.Бегаю как дурак теперь ([i]смеется[/i]).[b]– Ты играешь не только Андерсена, но и героев его сказок. Что было играть интереснее?[/b]– Мне все интересно. У меня сплошные принцы! ([i]Смеется[/i].) Правда, есть еще Свинопас, Тень из сказки «Тень» и Солдат из «Огнива». Персонажи очень разные: и с положительным обаянием, и с отрицательным.[b]– В отличие от Андерсена, у твоих сказочных героев были кое-какие романтические отношения. Ты целуешься с принцессой в лице невероятно красивой Евгении Крюковой…[/b]– Я целовался в образе Свинопаса. И поцелуи были скорее комические. А Женя действительно очень красивая женщина. В этом смысле мне повезло. Жаловаться не буду. Вокруг прекрасные актрисы: кроме Жени, Галя Тюнина, Алена Бабенко. Эльдара Александровича вообще всегда окружают красивые женщины. Такое ощущение, что группу он набирает, сначала проведя кастинг по внешности.[b]– Какой у тебя в фильме самый экстремальный грим?[/b]– Наверное, в образе Свинопаса, где я полностью перемазан грязью. У меня такой пятачок (показывает), и сам я немножко похож на свинку. В одной из ролей у меня вставные зубы. В жизни у меня зубы кривоватые, мягко говоря. А когда мне вставили абсолютно ровные, Эльдар Александрович сказал: оказывается, все обаяние Рядинского в его кривых зубах!.. Теперь у меня окончательно пропали мысли о том, что нужно сделать голливудскую улыбку.[b]– На съемках ты совершаешь очень рискованные кульбиты. Сам захотел?[/b]– Честно, мне нравится. Ну, подумаешь, царапина. Я спрыгнул с крыши – сам и придумал. Там не так высоко, метра два с половиной, но у меня в руках была ворона, и потому одно из приземлений было не совсем удачным. Недавно испытал потрясающие ощущения. Самое первое появление моего героя в картине – мальчишки заталкивают Ханса Кристиана в бочку. И меня в бочке скатывали с горы в реку. Правда, гора не очень высокая, метра два, да и глубина небольшая. К сожалению, летом мы не смогли это снять, поэтому пришлось снимать сейчас, на холоде. Но досталось не мне одному. Галю Тюнину, бедную, мочили дождем, и она была в платьице… Честно скажу, мне свойствен некий мазохизм. Эльдар Александрович хотел, чтобы это делал все-таки каскадер, но я его умолил. Но есть и очень приятные вещи. Меня познакомили с художником Борисом Диодоровым, одним из лучших иллюстраторов сказок Андерсена в мире. Он мне подарил портрет писателя собственной работы и подписал: «Стасу – Андерсена в помощь». Я мечтаю, чтобы Андерсен каким-то путем обратил на меня внимание и помог мне, потому что я очень хочу, чтобы он через меня что-то сказал современному зрителю.[b]– Не знаю, как мама называла Ханса Кристиана, а как называют Станислава Рядинского?[/b]– Меня никогда не звали Стасиком. Это мне не очень нравится. Мои друзья называют меня Стасюлечкой. Мама хотела назвать меня Стась с мягким знаком на конце, это белорусское имя, маме так нравилось. Но в паспортном столе не разрешили. Я в период ранней-ранней молодости представлялся исключительно Стан[i][b]и[/b][/i]славом с ударением на втором слоге. Мне и до сих пор это нравится.[b]– Андерсеновский Принц уже нашел свою избранницу?[/b]– Мечтаю встретить женщину сильную, свободную, способную любить. В общем, постоянный поиск принцессы продолжается.

Екатерина Гусева: Меня кто-то придумал, чтобы я стала актрисой

[i]Сегодня заканчивается сериал о Есенине по ТВ. В роли Августы Миклашевской выступила Екатерина Гусева. Впервые о ней широко узнали по мюзиклу «Норд-Ост», где она сыграла, спела и станцевала главную героиню. Роли красавиц посыпались одна за другой. Как-то на церемонии «Золотой Маски» в цирке она даже изображала Любовь Орлову – Мэри из одноименного фильма – и выдала чечетку на барабане. Одна из последних необычных работ – Стелла в спектакле Театра им. Моссовета по пьесе «Трамвай «Желание». И ни кино, ни театр, ни критика актрису Гусеву не обижают.[/i][b]– Катя, какие ощущения остались от работы в сериале «Сергей Есенин»?[/b]– Радостные. Во-первых, мы с Сережей наконец-то опять встретились на съемочной площадке. Во-вторых, изумительный персонаж Августа Миклашевская. Певица, актриса. Мы пытались приблизиться к внешнему образу – сохранились фотографии. Это была белокурая женщина с лицом ребенка. У нас в картине две белые башки ([i]смеется[/i]), два одуванчика: Есенин и Миклашевская. Я думала о том, какой голос у нее мог быть. Наверное, лирическое сопрано. Она была ведущей актрисой в труппе Таирова. Он ставил на нее спектакли, а потом все изменилось, потому что появилась Алиса Коонен.Театр уехал на долгосрочные зарубежные гастроли. Миклашевская не могла оставить сына одного и, чтобы как-то существовать, пела и танцевала по кабакам, из штор шила себе платья. Она все время покашливала, потому что под этими платьями у нее были летние туфли.Миклашевская, по-моему, единственная женщина в жизни Есенина, которую он любил, но с которой они не были близки. Я подняла огромное количество материала и так и не докопалась, так и не нашла ответ на самый главный вопрос: было ли что-то? Если нет, то почему? Их судьба сводила, соединяла, но они не были вместе. У меня есть своя теория на этот счет. Она… устояла! Потому что она не только женщина, но еще и мать. И еще… Может быть, если бы она ему сказала «да», не родились бы те стихи, которые он ей посвятил – это часть цикла «Любовь хулигана». К тому же она подсознательно понимала, что неизвестно, как долго бы это продлилось. И я не уверена в том, перед кем она благоговела, кого любила: Есенина-поэта или Есенина-мужчину? Я читала и переписку, и воспоминания - нет однозначного ответа!.. Но вообще сила женщины в ее слабости. Сильна та женщина, которая не закрывает себя на замок, которая не боится пойти вслед за своим чувством. Потому что убить и растоптать проще, но потом любовь может не взойти никогда.[b]– В роли Стеллы ты не боишься предстать дурнушкой, особенно на контрасте с Евгенией Крюковой в роли твоей сестры, красавицы Бланш…[/b]– Да все и так знают, что я и сама красавица ([i]смеется[/i]). Ну сколько можно? Мне хотелось сделать характерную роль. И я благодарна режиссеру Юрию Еремину, что он позволил мне похулиганить. Я придумала своей Стелле дурацкую челку до бровей для того, чтобы у меня щеки «выросли». Моя Стелла не просто беременная. Она шар. Она теплая, мягкая, пуховая, в нее можно зарыться, она любвеобильная позитивная хохотушка. Ее хочется ущипнуть, прихватить где-то, прижать в углу. Это Стэнли в ней и привлекло.[b]– На твой взгляд, это история о страсти или о любви?[/b]– Это страсть, которая переросла в большое чувство. Стелле абсолютно все равно, что есть, из чего есть, что носить, потому что Стэнли так любит ее безумными ночами! Как написано у Теннесси Уильямса, «между ними по ночам бегут огоньки».[b]– И вдруг над ее счастьем нависает опасность в лице… родной сестры![/b]– Когда у нее вдруг закрадывается подозрение, что у Бланш могло быть что-то со Стэнли, она до последнего сражается за свое семейное счастье. И делает выбор не в пользу сестры. Но кто-то сделал бы это с легкостью. А для нее это оч-чень мучительно. Это действительно трагедия. Она не просто предала родную сестру – она сдала ее в психиатрическую лечебницу. Говорят, из любой ситуации есть выход. Но из этой я выхода не вижу. Она любит Стэнли как сумасшедшая, закрывает глаза на его пороки, потому что по сравнению с его достоинствами они кажутся ей ничтожными.[b]– Ты понимаешь такую любовь?[/b]– Нет. Наверное, только в кино и на сцене можно все прощать.[b]– А ты не хотела сыграть Бланш?[/b]– Мне предлагали, но она мне пока на вырост, для нее требуется больший жизненный опыт.[b]– Ты считаешь, опыт собственных переживаний помогает актрисе?[/b]– Есть роли, для которых хорошо бы что-то испытать. Допустим, для Бланш к 40–45 годам будет накоплена боль, которая помогает строить роль. Но вот как играть Медею, которая сварила суп из своих детей и накормила им мужа? Что нужно вспомнить для этого? Я считаю, что фантазия гораздо богаче жизненного опыта.[b]– А у тебя есть сестра?[/b]– Да, на 4 года младше меня. Так что я знаю, что такое сестринская любовь, что такое отношения между сестрами. В детстве мы дрались, вырывали друг другу волосы, царапались до крови (смеется). Но если кто-то во дворе, в школе или в пионерском лагере ее обижал, я могла просто изничтожить этого человека! И вот эти непростые детские отношения переросли в то, что роднее человека у меня нет. Никто меня так не знает, как она. Никто меня так не поймет, не даст совет, не выслушает. Я тоскую по ней. Мне плохо, если я долгое время не вижу или не слышу ее. Нас связывает не ниточка, а какой-то канат.[b]– Ты никого не пускаешь в свою личную жизнь, в свой дом?[/b]– На данный момент я хотела бы закрыться на шесть замков и даже не проводить никакие параллели со своими героинями. Но я боюсь зарекаться. Я живу сегодняшним днем, а не вообще ставлю запреты. Может быть, мой сын вырастет, и ему станет обидно, что я о нем ничего не рассказываю. Вдруг он захочет где-то сняться со мной?.. Может быть, я делаю какие-то ошибки. Я понимаю, что моя профессия подразумевает публичность. Но пока у меня вот так.[b]– Сейчас у тебя небольшая пауза в работе, «период накопления». Чем радуешь себя?[/b]– У меня вдруг появилось время для семьи, для сына, для себя. Я опять стала мамой, женой, любимой, красавицей, в конце концов ([i]смеется[/i])! Я вспомнила, что можно путешествовать, что есть фитнес-клуб. Я вспомнила о маме с папой, о бабушках, о друзьях. Я живу жадно, глотаю впечатления.Хожу на премьеры к друзьям в театры, смотрю новые фильмы. На днях была в SPA-центре. Такое счастье! Бальзам для тела и для души. О теле тоже не стоит забывать (смеется). Иногда нужно себя побаловать. Люблю красиво одеваться, но у нас по магазинам ходить не люблю, потому что смотрят, что покупаешь, что выбираешь, во что ты одета, определяют твой размер. Это не очень приятно. Особенно когда заходишь в какой-нибудь обычный магазин, у людей вытягиваются лица: «Почему не Унгаро и не Соня Рикель?»… Люблю вкусно поесть. Я не гурман, а обжора. Обожаю русскую и украинскую кухню. Особенно борщ, вареники с творогом и вишней, жареную картошку с опятами и луком, с соленой капусткой. Еда – это удовольствие![b]– А ты умеешь в жизни раз – и отрезать?[/b]– Ой, нет, ничего не хочется резать! Кстати, моя героиня в сериале «Охота на изюбря» привлекла меня своим умением не спешить, нежеланием принимать решения Ее позиция – жизнь все равно все расставит на свои места. В этом вся кошачья женская суть! Женщина – как вода, мягкая перетекающая субстанция. Вообще выбор – странная вещь. Иногда его совершенно невозможно сделать.Хотя, конечно, бывают такие случаи, когда это несложно. Например, горячее или холодное? Конечно, горячее! Черное или белое? Ну, конечно, белое! Я всех слушаю. Но выбор всегда делаю сама. Иногда даже не знаю, зачем спрашиваю: то ли поддержки ищу, то ли противовеса. Можно привести массу примеров. Например, мне постоянно задают вопрос: театр или кино? Но я не могу сделать выбор, хотя нагрузки колоссальные. Это как спросить ребенка: «Ты кого больше любишь – маму или папу?» К счастью, у меня нет материальной проблемы. И при выборе совершенно не стоит финансовый вопрос.[b]– Случалось ли, что после выхода картины ты была разочарована, расстроена?[/b]– К сожалению, да. Бывало. Очень жалко, когда ты билась за роль, добивалась кинопроб, а тебе отказывали: «Не твой материал»… Затем в результате говорили «гениально!» – и утверждали. А потом половину сцен, причем очень важных для тебя, выкидывали в корзину. Это пережить тяжело. Но в кино так часто случается. Ведь кино – искусство монтажа. А вот в театре ты творец! Ты властелин! Юрий Иванович Еремин выпустил спектакль, ушел ([i]смеется[/i]) – а ты осталась на сцене… Театр – это магия![b]– Ты участвуешь в работе гримеров, художников по костюмам?[/b]– Да, я всегда что-нибудь предлагаю. Вот для Стеллы сама сшила шапку. Стелла выходит из ванны в целлофановой розовой шапочке с бабочками. Думает, что она в ней неотразима. А мужа она в ней страшно раздражает: «Да сними ты эту шапку!..» Я очень люблю для роли что-то мастерить. Для Люси в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» склеила оранжевый веер из перьев. Мне кажется, в театре особенно важно совместное творчество художников с актрисой. Ведь чудо перевоплощения возможно только на сцене. В кино это бывает очень редко. Потому что если нужна бабушка – так и возьмут старушку; нужна толстушка – возьмут толстушку. А в театре я это сыграю. Я обожаю свою профессию за то, что благодаря ей можно прожить тысячу жизней.[b]– Как ты решила стать актрисой? В Щукинское шла целенаправленно?[/b]– Мне кажется, что это какое-то провидение. Я собиралась поступать в биотехнологический институт. А на выпускной вечер пришла ассистентка Евгения Рубеновича Симонова, потому что в параллельном классе учился ее племянник. Она увидела меня в капустнике – я что-то пела, приплясывала, читала стихи. Она ко мне подошла: «Катя, вы не хотите попробоваться в театральный?» «А что нужно?» «Стихотворение, басня, проза». Я отнеслась к этому просто как к эксперименту. Ведь в это время мне надо было зубрить числа и формулы, параллельно я готовилась к выпускным. Для сочинения перечитывала главы из «Войны и мира». И я подумала: «Пойду попробую! Я же не делаю никаких ставок». Подготовила кусочек прозы – Наташа Ростова собирается на первый бал. Выучила стихотворения Марины Цветаевой «Молитва» и «Про бабушку». Ну, басню «Ворона и лисица» все по школе знают. И меня с прослушивания сразу взяли на конкурс. На конкурсе получила пятерку. Такое ощущение, что кто-то взял меня за руку и направил, а я просто повелась.[b]– И сомнений уже не было?[/b]– Нет, наоборот, было ощущение, что я на своем месте. И до сих пор мне кажется, что меня кто-то придумал для того, чтобы я стала актрисой. А сложности, конечно, были. Я очень долго не могла найти свой материал. Все самостоятельные отрывки были «мимо». Как все говорили, я все время брала материал на сопротивление. В 17 лет играла Аксинью из «Тихого Дона», в «Последних» – 85-летнюю няньку. И… ловила такой кайф! Мне казалось, что если я выйду на сцену в образе молодой лирической героини – это будет скучно… А вот в дипломном спектакле «Эзоп» я играла Клею. Саша Семчев был Эзопом. Что значит полюбить урода-раба? Как я сейчас сыграла бы это! Я мечтаю сейчас сыграть Клею! А тогда я все больше рядилась в хитоны ([i]смеется[/i]), и, хотя это была достойная работа, все равно я скорее играла Клею, но не была ею.[b]– Ты, как и большинство актеров, говоришь, что все из себя берется. Как быть, чтобы в актере не осталось то негативное, что ты из себя достал и приумножил для роли?[/b]– Бывает, думаешь: «Ничего общего у меня с этим человеком нет». На второй день: «Ну, почти нет…» На третий день признаешься себе: «Нет, есть!» Ты достаешь из себя это зерно, начинаешь его культивировать… Но, как правило, роли очищают. Наверное, дома я спокойный и мягкий человек именно потому, что мне есть где выплеснуть негативные эмоции. И я не боюсь тяжелых ролей. Пусть вся жизненная тяжесть в ролях и останется.

Нормальная шикарная

[i][b]Людмила Марковна – актриса из любимейших. Мегазвезда нашего кино, она много играет и на сцене. В дни ее юбилея мы попросили рассказать о ней театрального режиссера Андрея Житинкина. Он поставил с ней спектакли «Поле битвы после победы принадлежит мародерам», «Бюро счастья» и совсем недавно – «Случайное счастье милиционера Пешкина».[/b][/i][b]Все помнят зеркала[/b]До нашей первой совместной работы в Театре сатиры мы с Люсей (тогда для меня Людмилой Марковной) просто раскланивались на каких-нибудь вечерах. А с Театром сатиры у нее поначалу были связаны не самые приятные воспоминания. Когда-то она пришла туда показываться со своим аккордеоном. В зале восседал худсовет – маститые актеры и актрисы во главе с Плучеком. Все молчали, боясь уронить авторитет. Гурченко пела, танцевала, играла сценки из водевилей (она же уже была знаменита). Гробовым молчанием ее прокатили так, что на середине танцевального номера она остановилась: «Ну, я понимаю, что все это бессмысленно», – и тихо ушла. Ее друзья Андрей Миронов и Александр Ширвиндт сделать ничего не смогли.И когда мы начали репетировать с ней «Поле битвы после победы принадлежит мародерам» в том же зале, со стены вдруг упало большое зеркало и разбилось на кусочки. «Все, – подумал я, – удачи не будет. Какой страшный знак для режиссера!» А Люся произнесла тихо-тихо: «Меня вспомнил и этот зал, и это зеркало. Глядясь в него, я тогда вся дрожала перед выходом на сцену… Нет, плохая примета для меня должна сработать наоборот!» Так и случилось. Спектакль шел на аншлагах больше десяти лет.[b]Кругом первая[/b]Сейчас мы с Люсей съели уже не один пуд соли. Иногда это позволяет нам совершенно спокойно общаться на равных. Еще в начале работы над первым спектаклем меня потрясла ее фраза. Она после «ты» вдруг перешла на «вы» и сказала: – Андрюша, вы не представляете, как я боюсь. Вы должны мне как можно больше всего показывать.– Люся, что значит показывать? Вы же звезда!– Звезда-то я звезда, но у меня опыт – только кинематографический.И действительно, имея колоссальный опыт работы в кино, она, например, абсолютно не понимала, что здесь нет никакой камеры. Например, когда Александр Анатольевич Ширвиндт во время монолога смещался куда-то в центр сцены, она как очень правдивая актриса, чтобы ответить ему глаза в глаза, могла повернуться спиной к зрителю. Я говорил ей: «Люся, есть же условная манера. Посылайте реплику через спину». Она это моментально ухватила. Она все гениально схватывает.Или вот: она привыкла, что камера включается, раздается сигнал «Мотор!» – и... ее героиня выдает все сразу. В ситуации же театральной приходится без конца повторять одно и то же, и Люсе это, конечно, надоедает.Более того, в какой-то момент она у меня уже заскучала. Она же раньше всех выучивает текст. Она же готовится, как к съемке. Дома уже все прорепетировала, выучила, на репетиции все выдала, причем очень эмоционально, со слезой… И вдруг после всего этого Ширвиндт говорит: «А если вот так попробовать, и еще вот так?» Она просто не понимала: «Сколько раз можно играть!!!» Для нее может быть два дубля, три, но когда одно и то же повторяется из репетиции в репетицию…[b]Характерец[/b]Мне работать с ней очень легко. Кстати, и Люся позже говорила, что она ни с одним театральным режиссером не могла сделать больше одной работы. Другие режиссеры от нее воют, потому что если ей скучно, она на репетиции может совершенно откровенно зевать или сказать, что все это полная хрень и так далее. А мне это нравится.Но без конфликтов не обходилось, конечно. Особенно это касалось разницы темпераментов Люси и Ширвиндта. Например, в «Поле битвы» у нас есть моменты, когда Александр Анатольевич, вальяжно развалившись на наших холмах, то есть на надувной резине, напоминающей прекрасное кресло, вынужден был вскакивать, ужаленный Люсиными уколами. Я придумал им странную, откровенную мизансцену, такой секс в одежде. Они должны были перекатываться по сцене, как хищники, – и не поймешь, то ли любовью занимаются, то ли это поединок на выживание.Для меня это был образ хищных взаимоотношений нашей партийной верхушки. После страстного поцелуя они должны были в объятиях друг друга укатиться за сцену – иначе не закрылся бы занавес.Им все это очень понравилось. Но Ширвиндт с его комплекцией мог просто раздавить Люсю! И она рассказывала, что перед каждым спектаклем Ширвиндт садится на диету, есть какие-то яблочки вместо отбивных… Правда, говорила она, это ему не помогает, и худеет он только психологически, в своей голове.[b]Только без интриг![/b]Я всегда вижу, какое у нее настроение перед спектаклем. Если плохое или она неважно себя чувствует, то она старается проскочить, как мышка. Чтобы ее никто не задел. И чтобы она никого не задела. Она вообще до спектакля экономит силы. Это, кстати, очень хорошее качество для актрисы. «Отпускает» ее уже в антракте, когда она понимает, что все нормально и спектакль «покатился». А после окончания может и пошутить.Не дай бог какая-то накладка. Люся этого не спустит никогда! Она сразу идет к помрежу и моментально, без всяких закулисных интриг говорит все откровенно, в лоб. Но только во благо работы. И никогда – во имя личных капризов. Интриги ненавидит – наверное, именно поэтому и не идет в штат никакого театра.Что касается неважного настроения Люси перед репетицией, то здесь у меня есть маленькая режиссерская хитрость. Я говорю ей: «Людмила Марковна, вы знаете, я сегодня тоже что-то не очень себя чувствую. Давайте мы поработаем вполноги, просто реплики побросаем». Но сказать Гурченко «вполноги» – значит завести ее.[b]Борьба за жизнь[/b]Мы много раз вместе ездили на гастроли. И по России, и в Прибалтику, и в Израиль. Кстати, я был на тех трагических гастролях в Риге, когда несколько лет назад она чуть не оставила нас. Игрался мой спектакль «Поле битвы». И все произошло в том же театре, где умер Андрюша Миронов. Какая страшная история, если говорить о мистике и о совпадениях! Так вот, в антракте к Люсе приходят и Лайма Вайкуле, и Раймонд Паулс.Она этого даже не помнит, потому что у нее была высоченная температура. Но она смогла доиграть спектакль до конца. А потом уже счет в борьбе за ее жизнь шел просто на минуты. И прямо с мигалкой на машине ее увезли в самолет. И в Москве тоже встречали с мигалкой, и сразу на каталку – и на операционный стол… Я считаю, что никакие актерские подвиги того не стоят. Жизнь уже много раз доказала, что лучше не рисковать. Но ее поведение достойно восхищения. Люся такой мужественный человек, что каким-то невероятным усилием воли в таком состоянии она доиграла спектакль.Какой же был шок у рижских врачей, как они испугались повтора ситуации: опять гастроли «Сатиры», опять та же сцена, опять партнер Ширвиндт – и опять он же провожал ее с каталкой, как Миронова. Представляете, какой ужас?![b]В рабочей униформе[/b]Люся как женщина, как, собственно, Гурченко, расцветает к вечеру. С утра же она старается быть совершенно незаметной. На мой взгляд, настоящая актриса так и должна делать. Это правильно, потому что, во-первых, кожа должна отдыхать. Во-вторых, надо давать возможность организму восстановиться. И Люсю с утра очень часто не узнавали: все убрано под чалму, никакой косметики. Этот вид – ее рабочая униформа.Но, надо сказать, простота эта отмечена безупречным вкусом – и в такие моменты на ней очень дорогие вещи, просто неяркие. Она очень любит приходить на репетицию в брюках. В них она свободна: можно валяться, сидеть где и как угодно, делать что угодно. Она любит не развевающиеся, а облегающие вещи: свитера, кофточки, то есть то, что не мешает репетиции.Ее может вывести из себя непрофессионализм. Например, она терпеть не может, когда партнер забывает текст. Более того, она сама ему напомнит и вернет пропущенный кусок, пусть даже спектакль идет на несколько минут дольше. И если кто-то удирает в Петербург, спешит на «Стрелу» и поэтому выпускает фрагмент – с ней такие штучки не пройдут. И я ей за это дико благодарен.Она не переносит, когда партнер играет с «холодным носом», потому я уже рассказывал, как она сама к каждому спектаклю готовится. Не терпит небрежности. Например, если партнер почему-то не взял реквизит. Или если ему надоело выполнять неугодное указание режиссера. Нет, Люся со скандалом заставит вернуть все![b]Не паразитируйте![/b]Что она еще ненавидит – это когда человек привлекает к себе внимание за ее счет. Она с удовольствием и автограф даст, и улыбнется зрителю. Но когда ее начинают преследовать или доставать глупыми разговорами – она разворачивается и уходит. Правильно делает! Я считаю, раньше у нас был институт звезд. Просто он так не назывался.Это и Орлова, и Раневская... А звезды они только тогда, когда окружены тайной. Должен быть круг избранных. Не надо зрителям знать про звезду абсолютно все. Например, какая у Люси жизнь дома, как она восстанавливается и так далее. Должна быть недоступность. Дистанция.Институт звезд, на мой взгляд, заключается и в том, как принимают звезду на гастролях, какие условия ей создают. Я считаю, у актрисы ранга Гурченко должен быть только люкс.Люся в этом смысле человек очень скромный. Однажды на гастролях в Израиле, где ее все узнают, она стояла на паспортном контроле. Пассажиры стали пропускать ее вперед. Но она ни на шаг не продвинулась и, несмотря на палящее солнце и духоту, простояла всю очередь! Конечно, ее встретили с шикарным букетом. И она поехала в шикарный отель. Но я был потрясен: ведь она могла распорядиться этой ситуацией совсем иначе.[b]Подключена в розетку[/b]В ее жизни все подчинено работе. Я ее даже как-то укорил: «Людмила Марковна, вам иногда отключаться надо!» Однажды вижу – сидит на диванчике, свернувшись калачиком, и что-то шепчет. Я спрашиваю: «Люся, что случилось?» Оказывается, роль повторяет.Порой я говорил продюсеру Сергею Сенину, ее мужу: «Вам надо сейчас же сесть с Люсей в машину! – и просто выталкивал их: – Сережа, берите Люсю, уезжайте на природу. Пусть она там на птичек смотрит, отвлекается».Но он уверяет, что она всегда такая. Ужасная самоедка. Она продолжает работать над ролью и после премьеры.Она же формально никогда не играет. Может сыграть по-другому, в зависимости от своего состояния, но в полноги – никогда. Она все время подключена в розетку. А я считаю, что иногда просто необходимо выдернуть штепсель.[b]Без серенького[/b]Ей свойственно все, что присуще нормальной шикарной женщине. Любопытство в ней не гаснет. На гастролях она обожает и посмотреть новые места, и посидеть в ресторанчиках, и поискать что-нибудь уникальное из одежды.Но она никогда сразу не надевает обновку. У нее любая вещь должна пройти процесс переработки: что-то будет пришито, а что-то оторвано.То же самое и со сценическим костюмом. Всегда происходила трансформация костюма. Она – всегда его соавтор. Огромное количество ее уникальных туалетов – дело ее собственных рук. Она обожает порыться в сундуке и достать что-то редкое, о чем уже забыли. Из элементов она создает новую вещь. Комбинирует вещи, ткани. Я люблю с ней советоваться – она, безусловно, очень театральна. Ей неинтересно что-то такое серенькое, что не привлекает внимания.В магазинах она с удовольствием примеряет самое модное. При ее безупречной фигуре она может позволить себе все. Любит похулиганить. И я ее за это обожаю.[b]Несчастливые мелочи[/b]Много раз я был с Люсей в одной компании, в том числе у нее дома. И если она понимает, что атмосфера хорошая, всем весело, то она всегда в тени. Если понимает, что ей как хозяйке нужно кого-то с кем-то соединить, то делает это очень тонко.Сильнее всего ее расстраивает предательство. Причем даже не по отношению к ней самой.Люся не отвечает на хамство. Она просто прекращает общение и пропадает. Она может простить человеку любую ошибку, любое заблуждение. Но, увидев в этом точно спланированный ход, запоминает на всю жизнь.Несколько раз я столкнулся с тем, до какой степени она помнит даже мелочи. Например, она рассталась с одним режиссером, потому что он как-то ляпнул ей перед выходом на сцену нечто такое, после чего она не могла играть. Для Люси это чрезвычайно редкий случай. Ее практически нельзя выбить из седла профессионально. После этого она в середине гастролей очень мягко, без скандала, собрала вещички и улетела. И все.[b]Счастливые мелочи[/b]Она очень любит дарить и получать подарки. И, как ни парадоксально, для нее в подарке, главное – не дороговизна, а неформальность. Она ненавидит формальные подарки. Ей важно увидеть в подарке какой-то знак. Понять, что человек очень внимателен к ней. Например, что она когда-то о чем-то обмолвилась, а человек запомнил. И очень радуется, если это случается.Если ей понравилось – это видно сразу: она и поцелует, и слова хорошие скажет. Я был несколько раз у нее на днях рождения, сам видел.Она очень любит подарки веселые, шутки, розыгрыши. Подозреваю, что она, несмотря на звездную биографию в кинематографе, в жизни часто страдала и потому любит радость, и любую счастливую мелочь, и розыгрыш. Она хотя бы этот вечер будет носиться с подарком, как с величайшей драгоценностью, хотя это может быть самая ерунда. А от нее подарки – всегда только супернужные. Актеру она может подарить какую-то деталь туалета: «Тебе это безумно пойдет!» Я несколько раз был свидетелем того, как на гастролях, увидев, что у молодого актера нет денег, а он заинтригован какой-то вещицей в магазине, она на следующий день сама приносила ему эту вещь. А он и не заметил, что она тайком наблюдала за ним… Необыкновенный она человек.

Юрий Чурсин: Чехов, конечно, человек злющий

[i]Впервые широкая публика обратила внимание на этого молодого актера в сериале «Хиромант». Он был настолько убедителен, что многие решили: играет настоящий хиромант! После Щукинского училища Юрий Чурсин не затерялся среди звезд Вахтанговского театра. А недавно получил приглашение в МХТ – на роль Буланова в спектакле «Лес».[/i][b]– Юра, и как тебе в МХТ? Или тебе везде комфортно?[/b] – Но это же место работы. Ничего личного (смеется). Но условия игры другие. В Вахтанговском практически все были учителями. Здесь все по-новому.[b]– Мне кажется, тебя не назовешь человеком, любящим одиночество…[/b] – Наоборот. Очень его люблю. Бывает, от недельного существования в обществе я уже пытаюсь залечь на дно. Сказать всем, что меня нет, перелистывать журналы, слушать музыку. Иногда даже в компании на меня находит рефлексия. Столько причин вокруг! Ты поворачиваешься и видишь плакат: «Купи себе «черта с рогами»! – и у тебя появляется элементарное маленькое зерно рефлексии, что у тебя именно этого нет. Из этого вырастает огромный вопрос: «Чем ты зарабатываешь на жизнь? Какое место в обществе занимаешь??! Что ты способен сделать для человечества???!!!» [b]– Раз мы затронули тему денег… Когда ты понял, что это такое? [/b]– Ты хочешь спросить: «Когда вы полюбили деньги?» Отвечу. Как только в магазине «Москва» (и это произошло буквально два дня тому назад) я увидел полное собрание сочинений Александра Сергеевича Пушкина за 38 тысяч рублей. Это то самое академическое издание с тем самым выпуклым портретом на обложке. Как же я сразу полюбил деньги! [b]– А что, у тебя неважно с благами цивилизации?[/b] – Все в процессе. Сейчас я живу в Подмосковье. Самая большая проблема – подъем в ранний час, потеря времени на дорогу.[b]– Машина у тебя недавно. Это сладкие плоды съемок? [/b]– Нет, это благодаря семье. Не брошенный без забот сын оказался при машине.[b]– На каком автомобиле прилично ездить актеру? Какие мнения бытуют на сей счет в МХТ? [/b]– Например, на большой серебристой машине (смеется). Есть серебристые автомобили поменьше (смеется). А есть русские марки автомобилей. Но… Мой отец говорит: «Каждый автомобилист мечтает о том, чтобы его возили».[b]– «Господа Головлевы» – твой третийспектакль с Кириллом Серебренниковым…[/b] – Репетиции с ним – горячий процесс. Бывают же режиссеры наблюдающие: «Скажите, что бы вы здесь сделали?..» Это зависит от характера режиссера, а не от степени его таланта. А у Кирилла жажда сделать спектакль вместе.[b]– Можешь ли ты упрекнуть себя в какой-нибудь страсти?[/b] – В честолюбии! Оно есть у любого. Но качество его бывает разным. Есть люди, честолюбивые там, где мужчине честолюбивым быть стыдно, а женщинам – неприлично. Вот я к ним и отношусь. В приоритете у меня актерское честолюбие. Впервые я понял это, когда увидел, что все мои однокурсники работают лучше меня. Это произошло на второй день первого курса. И мое честолюбие вдруг взвилось.[b]– А в чем ты азартен? [/b]– В последнее время – правда – в покупке книг! Недавно купил полное собрание сочинений Чехова в 30 томах.[b]– И поставил на полку? [/b]– Конечно! Весь пафос именно в том, что это покупается и ставится. Меняется просто место оберегания: из менее пыльного магазина книги перемещаются в более пыльную квартиру. Но мо-ожно всегда открыть и прочесть! И это очень удобно. Меня сейчас вводят на Треплева, и я от общения с пьесой «Чайка» получил массу впечатлений. Чехов, конечно, человек злющий. А насколько Антон Павлович безжалостен ко всем персонажам! Не дает им ни надежды, ничего… Вся пьеса заключается в раз-ру-ше-нии надежды. Нет ни одного счастливого персонажа. И, о ужас, ни одного персонажа, вызывающего уважение. В общем – у него все очень хорошие, но очень несчастные люди.[b]– Зритель театральный тебя знает хорошо. А ты в кино сейчас где-нибудь снимаешься? [/b]– Заканчиваются съемки у Сергея Ткачева в сериале «Частный заказ». Меня соблазнило, что там нужно было играть подонка. А я так давно этого не делал!.. Представь, играю с удовольствием.[b]ДОСЬЕ «ВМ»[/b] [i]Родился в 1980 г. в Казахстане. В 1997 г. поступил в Театральное училище им. Щукина на курс Юрия Шлыкова. Сразу после окончания училища в 2001 г. был принят в труппу Театра им. Вахтангова. С 2005 г. работает в МХТ им. Чехова. Роли в Театре им. Вахтангова: Леандро («Король-олень»); Бобчинский («Ревизор»); Эдгар («Лир»), Сципион («Калигула»). Фильмы: «Хиромант»; «Неудача Пуаро».[/i]

Сергей Безруков: Я уже старше Есенина

[i]За первой широкой известностью по «Куклам», за славой «солнечного мальчика» последовало признание того, что любимец публики вырос в большого артиста. Он органичен во фраке и футболке, в костюме XVIII века и мундире XIX… Разрываясь между съемочными площадками, он из разных концов страны возвращается на спектакли родной «Табакерки».[/i][b]– Сергей, сейчас, когда показывают «Есенина», что ты чувствуешь? Ведь свершилась твоя мечта.[/b]– Ностальгию. Но я счастлив, что это свершилось, что это останется на пленке. Ведь спектакль в конце концов все равно уходит безвозвратно, и только самый заядлый театрал потом вспомнит твой успех. Все уходит безвозвратно. А ностальгия еще и оттого, что мне с каждым годом все больше лет. Я уже старше Сергея Александровича. В октябре мне исполнилось 32 года. Есенину навсегда осталось 30. Кто-то говорит: «Боже мой, 32 года – это еще так мало, нечего еще и задумываться! Вот будет тебе 50…» А я уже сейчас думаю о том, что мне никогда не будет 30.[b]– В фильме с тобой вместе снимались твой отец Виталий Сергеевич Безруков (отец Есенина) и твоя жена Ирина (Лидия Кашина). Не тяжелее играть со своими близкими? [/b]– Нет! Все работает «за». Ни один самый талантливый актер не смог бы сыграть отца Есенина так, как мой отец. В случае же с Иришей это означало немножко разбередить те чувства, которые в свое время переполняли нас, вспомнить, что нам мешало, что было против нас. Мы с Иришкой играли ностальгию по нашему прошлому. Мы на мгновение представили, что могло бы быть, если бы дальше между нами ничего не произошло. Если бы мы не стали мужем и женой. Мы сыграли это. То, как через годы произошла встреча людей, которые безумно любили друг друга. Уже утекло много воды. У каждого своя жизнь. Но их тянет друг к другу. При этом женщина говорит: «Нет!» – и не может совладать с собой. Все на съемках работало в плюс. Даже погода.[b]– Знаю, что во время сцены с Зинаидой Райх, которую играет Марина Зудина, неожиданно пошел снег…[/b] – Да. И сцена получилась шикарной. Идет снег. Мы сидим под зонтом. Люди разведены, а зонт… их сближает. Как бы ты ни хотел, ты как мужчина держишь зонт, а женщина, естественно, подныривает под твою руку. То есть родилась мизансцена, которая сразу сама за себя все сыграла. Помогала даже нехватка времени. Что-то не успели доснять, а потом по прошествии времени понимали, что если бы мы это стали снимать, не сняли бы самого важного. Все неспроста… Неспроста, что самые первые кадры были сняты в Константинове. Правда, это опять же было мое пожелание, моя воля, потому что таких холмов, как Окские холмы в Константинове, больше нигде не найдешь. А саму деревню снимали в Ярославле – в Константинове же очень много современных домов. Я дружен со Светланой Петровной Есениной, племянницей Есенина и дочкой Шуры, родной сестры Есенина. В первый же день я привел всю группу к ней в гости. После застолья она сказала: «Сейчас сосед отвезет тебя на лодке на ту сторону Оки. Там в лугах любил гулять Есенин. В протоке он с сестрами лещей ловил». И пока сосед поехал к источнику за ключевой водой, я бродил по этим лугам. Стояла жара, но дул ветер. И я орал стихи во все горло: «Дождик мокрыми ветлами чистит ивняковый помет по лугам. Плюйся, ветер, охапками листьев, – я такой же, как ты, хулиган». Я рыдал. Это были слезы счастья. И после этого, вернувшись и искупавшись в Оке, я со съемочной группой ждал вечернюю зорю, чтобы снять первый кадр. Я оделся в шикарный кремовый английский костюм с подтяжками. И первые слова, которые я произнес, были: «Прости нас, Господи!» Режиссер попросил. Почему-то ему захотелось этого.[b]– Что нового ты привнес в образ Есенина по сравнению с тем, что играл в спектакле «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» в Ермоловском театре?[/b] – Думаю, просто стал взрослее. Я играл спектакль семь лет. И то, как играл в начале и под конец, тоже отличалось. Поначалу я был совсем пацаном и доказывал, что вообще имею право играть Есенина, что во мне хватает его энергии, боли, темперамента, любви к людям и к Родине. Практически каждое стихотворение я читал, сажая связки. Каждую сцену я играл на надрыве. С годами в образе прибавилось философии. А это очень важно, потому что Есенин при всем своем моцартианстве – философ. Он Моцарт, задающийся философскими вопросами Гамлета: «Кто я, что я?» Соединение Моцарта и Гамлета – очень сложный синтез. Если перевешивает Гамлет, уходит Моцарт. Моцарт, которого я играю в спектакле МХТ «Амадей», до конца жизни оставался ребенком в восприятии мира. Он не был Гамлетом. О нем до конца его жизни говорили «анфан террибль» – ужасный ребенок. Он был совершенно неприспособлен к жизни. Поэтому и погиб. Моцарту было 37, когда его не стало. А Есенин уже в свои 30, даже в 28, был философом. Многое понимал. Вот это мы и попытались привнести в его образ.[b]– Есенин наверняка задумывался над тем, что происходит в России…[/b]– А как часто он задавался вопросами, нужна ли поэзия, искусство! Они мучили его… Что такое Бог? Что такое дьявол? Что такое душа человеческая в земном исполнении? Кто побеждает на земле? Аггелизм – это течение, которое стал проповедовать Есенин к концу жизни. Он падший ангел. Падший, но все равно ангел. Он ангел изначально. Что с ним происходило? Как он был искушаем? Для меня он все равно чист. У него душа и глаза чистого ангела. Как сказала про него Айседора: «Вот здесь (показывая на сердце) у него Бог, а вот здесь (на голову) дьявол». Думаю, что Айседора дала ему точную оценку.[b]– Что в тебе самом есть от Есенина, который с детства с тобой?[/b]– Сравнивать себя с Есениным совсем не правильно. Поэтому скажу расхожее. Во всяком случае, в этом мы точно похожи. Для меня слово Родина очень много значит. Это не просто моя родная улица, мой дом, моя семья. Это Россия. И несмотря на то что я родился в Москве, корни мои волжские, и я никакого отношения не имею ни к Енисею, ни к Байкалу, ни к Дальнему Востоку – тем не менее это все моя Родина. И объяснить, почему – нельзя. Наверное, мои слова выглядят шаблонными, излишне пафосными. Но так я чувствую в душе. И мне верят.Я, как и Есенин, болею душой за Родину. И мне небезразлично, что происходит с ней. Мне небезразлично, что по всему Питеру висят огромные билборды, на которых написано: «Голод» (есть такое реалити-шоу). Я считаю, что это, скажу грубо, – просто подонство. В Питере, который пережил блокаду (сколько людей погибло), вешать плакат «С восьми вечера – «Голод»… Я не понимаю тех людей, которые позволяют таким вещам проходить в жизнь. И повсеместно мы сталкиваемся с такой бестактностью, с такой бесчеловечностью. Хотя я не питерец, меня это задевает, мне больно, потому что это моя страна, мой город. Я не могу пройти мимо. И подобных примеров огромное количество. Тяжело видеть учителей или работников искусства, которые получают жалкие гроши… Я радуюсь за наше кино. Я искренне счастлив, что картины стали на порядок выше по качеству, по своему масштабу. По блокбастерности (хорошее слово) они просто достигают апогея (смеется). И мне это нравится.[b]– Питер стал для тебя таким же любимым, как Москва?[/b] – Во время съемок картины «Поцелуй бабочки» я долгое время жил в Питере, в квартире. И полюбил этот спокойный компактный город. Я жил в центре. А там практически любая улица историческая. Все памятники в одном месте. Идешь по такому музею… Недавно, гуляя по городу, поймал себя на мысли, что нахожусь в Европе. И почувствовал ностальгию: «Хочу в Россию!» А потом: «Стоп, стоп, стоп... Я же в Питере, а не за границей!» Но при определенном ракурсе некоторые улицы вдруг выглядят как европейские. Особенно вечером, когда горят фонари. А город еще полон иностранцев. И вот этот звук иностранной речи, да еще какой-то пекарный аромат… Как в Германии, во Франции… И думаешь: да, мы не совок, мы Европа, причем уже довольно высокого уровня. И мне это так нравится! [b]– Какие у тебя самые любимые места в Питере? [/b]– Летний сад. Потрясающее место. По-прежнему обожаю Мойку, 12.[b]– А более земные: ресторанчики, кафе? [/b]– Есть места, где я очень люблю сидеть. Я никуда не тороплюсь, не спешу. И мне хорошо. Очень здорово пройтись пешком. Еще я купил себе велосипед. И я катаюсь на нем в спортивной форме. Меня никто не узнает. И я могу по набережной доехать куда угодно, даже через мост в Петропавловку. Недавно посетил Исаакий. Я не был в нем лет 15. Тогда там еще был маятник Фуко. А сейчас в нем идут службы. Я был этим приятно удивлен. И вдруг ощутил все его великолепие. Раньше я его воспринимал просто огромным музеем… Я впервые побывал в Смольном. До сих пор думал, что там находится только музей. А там вся власть заседает! (Смеется.) Чтобы организовать экскурсию, нужно звонить снизу… Слава богу, тут меня узнали и провели экскурсию для меня с супругой. Я был счастлив, что заново открываю для себя Питер.[b]– Несмотря на огромнейшую занятость в кино, из-за тебя никогда не отменяли спектакль… [/b]– Режим съемок столь жесткий, что иногда я прошу сократить количество спектаклей. Но совсем отказаться от театра для меня невозможно, даже в мыслях не было и нет. Я очень люблю театр и считаю «Табакерку» своим домом.Но так, как живу я, сегодня живут многие актеры. Тот же Женя Миронов или Костя Хабенский театр не бросают, хотя заняты поболее многих. Я стараюсь следовать примеру своих товарищей.[b]– Какие спектакли для тебя самые трудные? [/b]– Все требуют куража! В первую очередь, «Мудрец» («[b]На всякого мудреца довольно простоты». – М. З.[/b] ). Если кураж присутствует – значит Глумов получится азартным, импульсивным. Недаром в начале спектакля звучит Моцарт. Я понимаю, что сравнивать Глумова с Моцартом, наверное, абсурдно, потому что Моцарт светлый гений, а Глумов встает на иной путь. Но, может быть, он был Моцартом, но понял, что в мире Сальери нужно жить по законам Сальери. А Моцарт всегда жил по своим законам. Но тем не менее если нет этого моцартовского куража и энергетики, Глумова играть бессмысленно. В уставшем состоянии очень сложно поднять «Психа». Перед ним нужно хотя бы чуть-чуть отдохнуть, потому что это тяжелейший спектакль: психологически, эмоционально и физически. Два с половиной часа не уходить со сцены, не скатываясь на комедию о дурдоме… Держать трагедию, которая случится в финале, при этом заранее не пугая зрительный зал. Грандиозное достижение, когда после окончания спектакля не аплодируют минуты три-четыре, а то и пять. И в «Александре Пушкине», и в «Круле» [b](«Признание авантюриста Феликса Круля». – М. З.) [/b]выкладываться приходится серьезно. А вот в «Амадее» главный герой все-таки Сальери, и Олег Павлович Табаков является стержнем спектакля. Он берет на себя функцию паровоза.[b]– «Психу» уже 10 лет. Тяжело, наверное, когда спектакль идет так долго, быть в кураже?[/b] – Тяжело только в том, что изначально написан молодой человек. Он студент, а мне 32. И когда мне говорят, что я лукавлю, потому что молодо выгляжу, отвечаю: «Да, это замечательно, но в 32 года уже есть определенный опыт, который никуда не денешь». Понимаю, что со сцены мне еще можно претендовать на 20-летнего студента, но по внутреннему ощущению уже сложно. Приведу пример. Есть эпизод, когда санитар бросает больному под ноги хлеб, и мой герой взрывается: «В следующий раз не надо бросать хлеб перед бессильным человеком! Это так, на будущее». Причем понимает, что за это может сильно поплатиться. Санитар, поворачиваясь, говорит: «Чего ты сказал?» А санитар у нас Саша Воробьев, такой крупный товарищ. И вот раньше, когда он поворачивался, в зале возникал смех, даже хохот, но не злой, а добрый. А когда я произношу эту фразу сейчас, то в зале не возникает смеха, потому что все верят, что я могу ответить. И неизвестно, кто сильнее: санитар или парень, который сидит в позе лотоса. К тому же люди уже успели посмотреть на разных моих героев, в том числе сильных. Раньше возникал нужный эффект – герой был беззащитным. Зритель боялся за него. А когда борется человек, который сам силен и духом, и физически… Да, погиб, жалко. Но еще немножко – и, может быть, выиграл бы. Вот что меняется с годами. Поэтому мы решили запечатлеть спектакль на телевизионную пленку и попрощаться с ним. Я думаю, это мудрое решение. В декабре сыграем последний раз.[b]– У тебя столько предложений сниматься в кино! Как сделать правильный выбор, не ошибиться?[/b] – Интуитивно.[b]– Но как можно выбрать интуитивно, когда одно предложение лучше другого? Ты выбрал Есенина, отказавшись от Бендера в «Золотом теленке» и от Вронского в «Анне Карениной» у Сергея Соловьева! Не жалеешь? [/b]– Существует выбор продюсера и режиссера. Я был готов работать и там, и там. Но просил подождать. «Есенина» нужно играть сейчас, а те роли могут ждать.[b]– Переживал, что такие роли ушли? [/b]– Конечно, когда уходят роли, а ты знаешь, как бы ты это сделал!.. Бывает, смотришь на роль товарища и понимаешь, что так бы точно не смог сыграть. А когда понимаешь, что именно эту роль ты сыграл бы так, как не сыграл бы ее никто… Бывает обидно. Остапа Бендера жалко. Что касается Вронского, выбор был сделан продюсером и режиссером. Меня просто не стали ждать. Значит, не судьба. Я не мог предать Есенина. Это для меня святое. Было бы подло с моей стороны отказаться от своей мечты ради любой другой роли.[b]– Какие радости у тебя есть сегодня, кроме работы?[/b] – Каждый приезд в Питер для меня радость. Природа! Я всегда радуюсь солнцу, морозу. Даже дождь может доставлять удовольствие. Кстати, в Питере особенно начинаешь любить природу, потому что солнце бывает не так часто, как в Москве. Оно вышло – и ты счастлив! В Питере твое настроение меняется в вместе с погодой. А какие там тучи бывают над Петропавловкой! Наверченные, свинцовые, где-то с белизной, где-то уходят в дымку, где-то черные валуны Финского залива… Я думал, что такие бывают только у художников.[b]– Удается выезжать куда-нибудь на природу?[/b] – Не часто. Но живем же не совсем в каменном мешке. А как замечательно поехать по Золотому кольцу. Суздаль, Рязань моя любимая, Константиново. Я вообще люблю путешествовать. Сейчас поеду в Баку. Был там года два назад. Смотришь по своему графику и уже ждешь встречи с каким-то городом. Везде есть друзья, люди, которые искренне тебе рады и готовы сделать для тебя практически все.[b]– В Москве на друзей время есть?[/b] – В Москве не хватает. А когда приезжаешь куда-то, где много раз бывал, – самое время общаться, бездумно сидеть в ресторане и разговаривать...[b]– Скоро в «Табакерке» начнутся репетиции «Мертвых душ». Ты Чичиков. Ждешь этой работы? [/b]– Не хочу ничего наперед загадывать. Конечно, Чичиков – это здорово! Но мне всегда больше нравился Хлестаков. И мечтал я о нем. Чичиков и Хлестаков абсолютно разные. Но, конечно, Пал Иваныч – персонаж интересный.[b]– А как тебе спектакли Карбаускиса?[/b] – Мне нравится «Дядя Ваня». Это такой настоящий, вкусный Чехов! Может быть, иногда Карбаускис не слишком понятен зрителю, но это Театр. Порой непредсказуемый, эстетский, но тем не менее попробовать такое стоит. Мне бы хотелось. Внешне я, наверное, не очень похож на Чичикова. Может быть, это будет сублимация Остапа Бендера. Мне кажется, что Чичиков – это немножко Бендер XIX века. Такая идея в моей голове присутствует. Не знаю, будет ли это сродни замыслу режиссера. Я же не могу навязывать свое видение. Но я чувствую, что Чичиков – человек очень азартный, аферист с положительной энергией. Другое дело, что там много мистики. Николай Васильевич Гоголь очень мистический автор, как и Булгаков. Но я мистики не боюсь. Хотя за «Мертвыми душами» вроде бы такой славы нет, в отличие от «Мастера и Маргариты».[b]– По-моему, судьба к тебе благосклонна, правда?[/b] – Есть еще и везение. Это когда судьба делает подарки.[b]– Какой самый большой?[/b] – То, что я родился в России. Пушкин говорил: «Черт догадал меня родиться в России с душой и талантом…» А я, наоборот, счастлив.[b]P.S. [/b][i]Вслед за «Есениным» по каналу «Россия» начнется показ «Мастера и Маргариты» Владимира-Бортко, в котором Сергей сыграл Иешуа.[/i]

Останутся лица

[b]А предварит его премьера документального фильма о Марке Захарове «Учитель, который построил дом».На пресс-конференции в «Ленкоме» присутствовали создатели телеверсий спектаклей. Их будет восемь, поставленных и снятых в разное время: «Юнона и Авось», «Варвар и Еретик», «Королевские игры», «Чайка», «Мистификация», «Поминальная молитва», «Вабанк» и «Безумный день, или Женитьба Фигаро».[/b]Фестиваль начнется 5 ноября легендарной «Юноной и Авось» в первом звездном составе: Николай Караченцов, Елена Шанина, Александр Абдулов. А закончится под Новый год фееричной «Женитьбой Фигаро».Поблагодарив «Культуру», Захаров с присущей ему иронией заметил: «Сам буду ждать этот фестиваль, хотя некоторые спектакли уже переделал бы…» И грянула дискуссия. Нужно ли переносить театральные спектакли на пленку? И можно ли сделать это без потерь? И, главное, снимать ли живой спектакль из зала или создавать специфическую телеверсию, снятую без зрителя? В разговор включились Олег Иванович Янковский, Александр Викторович Збруев и Леонид Сергеевич Броневой.Броневой вспоминал, как снимал телеверсии собственных спектаклей Анатолий Эфрос.Янковский предложил свое ноухау: включать в ткань телевизионного спектакля маленькие эпизодики из-за кулис – например, выход актера из гримерки на сцену и т. д.Марк Анатольевич вспомнил о том, какое сногсшибательное впечатление произвел на него спектакль Анатолия Васильева «Взрослая дочь молодого человека», но вот после телеверсии ощущения события не возникло».В общем, пришли к выводу, что вызвать с помощью экрана у зрителя то чувство, которое он испытывает на лучших спектаклях в зале, попросту невозможно.И все же сошлись на том, что дело все равно благое. Потому что есть люди, например, во Владивостоке, которые, может быть, никогда не увидят эти спектакли: не поедут в Москву, а театр не приедет туда.Даже Леонид Сергеевич Броневой уверен: хоть некоторые спектакли, показанные по телевидению, вообще не похожи на оригинал, тем не менее через годы останутся, может быть, хотя бы лица.

Денис Суханов: комедия – дело потное

[b]«Смешные деньги».Театр «Сатирикон».В главной роли – Денис Суханов [/b][i]Дениса Суханова можно увидеть почти в каждом спектакле «Сатирикона». Его абсолютно разные герои вызывают самые разные чувства – от ненависти до жалости и симпатии. Иногда с ними происходит неожиданная, но убедительная трансформация. Хотя с кино бурного романа пока не случилось, для театралов он уже давно настоящая звезда. Только что актер сыграл главную роль в комедии «Смешные деньги».[/i][b]– Денис, когда сверкнула первая мысль об актерстве?[/b] – Самое яркое первое впечатление от театра я получил в классе третьем-четвертом. Это было на Камчатке, где мы в то время жили с родителями (у меня отец – футболист, поэтому мы много переезжали). Тогда наш класс повели на спектакль «Гаврош». Но у меня еще раньше были поползновения в эту сторону. Я помню, не отрываясь смотрел по телевизору все фильмы-спектакли: Малого театра, БДТ, МХАТа, которые тогда показывали в большом количестве. Потом я оказался в театральной студии, где с удовольствием занимался несколько лет. Увлекся танцами, пантомимой – это было очень модно. После школы меня забрали в армию. Служил на Камчатке и Чукотке. Увидел весь наш Дальний Восток во всей его красоте и во всем его ужасе. На втором году службы меня позвали в ансамбль песни и танца Северо-Восточного пограничного округа. Отслужив, остался там еще на два года. Но мысли о театре не покидали меня. Я бросил ансамбль и поехал в Москву поступать в театральный.[b]– И что сказали на это родители?[/b] – Они безумно переживали. Не хотели меня отпускать. Считали, что актерская профессия очень сложна, что в ней много подводных камней: повезет – не повезет. Но я настоял на своем. Ходил, как это обычно делается, по всем театральным. Меня нигде не резали безжалостно. В итоге меня взял к себе Авангард Леонтьев в Школу-студию МХАТ. Я ему многим обязан. Он великолепный педагог. И был заслуженно строг и справедлив.Считал, что дисциплина в актерской профессии, может быть, даже важнее, чем талант. Сейчас, спустя годы, понимаю, что его политика была верна. Первая фраза, которую мы услышали, была: «Ребята, вы никому не нужны. И может быть, никогда не будете нужны! Если вы не пробьетесь в первые ряды, вы будете безработными, нищими и несчастными». У нас не было никаких иллюзий. Он всегда говорил: «В этой профессии вы каждый день будете доказывать себе, партнерам, зрителям, что вы занимаете свое, а не чье-то место. Ваши вчерашние победы не будут засчитываться. Всю жизнь нужно будет заново добиваться успеха, если вы его вообще когда-нибудь добьетесь». Это нас очень спускало на землю. И заставляло трезво смотреть на театр, на жизнь… [b]– Бывает, что человек в институте в первых рядах, а потом его нет, и наоборот…[/b] – Это практически правило. Цыплят ведь по осени считают. Жизнь в театральном институте сильно отличается от работы в театре. Когда мы приходим в театр, нам, молодым артистам, очень часто говорят: «Забудьте все, чему вас учили. Только сейчас начинается настоящая учеба».[b]– Как ты попал в «Сатирикон»? И думал ли об этом театре, оканчивая институт? [/b]– «Сатирикон» входил в этот список, где были еще «Ленком», «Табакерка», МХАТ, «Современник». Райкин смотрит все показы, и всегда в первую очередь. Нас он смотрел в начале февраля, когда еще о показах не думают. А Райкин, как очень внимательный и держащий нос по ветру, как только мы предложили показаться, сразу согласился. И мы всем курсом приехали с костюмами в «Сатирикон» и показали спектакль на малой сцене. После чего мне одному последовало приглашение пойти в труппу. Причем надо же было еще дальше показываться… Что, с первого раза соглашаться, что ли? Да и сокурсникам надо было помогать. Но надо отдать должное Константину Аркадьевичу. Так как он меня уговаривал, не уговаривал потом больше никто. Он говорил, что столько работы, сколько в «Сатириконе», у меня не будет нигде. Не знаю, что он во мне увидел, как разглядел. Но он так горячо приглашал, что я подумал: от таких предложений отказываться просто глупо.[b]– А были другие? [/b]– Да. Например, звал Олег Николаевич Ефремов. Но он был уже очень болен. Он приглашал, но чувствовалось, что уже… не для себя. Я помню его глаза: очень добрые, печальные, уставшие. Мы вдвоем остались в какой-то комнате. И он сидел в пальто, смотрел на меня и говорил: «Оставайся. Ну, оставайся, Де-н-и-ис». Он запомнил мое имя… Когда его не стало, конечно, это было для всех огромной потерей. Я помню «Кабалу святош», где Ефремов играл Мольера, Смоктуновский – Людовика, Табаков – слугу Мольера. Какой это был спектакль! Невероятный! Когда еще раньше, в 94-м, умер Смоктуновский, это было для меня сильнейшим потрясением. Я считаю, Смоктуновский был не просто гениальным актером. Он был уникальным среди гениальных.[b]– Ты общался с ним?[/b]– Нет, пару раз случайно встречал на улице. Первый раз – когда учился на первом курсе. Это был скромный, очень незаметный человек с собачкой. Только при столкновении лицом к лицу можно было узнать, что это Смоктуновский. И вот эта несовместимость – выдающийся актер и совершенно незаметный человек на улице – меня поразила. Тогда же я где-то вычитал, что настоящий талант чаще всего очень скромен, незаметен и раним. Поэтому он все время скрывается, прячется. Только эксплуататоры искусства ведут себя вызывающе, пошло и громко. Это практически правило. Недавно я смотрел, как набирался актерский курс. Стоял на улице среди абитуриентов, вспоминал, как сам поступал и наблюдал за ними. Некоторые молодые люди вели себя, как открытая бутылка шампанского: бурлили, кричали, собирали вокруг себя толпу. А рядом стояли скромно одетые, тихие, даже испуганные девушки и юноши. Потом в аудитории ситуация разворачивалась с точностью до наоборот. Самые скромные незаметные ребята вдруг раскрывались. В них обнаруживалась глубина, зачатки таланта, какие-то необыкновенные качества. А те, кто вели себя вызывающе, терялись… и проигрывали. В этом есть какой-то закон. Почему таланту надо помогать, а бездарности пробьются сами? Именно потому, что настоящий талант раним, скромен, он сомневается в себе. Хотя нет правил без исключений.[b]– Актер нуждается в одиночестве? [/b]– Мне кажется, актеру даже больше, чем людям других публичных профессий, периодически необходимо одиночество. Мне часто после спектакля хочется остаться одному, потому что когда очень много отдаешь, тебе нужно восстановиться. Конечно, к тебе что-то возвращается из зала. Но бывает, что ты очень много отдал, а к тебе не вернулось ничего. И в этом не всегда вина актера. И зал никогда не виноват. Виноваты всегда мы, те, кто делает спектакль. Зал всегда можно перебороть. Это в актерской власти. Правда, только, если все этого захотят. Но ты же не можешь заставить других, только – себя. А вот на премьере все настроены на победу, все хотят успеха. Общий эмоциональный подъем, все нервы оголены, и в результате, несмотря на то, что еще что-то не доделано, куда-то прорываемся. Хотя все начинает идти так, как должно быть где-то на двадцатом спектакле. Спектакль – живой организм. Он настаивается. Растет. А как иначе? Зачем же мы тогда его играем? А премьера – это волнение, истерия, и, в общем, не то. Поэтому и говорят, что не надо смотреть премьеру.[b]– Твое отношение к сцене, к театру изменилось в чем-то со времени окончания института?[/b] – Немножко ушло истерическое волнение, которое в отличие от нормального не помогает, а вредит, потому что ты не можешь им управлять. Но за восемь лет работы в театре я научился обуздывать себя, быстро брать себя в руки. Когда ты начинаешь заниматься на сцене делом – играть судьбу, полностью погружаться в обстоятельства, – истерическое волнение потихоньку покидает тебя. Но это приходит не сразу. Только через годы работы начинаешь понимать, куда тебе нужно направлять энергию, как себя «сэкономить», на что нужно обращать внимание, а на что нет.[b]– Во время работы над новой ролью твой характер меняется? [/b]– Каждая роль меняет. Хотя бы чуть-чуть. А бывают случаи, когда роли очень сильно меняют людей. Нужно уметь каким-то хитрым образом отделять роль от себя, дистанцироваться. Каждому – индивидуальным способом. И хотя все из себя берется, нужно уметь делать это исключительно на сцене. Ты же все равно любишь своих героев, даже если они резко отрицательные. Относишься к ним не как к своим врагам, а как к своим друзьям. Надо найти грань и лавировать.[b]– С кем в театре у тебя самые близкие отношения?[/b] – Я очень дружу с Леной Бутенко. Нас сблизила работа над спектаклем «Мадам, еще…». Мы часто ходим в театр вместе. У нас совпадают взгляды и вкусы. С Максимом Авериным очень дружим, с Гришей Сиятвиндой, со многими приятельские, почти дружеские отношения. Нас очень объединяет театр. Если бы не он, может быть, со многими не общались бы, потому что людей больше всего связывает любовь и работа.[b]– Ты переживаешь, что в отличие от многих своих ровесников-коллег не снимаешься в кино?[/b] – Иногда мне кажется, что я сам виноват. Начинаю в себе копаться. Думаю, что во мне что-то не так, что, наверное, я неинтересен.[b]– Но ты же так занят в «Сатириконе», что просто физически не можешь сниматься… [/b]– Да. Я не раз отказывался даже от очень интересных предложений, потому что не успевал. Многие просто не хотят иметь со мной дело. Обо мне уже слух идет, что меня не дождаться. Работа в кино, как правило, предполагает какие-то отъезды от нескольких дней до месяца, чего я вообще не могу себе позволить. Признаюсь, мне, конечно же, хочется сниматься. Но хочется же какой-то хорошей серьезной, настоящей работы, чтобы за это не было стыдно. Вообще же кино – это странная субстанция. В отличие от театра оно не дает никакого опыта. Оно пользуется тем, что в тебе уже есть. Это машина по поиску новых лиц. Непонятно, чем эта субстанция питается. Можно грандиозно сняться один раз и все… Актер может состояться и стать настоящим только в театре. Но люди сами выбирают. Хотя есть и удачные примеры, и немало, когда люди успешно все совмещают.[b]– А в антрепризы не звали? [/b]– Даже репетировал. Но это не увенчалось успехом. Не по творческим причинам. Были случаи, когда потратил силы и время, а все разваливалось, и люди, ни копейки не заплатив, не то что не извинялись, а даже не объясняли что произошло, будто бы ничего и не было.[b]– Но в наше время кормить актера может только кино, сериалы, антрепризы. На одну театральную зарплату не проживешь…[/b] – Я так живу уже многие годы. И не считаю, что это геройство. Это смешно. У многих актеров ситуация гораздо хуже. А сколько великих актеров долгие годы бедствовали и жили в ужасных условиях. Одни актерские общежития чего стоят! Но сниматься в плохих сериалах ради денег…[b] – Что для тебя самое дорогое в актерской профессии?[/b] – Огромное счастье – получить роль, пусть даже маленькую, и обнаружить в себе самом то, о чем ты даже не догадывался. Вот это производит на тебя потрясающе впечатление. Но это возможно только благодаря режиссеру, благодаря атмосфере, которая складывается на репетициях.[b]– И какая роль была самым большим открытием для тебя самого? [/b]– Шантеклер. Я не ожидал, не знал, что так смогу. Как и в «Макбете», и в «Мадам, еще…». Надеюсь, что и в новом спектакле я предстал в каком-то незнакомом качестве. Хотя я уже играл в комедии, сейчас я попытался как можно дальше уйти от того, что уже было. Максимально обмануть себя, зрителей, коллег, режиссера.

Потенция Табакова нацелена в будущее

[b]Сбор труппы в Театре-студии под руководством Олега Табакова проходил необычно. От дороги до самого входа простиралась широкая красная ковровая дорожка: ждали Самого. Олег Павлович появился под звуки музыки бравурных и ностальгических маршей вплоть до «Прощания славянки». Роль ведущего церемонии исполнял Андрей Смоляков, тоже облаченный во фрак.[/b]После небольшой поздравительной преамбулы все были приглашены в фойе театра на юбилейную выставку «Несколько ролей из жизни О. П. Табакова» – она останется тут до Нового года.При входе актерам раздавались маски с изображением художественного руководителя. Далее Смоляков, напомнив про свежие отпечатки рук Табакова на Аллее Славы, сообщил, что инициативная группа театра приготовила свою церемонию – закладку отпечатков на собственной аллее.И предложил порепетировать: правая нога сюда, потом левая, потом на коленки… Смех заглушал все. Табаков со свойственным ему куражом и юмором ползет и с силой давит руками на покрытие. Затем изображает, как не может подняться с колен. Ученики поднимают его под руки… Последовала речь: – Когда я вчера подлетал к стольному граду, посадку дали не сразу. И, как всегда, когда это длится 20–30 лишних минут, даже у такого оптимиста, как я, могут возникнуть горькие предположения по поводу исхода. И тут я припомнил, что 30 лет тому назад начал учить детей. 30 лет тому назад в ГИТИСе начала заниматься первая студия. В масштабах вечности – вроде бы тьфу. А с другой стороны – 30 лет тому назад я перехитрил судьбу. Вот этим делом я, по сути, и живу. Конечно, это и Марина, и дети. Но этим делом я жив, чем отличаюсь от некоторых моих коллег, не менее остепененных, не менее награжденных, и даже более. Антон Павлович Чехов, наше всё, так же, как и Александр Сергеевич Пушкин, писал, что русский обожает прошлое, ненавидит настоящее и боится будущего. Нет – я к прошлому отношусь разнообразно. А вот то, что я всегда любил со всей моей потенцией, – это будущее. Есть о ком заботиться. И в создавшейся ситуации многостаночного руководства я решил не присоединять цирк к себе, как большой театр к малому. Пусть идут своей дорогой. Наша ситуация складывается совсем не так слабо, как кажется некоторым нашим недоброжелателям… После чего юбиляру преподнесли «небольшой скромный» подарок: огромный плоский ящик, вызвавший массу догадок. Оказалось – гигантский тульский пряник: Табаков славится своей любовью к гастрономии.Ну а затем все пошло как полагается. Уже в зале Табаков назвал награжденных, прибавив, что их количество стремительно растет, так что скоро награждать некого будет. «Да и вообще, награды… при моих-то связях, Господи…» Первой премьерой станет «Рассказ о семи повешенных» по Леониду Андрееву в постановке Карбаускиса. В ноябре в Америку поедут «Страсти по Бумбарашу» для «русскоязычной части еврейского населения».После гастролей начнется работа над «Мертвыми душами» – опять же с Карбаускисом по его инсценировке, с Сергеем Безруковым в главной роли. Как посмеялся Табаков: «Наконец-то наш выдающийся киноартист решил делом заниматься».Кроме этого, ставить будут Адольф Шапиро («Отцы и дети»), Эльмо Ньюганен, Юрий Еремин и Евгений Гришковец (свою повесть «Реки»).Под занавес Табаков рассказал о строительстве театра, которое закончится года через полтора, и о школе для одаренных российских детей, которая появится на месте общежития театра, где преподавать будут Хомяков, Миронов, Безруков, Мохов, Смоляков... «Это очень важно! Готовить их будем для себя. Значит, лучше, нежели на чужого дядю».

Андрей Житинкин: Одна известная певица перекрасилась – и народ перестал ее узнавать

[i]Богемность одного из самых скандальных театральных режиссеров Андрея Житинкина спокойно сочетается с интеллигентностью. Прибавьте его всегдашнюю доброжелательность – и станет понятно, почему общаться с ним всегда приятно.[/i][b]– Андрей, не слышно о новых премьерах. Все привыкли, что вы ставите спектакли безостановочно![/b]– Мое беспрерывное производство – впечатление кажущееся. Но я считаю, что режиссер всегда должен быть стопроцентно готов к неожиданному взрыву. Сейчас я начинаю новый проект.[b]– Выбирая пьесу для постановки, вы смотрите, что вас зацепило, или просчитываете вероятность успеха?[/b]– Больше ориентируюсь на собственное эмоциональное восприятие. Ведь драматургия – бездна. И что именно из нее сегодня прозвучит так, что зритель будет штурмовать театр, ломать двери? Поэтому работает режиссерское чутье, такая своеобразная цензура. Вот это надо ставить сейчас, а это подождет… Я лет пять не мог поставить спектакль «Милый друг» по Мопассану, потому что у меня не было Жоржа Дюруа. Наконец, после спектакля «Мой бедный Марат», где Саша Домогаров сыграл Марата, экзистенциального советского героя, я вдруг понял, что он может быть прекрасным Дюруа. А вот «Нижинский, сумасшедший божий клоун» мне не давали поставить, хотя я был готов к нему стопроцентно. Директор театра говорил, что это никому неинтересно, что сегодняшний зритель не будет смотреть эту историю про закулисный балетный мир. Про то, как Нижинский лежит в психиатрической клинике Вены и т. д. Когда же он сказал, что вообще никто не знает ни Дягилева, ни Бакста, ни Кокто, я взорвался: «Не знают, так узнают!» И мы нашей тройкой – Житинкин, Шаров, Домогаров – пошли в другой театр и сделали спектакль, на который нельзя было попасть.[b]– Есть какой-нибудь точный критерий?[/b]– Хотите мой личный тест? Я люблю бросить пьесу на дно чемодана. Я таскаю лишний багаж. И если, распаковывая чемодан, с неожиданностью обнаруживаю, что пьеса там так и пролежала, я ее ставить не буду. Если на гастролях перед сном достал – буду ставить. А вот если я пару раз уже задумался и начал фантазировать, даже не открывая – вот это то самое![b]– И с каким спектаклем так сработало?[/b]– С «Признанием авантюриста Феликса Круля». Я кинул в чемодан не пьесу, а роман Томаса Манна, и при этом еще подумал: «Какая огромная книга!» К тому же это его незавершенная вещь, да еще нужно сочинять сценическую версию... Возил я с собой «Круля» на гастроли, возил – и он меня настолько заставлял фантазировать![b]– С вами не случалось, чтобы молодые актеры, которых вы, собственно, вывели в звезды, забывали об этом, считая свою популярность исключительно собственной заслугой?[/b]– Когда мы выпускаем какую-то работу, бываем очень близки. На репетициях я создаю очень комфортный режим – чтобы у актеров было ощущение импровизационной легкости. Высочайший кайф, когда актеру кажется, что все придумывается само. Но… Время проходит, отношения меняются.[b]– Вас это не задевает?[/b]– Конечно, я многих раскручивал. Но у молодых свой прагматизм. И никакой обиды я не испытываю. Я расстраиваюсь, когда актер, игравший у меня главную роль, потом ради денег выбегает в пятиминутном эпизоде и халтурит. Соблазнов, особенно «зеленых», для молодых много. И мне очень нравятся те артисты, для которых не все решают деньги. Обратите внимание: многие молодые звезды стали очень аккуратно выбирать, просчитывать роли: им уже важен имидж. В России еще нет агентов, которые думали бы не только о контрактах. В имидж входит и как ты выглядишь, и что говоришь, и как пахнешь, и в чем ты странен…[b]– Имидж не лишает индивидуальности?[/b]– Нет, нет. Он ее как раз подчеркивает. Одна наша известная певица, очень любимая народом, как-то взяла и перекрасилась. И сразу пошли половинные залы.[b]– Со многими ли актерами остались дружеские отношения?[/b]– В нашем цехе они иногда мешают работе. Надо оставлять за собой право делать замечание, говорить актеру резкие вещи. Стараюсь держать дистанцию. Чтобы иметь возможность подтолкнуть артиста к чему-то новому, если он внутренне сопротивляется. Нет, в нашей профессии амикошонству не место.[b]– Как вы относитесь к тому, что вас считают эпатажным, скандальным режиссером?[/b]– Спокойно. Сначала я был скандальным, потому что у меня были спектакли «Ночь Трибад», то есть лесбиянок, – про Стриндберга, «Игра в жмурики», где два вохровца коротают ночь в морге, «Калигула», которого я впервые поставил в России. Когда я сделал бенефисы Гурченко, Юрия Яковлева, Козакова, Тереховой – меня записали в модные. Взялся за позднего Уильямса – вдруг превратился в авангардного. А в пьесе «Внезапно прошлым летом» присутствует мотив каннибализма: главного героя съели подростки… Я сделал очень много такого, что боялись сделать другие режиссеры. Да что ж мы все так ленивы и нелюбопытны? Ведь поздний Уильямс – неоткрытая Атлантида. Это американский Чехов. Только фрейдизированный. Если мы будем для себя выстраивать такие табу, не заметим, как скатимся к цензуре. Самое главное, чтобы зритель имел право выбора – купить или не купить билеты.[b]– А для вас вообще есть табу?[/b]– Конечно. Хотя я считаю, что предметом театра может стать все. Но в моих спектаклях никогда не будет пропаганды насилия. Я никогда не буду ставить спектакль о совращении малолетних. Я всегда апеллирую к формуле Льва Николаевича Толстого: можно как угодно внутри спектакля нагнетать безнравственную ситуацию – главное, чтобы в конце был нравственный выход. Я не могу вечером отпускать зрителя в темный город, на окраину, в состоянии депрессии. Кстати, многие критики говорят, что Житинкин в чем-то даже морализатор: и в «Портрете Дориана Грея», и в «Милом друге», и в «Марате» (как мне кажется, недооцененном), и в «Психе», несмотря на его страшный финал.[b]– Как остаться целомудренным на сцене? Какие для вас табу здесь?[/b]– В театре своя эстетика. Если кино может позволить себе натурализм, то в театре этого в чистом виде и быть не может. Но какие-то инъекции необходимы. Ведь самое страшное – фальшь. Если со сцены льется сладкий сиропчик, никто в происходящее не верит и все понимают, что это поддавки. Мне дороже спектакли откровенные, искренние.[b]– Вы недолго пробыли главным режиссером Театра на Малой Бронной. Правда ли, что суть конфликта с дирекцией заключилась в том, что вас-таки упрекали в безнравственности и коммерциализации спектаклей?[/b]– Передернуто, как в картах… Зато теперь спектакли на Бронной часто отменяются, потому что продано всего пять билетов. Театр превратился в прокатную площадку. Актеры туда уже не заходят, делать там нечего, зарплата всего три тысячи рублей, гастролей нет. Так что почувствуйте разницу… Все это демагогия. Естественно, кому-то удобнее годами не выходить на сцену и получать зарплату. А я заставлял работать. Безнравственно играть в пустом зале для пятерых друзей. Если вы поставили за свои деньги – пожалуйста, играйте хоть в лифте, в туалете. А если вы получаете дотацию, а в зале три сестры и дядя Ваня – это преступление. Я бы даже сказал, экономическое преступление. И понятно, что актеров не медийных – то есть тех, кто не светится на телеэкранах, – раздражало, что появились такие фамилии, как Домогаров, Крюкова, Алена Яковлева и репертуар строился немножко в другую сторону.[b]– Но вы же сделали бенефис Дурову![/b]– Да, ему нечего обижаться. В спектакле к его 70-летию я специально занял всю его семью – там были заняты не только его дочь Катя и зять Володя, но и супруга Ирина Кириченко. И, кстати, Лев Константинович всегда очень краснеет, когда ему задают эти вопросы, и отводит глаза, потому что крыть-то ему нечем. Сейчас все понимают трагическую несправедливость происшедшего, но изменить уже ничего нельзя.[b]– Вы много ставите в антрепризе. Поговорим о роли материального стимула?[/b]– Гонорар по контракту намного выше, чем на стационаре, где выше штатного расписания не прыгнешь. И многие главные режиссеры или худруки работают-работают, а потом начинают ездить и ставить на стороне, потому что свои личные материальные проблемы тоже надо как-то решать. Бывает, я ставлю за малый гонорар – если это, скажем, режиссерская мечта.Иногда учитываю, что у театра не было успешных постановок, помогаю им и получаю моральное удовлетворение. Однажды мне за любые деньги предлагали поставить спектакль, который мне ставить не хотелось. Я думал-думал – и отказался. Вдохновению тоже не прикажешь. Нет его – и все.[b]– Как далеко продвинулась идея Театра Андрея Житинкина?[/b]– Пока это некий бренд. Качество. В авторском театре Андрея Житинкина первым спектаклем будут «Качели любви» Гибсона, известные у нас как «Двое на качелях». Тоже по нынешним временам некоммерческая пьеса. Там всего два актера, что не приветствуется. И это не комедия, а драма. Любовная история, но двух одиноких людей, и без хеппи-энда. Коммерчески это ужас. Но, как ни странно, я это ставлю.[b]– А когда появится театр как реально существующая организация?[/b]– Если говорить о физической стороне дела, любое здание – это два года строительства. Мне предлагают, но я не тороплюсь. Следующим моим шагом будет вложение собственных заработанных денег.[b]– В вашем послужном списке есть спектакль «Чикатило». Но я знаю и понимаю артистов, которые не хотели это играть. Копаться в такой истории ужасно…[/b]– Это момент выбора каждого человека. Но в каждом из нас сидит тот же Калигула. Только в ком-то на пять процентов, а в ком-то – на семьдесят пять – и это, наверное, Сталин, Муссолини. Достоевский же говорил: «Широкчеловек. Я бы сузил». Я иногда ставлю острые пьесы именно потому, что в них заложен необыкновенно гуманный заряд. А есть люди, которые специально идут на шоковый спектакль. Это тоже нормально. Еще Бернард Шоу говорил, что есть пьесы и неприятные. Он считал, что буржуазный зритель должен испытывать дискомфорт.[b]– Он говорил о конформистской морали, а здесь крайние проявления…[/b]– Чтобы обойти тупик, надо его обозначить. Если мы поймем, как сформировался Чикатило, – мы, быть может, предотвратим более страшные катастрофы. Представьте себе, если бы он работал на атомной станции и вдруг решил бы наказать греховное человечество…[b]– Но на Западе вы почему-то ставите Чехова.[/b]– Да, потому что на Западе я представитель русской культуры, и именно я могу расшифровать им Чехова.[b]– С таким же успехом могли бы ставить и Достоевского[/b].– Достоевский для них, как ни странно, более понятен. Он для них мастер детектива. Они следят за сюжетом – например, некто грохнул старуху топором. Начинается следствие. А все муки совести Раскольникова – для них это некоторое осложнение. На Западе вам очень точно ответят, чем заканчивается роман «Преступление и наказание». А попробуйте нашего школьника спросить... Зато он сто раз прочтет вам монологи про «тварь дрожащую» и «право имею». Это разная ментальность.[b]– А почему вы не ставите Чехова у нас?[/b]– Во-первых, столько есть еще не поставленного никем, что у меня просто сердце кровью обливается. И я понимаю, что никто, кроме меня, за это не возьмется. Во-вторых, жду своего часа. Потому что сейчас у нас несколько «Вишневых садов», «Чайки» полетели. Я хотел бы поставить Чехова, ни с кем не соревнуясь. И хорошо бы сделать это в своем театре, где я сам формирую репертуар… А пока ставлю его за границей. Но я убиваю американцев, когда начинаю рассказывать им про их родного Уильямса, – а я поставил всего позднего Уильямса, – они его даже и не читали![b]– У вас есть любимая чеховская пьеса?[/b]– Поскольку «Дядю Ваню» я уже поставил в Америке, я сейчас очень хотел бы сделать «Иванова». Это самая экзистенциальная, жесткая пьеса Чехова.[b]– Вот-вот, вы в спектаклях не жалеете ни себя, ни зрителя. А в жизни?[/b]– Что касается работы – повторюсь про дистанцию. А общаясь с людьми в жизни, я невольно наблюдаю за ними, что-то откладываю в память. Вообще-то, не совсем искренняя позиция. Режиссеры в этом смысле не совсем нормальны.[b]– Актеры еще больше[/b]…– Нет! Актеры эгоцентрики и нарциссы. Они в основном занимаются собой. Режиссеры более восприимчивы. Но я умею сопереживать. И если могу помочь, помогаю. В том числе и в долг даю друзьям.[b]– А вы способны отгородиться от негативных новостей?[/b]– Конечно. Режиссерские перегрузки в момент выпуска спектакля, предпремьерных прогонов сравнимы с перегрузками летчика-испытателя. Кажется, что все рушится, рассыпается. Что замысел абсолютно не воплощен, у актеров то понос, то золотуха… Вот в такой период я могу выключить любую негативную телепередачу.[b]– Какие человеческие проявления вас удивляют?[/b]– Совершенно невозможно привыкнуть к предательству. Предают и те, кого ты сам создавал. Например, у нас, у режиссеров, есть неписаное правило: не обсуждать работы друг друга публично. А актеры себе это позволяют. Не люблю злопамятных. А есть еще и такие, кто только и ждет момента, чтобы отомстить и в самый неожиданный момент дать тебе под дых. Таких я вообще вычеркиваю из жизни.[b]– А жадность, мелочность?[/b]– Это я могу понять. Я знаю массу скупых людей. Знаю, как режиссеры обожают обсуждать гонорары друг друга.[b]– А из хорошего?[/b]– Поскольку я человек пишущий, меня радуют люди, способные работать со словом. Люблю людей с чувством юмора, самоироничных, способных импровизировать. Многое прощаю за талант. Мне нравится, что сейчас у нас выстрелила целая обойма молодых зубастых режиссеров – наглых, скандальных.[b]– Что больше всего привлекает в женщине[/b]?– В актрисах меня поражает сочетание таланта и красоты. Это необходимое условие профессии.[b]– Красота – понятие субъективное…[/b]– Для меня это в первую очередь излучение, обаяние. Женщина не должна быть похожа на манекенщицу. Для меня красива та женщина, которая соответствует сама себе и с возрастом только хорошеет. Такова моя любимая Люся Гурченко. Я люблю женщин, которые не транжирят свою красоту, а работают над ней. Кроме того, можно назвать огромное количество некрасивых людей, обаятельных до безумия: Бельмондо, Леонов, Раневская. Бездна обаяния! А когда, например, Савелий Крамаров убрал свой недостаток, он потерял обаяние и огромный пласт ролей.[b]– Мужчина и женщина – совсем разные миры?[/b]– Абсолютно! Более того, женская логика никогда не повторяет мужскую. Если я не понимаю чего-либо в женщине, я принимаю это, списав на женскую логику. Это ваша главная тайна.

Как сладко повторять ошибки!

[i]Елена Захарова – одна из самых востребованных молодых актрис. Она не может сидеть без дела. Зато и удача часто находит ее даже в неожиданные моменты. Лена работает в Театре Луны, играет в нескольких антрепризах и в Центре драматургии Рощина и Казанцева. Она красива нежной красотой женщины-ребенка. В ней мирно уживаются кокетство и независимость, доверчивость и целеустремленность.[/i][b]– Лена, о тебе идет слава трудоголика. Но от чего-то ты все-таки отказываешься?[/b]– Я и раньше выбирала. А сейчас и вовсе стала разборчива. Но… Артист всегда верит режиссеру, оператору, старается сам «вытянуть» из сценария что-то интересное. К сожалению, это не всегда получается.[b]– Раньше ты могла сама себя предложить на роль. А сейчас[/b]?– Почему-то об этом ходит легенда, как о каком-то динозавре. Это случилось только один раз – с режиссером Петером Штайном, когда он собирался ставить «Гамлета».[b]– Ты была еще совсем юной, и это был смелый поступок.[/b]– Чем тебе меньше лет, тем легче рисковать. Ты еще ничего не сделала, и тебя никто не знает. Позже появляются и ответственность, и стеснение. Я вспоминаю учебу в Щукинском училище. Четыре счастливых года тебя наполняют, как пустой сосуд. Ты ощущаешь свою уникальность. И так веришь в себя! Выходишь в мир с чувством, что такой, как ты, на свете больше нет.[b]– И что от него остается?[/b]– Оно то появляется, то исчезает. Все-таки я человек очень сомневающийся. Я должна, как Мюнхгаузен, сама тянуть себя из болота. И сейчас у меня почему-то ощущение, что я в болоте. И еще не придумала, как себя вытянуть. Этот страх парализует. Когда я жалуюсь, мне отвечают: «Да ты что, у тебя же все хорошо!» Но я-то знаю, что я хочу и что я могу.[b]– Бывают минуты, когда опускаются руки?[/b]– Я не всегда вижу свое будущее. К сожалению, режиссеры часто используют в актере что-то одно. А мне хочется, чтобы меня открывали и открывали, находили во мне новое и новое. Много спектаклей у меня сделано с режиссером Ольгой Субботиной. Недавно состоялась премьера спектакля «Андерсен». Я играю девушку, всю жизнь безответно любившую сказочника. Вот Ольга всегда открывает во мне что-то новое. Конечно, я волновалась перед премьерой, но чувствовала какой-то кураж.[b]– Ты по-прежнему волнуешься перед каждым выходом на сцену?[/b]– Волнение стало иного качества – именно потому, что появился кураж. Конечно, на премьере все это гиперболизировано. Все равно существует это «выйду – не выйду»… Хотя понятно, что выйду. Но есть момент, когда ты понимаешь, что сейчас перешагнешь эту черту…[b]– При такой эмоционально затратной работе нужно уметь расслабляться.[/b]– Самое лучшее – уехать, хотя бы за город. Я погуляю по лесу, искупаюсь в реке – мне легче. Но вообще, если я довольна своей работой, то даже усталость моя счастливая.[b]– Ты ездишь на фестивали. Для тебя это отдых или работа?[/b]– Я езжу только на «Кинотавр». Как-то была в Выборге. Мне хватает дня три восстановиться, посмотреть хорошие фильмы, а за две недели я бы с ума сошла. На «Кинотавре» от всего отключаешься. Не нужно никуда бежать. Ты ходишь на пляж, общаешься с друзьями, которых ты год не видел. На картине Павла Лунгина «Бедные родственники» я так смеялась, что, думала, со стула упаду. Так я хохотала только на комедиях Гайдая. Хочу посмотреть второй раз.[b]– Это верный признак хорошего фильма, спектакля. А в театр ты ходишь?[/b]– На Чеховском фестивале много всего смотрела. Ты же не знаешь, что тебя вдохновит в будущем. На «Трех сестрах» Донеллана я, говоря театральным языком, испытала катарсис. Это были очень дорогие минуты.[b]– Что ты сегодня хотела бы сыграть в кино?[/b]– Комедию. Острую, гротесковую. У меня были комедийные роли и в «Тартарене из Тараскона», и в «Леди на день», но мне хочется больше эксцентрики.[b]– Какие встречи в твоей жизни были самые значимые?[/b]– Профессия состоит из случайных встреч. Были и очень значительные. Совсем юной я снималась в картине «Приют комедиантов» у Константина Воинова. Моим партнером был Иван Охлобыстин, а бабушку играла Лидия Смирнова. Первый мой фильм – и я снимаюсь с такими людьми! Да еще полтора месяца мы живем в Ялте, общаемся. Была уже осень, холодно, огромные волны, а снимали, естественно, как всегда, жаркое, солнечное лето. Но я там как-то выжила. Я много разговаривала с Лидией Николаевной. Ходила к ней в номер в гости, она меня угощала чаем, рассказывала о своей жизни, давала советы… А Ваня Охлобыстин тогда был совсем другим. Он еще не был женат, и я помню, он мечтал: «Когда я буду старым, вокруг меня будет бегать большое количество детей». Я не ожидала, что так скоро его мечта осуществится ([i]смеется[/i]). Он меня покорил невероятным чувством юмора и способностью совершать безумные поступки. Мы могли ночью после съемок поехать на такси на Ай-Петри, выпить там вина, а Ай-Петри – это такой серпантин… В общем, благодаря этим людям тогда в меня попала какая-то творческая бацилла.[b]– Что такое умный артист?[/b]– Ум – понятие растяжимое. Когда мы учились, нам говорили, что артист – это человек, который на три метра выше зрителей. Иначе по какому праву он выходит на сцену и что-то там вещает? Пусть даже чужие мысли. Я считаю, артист в первую очередь должен быть развитой личностью. Не обязательно интеллектуалом.[b]– Ты считаешь, люди учатся на ошибках?[/b]– Частично. Но такая сладость совершить их еще раз! Так и тянет наступить на одни и те же грабли. Может, оттого, что все переживания актеру помогают. Хотя не надо забывать, что артисты – априори люди нервные, ищущие, копающиеся в себе, в жизни, склонные к саморазрушению.[b]– Как ты считаешь, мужчина и женщина могут до конца понимать друг друга?[/b]– Мне кажется, нет. Но женщины хитрее, они больше понимают про мужчин, чем те про них. Я могу посмотреть на мужчину и сказать, какая женщина должна быть рядом с ним, чтобы им было интересно вместе. А страсть… Она как началась, так и закончится. Всегда интересно, когда двое абсолютно противоположны. Красавица и чудовище. Гуляка-забияка и какая-то неземная женщина. Я верю в притяжение противоположностей.[b]– Для тебя важнее любовь или профессия?[/b]– Гм… Я не могу точно сказать, что у меня на первом месте. Но боюсь, что работа.

Игорь Верник без улыбки

[i]Играет в театре, снимается в кино, почти постоянно работает на телевидении. Один из лучших шоуменов. А недавно обнаружилось еще одно его хобби – Верник запел… Во «Времени жестоких» его герой – невеселый одинокий человек. Это Верник-то с его открытой голливудской улыбкой в кадре не улыбается? Да, причем категорически. Об этом состоялся негласный договор режиссера с актером.[/i][b]– Игорь, это твоя первая главная роль в кино?[/b] – Одна из первых. Но такая, чтобы все крутилось вокруг меня – первая.[b]– Прочитав сценарий, согласился сразу? [/b]– Мне очень понравилась роль и сам персонаж. Талантливый сыщик, человек, прошедший войну в Афганистане. Родом из писательской среды. Совсем не кабинетный работник. Немножко белая ворона среди своих коллег. Хотя он вовсе не выписан одной правильной краской. Человек без позы. Не требующий званий и чинов. У него есть другие ценности, на которых он вырос.[b]– Но как же трудно тебя представить без улыбки! [/b]– Как только меня утвердили, режиссер поставил передо мной главную задачу: не улыбаться. Все двенадцать серий!.. Знаешь, меня часто спрашивают: как мне удалось научиться такой улыбке? Но это же моя природа, моя суть, мое отношение к жизни. И мне как раз интересно сыграть состояние, когда даже позитивная информация воспринимается без улыбки. У моего героя другая форма радости.[b]– Но что в герое от тебя самого?[/b] – Конечно, главное я искал в себе. А где еще? И, представь, мне близок этот человек. Хотя лично я вращаюсь скорее в том мире, где живет героиня фильма, певица. В ярком безумном мире, где все ходят на головах. А мой герой очень твердо стоит ногами на земле. Но это как раз тот Верник, которого никто не знает. Кроме только очень близких мне людей. – В последнее время ты много снимаешься. Недавно ты закончил работу у того же Всеволода Плоткина в сериале «Лифт». Съемки – это жесткий график жизни. Сложно было перестроиться? – Какое-то время назад для меня было убийственно так рано просыпаться. Я по природе сова. Когда я начал сниматься во «Времени жестоких», с удивлением узнал, что световой день такой длинный. Привык. В восемь утра – уже на площадке. Грим, костюм и – поехали. Я научился сводить до минимума все лишнее, особенно с утра. Я знал весь маршрут: зубная щетка, паста, душ. Знал, где лежат вещи в коридоре. Звонил будильник – я вставал. За окном темнотища. Я входил в ванную: душ, чистил зубы, приходил в себя, одевался. С ночи клал себе пару йогуртов. Съедал или по дороге, или на съемочной площадке. Брился, пока меня гримировали.[b]– Помнишь самые сложные для тебя сцены?[/b] – Когда мы снимали в Абхазии сцены боя, было жутко. Я бежал через огонь, вокруг все стреляли, передо мной все взрывалось. И нужно было очень точно это делать, потому что пламя было направлено так, что после взрыва оно ударялось в стену. И если бы я на долю секунды опоздал, мог бы загореться. Однажды замешкался – опалило волосы. И та-а-ак страшно, просто немыслимо. Хоть все это кино, но оно требует большого мужества. Трудно даже представить, что проходили ребята, которые воюют… Здесь заряды холостые – и то страшно. Еще я прыгал со второго этажа на землю, и за мной взрывалось здание.[b]– А каскадеров не было?[/b] – Конечно, были. Они не все отдавали мне, хоть я и пытался. Я бы, наверное, с удовольствием делал все трюки. Мне нравится. Наверное, каждому мужчине интересно играть такого героя. Но и каскадер тут не лишний.[b]– При твоем разнообразии деятельности ты вынужден быть очень обязательным и пунктуальным… [/b]– Я обязательный. Но английская пунктуальность мне несвойственна. Что касается организованности… Ну, представь себе, как трудно ездить по Москве. Когда я еду на спектакль, на съемку или на шоу – это всегда связано с экстримом! И я еду-пробираюсь по каким-то узкими улочками, даже нарушая правила – приходится. Я уже изучил разные маршруты. Зимой мне пришлось даже бросить машину на проспекте Мира и ехать в метро, потому что перед Новым годом были жуткие пробки. А я опаздывал в театр, и другого шанса уже не оставалось.[b]– Интересно, когда последний раз ты ездил на метро?[/b] – В конце того года. Тоже попал в какую-то экстремальную ситуацию. Но каждый раз, когда я спускаюсь в метро, особенно если еду во МХАТ, испытываю очень теплое ностальгическое чувство. Все метро ругают, а я б, моя воля, ездил только на метро. Это быстро и удобно: тебя везут, и все. А этот маршрут мне дорог, потому что сначала я четыре года ездил в Школу-студию МХАТ, потом уже лет пятнадцать в сам МХАТ.[b]– А как народ в метро реагирует на Верника?[/b] – Да я, помню, надвинул шапку на голову, почти на глаза… Но, знаешь, я заметил, что в метро люди больше смотрят в себя, а не друг на друга.[b]– Как к тебе относятся гаишники?[/b] – У-у, с ними у меня, можно сказать, доверительные отношения. Мы приветствуем друг друга на всех перекрестках. Если меня останавливают свистком ГАИ, то подходят: «Опять нарушил… Ну что, до следующего раза?» На всех моих маршрутах они уже знают мои пробки. Иногда я даже приглашаю их в театр, на съемки.[b]– А вообще любишь, когда кто-то из своих приходит на спектакль?[/b] – Да. Мне важно, что они видят мои работы. Когда на «Ретро» зал встает и несколько минут аплодирует стоя – это огромное счастье.[b]– Как часто вы видитесь с братом Вадимом?[/b] – Частенько. Нам даже не нужен повод для встреч. Без звонка, наверное, ни один день не обходится. Когда мы стали жить отдельно друг от друга – это было непросто. Мы же всегда были рядом, у нас разница в пятнадцать минут, собственно, отсутствие всякой разницы! И когда я женился в первый раз, и сейчас, когда я женат во второй раз, мы все равно не расстаемся надолго. Моя жена иногда шутит, что выходила за одного, а нас оказалось двое… [b]– Какой отдых ты предпочитаешь?[/b] – Люблю вечерами посидеть где-нибудь с друзьями, поужинать. Горные лыжи – это замечательно. Но, честно говоря, давно не помню, чтобы у меня была возможность подумать, как провести свободное время. Чаще я думаю о том, как было бы хорошо, если бы у меня появилось свободное время. Если бы оно было, я бы больше времени проводил с женой, с пятилетним сыном, с братом, с родителями.[b]– Поужинать с друзьями… Гастрономическая часть жизни тебе важна?[/b] – Я очень люблю вкусно поесть. Но когда я снимаюсь, у меня здоровый завтрак и нездоровый ужин. Нездоровый – потому что не раньше десяти вечера, а то и в час ночи. С этим воюют все диетологи мира. Но вечером на меня находит желание отквитаться за день без еды! [b]– Если речь идет о ресторане, какую кухню предпочитаешь?[/b] – Японскую, итальянскую, французскую. Очень люблю руколу с креветками и ризотто с белыми грибами и с трюфелями. А когда я вхожу в «Обломовъ», естественно, испытываю волнение, потому что там висит портрет моего художественного руководителя. ([b]О.П. Табакова. – Ред[/b].). И это тоже добавляет настроения.Олег Павлович, между прочим, любит поесть. Я помню, мы с ним стояли на какой-то репетиции, он принес воблы, угостил меня, и мы ели ее с ним за кулисами – прекрасно! Он приходит принимать спектакль – в руках: сок, орешки… Антону что-то такое передалось. Он гениально готовит. Понятно, почему он занялся ресторанным бизнесом. Кстати, с Антоном я в первый раз в жизни снимался в кино. Мы играли гусар. Но только меня-то привезли на автобусе от «Мосфильма», а Антон приехал на своем «Москвиче». И это был шок, событие: молодой парень на своем автомобиле… [b]– А в вашей семье тебе кто-то привил вкус к еде?[/b] – Папа, конечно. Мама всегда много работала да никогда и не отличалась кулинарным даром. Но у нее есть два хита: гречневая каша, которую мы много лет ели утром, днем, вечером и ночью, и борщ. Иногда каша перемежалась с борщом. И вот на этом мы с братом выросли. Иногда по праздникам могли быть сырники, но они появлялись уже в результате совместного творчества родителей. А папа… Ну, если не считать, что он у нас выдающийся радийный режиссер, народный артист России, человек, создавший радиотеатр, художественный руководитель литературно-драматического радиовещания, то папа у нас замечательно готовит! И у него есть свой конек – это баклажанная икра.Он как-то особенно жарил баклажаны, помидоры и лук. Никто не может повторить папин рецепт! Мы и сейчас иногда ему говорим: «Давай-ка, сделай икорки!» И еще у нас в доме всегда был культ варенья из черной смородины. Летом на несколько дней дача превращалась в один большой цех по переработке смородины в новое качество. В немыслимых количествах закупался сахар, доставались тазы и трехлитровые банки. На это работала вся семья: папа, мама, я, Вадик, брат Слава и все, кому «посчастливилось» в это время попасться на глаза маме. Одни мыли смородину, другие сушили, третьи при помощи толкушек из последних сил, теряя сознание, растирали по дну и по стенкам кастрюли черную смородину, смешивали это с сахаром. Готовые банки ставились на комод и там дожидались следующего года. На следующий год все повторялось. Процесс был важнее результата. Как Эфрос говорил: «Репетиция – любовь моя», или «Движение – все, результат – ничто». Ну, конечно, полбанки за год мы съедали, но вот эта идея тотальной витаминизации всей семьи на фоне бесконечной потери витаминов с первого же дня осени, весны и зимы мамой владела постоянно.[b]– Знаю, что Верник очень любит одеваться. Неужели доставляет удовольствие шастать по магазинам?[/b] – За границей шоппинг – это обязательная часть. Мы с женой, с братом ходим, смотрим новые коллекции. У меня есть любимые дизайнеры, магазины: Армани, Гуччи, Прада. Я участвую и в составлении гардероба моей жены Маши.[b]– Кстати, чем занимается Маша?[/b] – Заведует отделом в журнале «Hello». И я очень рад, что ей это нравится. Вечерами мы рассказываем друг другу о том, что сделано за день. А в это время за спиной уже спит сын Григорий. Ему пять лет. Он фантазер. Уже читает, пишет, сочиняет стихи, ходит в бассейн и хорошо плавает. Маша и Григорий – для меня, может быть, главная составляющая в жизни.

Андрей Панин: Ковчег построил любитель, а «Титаник» – профессионал

[i]По НТВ идет 12-серийный фильм «Полный вперед!» Это режиссерский дебют известного актера Андрея Панина, сыгравшего в неми главную роль. Панин, по большому счету, вещь в себе. Понять его до конца даже близким сложно. Он почти все говорит серьезно, но при этом ироничен. И в жизни, и в ролях в нем соединяется несоединимое. И простоват, и аристократичен. Наверное, поэтому он может играть все и всех – от рыжего клоуна в «Смертельном номере» или мягкого неудачника из сериала «Пятый угол» до террориста Савинкова из «Всадника по имени Смерть» Карена Шахназарова или капитана из «Водителя для Веры» Павла Чухрая. По словам его жены, актрисы Натальи Рогожкиной, к Панину нельзя применить ни одну категорию в полной мере, потому что всегда найдется маленькое «но». Он окончил кемеровский Институт культуры. На актерское в Москве его не брали – появился азарт. Поступил с четвертого раза. «В детстве мне говорили, что я должен быть художником. Но больше «четверки» по рисованию у меня не было, потому что рисовать сосуды мне казалось очень скучным. Я подумал, что, если пойду в артисты, там, наверное, легче будет. Жестоко обманулся…»[/i][b]– Андрей, а как пришла в голову идея взяться за собственный фильм?[/b]– У меня же режиссерское образование. И у меня в 23 года был собственный театр.[b]– Почему же тогда кино?[/b]– Все просто. Поступил заказ от НТВ. Сценарий мне понравился. Я решил, что это интересно, а проблемы буду решать по мере их поступления. Собственно, все это грани одного стакана. Где те люди, которые в свое время разубеждали меня идти в актеры?.. Так и здесь.[b]– Удалось сделать то, что хотел?[/b]– В общем, да, но монтаж не совсем точный, не совсем выверенный, недожатый. Плохо сделаны драки. Их, правда, всего две, бытовые. Но они должны смотреться. Это должно быть в динамике. А монтаж такой, что видно швы. Сериально в плохом смысле слова. Можно было доделать – но пока такой практики не существует. Деньги, деньги… Я на съемках прошел высшие режиссерские курсы с Ираклием Квирикадзе, лучшим монтажером Советского Союза. И это, конечно, очень интересно. Учишься на лету. Музыка у нас хорошая: Зубков, шлягерист, раз восемь «Золотой граммофон» брал. Мне его Коля Фоменко посоветовал, когда я за голову схватился: мол, нет композитора… Я же практически дуб дубом в этом смысле, что, где и как.[b]– Команду ты сам подбирал или продюсеры?[/b]– Жесткого продюсерского давления не было. Кое-что не дали, но такого, чтобы сказали: «так» или «не так», не было. Все было доверительно.[b]– Одновременно ты еще успел сняться у Алексея Сидорова в «Бое с тенью»…[/b]– Да, ночью летал сниматься. Я предупреждал его, что не могу. Но он убедил меня, что это будет для него серьезная потеря. Ну я решил не подводить.[b]– Ты впервые выступаешь в роли режиссера, да еще выездная экспедиция. Даже с организационной точки зрения сложно…[/b]– Многие люди помогали. Мы ведь долго выбирали место: Углич, Волгоград, Астрахань. На юге дождей бы не было. А почему возникла Тверская область? Я вспомнил, что у меня там живет товарищ Борька, любитель плотов. И все сомкнулось! Борька, собственно, плот и построил. Да много чего еще сделал.[b]– Атмосфера, как я понимаю, у вас была хорошая?[/b]– В общем да. Несколько основных человек быстро сработались. А потом мы уже все на эту атмосферу ориентировались. Мы сидели перед мониторами – потому что перед камерой ничего не понимаем. И потом, актеров же всегда гоняют от камеры, так что по привычке я и не глядел туда. И Квирикадзе говорил: «Второй раз в жизни вижу режиссера, который не подходит к камере вообще! Первый – Коппола» ([i]смеется[/i]).[b]– Дмитрий Назаров сказал, что Панин – режиссер жесткий.[/b]– Ну-у, просто повадки у меня неприятные местами. Медвежьи. До последнего невозможно понять, что выкину. Могу бубнить, хи-хи, ха-ха, а потом… Увольняли людей. Раз, два, три замечание делается, и… чтоб больше человека не было! Но в конце концов получилась та самая группа, которая и должна была быть. Сериальная школа – жесткая. Хочешь научиться плавать – плыви к чертовой матери, и все![b]– Тебе важно, что о тебе думают?[/b]– Да был бы результат. А остальное по барабану. Мне один человек, много чего добившийся, сказал: «Будет период, когда тебя все любить начнут, потом год-два пройдет, начнут ненавидеть». Так и есть. Ну и что?[b]– Как тебе удавалось еще и играть у самого себя в картине?[/b]– Это тяжело. Неприятно. Сидишь в кадре и следишь за коллегами, как они играют. А свои-то реплики забываешь сказать! Какое-то отставание по фазе бывало.[b]– Самый сложный или непредвиденный день помнишь?[/b]– Каждый день что-то происходило. Плот же не останавливается. Совсем. Вернуть его нельзя. Сняли. Можно оттянуть метров на десять-двадцать минут за сорок. Но не бурлаки же. То есть мы должны были все время передвигаться по реке и все точки, где и когда играть, вычислять заранее. А тут то тебе река пересохла, то наоборот, разлилась. Кроме того, обычный плот делается на антеевских шинах, сверху дощатый настил. Он легкий и мобильный, но вместе с тем жесткий. А наш был декоративный – красивый, из бревен. И весил где-то в районе пяти тонн. И его, особенно при полноводной реке, несет так, что остановить невозможно.[b]– Страшновато…[/b]– Неприятненько. И плотогоны, опытные ребята, такие экстремальные дядьки лет за сорок, туристы-любители, уставали, да и воды наглотались с нами. Они ночью перегоняли плот. А придет он – не придет?..Вдруг туман… Экстрим бывал. В первый же день нас отпустили на длинный план просто прокатиться по реке с поворотом. Проверили реку. Сказали: «Туда не заводите, потому что дальше перекат, на мель можно сесть». В результате мы – бух! – встали. Стаскивали нас полдня. Такое течение кругом и камни, что не подобраться. Народ собрался, съехался.Прицепили к какому-то трактору. Думали, что быстренько поднимут, а это же пять тонн. Все женам стали звонить или писать. Я пишу Наташе: «Вот и все. Сели на мель. Если что, не поминай лихом». Ну, естественно, от нее чего ждать: «Совсем охренел? Утонешь – домой не приходи!» Феклистов пишет: «Все. Сижу на мели».А у него жена была в Италии. Отвечает: «Сань, сама на мели. Пришли хоть долларов триста». Однажды едем, и вдруг… мачта – хр-р-р… Что такое? Врезались в линию электропередач. Ну все, думаю: «Титаник» пошел!..» И первая мысль: «Может, в воду и – до берега? Трещит же, вдруг лопнет?» А Саша Феклистов говорит: «Так это ж электроудочка будет. Если это провод, все всплывем…» А у меня в голове все крутилось: «Зачем же я кеды снял? У меня же резиновая подошва. А кидаться сейчас надевать – как-то неловко… Ай, ладно, я вместе со всеми, как пойдет». Оказалось, это телефонная линия была. Какую-то деревню мы надолго телефонов лишили. МЧС приезжала.[b]– Ты и так уже попадал в серьезные истории, аварии...[/b]– Вот поэтому и подумал: «Опять!» Несколько жутких минут пережил. Пытаешься что-то сообразить – и ничего не соображаешь.[b]– Признайся, приятно было сознавать, что последнее слово за тобой как за режиссером?[/b]– Конечно. А кто бы ощущал свое положение по-другому?[b]– А ответственность?[/b]– Ну, тут как в драке. Страшно до того и после. До того: «Ой, убьют!» После того: «Ой, могли убить!» А в драке – рука-нога, встал. Машинерия. Так и здесь.[b]– Ты доволен тем, как у тебя снялась Наташа?[/b]– Да. Кстати сказать, к ее достоинству, она не строила из себя жену режиссера. Она вела себя достойно и работала достойно. Но мы проходили длинные, длинные пробы. И в результате этих проб немножко отрепетировали.[b]– Фильм о настоящих друзьях, ремейк «Верных друзей». А как ты относишься к понятию «дружба»?[/b]– Приятели-кавказцы говорят: друг – это отец, мать, сестра, брат, жена. Узкородственные отношения. У меня есть друзья, но все они «с тех» времен. Мне еще отец говорил, что последние настоящие друзья появляются в институтские годы. Похоже на правду. Период приобретений там заканчивается. Дальше начинаешь уже обороняться, на все смотреть осторожнее. Но есть масса градаций: друг, товарищ, приятель, знакомый.[b]– Страдал ли ты от каких-нибудь комплексов, например, по поводу внешности или того, что ты провинциал?[/b]– Мне кажется, ни один комплекс меня не миновал. Насколько я красив? Насколько здоров? Нужен ли?.. А куда им, комплексам, деваться-то? Я легко впадаю в депрессию. А что, завтра могут перестать снимать. Запросто! Примеров тому несть числа.[b]– Говорят, что комплексы – движущая сила[/b]…– В каком-то смысле да. В соревновательном. Хочется же доказать обратное. И поэтому бездарность так опасна.[b]– Ты согласен с тем, что провинциалы большего добиваются?[/b]– Растиньяки? Конечно. Можно взглянуть на наше правительство. На наше искусство. Достойные люди есть везде. Но в процентном отношении, естественно, количество пробивающихся провинциалов больше. И в Нью-Йорке так же, потому что отборные силы кидаются на завоевание этого славного града ([i]смеется[/i]). И кому-то что-то удается. А тот, кто живет в Москве, в парниковом варианте, менее активен и более беззащитен перед разными ударами судьбы. У таких некий инфантилизм развивается.[b]– У тебя есть желание и планы еще что-то снять?[/b]– Удивительно, что уже предлагают снимать. С какого перепугу? Стра-анно! Откуда такое доверие? Были очень серьезные предложения. Думаю, первое – это дефицит кадров. Все пытаются кого-то найти. И если на горизонте возникает фигура, которая похожа на человека, который… может быть… Во-вторых, знают, что я не идиот.[b]– Ты еще и преподаешь…[/b]– Да, у меня курс во ВГИКе. Экспериментальный. Меня уговорили. Правда, я преподавал постоянно, с 23 лет. И во МХАТе работал на последнем ефремовском курсе.[b]– Как тебе кажется, сегодняшние студенты отличаются от твоего поколения, даже в отношении к профессии?[/b]– Конечно. Их трудно понять. У них какая-то странноватая нагловатость. По губам не дали – так они начинают вести себя немножко как зверьки. А точно сформулировать, какие они, трудно. Поколение «пепси».[b]– Сейчас ты уже давно не служишь штатно ни в одном театре. Не хочется вернуться в МХТ, например?[/b]– Нет. Сейчас мне неинтересно уже. Наелся театра. Я десять лет во МХАТе проработал. Думал, годик-два поработаю, а там пошло одно за другим. Я побаиваюсь репертуарных театров, потому что начинают втаскивать тебя в свой репертуар. А мне хочется независимости. Я уже поработал на искусство, пусть и оно на меня поработает. В штат не хочу. Конкретно на роль пошел бы. К тому же в антрепризе, в отличие от репертуарного театра, реальный и серьезный заработок.В Пушкинском театре я вообще копейки получал. А спектакли тяжелые, та же «Академия смеха». У меня сейчас остался один антрепризный спектакль у Абдулова. А так – со всеми расстался.[b]– Не жалко «Академию»? Спектакль потрясающий, и тебе нравился. И шел недолго…[/b]– Все в этой жизни кончается. И в «Табакерке», в «Смертельном номере», уже не работаю. Хотя тоже очень любил его. Предложения из театров есть. Но мне желательны антрепризы. Есть предложения с очень хорошими актерами, с суперстарами. Но если браться за дело с серьезными людьми, нужен материал соответствующий, а не ура-антрепризка. И это самая большая проблема.[b]– Что-нибудь весомое скажи в защиту актерской братии[/b]…– Раньше не было профессии престижнее. Точнее, в иерархии имиджевых ценностей три призовых места можно было распределить так: дипломат, актер, товаровед ([i]смеется[/i]). А сейчас… Но, наверное, эта профессия сродни наркотику: ты можешь прожить несколько жизней, которые в реальности никогда сам не проживешь. А при моей монголоидной лености заставить себя самого встать и куда-то пойти – это уже катастрофа. Когда же влезаешь в работу – это совсем другое, можешь пахать хоть сутками. Наша профессия позволяет тебе не лезть на Эльбрус, не нырять, не быть последним идиотом, пардон, последним героем, выезжая на острова…[b]– Как ты думаешь, от судьбы не уйдешь?[/b]– Судьба всегда дает какой-то шанс. Твоя задача его уловить. И большой грех, если не попадешь, не поймешь: плотником ты должен стать или сантехником. Поэтому повторю: не бойтесь начать делать вещи, которые вы не умеете делать. Ибо ковчег построил любитель, а «Титаник» – профессионал. К сожалению, это сказал не я. Но тем не менее это красиво.

Трое из «Талисмана»

[i]Конечно, театральные подмостки для актеров – святое место. В театрах актеры обретают мастерство, но известность к ним теперь приходит с их появлением в телесериалах. Новый телесериал «Талисман любви» – красивая романтическая полумистическая история. И опять создатели открывают нам новые имена и новые лица тех, кого бы надо всем увидеть и в театре. Сегодня мы представляем читателям трех актеров. Все они молоды, талантливы, обаятельны и только начинают свою жизнь в театре, на теле– и киноэкране.[/i][b]– Стас, ты не раз говорил, что сериалы – это не кино. При этом снимаешься в длиннющем сериале…[/b]– В «Талисмане» работает очень профессиональная команда. Хорошая техника, оборудование, операторы, гримеры… И потом, моя роль позволяет проявить некую иронию и к этому сериалу, и к сериалам вообще, и к персонажу, и к себе. Мне там удобно. Есть очень хорошие актерские работы. Например, у Анатолия Белого, тонкого актера и человека.[b]– Кстати, у вас с Анной Слю, твоей партнершей, получился симпатичный дуэт…[/b]– Мы оба щукинцы. И я рад, что мы с ней в паре можем позволить себе шутить на одной территории.[b]– А как к твоему участию в сериале отнесся Марк Анатольевич Захаров? Не подшучивает ли?[/b]– Я спросил разрешение на съемку. Наверное, он сериал еще не видел, потому что никаких шуток не было. Марк Анатольевич в хорошем смысле деспот – я вообще считаю, что в театре должна быть монархия, если не абсолютная, то просвещенная. Но к моим планам отнесся спокойно. Тем более что театр для меня остается на первом месте.[b]– Но если быть честным, ты согласился сниматься ради популярности?[/b]– Естественно. Если бы не снялся я в нем, не сидели бы мы сейчас тут.[b]– С кем в театре у тебя доверительные отношения?[/b]– С Олегом Ивановичем Янковским. Однажды я должен был сделать выбор. А для меня это вообще очень сложно, потому что я Близнец. И он мне уделил после спектакля часа полтора. Он раскладывал мне все «за» и «против»… С Сергеем Чонишвили мы периодически перед спектаклем пьем кофе, общаемся на литературные темы. Он же пишет, и я тоже.[b]– А закадычного друга нет?[/b]– Нет. С тех пор как я пришел в театр, у меня очень сложный график жизни. Есть старые друзья, с которыми я не общалсяоколо года. Мы очень хотим увидеться, но не совпадаем.[b]– Ты сказал, нужно как можно больше работать, чтобы не было времени грустить…[/b]– Когда у меня появляется часов пять свободного времени, сразу набегают невеселые мысли. О твоем существовании, о какой-то сверхзадаче в жизни… В идеале, наверное, нужно об этом думать постоянно. Мне кажется, мир все-таки устроен позитивно. Солнце желтое. Небо голубое. Все люди хорошие.[b]– Тебя не обманывали? Не предавали?[/b]– Бывало. Но всякий раз я думаю, что бывает и хуже. И потом, значит, ты позволил ударить себя мордой об стол.[b]– Но ты открыт в отношениях с друзьями, приятелями, любимой девушкой? Говоришь с ними о том, что тебя тревожит или радует?[/b]– Радуюсь я всегда открыто. Не следовало бы так ([i]смеется[/i]). Но вот это мне сложно держать в себе. Это юношеское проявление. А свои проблемы я стараюсь не грузить на других людей. Хотя, то что ты не делишься своими проблемами, люди называют закрытостью. Мне же кажется, что со своими проблемами я должен разбираться сам.[b]– Москва не испугала тебя, когда ты приехал поступать в училище?[/b]– Нет. За меня боялись родственники в городе Губкине. И я, может быть, вопреки им и поехал... Я вполне мог предположить, что никуда не попаду… Во-первых, мне было шестнадцать лет. Во-вторых, ни одного московского спектакля я тогда не видел. И мог неадекватно оценивать свои силы. И вот, получил ответ – я здесь.[b]– А почему, поступая в театральный, ты выбрал курс Олега Табакова? А не то же Щукинское училище, в которое ты потом перешел?[/b]– Я часто отдаюсь на волю своей интуиции. Зашел в помещение Школы-студии МХАТ. И мне там показалось очень комфортно. А мой переход случился не из-за творческих или дисциплинарных причин, а по моим внутренним, личностным причинам. И Олег Павлович Табаков меня понял, не бросил, я играл с ним в «Кабале святош». Он меня звал во МХАТ. Мы прекрасно общаемся. Все замечательно. А то, что я прошел две школы... Лишний раз поучиться никогда не вредно.[b]– Ты жил в общежитии?[/b]– И до сих пор живу в ленкомовском общежитии. Сейчас это коммуналка на пять человек. В комнате я один. А тогда жил в настоящей общаге.[b]– Ты пишешь прозу или стихи?[/b]– Прозу. Раньше были стихи. Я с иронией отношусь к своему писательскому творчеству в стиле Кундеры (есть сюжетная линия, и она прерывается какими-то философскими размышлениями). Это психологические повести про жизнь. Я пишу, чтобы что-то повернуть в себе. Пишу, клин клином вышибая. И понимаю, что пишу как-то не так. У меня «рубленая» проза: часто предложения по два слова, повесть максимум из четырех листов. У нас клиповое сознание. Я знаю, что меня люди поймут, если я просто набросаю несколько слов, хотя сам же это не приемлю, потому что люблю Тарковского. Бешусь от этого. Мы очень быстрые. И когда я ковыряюсь со словами, я испытываю какое-то странное ощущение, будто что-то с собой самим произвожу…[b]– Ты веришь в любовь?[/b]– Это нить, за которую нужно держаться постоянно... А отношения – это уже другое. Бывало, думал, лучше я буду заниматься профессией, стану «человеком в себе», заработаю много денег, куплю квартиру, напишу несколько полезных книг по актерскому мастерству или совершу переворот в театре. Но не так давно я понял, что это неправильно. Глупо было бы делить нас на два пола, если бы для познания смысла жизни нужно было бы становиться монахом, ламой, отшельником. Раз есть и тетеньки, и дяденьки – значит, основа поиска смысла жизни – именно эти отношения.

Трое из «Талисмана»

[b]– Никита, ты работал в «Табакерке». Почему ушел?[/b]– Хотелось самостоятельности. Работая в театре, я от многого отказался, потому что мне стыдно было подойти и попросить: «Отпустите меня на съемки!» В любом репертуарном театре подстраиваешься под известных артистов. Сейчас в Мастерской Фоменко и в МХТ играю по договору. У меня не было работы три месяца. А потом появился «Талисман любви», который меня «заталисманил» и вытащил.[b]– В «Талисман» тебя сразу пригласили на роль Василия?[/b]– Нет. Сказали, что у меня лицо простое. Но вначале я померил костюмы, в которых ребята играют светских господ. И они оказались мне малы. Мне рассказали, что когда Акопов увидел мою спину, сказал «Утвердить!»[b]– Кстати, откуда такая фактура? Ты занимался спортом?[/b]– В детстве я был очень маленьким. А мне безумно хотелось быть большим. Я всегда думал, что добро должно быть с кулаками. И были моменты, когда это выручало по жизни. Если ты большой, проще общаться. Поэтому классе в шестом я начал ходить на турник и сейчас хожу. Люблю заниматься на природе. А дома я отжимаюсь от пола. Стараюсь себя поддерживать, чтобы можно было легко поднять тяжелый груз, жену взять на руки, заступиться за слабого.[b]– Приходилось?[/b]– Да. Например, я помню, только поступил в «Щепку». И один раз туда пробрался мужчина и стал приставать к девушке. Я заступился – и он разбил мне голову тарелкой. После чего я разбил его голову об лестницу.[b]– Вовремя твою спину увидел Акопов…[/b]– Да, эта работа дала возможность встать на ноги. Все знают, что в театре на зарплату очень трудно прожить. А если у тебя еще мама, семья, дочке пять месяцев…[b]– На компромиссы не идешь?[/b]– Я считаю, что компромисс в театре – это плохо. Если роль не нравится, ее будет тяжело играть. В «Щепке» я смог отучиться только месяц, настолько мне там было неинтересно и скучно. Работал восемь месяцев вышибалой в ресторане. Это оказалось увлекательно. Но когда понял, что сделал эту роль, мне стало неинтересно и я ушел.[b]– Ты играл в «Табакерке» в «Идеальном муже», во МХТе в «Старосветских помещиках» и «Белой гвардии», у Фоменко в «Гедде Габлер». Странные у тебя переходы-перепады… Учился ты у Петра Наумовича Фоменко, потом был в театре у Табакова, теперь опять у Фоменко?[/b]– Табаков увидел меня в дипломном спектакле. Режиссер наш Евгений Каменькович после спектакля мне говорит: «С тобой кто-то хочет познакомиться». И я увидел, что в коридоре стоит Олег Павлович. А у меня с ним связано ощущение праздника. Он сильно пожал мне руку, я – ему, он мне еще сильнее. Но теперь я понимаю, что когда слишком любишь человека, очень хочешь ему нравиться – это порой мешает. Потому что появляются ненужные страхи, излишнее старание. Мне было тяжело уйти из театра Табакова... Я, может быть, редко говорю людям в глаза «спасибо», но внутри у меня огромная благодарность Олегу Павловичу. Ведь одно присутствие такой театральной величины, как Олег Табаков, в моей актерской жизни толкает на то, чтобы завоевывать большие вершины. Я даже представлял, как его кто-то обижает на улице, а я его спасаю. Так когда-то я представлял, что кто-то обижает сестру, а я бегу ее защищать.[b]– Скажи, в жизни сильная любовь тоже мешает?[/b]– Нет. Лучше, чтобы это было сильное чувство. Если ты после потери любви думаешь, что ее нет, значит, ее в тебе никогда и не было. Мне, к счастью, каждый спектакль давал какую-то философию жизни. Репетируя спектакль «Синхрон» в Театре Табакова, я понял, что мы часто в роли озвучиваем себя, свои мысли. И когда я говорю: «Очень страшно жить и много нехороших людей», это значит, что во мне сидит страх, и сам я стал нехорошим. Потому что когда очень плохо на душе, в тебе скопился негатив, ты вдруг замечаешь грязь на улице, мусор. А когда хорошо – ты видишь солнце и как красиво вокруг. Хотя все равно приятно жить эмоциями. И приятно ошибаться. Глупо, наверное, быть правильным. Мне даже жена иногда говорит: «Ты очень правильный». Бывает, логика мне мешает.[b]– Но порой тебя захлестывают эмоции…[/b]– Это еще очень зависит от роли. Репетируя роль в «Идеальном муже», я испытывал чудовищную депрессию, а репетируя Разумихина в «Преступлении и наказании», кричал, начинал всех поучать. Хотя я не такой человек. Репетировал в «Старосветских помещиках» мальчика, который не может говорить, и в тот момент у меня было столько жизненных ситуаций, когда я должен был что-то сказать, а я сидел и молчал. Когда же спектакль выходит, нужно влюбиться, верить в него. И тогда роль тебя отпустит. Хотя, например, роль Шаманова в «Прошлым летом в Чулимске» меня очень долго держала. Я почувствовал, как стал склонен к патологическим депрессиям, мгновенному деспотизму, злобе. И в то время я был неприятным человеком, сразу шел на конфликт. Конечно, все зависит от сценария, от режиссера. Сейчас мне хочется играть простых позитивных людей. Я почувствовал, как приятно, когда в метро к тебе подходят дети и говорят: «Василий…» Я вспоминаю, как когда-то давно в аэропорту «Шереметьево» шел Никулин. И возникла такая аура, что все вокруг стали детьми. Конечно, у него не спросили ни паспорта, ничего.И я понял, что это и есть настоящая популярность, любовь.[b]– С Анатолием Белым вы попеременно играли Шервинского в «Белой гвардии» и вместе снимаетесь в «Талисмане любви». Трения между вами возникают?[/b]– Процесс репетиций «Белой гвардии» нас очень связал, он проходил тепло и весело, у нас была удивительная атмосфера благодаря режиссеру – Сергею Васильевичу Женовачу. И на съемках «Талисмана» нам работать легко, мы даже говорили авторам сериала: «Хорошо было бы, чтобы нам дописали общие сцены». Работая в сериалах, есть возможность наблюдать, как меняются и персонажи, и сами актеры. Иногда люди сильно меняются в худшую, вернее, в комическую сторону – начинают очень серьезно к себе относиться…[b]– Сейчас тебе чуть за 30. Уже никаких розовых очков?[/b]– Когда я пришел в театр Табакова, мне казалось, что я прощаюсь с детством. Но потом я понял, что люди остаются детьми и в 60, и в 80 лет. То, что в тебе есть, ты никогда не потеряешь. А что потерял – значит, оно тебе и не нужно было.[b]– Чувствуешь себя взрослым мужчиной с душой ребенка?[/b]– С большим сердцем. Душа – это что-то неизмеримое. А вот насчет сердца врачи сказали, что оно у меня, как два кулака. Действительно большое.

Трое из «Талисмана»

[b]– Стас, когда после кастинга тебе устроили пробы, сразу сказали, кто твой герой?[/b]– Мне не говорили, на кого я пробуюсь. Сказали, что я должен соблазнить девушку, мою служанку. У меня было хорошее настроение, легкое, веселое. Может быть, каким-то обаянием взял ([i]смеется[/i]).[b]– А как ты попал в ГИТИС? Шел целенаправленно?[/b]– Мои выходы на сцену начались давно, в Театре мод. Я вообще танцую с шести лет. На первом курсе ГИТИСа очень боялся, что выгонят. Говорят, с первого чаще всего отчисляют…[b]– Но ведь как-то удержался?[/b]– Я так вцепился! В школе был троечник, только по математике было «пять». А в ГИТИСе начал все сдавать на пятерки. На втором курсе даже дали повышенную мэрскую стипендию. Сам ахнул. Както зашел в школу, рассказал, как сдал сессию – так все учителя удивились: «Бондаренко – на «хорошо» и «отлично»?! Это что-то немыслимое!»[b]– Ты заканчиваешь третий курс. Куда дальше? Какие театры нравятся?[/b]– «Современник». Хотя я не очень много видел. Сейчас вообще не получается никуда ходить. Уже три месяца успеваю только посмотреть запись серии, чтобы увидеть ошибки. Вот она, работа актера над собой! ([i]Смеется[/i].)[b]– И каким было первое впечатление от себя на экране?[/b]– Пятьдесят на пятьдесят. А вот первое впечатление от голоса… Ужас! Теперь каждое утро, если съемка – пробку в рот и начинаешь тренироваться, чтобы челюсть работала.[b]– Тебе нравится твой герой?[/b]– Он живой. Неоднозначный. Да еще с девушками романы – это тоже приятно. Влюбчив. И способен любить. Может взяться за любое дело. А вот доделает он его или нет…[b]– Ты сам-то похож на него?[/b]– Я могу загореться. А потом махну рукой.[b]– Есть еще хобби, кроме танцев?[/b]– Машины! За рулем с восемнадцати лет. А ездил с пятнадцати, пока злые дяденьки милиционеры не оштрафовали. Хочется купить спортивную машину. Мои увлечения меня разорят![b]– А в модельном бизнесе что-то еще делаешь?[/b]– Я работал в основном моделью по прическам. За известностью в супермодели не гнался. Зарабатывал деньги с четырнадцати лет и получал от этой работы удовольствие. С 18 лет. Почти два года живу отдельно.[b]– И никаких бытовых проблем?[/b]– Сложностей нет. У меня семья большая. Сводный брат старший и две сестры-близняшки по 11 лет. Я с ними нянчился. И практически все умею делать. В рестораны и кафе я не хожу. Готовлю сам. Гладить меня мама с детства приучила. Она говорила: «Одежду гладь себе сам еще с вечера». Но в основном я сейчас выбираю одежду, которую гладить не надо. Постирал, повесил на вешалку, надел.[b]– Тебе важно, как выглядишь?[/b]– Я стараюсь одеваться прилично. Тоже мама приучила. Марка для меня абсолютно не важна. Мне иногда мама находит та-а-кие вещи, которые стоят триста рублей, а выглядят на полторы тысячи! Иногда позволяю себе купить дорогую одежду.[b]– Ну да, ты же на курсе звезда…[/b]– Я боюсь звездной болезни. И, кажется, пока тьфу-тьфу-тьфу…[b]– А что ты почувствовал, когда увидел огромные рекламные щиты по всей Москве?[/b]– Признаюсь, мы специально ездили, смотрели… Но самая большая радость в том, что это увидят бабушка с дедушкой на Украине. Для них это счастье. А значит, и для меня!

Ольга Красько: Какой меня нарисуешь, такой и буду

[i]Об Ольге заговорили после «Турецкого гамбита» Джаника Файзиева, где она сыграла единственную женскую роль. И очаровала не только всех героев картины, но и всех зрителей. До этого были «Неудача Пуаро» Сергея Урсуляка и «Папа» Владимира Машкова. А театральный зритель хорошо знает ее по «Табакерке», где, с легкой руки своего учителя Олега Табакова, она играет с первого курса. Мы встретились на Чистых прудах сразу после репетиции нового спектакля «Блюз толстяка Фредди». Ольга примчалась неспокойная, стала говорить мне, что ее жизнь меняется прямо на глазах. Впрочем, при этом добавила, что все равно не скажет, в чем и как… Она оказалась очень похожей на свою героиню из «Турецкого гамбита».[/i][b]– Как ты себя чувствуешь после такого успеха «Турецкого гамбита»?[/b]– Сказать, что я счастлива, – это не сказать и половины. Я рада даже тому, что мы побили всех по сборам. Мне очень хотелось попасть в эту картину. Мы еще на съемки не уехали, а я, разговаривая с Джаником, почему-то подумала, что он если не прямо изменит мою жизнь, то, во всяком случае, поможет мне дальше двигаться.У нас была потрясающая группа, и все верили, что вместе мы делаем что-то стоящее. Сейчас вместе с ностальгией возвращается в десять раз увеличенное чувство любви друг к другу. Каждый раз, встречая кого-то из тех, с кем работала, я радуюсь. Пересекаясь же с кем-то из ребят, актеров, чувствую, что это очень близкий мне человек. Начинаются не просто поцелуйчики-обнимайчики, как это обычно бывает у актеров…[b]– Ты рассказывала, что после премьеры вышла в сильном волнении, что тебя всю трясло. Почему?[/b]– Во-первых, я волновалась, потому что первый раз смотрела фильм. Во-вторых, перед просмотром пришлось понервничать. Был дождливый мутный день. Перед «Пушкинским» стоит охрана. Прорывается толпа модного, нарядного, знаменитого народа. А я мало того что не рыжая, а черная, стою в костюме-амазонке, а сверху, чтобы я не замерзла, на меня еще напялили тулуп, и меня в таком виде никто не узнает. Да еще охранники: «Куда вы?!.» Я уже почти запаниковала. Вижу, что Егор Бероев и все остальные уже раздают интервью. А я? Они-то здесь по делу, нарядные, а я… в тулупе! Для меня наступил один из самых ожидаемых дней в моей жизни, а я…[b]– Но в зал-то все-таки попала?[/b]– Мы прошли вместе с моим гримером. А зал огромный – и я не знаю, где мое место. Никто из родных или друзей не машет. По дороге, пока искала место, наткнулась на Акунина. Сказали друг другу «спасибо». Я села в первом ряду рядом с каким-то дядькой. И, задрав голову, начала смотреть фильм. Вспоминаю этот ужас – смотришь и думаешь: то не так, это не эдак… Полное ощущение, что если не позор, то провал точно. Второй раз, в Питере, я уже смотрела фильм спокойно, во всех деталях, и думала, что мне его хочется смотреть еще и еще.[b]– А когда ты смотрела другие фильмы, например первый, «Неудачу Пуаро», меньше волновалась?[/b]– Просто там меня было меньше ([i]смеется[/i]). «Пуаро» мы с родителями посмотрели сразу все пять серий. И устали. Поэтому ощущения смазались. После работы с Сергеем Урсуляком я гадала: «Кто же будет теперь? Встречу ли я такого режиссера? Такую же группу?» Теперь, после Джаника, меня опять посещают такие мысли. Я их обоих очень люблю.[b]– Тебя узнают на улице?[/b]– Нет.[b]– Это не расстраивает?[/b]– Честно скажу, нет. Зато стилисты говорят, что какой меня нарисуешь, такой я и буду. Прическа, макияж, одежда меняют меня даже внутренне, я начинаю по-другому себя вести. И мне это нравится.[b]– Но в чем-то успех чувствуется?[/b]– Меня стали звать в передачи, в журналы. Но не скажу, что этого так много, что я потерялась. Бывают неожиданные интересные предложения. Для меня был целый этап – вести «Золотой граммофон». Я рада этому опыту. Думаю, год назад я была совсем другой. И, скорее всего, стушевалась бы, потому что Андрей Малахов – очень уверенный, очень быстро говорит. Я входила в азарт, сердце стучало раз в пять быстрее, но я говорила себе: «Спокойно!» Не представляю, как Андрей работает в таком режиме постоянно.[b]– И по картине видно, что азарта тебе не занимать. Ты сразу была готова к тому, что во время съемок придется делать лихие вещи?[/b]– Может быть, это было одной из причин, по которым я согласилась сниматься. Варя стреляет, ездит на лошади, летает на шаре… Я читала сценарий и представляла, какое это счастье. Я вообще люблю учиться чему-то, что не умею.[b]– Отчаянная…[/b]– Нет, я ужасная трусиха. На лошади боялась ездить. На машине тоже… Мне так хотелось водить! Но я боялась. В первый же день инструктор сразу повез меня в город. И мы ездили по очень оживленным улицам. Полтора часа прошли на одном дыхании. И теперь я точно знаю, что сяду за руль – и смогу водить. Все это азартный страх, который преодолевать в кайф. Но в житейских ситуациях я трусиха.[b]– А что было самым сложным на съемках «Гамбита» в болгарской жизни?[/b]– Ничего. Единственное, мне очень хотелось, чтобы ко мне приехал любимый. Но он, к сожалению, не смог.[b]– А надолго оторваться от дома было не тяжело?[/b]– В период съемок я даже чуть-чуть потолстела, потому что у меня не было внутренних проблем и неврозов. В голове крутилась одна большая история, в которой я жила. Съемочный день заканчивался, и все радостно шли есть, болтали про еду… И я вдруг почувствовала, что вообще ни о чем не беспокоюсь. Были моменты, когда я очень уставала и даже позволяла себе не готовиться к съемочному дню, потому что была уверена, что Джаник все подскажет.[b]– Ты, наверное, вообще хорошо переносишь жизнь в незнакомой обстановке.[/b]– Первый раз я снялась в кино на втором курсе института. И мне приходилось благодаря Олегу Павловичу уезжать надолго в незнакомую страну, в Чехию. А я всего второй раз в жизни летела на самолете… Но чего я никогда не боялась – так это уезжать из дома.[b]– Удивительно. Производишь впечатление домашней девочки: маленькая, хрупкая, скромная…[/b]– Совсем нет. Я и в школе уезжала, родители, спасибо им, отпускали. Например, в походы на Кавказ. Любые отъезды мне в кайф. Особенно неожиданные. Я очень люблю новые места. И вообще все новое.[b]– Ты была единственной девушкой в актерской группе «Гамбита». Наверное, купалась в любви, внимании, заботе?[/b]– Конечно, и получала от этого удовольствие.[b]– При этом ты сказала, что символом мужского обаяния для тебя был Дидье, к сожалению, недавно ушедший из жизни…[/b]– Я очень люблю Дидье. Чистый и непосредственный в своей искренности. Мы общались с ним на уровне жестов и улыбок. И я получала удовольствие, если подначивала его на чтото, чтобы еще больше им восторгаться… Но это кокетство другого рода.[b]– Как тебя вообще в актрисы-то занесло?[/b]– Я и не собиралась ни в какие актрисы. Я хотела быть психологом.[b]– Так за чем дело стало? Вмешался случай?[/b]– Был период жизни в невероятно творческом, разностороннем коллективе. Я играла на гитаре, пела, танцевала, выигрывала какие-то конкурсы. И в один прекрасный день кто-то сказал: «Отчего бы тебе не попробовать?» И я подумала: «А может, и правда?..» Два-три месяца подбирала репертуар для поступления, даже не представляя себе, как сдают такие экзамены. И в этом тоже был свой азарт… Но я сказала себе, что, если не получится, значит, Боженька не очень хочет. Поскольку я не понимала, куда шла, не считала, что должна поступать из года в год. Теперь я рада, что попала в эту профессию. Она заставляет каждый день меняться, разбираться в отношениях людей. Даже по фотографиям – по глазам – вижу разницу между собой сегодняшней и вчерашней.[b]– Но к Табакову-то шла намеренно?[/b]– Я вообще не знала, чем театральные училища друг от друга отличаются. У меня была только одна знакомая, хоть как-то связанная с театром, – Таня Веселкина, жена Леши Веселкина. Она считала, что я, скорее, щепкинская. А в Щепку меня не взяли. И тогда я пошла к Табакову. С первого же курса он был мне поддержкой и опорой. Он, конечно, человек уникальный и по таланту, и по энергетике. И я благодарна судьбе, что был этот курс со всеми трудностями. Хотя это был для меня совсем не простой период жизни. Говорят, что институтские годы – самые счастливые. Они не были для меня такими. Но спасибо Олегу Павловичу опять же за то, что они были трудными.[b]– Помнишь, что чувствовала, когда получила первые деньги?[/b]– Первый гонорар у меня был за чешскую картину. И когда я привезла домой существенные деньги, почувствовала, что могу помогать родителям. Это было важно. К тому же деньги были нелегкие. Самый первый съемочный день был невероятно сложным. Я вообще ничего не умела. Первый раз стояла перед камерой, незнакомый язык, чужие люди… И вдруг целая сцена![b]– Ты могла бы честно, не кокетничая, сказать, что тебе нравится в самой себе? И от чего в себе ты хотела бы избавиться?[/b]– Я точно знаю, что со мной выгодно дружить, потому что я боюсь сделать кому-то больно. Я немножко такой спасатель. Это и недостаток, и достоинство. А избавиться хочу от страхов. И быть хорошей актрисой.

Анатолий Лобоцкий: Я с детства был занудой

[b]Незаурядный юмор, тонкий ум, сдержанность, обязательность. А ведь еще и внимателен, и галантен – все это Анатолий Лобоцкий, на которого всенародная слава обрушилась после фильма «Зависть богов». Вышеперечисленное я наблюдаю в течение нескольких лет, что мы знакомы, как и то, что он искренен, но душевный стриптиз – не для него. Женщины перед таким мужчиной практически безоружны. Но и он им многое прощает. Например, опоздания, по его словам, на 7–13 минут… Нет, никогда у Лобоцкого не было завышенной самооценки. Он считает, что передозировка тщеславия профессии вредна. И добавляет, что… как был в молодости раздолбаем, так им и остался! Только седины чуть прибавилось.[/b]Еще на прошлой неделе ежевечерне мы видели его в телесериале «На углу у Патриарших-4»… А между тем Анатолий Лобоцкий много лет работает в Театре им. Маяковского, где сейчас репетирует роль Кречинского в пьесе Сухово-Кобылина в постановке Татьяны Ахрамковой. Мы встретились сразу после репетиции.[b]– «Свадьбу Кречинского» вы собираетесь репетировать месяца четыре… Обстоятельно по нынешним временам![/b]– Для нашего театра это очень короткий срок. Для антрепризы – очень длинный. А у нас полгода – это по-стахановски. Раньше, при Гончарове, вообще любой спектакль репетировали два-три сезона. Сейчас, конечно, сроки – это деньги. Репертуар обновляется мобильнее. Тем более что у большинства артистов есть конкретные планы на ближайшие полгода. И порой графики заработка и работы в театре совместить нелегко.[b]– А всегда работа на стороне – это только заработок денег?[/b]– Слава богу, нет. Но в словосочетании «заработок денег» я не вижу ничего дурного. И не всегда заработок денег – это халтура и отвратные съемки в сериалах. И сериалы бывают хорошие, и режиссеры приличные. И даже продюсеры щедрые.[b]– Ты можешь назвать такие совпадения?[/b]– Ничего из того, в чем я снялся за последний год, я еще не видел. Но, в принципе, я на другие работы сейчас уже не соглашаюсь.[b]– А раньше?[/b]– Соглашался. Я и в рекламе снимался. Пусть и десять лет назад, но это же было. И это был чистый заработок. Но, вообще, если я на третьем десятке лет работы в театре скажу, что работа – это высокое творчество или полет вдохновения, это будет не совсем правдой.[b]– А если предложение совсем неинтересно творчески, но это будут очень хорошие деньги?[/b]– Скажи, у тебя есть такое предложение? Давай его обсудим. Для кого хорошие деньги? Для кого-то ведь и пятьсот рублей неплохие деньги. Хотелось бы сказать: «Не-е-ет, я откажусь». Но поскольку я не уверен, говорить не буду. Потому что бывают хорошие деньги, а бывают очень хорошие деньги, когда отказаться невозможно.[b]– Чего тебе не хватает для полного благополучия? Кому-то жизненно необходима вилла на Лазурном берегу...[/b]– Для меня счет в банке и виллы в дорогих курортных местах – не показатель богатства… У меня нет таких запросов. Я просто к ним не привык. Я вырос в довольно-таки бедной среде. Интеллигенция в те годы не была богатой. Деньги нужны для независимости. Не только финансовой. А сумму, с которой я стал бы финансово независимым, я назвать не могу ([i]смеется[/i]). Но то, что мне для этого не нужно быть олигархом и финансировать предвыборные компании, в этом я уверен.[b]– Ты сейчас намного меньше занят в репертуаре. Еще несколько лет назад ты, по-моему, был самым занятым артистом в театре…[/b]– Меньше, конечно. Три года назад я уже играл максимум 14 спектаклей в месяц. А когда-то бывало и по 36. И по 42 во время детских каникул. Ничего страшного. Это была норма.[b]– Но сейчас бы ты не хотел играть 20 спектаклей в месяц?[/b]– Нет, спасибо. Сейчас я часто играю несколько спектаклей подряд, блоком (я прошу так верстать репертуар), поскольку уезжаю на съемки, гастроли. Я прилетаю на пять дней, отыгрываю четыре спектакля – и улетаю снова. И это очень тяжело. Между спектаклями должно пройти время. Ты должен как-то восстановиться. И физических сил уже не так много, как лет десять назад, а психических – тем более.[b]– Тебе, наверное, нравится ездить?[/b]– Вообще я люблю менять обстановку. Предпочитаю места, где я еще не был. Но, по большому счету, сменить обстановку – это значит просто выехать из Москвы.[b]– А как ты проводишь время на гастролях, кроме работы?[/b]– Недавно был в Кракове. Весь его обошел за один день. Очень красивый город! Я всегда, какой бы это ни был город: Мадрид, Париж, обхожу пешком.[b]– У тебя же к Кракову особое отношение?[/b]– Да, как раз под Краковом родился один из моих дедушек. Но не знаю, где именно. Я его никогда не видел, потому что в 37-м году он сгинул в лагерях.[b]– Ты один бродишь по улицам или любишь, чтобы собеседник был рядом, чтобы было с кем делиться впечатлениями?[/b]– Один. Хожу я быстро. И не каждый успевает ко мне присоединиться (улыбается). А с кем поделиться впечатлениями, я найду.[b]– Недавно ты сыграл в спектакле «Карлик», причем две роли, и сыграл их очень тонко, остро. Но при этом после спектакля осталось гнетущее впечатление. Я ушла в подавленном состоянии[/b].– И хорошо, что в подавленном. А почему мы должны смотреть только легкое и веселое? Хотите – пожалуйста: «Аншлаг», «КВН»… Ну не смотрите«Карлика».[b]– Я говорю не о веселье, должен же быть катарсис, просветление, очищение… Ты прочел вначале роман или пьесу? Сразу ли «загорелся» этим материалом?[/b]– Да, прошло уже время, когда я «загорался». Мне это было интересно, потому что там показана вывернутая психика, потому что я впервые играю две роли. И роман Глеба Шульпякова очень хороший. Почитай роман. Другое дело, что из романа сложно сделать пьесу… По этому роману можно снять гениальный мультик с закадровым текстом, который начитает Джек Николсон. А мы как могли, так и испортили. Я читал вначале роман. Потом первый вариант пьесы, потом второй, шестой, двенадцатый…[b]– Когда ты репетировал, материал на тебя сильно давил? Было тяжело?[/b]– Мое состояние было нормальным. А репетировать водевиль легко? Это работа. А как я к ней отношусь, как я репетирую, каким потом все это дается… По моему мнению, это не нужно комментировать.[b]– И все-таки на тебя что-то в роли влияет? Какие-то неизвестные тебе самому черты характера она из тебя извлекает?[/b]– Знаешь, какие бы глюки меня во время работы ни посещали, я все равно об этом не расскажу. А если актер на публику начинает рассказывать, как он ловит пролетку или тихо сходит с ума, репетируя Мышкина… Ну, это его право. Разумеется, какое-то определенное влияние роли существует. Ты же все равно думаешь о ней постоянно, круглосуточно. Но это очень тонкие процессы. Начнешь о них рассказывать, все подумают: «Бред».[b]– Ты рад, что в твоей жизни появился Петер Штайн, «Чайка», Тригорин?[/b]– Да, разумеется. Каждый новый режиссер, особенно такого уровня, как Штайн, много дает актеру. А «Чайка», Тригорин, Чехов… Это очень интересно.[b]– Какая чеховская пьеса тебе наиболее интересна? Больше греет? Правда, часто актеры называют их, исходя из того, в чем они себя видят…[/b]– А почему меня «Дядя Ваня» должен греть больше, чем «Платонов»? Чем «Вишневый сад» лучше «Чайки»? Да я себя нигде не вижу. Это режиссер должен меня видеть. Моя задача немножко другая. Если актер сидит дома и видит себя то в Чехове, то в Стриндберге – то он так и будет смотреть все это на своем внутреннем мониторе. Что касается моего Тригорина – я сомневался: ведь ему нет и сорока. И это был первый вопрос, который я задал Штайну: не староват ли я для него? Но он сказал, что нет. Если это его устраивает… С другой стороны, если 40-летний артист чувствует себя 20-летним, пусть играет Ромео. Флаг ему в руки.[b]– А если играть персонажи, которые намного тебя старше?[/b]– Старше – это всегда интересно. Тот же Максим Суханов играет 100-летнего Лира очень хорошо! Хотя все зависит от концепции режиссера. Может быть, ему вообще совершенно не важен возраст. И если он убедит меня в том, что я могу играть 20-летнего и мои седины не будут смотреться каким-то китчем на фоне декораций, то все нормально. В «Мамапапасынсобака» взрослые люди играют детей, и эта условность принимается сразу и не вызывает никакого зрительского отторжения. Но в традиционной интерпретации «Чайки» или «Вишневого сада», с моей точки зрения, это не пройдет.[b]– Говорят, с возрастом чувства притупляются. Есть ли что-то, что тебя особо радует в жизни, удивляет, вызывает улыбку, смех?[/b]– Смеюсь, когда смешно. Радуюсь, когда радостно. Удивляюсь, когда удивительно. Ничего особо не притупилось. То, что удивляло 30 лет назад, продолжает удивлять до сих пор. Может быть, сейчас меньше поводов радоваться. Тем более их нужно искать! И радоваться им вдвойне! Я человек консервативный. И мои приоритеты, сложившиеся лет двадцать назад, уже особо и не меняются.[b]– Но в молодости, например, приоритетно общение с друзьями…[/b]– Друзей у меня очень мало. Поэтому встреча с любым из них всегда очень радостна. Большое удовольствие я получаю от того, что ты называешь «посидеть». Если я сейчас начну перечислять свои пристрастия, радости и удивления… А зачем? Я же говорю: радуюсь, удивляюсь, смеюсь, хохочу! Все бывает. Я не ипохондрик. Хотя сызмальства был таким мрачноватым занудой. А все остальное – как у всех людей.

Марина Могилевская: Лучшая косметика – это любовь

[i]Марина быстро смогла стать не просто узнаваемым лицом, а актрисой со своим лицом. Всего в жизни она добивалась сама. Легко помогает другим. Азартна. Смела. Лихо управляется не только с автомобилем, причем всегда на шпильках, но и со штурвалом самолета. Сегодня Марина Могилевская выйдет на сцену в спектакле «Вендетта-Бабетта», где она предстанет такой, какой мы ее еще ни разу не видели.[/i][b]– Марина, вы в жизни стильная, молодая, красивая. А играете деревенскую женщину…[/b]– Главное, что это про нас. А то сегодня что ни антреприза – либо итальянская, либо французская, либо американская пьеса. И я очень люблю роли, в которых можно оторваться от себя. Моя мама, посмотрев кассету, через полчаса спросила: «А где ты-то?!» А я с первой секунды на сцене! «Вот эта страшная?» – изумилась она. А для меня это лучший комплимент![b]– Не боитесь быть некрасивой?[/b]– Абсолютно. Главное, есть что играть. Я играю женщину, которой изменил муж, и которая при этом живет с ним не первый год, но простить не может.[b]– А сама так могла бы?[/b]– В последние годы я учу себя прощать людей. Моя мама очень непросто жила. Но для нее не было ни одного плохого человека. И когда ее обижали так, что, кажется, и пережить нельзя, она говорила: «Ты знаешь, видно, человеку сейчас тяжело. Я не обижаюсь. Значит, у него такие обстоятельства». Вот она меня этому научила.[b]– Но ваша героиня идет на компромисс…[/b]– Я не люблю это слово. Либо ты принимаешь человека таким, какой он есть, либо не принимаешь. Главное – не пропустить момент, когда перестаешь человека принимать и начинаешь мучиться: «Как бы изменить наши отношения?» Я попадала в ситуации, когда с моей стороны не было взаимности, но я настолько ценю любовь, что, от кого бы она ни исходила, стараюсь не обижать человека.[b]– В театре вас почему-то видят только в характерных, комедийных ролях[/b]…– Когда в Киеве я работала в Театре русской драмы, то играла в основном драматические роли. И мечтала о комедии. Сейчас все наоборот! А ведь только когда артист играет все, он чувствует себя полноценно.[b]– Как относитесь к тому, что вам нередко предлагают играть женщин старше себя?[/b]– Совершенно спокойно. Для актрисы не важен возраст героини. Если нужно будет играть 40-летнюю женщину – я сыграю. Сыграю и 20-летнюю.[b]– Вы в отличие от своей новой героини самостоятельная, независимая женщина…[/b]– Это так кажется. Я счастлива, когда имею возможность быть слабой рядом с мужчиной, могу прислониться к его плечу.[b]– А вы могли бы, бросив все, превратиться просто в жену?[/b]– Не знаю. У меня не было такой ситуации.[b]– Однако в свое время вы сделали выбор…[/b]– Да, в пользу профессии.[b]– В «Вендетте-Бабетте» трех женщин, несмотря на самые неоднозначные обстоятельства, связывает дружба. Это возможно?[/b]– У них женская дружба. Героиня, которую играет Катя Никитина, увела у меня мужа. На время. На один раз ([i]смеется[/i]). И я ее тут же простила. Да еще пожалела, когда ей муж засандалил фингал за то, что она ушла с моим ([i]смеется[/i]). И мне это нравится в пьесе. Мне это очень понятно и знакомо.[b]– Значит, искренняя женская дружба существует?[/b]– Уверена. Но очень редко. Меня столько раз предавали подруги, от которых я этого совершенно не ждала![b]– И вы простили?[/b]– Всех.[b]– Но отношения не остались прежними?[/b]– Нет, ну что вы. Я не обижаюсь. Но я делаю выводы. Или я ухожу. Или остаюсь рядом.[b]– Удивительно, но история женской дружбы, причем трех подруг, у вас повторяется в третий раз. Были «Русские амазонки» и «Все, что ты любишь».[/b]– Правда! А я и не задумывалась! Кстати, я так рада, что спустя столько времени после «Амазонок», мы общаемся и с Ирусей Розановой, и с Аленкой Хмельницкой. Обычно кино закончили – и разошлись. Но в «Амазонках» же видно, что у нас настоящая компания. Экран же, как и сцену, не обманешь. Все тут же вылезает.[b]– Близких подруг много[/b]?– Хотелось бы больше. Мои – в основном из детства. Они живут в Дубне. Одна – бухгалтер. Вторая преподает.[b]– А деревенская жизнь вам близка или хотя бы знакома?[/b]– Я жила у бабушки в деревне. Там все проще. И мне было любопытно играть эту роль, потому что можно было: «А-а! Разгуляй малина!» – и все понятно… В городе мы так часто из себя что-то изображаем.[b]– У вас очень напряженная жизнь: репетиции, съемки, спектакли, гастроли. Как выйти без потерь?[/b]– У меня четкий график. Жизнь расписана на год вперед: спектакли, съемки. Но, конечно, тяжеловато. Сплошные переезды, перелеты. И бывает, снотворное – не снотворное, лежишь и в «потолок плюешь». Но если я просыпаюсь с утра и понимаю, что мне, не дай бог, некуда идти, становится страшно. Как ни странно, чем больше у меня дел, тем больше свободного времени.[b]– И поэтому вы по-прежнему легки на подъем?[/b]– Лень мне не свойственна. Но если мне неинтересно, меня не поднять. С другой стороны, лежу дома, читаю книжку – вдруг звонок: «Едем к тебе в гости!» Я мгновенно лечу в магазин, покупаю продукты, что-нибудь быстренько готовлю. Жить нужно каждую секунду полной грудью и радоваться жизни.И если кто-то хочет тебя видеть сейчас, то дай бог. Я очень быстро принимаю решения. У меня принцип: «Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть».[b]– И вы по-прежнему пунктуальны?[/b]– Сама ненавижу опаздывать, подводить людей. И нравятся мне обязательные люди.[b]– При такой активной жизни на себя, любимую, время остается?[/b]– По-моему, я очень правильно начинаю день. У меня ванная комната – практически полквартиры. И я обожаю всевозможные соли, пены. Я беру пепельницу, чашечку кофе. И как минимум полчаса лежу в ванне и планирую день. Потом – лед на лицо, масочки. Это святое.[b]– А спортзал?[/b]– Форма как лежала в машине, так и лежит… Правда, в бассейн ходила. Но бросила… Нет, мой самый лучший отдых – лежать на кровати с хорошей книгой или смотреть хорошее кино с сигареткой, чашечкой кофе и ни о чем не думать. Мне достаточно час так отдохнуть – и я становлюсь другим человеком. Этому надо учиться. А то ведь можно ездить на Канары и чувствовать себя несчастным человеком.[b]– С зеркалом вы, конечно, не расстаетесь?[/b]– У меня самое важное зеркало – в лифте. Я с утра иду на работу, и у меня, допустим, не очень хорошее настроение, я нажимаю кнопку лифта, подхожу к зеркалу и говорю: «Какая же я потрясающая! Все у меня будет хорошо!» Сколько же слышало от меня это зеркало! Сильно копаться в себе бесполезно. Будешь только крутиться на одном месте.[b]– У вас такая сила воли! Вот сейчас, например, идут репетиции – а вы голодаете…[/b]– Правда, правда! Но вот вчера две сосиски съела на ночь. Терпела, терпела целый день – и не выдержала! Уже холодильник пустой: голодовка. Я не могу есть немного. Или я ем, или не ем.[b]– Максималистка, наверное.[/b]– С детства. Я полутона не очень понимаю. Я лучше борщи поварю, а после поголодаю. Зато сколько я удовольствия получу, когда буду их есть! А потом немножко помучаюсь.[b]– По вашему сценарию был снят фильм «Все, что ты любишь». В каких еще ипостасях вы работаете?[/b]– С Катей Семеновой, наверное, выпустим диск. Когда я снималась в фильме «Любовь слепа», она написала три песни, и я их исполнила. Продюсер сказал: «Давайте попробуем». Получилось. Я вообще люблю все новое. Например, горшки леплю. Есть фабрика, на которую меня пускают на какое-то время, и я делаю всякую ерунду. Мне это нравится. Могу целый день провести там, если есть время. Беру кусок глины и леплю либо сервиз, либо вазу. Все делаю в подарок – для себя мне неинтересно.[b]– С деньгами расстаетесь легко?[/b]– Абсолютно. Деньги существуют, чтобы их тратить в удовольствие. Во всяком случае, я так живу. Есть они – замечательно. Нет – тоже неплохо. Бывало, не могла кусок сыра купить, потому что на сорок рублей стипендии жила и снимала квартиру. И не могу сказать, что чувствовала себя менее счастливой. А иногда было все – а жить не хотелось.[b]– Неужели с вами такое бывало?[/b]– Я знаю одно: что бы ни случилось, надо подходить к зеркалу, говорить: «Ты – лучшая!» и двигаться вперед. Гармония, любовь, добро – женские обязанности. Глаза должны светиться. Конечно, лучшая косметика – это любовь. Но если в данный момент ее нет – срочно к зеркалу!

Павел Каплевич: Человека ведет честолюбие

[i]Участие этого художника, актера, модельера, дизайнера, продюсера в любом проекте – если не залог успеха, то всегда сулит шок в хорошем смысле слова. Его костюмы даже могут спасти неудачную постановку. Он быстро принимает решения, быстро ходит, быстро говорит и быстро ест. Последнее, говорят, всегда свидетельствует как раз о том, как человек работает. 17 марта в Париже открылась одна из самых престижных книжных выставок-ярмарок «Salon des livres». Павел Каплевич выиграл тендер среди огромного количества художников и создал стиль русского павильона – наверное, многие его уже увидели в теленовостях – некое подобие березовой рощи, где на белых деревьях можно прочесть имена русских писателей.[/i][b]– Павел, а сам вы кем себя считаете в первую очередь?[/b]– Продюсером. И театральным, и кинохудожником.[b]– А моду забросили?[/b]– С модой у нас, к сожалению, тяжеловато. У меня даже с текстильным бизнесом ничего не получилось. Там вроде бы – сумасшедшие возможности. Но у меня уже руки опустились.[b]– Что конкретно вы хотели?[/b]– Чтобы ткани, которые я разрабатываю по особым технологиям, были запущены в большое производство. Я даже думал: «Может быть, мой сын вырастет и когда-нибудь будет делать эти ткани?» Тяжело быть одновременно художником, и заниматься менеджментом. Но приходится. В результате я и стал продюсером. Это, конечно, не последний виток.[b]– О вас часто говорят: то как о разностороннем таланте, то как о монстре каком-то.[/b]– Собака лает, ветер носит. Больше критических вопросов, чем я себе, мне вряд ли кто-то задаст.[b]– Какие из театральных продюсерских работ самые удачные?[/b]– «Опыт «Чайки» режиссера Андрея Жолдака. «Имаго» с Анастасией Вертинской.[b]– У них была короткая судьба.[/b]– Но, бывает, проект живет десятилетиями. Например, «Пигмалион» в «Современнике».[b]– Вы часто работаете с одной командой: режиссером, актерами. Например, много сделали в последнее время с Ниной Чусовой. Сделал с ней «Имаго», а недавно «Грозу» в «Современнике», «Тартюфа» во МХТ. Не наступает ли желание отдохнуть друг от друга?[/b]– Это все гораздо сложнее. Сначала увлекаешься человеком, потом его постигаешь, потом преодолеваешь что-то в себе или подминаешь его под себя. Вот путь, который проходишь с режиссером, да и вообще с людьми. Таков мой опыт жизни. Хотя и очень печальный. Я не могу сказать, что получаю от этого большое удовольствие. При этом бывает, что вдруг какие-то ценностные вещи становятся для тебя гораздо важнее, чем сиюминутное состязание в работе. Вот такая история произошла у нас с Галиной Волчек. Это и творческий союз, и человеческий. И где что в этом контакте начинается, не поймешь. Нужно будет стать реалистом – будешь, авангардистом – тоже. Нужно быть в тени – будешь в тени. Хотя в другой ситуации – никогда. А здесь на первый план выходит человеческий момент.[b]– Если говорить о «Резиновом принце», то, мне кажется, все проекты с эстрадными звездами не выживают. Даже в антрепризе.[/b]– Согласен. Есть какой-то вопрос. Мы не смогли гастролировать, поскольку Лолита очень востребована… Сейчас я сочиняю проект с «Современником». Это инсценировка гениального романа «Вся жизнь впереди» Эмиля Ажара, он же Ромен Гари. Его называют одним из величайших авторов ХХ века. Я надеюсь, режиссура моего любимого режиссера Андрея Жолдака, который, кстати, получил в этом году премию ЮНЕСКО как лучший режиссер Европы, принесет свои плоды.[b]– А кого вы бы выделили из театральных художников?[/b]– Мне очень нравится, как работает Женя Панфилова. Это моя ученица, я вел ее с 14 лет. Мне нравится, как работает Маша Данилова, Вика Севрюкова. Всегда интересен Юрий Хариков. Давно не видел Элеонору Маклакову, но она грандиозная художница. Прекрасные костюмы сделал мой друг Рустам Хамдамов к спектаклю «Чайка» Андрея Кончаловского. Так что есть еще порох в пороховницах.[b]– Вы не пробовали работать в области оперы?[/b]– Это мечта. Но не зовут никак.[b]– От каких своих недостатков вы бы избавились?[/b]– А у меня их нет!.. Если же серьезно, то их очень много. Но я стараюсь превращать их в достоинства. Например, все считают, что я очень работоспособный. А я ленивый. Мне нужно приложить большие усилия, чтобы утром просто встать с кровати. Жена считает, что я неорганизованный и легко создаю вокруг себя беспорядок. Из-за этого она меня на другой этаж выселила.[b]– Вы столько лет работали с режиссером Владимиром Мирзоевым, что между вами практически ставили знак равенства Каплевич-Мирзоев…[/b]– Это тоже раздражало. Но расстались-то не из-за этого. Мы сделали вместе больше 20 спектаклей. И сейчас для обоих плодотворнее побыть отдельно.[b]– Работая над костюмами, вы думаете об артисте? Чтобы ему было удобно?[/b]– Ну, это не первая задача.[b]– Но, наверное, бывают капризы?[/b]– Очень много. Есть несколько актрис и актеров, которые, завидев меня, не просто переходят, а перебегают на другую сторону улицы. Есть даже парочка суперзвезд.[b]– И как же можно было с ними работать?[/b]– Это очень тяжело. Брал не мытьем, так катаньем. Иногда приходится ставить жесткое условие. Есть одна актриса, которой никогда нет там, где я. Иногда выигрываю я, иногда – она.[b]– А с какими актерами вы любите работать?[/b]– С теми, с кем я хотел, с теми и работал. Жалко, что я теперь не работаю с Меньшиковым. Хотя много работ было сделано вместе. Жалко, что с Сухановым сегодня не работаем. Я бы с удовольствием работал с питерской звездой Ириной Соколовой.[b]– Появляются ли новые друзья? Или самый близкий по-прежнему Балуев?[/b]– К сожалению, и с ним не часто видимся. Я же не за рулем. Он обижается. Я говорю: «Заедь за мной, забери». Но он все время снимается допоздна. А я ведь еще и крестный отец его дочки. А он – моего сына Максима.[b]– Паша, а что же вы машину-то до сих пор не научились водить?[/b]– Боюсь разбиться. Но и водителя не могу держать. Меня это напрягает. У меня депрессия начинается. Не могу рядом постоянно видеть одного и того же человека. Я обычно ловлю машину. Иногда жена подвозит, дочка.[b]– У вас только недавно появился мобильный телефон…[/b]– Уже год как. Увы, невозможно без него стало. Одно дело, когда ты художник. И другое – когда продюсер, то есть человек, который добивается людей.[b]– Вы любите говорить, что живете в борьбе за жизнь. В чем заключается борьба?[/b]– Жить на природе, стараться отдыхать. Пить хорошую воду, есть хорошие продукты – это уже просто не обсуждается. Иногда хожу плавать в бассейн. В зал – нет. Жена ходит. Сын горными лыжами занимается.[b]– Зависит ли ваше отношение к человеку от того, как он одет? Много ли художник может понять по внешнему виду?[/b]– Отношения никакого. Просто оцениваю и закладываю в копилку. Бывает, ждешь кого-то, стоишь, смотришь: люди идут. И думаешь: вот этот человек, например, мог бы органично вписаться в толпу в Нью-Йорке, а этот – в Архангельске, а вон тот – в Анапе.[b]– Вы честолюбивы?[/b]– Не был бы честолюбив – ничего бы и не было. Хотя есть художники, как, например, был Филонов, которые через честолюбие существуют. Пишут в стол, что называется. Но, я думаю, это редкое исключение. В основном человека ведет честолюбие.[b]– Но для души-то что-то остается? Общение с сыном?[/b]– Сегодня вечером сочинение помогал писать. Завтра у него соревнование по лыжам – поеду.

Турандот в буфет не ходит

[b]Лихорадочно горящие глаза, блуждающая полуулыбка, пронзительный голос с примесью рокота морской гальки, царственный жест… Пачка денег летит в камин… Не деньги сжигала тогда, почти пятьдесят лет назад в фильме «Идиот», Юлия Константиновна Борисова, играя Настасью Филипповну, а все мужское население СССР! Если б видел Федор Михайлович Достоевский, как она играет эту роль, не дал бы он подлецу Рогожину это диво дивное зарезать…[/b]Конечно, говоря об актрисе такого таланта и масштаба, надо бы сказать о ее огромном диапазоне. Она играла восторженную комсомолку в «Городе на заре» и принцессу Турандот, казачку Павлину в «Стряпухе», революционерку Марию в «Конармии» и польскую переселенку Гелену в «Варшавской мелодии», Марию Тюдор и шекспировскую Геру. В кино она незабываемая Александра Коллонтай в «После Советского Союза». А в Театре Вахтангова, где Юлия Константиновна проработала всю свою жизнь, конечно же, по праву таланта и красоты и красоты таланта – Клеопатра.Более десяти лет Юлия Константиновна потрясающе – мощно и нежно – играет Кручинину в «Без вины виноватых» Островского. Сыграла она эту роль и в сегодняшнем, юбилейном дневном спектакле.Рассказать об актрисе, которая никогда не дает интервью, мы попросили ее коллегу, бессменного исполнителя роли Незнамова в спектакле «Без вины виноватые», актера Театра имени Вахтангова и ректора Щукинского училища [b]Евгения КНЯЗЕВА[/b].– Наши отношения с Юлией Константиновной начались, когда мы сыграли «Без вины виноватые» Петра Наумовича Фоменко. Я благодарен судьбе за то, что попал в этот спектакль. У Юлии Константиновны есть потрясающе качество: она очень хочет, чтобы получилась общая работа, ей незнакомо чувство зависти. Она хочет, чтобы рядом с ней все было хорошо…В тот год, когда мы получили Государственную премию за спектакль «Без вины виноватые», мы с женой и детьми поехали отдыхать в Сочи, в дом отдыха «Актер». И туда приехала Юлия Константиновна – тоже со своей семьей.Это был 94-й или 95-й год. Тогда моим дочкам было лет по пять-шесть, у них разница в полтора года. И мы встречались на пляже, она учила моих девчонок плавать. Причем удивительно, что когда я их затаскивалв воду, они кричали, визжали… А ее они слушали! Наверное, в ней существует такая воля, что это ощущается даже интонационно – дети ее слушают и не боятся.Там я познакомился и с ее семьей, с ее внучкой Дашей. У нее сын и две внучки – Маша и Даша.С Дашей у нас сложились замечательные отношения. На моих глазах она окончила ГИТИС… Юлия Константиновна всегда вела себя самым скромнейшим образом. Она закрытый человек и не очень общественный. Хотя она хохотушка, любит посмеяться. Она никогда не принимала и не принимает участия ни в собраниях, ни в каких-либо выборах-перевыборах, ни в других общих сходках. Это ее принципы. Она актриса. Она приходит в театр играть спектакли. В этом заключалась вся ее жизнь.Она любит своих партнеров. Она обожает Юрия Васильевича Яковлева. У нее есть и близкие друзья в театре. Она очень близко общается с Аллой Петровной Парфаньяк и с Галиной Львовной Коноваловой. Но в театре она очень ровная со всеми. Если понравилась чьято роль, она может прийти за кулисы и сказать: «Я поздравляю с замечательной работой».Существовала такая премия «Хрустальная Турандот». И на одной из церемоний, когда Маша Аронова получила премию за роль Прони Прокоповны в спектакле «За двумя зайцами», Юлия Константиновна подарила ей полотенце, которое она когда-то получила от Яблочкиной и хранила столько лет. Она должна была передать это полотенце той актрисе, которая ей очень понравится. И она выбрала Машу Аронову… Свои собственные юбилеи и дни рождения Юлия Константиновна не отмечает. И даже когда мы играем «Без вины виноватые» в ее день рождения и приходит огромное количество ее поклонников, она пышных торжеств не устраивает, отмечает его только в семье.Как ей удается поддерживать потрясающую форму, никто не знает. Это тоже часть ее личной жизни. Я ни разу ее в нашем буфете не видел – ни до спектакля, ни после, ни между репетициями. У меня такое ощущение, что она даже не знает, где у нас буфет находится. Когда я руководил курсом в Щукинском училище, я позвал ее к ребятам на первый курс. Она выступала как педагог, рассказывала о себе. О том, что когда она поступила в училище, была пухленькой и толстенькой. И понимала, что должна себя изменить. И изменила! Рассказывала, что разговаривала раньше каким-то высоким голосом, что бесконечно занималась сценической речью. И она сделала себе диапазон – она одинаково может разговаривать и на низах, и на верхах.Она объясняла, что нужно заниматься сцендвижением, и, стоя перед ребятами, вдруг взяла и ловко перед ними перевернулась.Когда в спектакле «Милый лжец» Лановой называет ее ветераном сцены, то она по роли отвечает ему: «Кто ветеран сцены? Это я ветеран сцены???» Делает кувырок и встает на ноги. И до сих пор так. Это шок в спектакле. И когда она сделала это перед моими ребятами – тоже был шок. Перед таким человеком можно только преклоняться.Я ее часто встречаю на улице. Она пользуется общественным транспортом. Она всегда очень сосредоточена, не смотрит по сторонам, идет прямо. Если ее не окликнешь – может не обратить внимания. А как она идет! Всегда на каблуках! И какая у нее молодая походка! Стремительная! Я думаю, что это ей было дано природой, как было дано быть актрисой. Это дар Божий. Если ей нужно танцевать – она будет танцевать. Нужно будет петь – запоет. Она будет делать все, что от нее требуется в театре. На самой высокой высоте.

«Турецкий гамбит» – полуинтрижная история

[i]Почти вся страна смотрела сериал «Остановка по требованию». Его успех был огромным. Сегодня все либо видели «Турецкий гамбит», либо слышали о нем от тех, кто видел. Но при этом мало кто знает режиссера Джаника Файзиева. А все потому, что он почти всегда остается в тени, предпочитая в превосходных степенях говорить о своих артистах. Таким же он остался и после того, как несколько лет назад возглавил дирекцию кинопроизводства на ОРТ. Такой же он и сегодня, после победного шествия по экранам «Турецкого гамбита».[/i][b]– Джаник, все-таки вы патологически скромны.[/b]– Просто я себя не пиарю. Тем более что зрителю интересны артисты. А режиссеры – нет. Режиссер – странная фигура. Никто до сих пор не понимает, чем он там занимается. Сидит какой-то дядька, надувает щеки.[b]– Но вы-то как раз не сидите! Все вскакиваете, показываете, машете саблей, запрыгиваете в корзину воздушного шара… Ждали ли вы, что «Гамбит» побьет все рекорды по посещаемости?[/b]– Конечно, мне приятно. В душе же всегда надеешься, что ты самый лучший. Но давайте подождем.[b]– И все-таки вы чувствуете себя победителем?[/b]– Не знаю. Я же окружен людьми, которые ко мне хорошо относятся. Других я не вижу, поскольку с утра до вечера работаю. Мне очень нравится одно воспоминание Чарли Чаплина. Он работал, работал – и однажды получил срочную телеграмму с сообщением, что у него заболела мама. И продюсер сказал ему: «Давай, езжай к маме!» Чаплин сел на поезд. Утром в купе проснулся. Потянулся. И подумал: «Как хорошо! Никуда не надо». Встал, начал бриться. В это время поезд подъехал к перрону. Он выглянул в окно – стоит куча народа, шумит. Подумал: «Встречают кого-то». И тут в зеркале, в отражении вдруг увидел: «Здравствуй, Чарли!» – и понял, что встречают его. Только здесь, в поезде, он узнал, что знаменит. А до этого не высовывался из павильона. Когда ты много работаешь, тебе некогда замечать это. Я ответил? И потом, я ведь не артист, меня на улице не узнают.[b]– А как получилось, что вы стали снимать именно «Гамбит»? С «Остановкой» же был чистый форсмажор: ты выручал свой канал…[/b]– Честно скажу, что это загадочная, полуинтрижная история. Но если говорить более бытово, то я брался за работу как продюсер, а в какой-то момент мои друзья и коллеги объяснили мне, что я должен сам снимать эту картину. Это был стратегически важный проект: мы должны были сделать его своими силами, чтобы всем доказать, что мы не лыком шиты... А поскольку я и был тем человеком, который рассказывал, какое у нас лыко, то я не мог сказать: «Нет, вы знаете, не буду я снимать это кино. Ищите кого-нибудь другого». Я расписался бы в собственном бессилии. Поэтому я взял под козырек и отправился на съемки, о чем совершенно не жалею.[b]– Какие ощущения от романа остались у вас как у режиссера?[/b]– Казалось, это невозможно снять, потому что в романе совсем нет Фандорина. Он там абсолютно аморфный, бездеятельный мужчина. Лежит, размышляет, потом встает, приходит, а ему: «Ой, а вы знаете, здесь вот Васю убили». И он выдает: «Наверное, Васю убил Петя». Все говорят: «Точно, наверное, Вася убил Петю». И гоняются за Петей. Фандорин опять лежит. К нему снова приходят: «А вы слышали, Мишу видели вчера на переправе». И он: «А-а, наверное, Миша предатель». И все в ответ: «Точно, наверное, Миша предатель»… Мы начали работать над переводом прозы в действие. Вот и получилось «по мотивам», а не экранизация романа. Коллизию сохранили, но при этом поменяли все жанровые составляющие. И это была большая интеллектуальная творческая работа.[b]– То-то вы сказали, что до сих пор не можете прийти в себя. Но ведь, кажется, уже все позади, премьера состоялась, все хорошо…[/b]– Все еще в процессе! Осталась техническая работа: изготавливаются копии и так далее. А главное – организм продолжает работать в том же ритме. Существует же слово «трудоголик». Если человек все время пил, ему нельзя резко останавливаться. Иначе у него ломка начнется. Знаете, во время войны люди ничем не болели, а после войны умирали даже от простуды. И неизвестно: они действительно не болели или просто не обращали внимания?.. Вообще, работы никогда не бывает достаточно. Ее всегда бывает или слишком мало, или слишком много.[b]– Сколько времени ушло на «Гамбит»? Года полтора?[/b]– Вместе со сценарием – два.[b]– Как в армии…[/b]– Но, прямо скажем, при-я-ятная армия… Это был тот редчайший случай, когда приятно было все: и съемки, и работа после них, и монтаж. Кстати, монтаж был в Италии. Я провел там три месяца, правда, зимой. В какой-то момент я даже подумал, что если все так приятно в процессе, то, наверное, это отразится на пленке. Я искренне верю: зритель чувствует ту атмосферу тепла, любви, юмора, в которой все делалось.[b]– А снимали в Болгарии?[/b]– А это вообще было какое-то выпадение из жизни. «Земную жизнь пройдя до половины», ты вдруг – раз! – и оказываешься в горах, на свежем воздухе. Растут фруктовые деревья… Да я сто лет не видел, как цветет слива, как она наливается и становится фиолетовой! Сейчас много говорят о том, что фильм патриотичный. Большинство считает это достоинством, но некоторые с иронией говорят: мол, сняли урапатриотический экшн. Хотел бы я их спросить: а в чем он выражается? Там нет людей, орущих: «За Родину!», нет фраз: «Мы должны, мы обязаны». Этот патриотизм существует где-то вовне. Да и слово «патриотизм» – дурацкое. Что это такое – никто толком не знает.[b]– А как вы отдыхали?[/b]– В съемочном периоде у режиссерской группы не бывает отдыха. Формально, по профсоюзным нормам, существует один выходной в неделю. Но в лучшем случае половина этого дня уходит на подготовку следующего или на монтаж, пробы или выбор натуры. Рабочий день начинается в 6.30, ровно с восходом солнца. Вставать нужно в 5 утра, а то и раньше. Смена заканчивается в 18.30. Пока собрались, задание всем раздали, все обсудили – уже 19.30! Приехали в гостиницу – 20.00. Душ принял, в себя пришел, бумажки проверил – 21.00. Пошел, поел – вот уж и 22.00. Вернулся в гостиницу в 23.00. А еще же подготовиться надо: подумать, что-то написать, обсудить, иногда даже с кем-то порепетировать, какого-то артиста посмотреть или реквизит…[b]– А спать когда?[/b]– Я полгода спал по два-три часа. Сам не знаю, как так получилось, потому что это для меня смерти подобно. Я люблю спать. Однажды мы снимали, снимали, в 8 вечера закончили. Я сел в машину и уехал в Турцию. Полночи меня везли. Следующий день у группы был выходной. А я там посмотрел натуру, провел переговоры. Всю ночь ехал обратно. Утром вышел из машины – и начал снимать. В таком режиме все работают. Другого не дано.[b]– Вкусили болгарской кухни?[/b]– Вполне. И вся группа выучила болгарский язык. Ресторанный болгарский у всех был совершенный! Я от их кухни был в восторге. И почти все, чему научился в Болгарии, сам теперь готовлю. Очень полюбил ракию – виноградную водку. Болгары ее пьют с салатиком.[b]– А как этот период вынесли ваши домашние?[/b]– С трудом. Конечно, они приезжали ко мне и в Болгарию, и в Италию. Я же первый раз уехал из дома так надолго. Они страдали. 1 сентября я не смог Соню в первый класс отвести. Сейчас она уже в третий ходит.[b]– Слушали вас в группе безоговорочно? Никто самодеятельностью не занимался?[/b]– Режиссер на площадке – это как капитан на корабле. Режиссура – профессия диктаторская.[b]– А на съемочной площадке всегда ощущение, что вы мягкий и добрый.[/b]– Если людям хорошо на площадке, они и работают в удовольствие. Я не упиваюсь властью. Мне нужны равные партнеры. При том, что они признают мое финальное слово. Бывает, я жестко говорю: «Стоять! Молчать! Отжаться! Бегом!» ([i]Смеется[/i]). Иначе в производстве невозможно.[b]– Характер закалился?[/b]– Не знаю. Свое первое кино я делал с друзьями, новичками в профессии. И помню, что между собой они называли меня Мягкий Тиран. Я не орал, потому что никому не платил, все работали по убеждению. Но уже тогда требовал со всех очень жестко.[b]– Какой вы верный режиссер! Практически всех актеров, снимавшихся в «Остановке», пригласили и сюда, в «Гамбит»…[/b]– Я привыкаю к людям, и мне с ними хорошо. В этом смысле я старомодный. Люблю работать с теми, кого люблю. Однолюб.[b]– И в жизни так же?[/b]– Жизнь меняется. Бывает, я разочаровываюсь. Я же живой. Причем степень очарования всегда прямо пропорциональна степени разочарования. И механизма защиты от этого у меня нет. Конечно, можно заставлять себя не очаровываться по полной программе, но пока я этому не научился.[b]– Вы открываете и новых звезд. Пример тому – Оля Красько. Думаю, после «Гамбита» ее ждет большое будущее.[/b]– Очень хочу надеяться. Она просто гениальная артистка. И чудная девушка. Мне смешно, когда меня спрашивают: «Как же вы могли доверить роль неопытной артистке среди такого количества звезд?» Я отвечаю: «Артист бывает очень хороший или очень плохой. И если он очень хороший – не имеет значения, двадцать ему лет, шестнадцать, сорок или девяносто». Смотрел я и опытных артисток. Но мне не хотелось, чтобы актриса изображала более молодой возраст. Подростковый максимализм должен быть и в сердце, и в глазах. Его можно сыграть, но в кино это будет видно: в артистке появится ощущение кокетства. А мне очень хотелось, чтобы нашей девочке верили и считали абсолютно искренней, пусть иногда и дурочкой, и крикливой барышней.[b]– Есть силы снимать сейчас что-нибудь дальше?[/b]– Сегодня нет. Завтра – обещаю![b]– А что хотелось бы?[/b]– Не думал. Но мне понравилось делать технологическое кино: стрельба, погони, взрывы.[b]– В общем, нечто мальчишеское…[/b]– Да, именно мальчишеское: и в смысле девочек, и в смысле лошадок, и в смысле романтики, и в смысле роботов. Объединить бы все вместе в одной истории: Юлия Цезаря, роботов, мушкетеров, красивых теток. И, может быть, из этого вырос бы какой-нибудь смешной компот.

Анжелика покоряет Москву

[b]– Ты с детства занималась в хореографической студии: концерты, гастроли... Собственно, в любом случае артистическая карьера была почти предопределена.[/b]– Еще в школе учительница литературы, жуткая театралка, все время водила меня по театрам. И говорила, что нужно поступать в театральное. Классу к десятому она в меня эту мысль вложила. Хотя я все же еще очень долго несерьезно к этому относилась. Даже уже поступив в Саратовскую консерваторию. Мне казалось, что вокруг все такие талантливые, а у меня ничего не получается![b]– Ну теперь уже многое получилось. Нина Заречная, например. Или роль экзальтированной поэтессы Регины Морской в спектакле «Па-де-де», недавно поставленного Станиславом Говорухиным… Чем тебе была интересна Регина?[/b]– Я в ней увидела тему, которую можно сыграть. Она заключается в том, что в каждом человеке, даже если он старый и больной, живет маленький ребенок, чистый, страдающий. В Регине это сильно сконцентрировано. И хотя в конце спектакля идет монолог женщины, которая просит, чтобы ее убили, я играла не отчаяние, а освобождение от него.[b]– Регина похожа на тебя?[/b]– Ну как же… Все мои героини в чем-то похожи на меня.[b]– Но ты в жизни абсолютно не экзальтированна.[/b]– Конечно, я так себя в жизни не веду. Я веду себя скромно ([i]смеется[/i]). Но и мне время от времени хочется что-то крикнуть миру в отчаянии – в такие минуты человек неадекватен в поведении. И я такая не одна. В одной своей подруге я тоже наблюдаю нечто подобное.[b]– У тебя в спектакле весьма эротичные костюмчики…[/b]– В этом трагедия моей жизни ([i]смеется[/i]). Как-то так получается, что и в роли Нины я оказалась эротичной… Но так придумал художник! А в том, что Регина надела пальто прямо на комбинацию, есть смысл: либо забыла надеть платье, либо платья у нее просто нет. Она такая![b]– На большую степень откровенности ты бы не пошла?[/b]– В Регине – нет. Наоборот, я с самого начала просила художника, чтобы она появлялась вся закутанная, как в кокон, из которого потом вылуплялась бы маленькая бабочка-капустница. Но художник Вика Севрюкова придумала по-другому. И я с ней согласилась. На сцене мне это нисколько не мешает. Но за пределами сцены я так ходить не могу ([i]смеется[/i]).[b]– В этом смысле для тебя существует разница между кино и театром? Правда, сейчас и на сцене голой грудью уже никого не удивишь…[/b]– Грудь может быть и художественной метафорой – тогда без этого никак… Недавно в сериале «Любовные авантюры» по Мопассану я снималась в прозрачном пеньюаре. Меня до конца не раздели, хотя и предлагалось. Я не видела смысла: для чего я должна показывать себя? В обычной игровой сцене? А вот, например, в «Холостяках» моим партнером оказался Марат Башаров, с которым я раньше даже не была знакома. И в первый же день мы снимались в эротической сценке.Мы сидели за диваном полуобнаженные и изображали страстный-страстный секс ([i]смеется[/i]), а потом вылезали и одевались. Но все это было решено с таким юмором!.. Хотя вообще-то я привыкла доверять режиссеру. Меня надо убедить – и я сделаю. Сидела же Маргарита в легендарном спектакле Таганки совершенно обнаженной. Я сейчас с Ниной Шацкой играю в «Чайке», у нас одна гримерка, и я вижу, что она очень скромный человек. Мне не всегда приятна сильная откровенность. А если это идет еще и на малой сцене… Мне кажется, когда со сцены долго демонстрируют обнаженную грудь, зрители воспринимают только грудь, – о чем же еще можно думать? Я это наблюдала. Стоит прикрыть грудь – и зал сразу подключается к действию![b]– Были ли в твоей жизни такие моменты, как у Регины, когда вдруг – раз! – и ты понимаешь, что жизнь только начинается?[/b]– У всех бывают. У меня вообще жизнь идет ступенчато. Бывали и угнетенные состояния. Психологически сложный момент был, когда я родила ребенка. Мне было уже не двадцать лет, я уже что-то понимала в театре, были роли, муж, появился ребенок, все вроде бы состоялась… Но при этом меня терзали мысли: «Неужели это все? И на этом жизнь заканчивается?!» Причем слом произошел одномоментно. Но тогда же для меня открылись внутренние горизонты, я вдруг поняла, что развиваться духовно можно бесконечно. И успокоилась.[b]– А в театре?[/b]– Еще какие были перепады! Вот, например, я же очень хотела играть Нину, а мне вначале ее не дали. Я даже собиралась уходить из театра. Была такая грань. В это время знакомые открыли детское агентство при Доме моды Вячеслава Зайцева. Пригласили меня поработать хореографом. Я очень увлеклась. Целый год работала. Видимо, у меня есть педагогический дар. Я люблю детей, а они меня. Но педагогика требует сильной отдачи, ты начинаешь себя реализовывать в другом человеке. И в какой-то момент я поняла, что уходит мое, личное, чего требует актерская профессия. А тут как раз начались репетиции «Чайки». Я ушла, потому что невозможно было тащить все. Но вернулась в театр с ощущением другого социального статуса. И тут мне дали Нину! И я помню, как в процессе репетиций я вдруг почувствовала себя настоящей актрисой. Потому что, представляешь, до этого я все-таки в себе очень сильно сомневалась… Хотя что там говорить – и до сих пор иногда сомневаюсь. Вот делаешь что-то, долго растишь роль, лелеешь, потом выносишь ее на публику – и понимаешь, что все! Что она тебе больше не принадлежит и начала жить по своим законам. Публика думает что-то свое… Критики наступают на пятки… И ты чувствуешь себя такой зависимой от этого! Тебя могут просто перечеркнуть. И вот тут нужно уметь вовремя отстраниться, переключиться, начать думать о новой работе.[b]– Как тебе работалось с Говорухиным? Он привнес что-то из кино[/b]?– Хотя для Станислава Сергеевича это третья постановка, на мой взгляд, он, конечно же, привнес киношную специфику. Например, он говорил: «Анжела, ты не монтируешься с Володей (то есть с Владимиром Шульгой), потому что ты вся в черном, а он, в чем попало!» ([i]Смеется[/i]). У него киношное видение, он замечает линии, красоту кадра. Он мог сказать: «Эта кушетка не монтируется с этой стеной». Мучил нас, чтобы мы текст произносили слово в слово, даже на уровне интонации. Трудно! Но в остальном все было хорошо.[b]– А какие впечатления о нем как о человеке?[/b]– Когда я его впервые увидела в театре, с трубкой в зубах, он показался мне суровым. Но уже на первой репетиции я поняла, что он очень добрый человек, не любит ссориться, не умеет долго обижаться на людей, ни на кого не держит зла. А были разные ситуации. Бывало, он бросал все и уходил с репетиций. И очень сильно потом переживал. На следующий день возвращался, мирился. Он очень чуткий человек: всегда видит, в каком ты состоянии, кому на сцене плохо. Безусловно, он интересная личность. У него потрясающая память: все время извергает из себя какие-то стихи, к месту и не к месту. Он очень сильный человек. Очень обаятельный.[b]– Твое состояние сильно меняется в зависимости от того, что ты репетируешь? Ведь кто-то даже стиль одежды меняет, покупает новые духи…[/b]– Так и есть. Потом это отходит. После Регины у меня поменялась вся цветовая гамма. Сначала я не обратила на это внимания. Потом заметила: у меня в гардеробе появилось много темной, черной одежды. В период репетиций я иногда вела себя резко, могла позволить себе какие-то неожиданные для себя слова.Конечно, в какой-то момент все-таки начинаешь сливаться с образом, хотя я человек не сумасшедший. Предполагаю, что люди более экзальтированные подвержены этой особенности больше. Я же совершенно обыкновенная. Более того, стремлюсь к обыкновенной жизни. Дорожу ею и люблю ее. Мне нравится семья, нравится встречаться с друзьями, справлять праздники. Не хочу путать сцену и жизнь. Я хочу покупать новый диван, ремонтировать кухню, ездить отдыхать, любить мужа, дочку. Мне удалось добавить немножко этого в Регину.[b]– А как ты чувствовала себя, когда репетировала Нину?[/b]– Все другое. Мне казалось, что жизнь должна быть необыкновенной, рваной. Что хорошо быть изгоем, непринятым, страдающим. Что главный смысл жизни Нины – в том, что она все-таки чувствовала себя актрисой, пусть и не признанной, она выбрала свою дорогу. И в этом был определенный смысл, драйв. Я же все вела к четвертому акту… В жизни в это время я очень нервничала. Даже не помню, что в этот период в быту происходило – все было несущественно. Дома на меня смотрели как на больную, потому что я разговаривала чеховскими фразами. Я все очень трагично воспринимала.[b]– Мне кажется, для тебя очень важен костюм, прическа… Не было ли вещи, которая дала какой– то толчок к роли?[/b]– Да, когда я репетировала Нину, на Арбате купила черную вязаную шапочку, которая была похожа на шапочку Жанны д’ Арк. И роль пошла после этой шапочки! Эта маленькая черная головка придавала какую-то закрытость. И я себя в ней ощущала Жанной д’Арк, жизнь которой трагична, но которая не сойдет с пути. В этом была такая сила… Я почувствовала, что Нина сильная героиня.[b]– Сегодня тебя очень занимает новая роль. А как ты сейчас относишься к Нине? Тебе было бы жалко расстаться с ней?[/b]– Нина для меня еще важна. Хотя сейчас я играю ее по-другому. Я стала взрослее, иначе себя ощущаю, меняется и она. К сожалению, мы сейчас редко играем чеховскую «Чайку», потому что у нас, как известно, три «Чайки», и я играю трех Нин. Это немного тяжело – тема несколько навязла, от этого устаешь. Опереточная Нина, конечно, сильную сумятицу внесла. Хотя я их играю по-разному.[b]– Однако и сейчас в четвертом акте во время твоего монолога в зале стоит такая тишина, и многие зрители плачут.[/b]– Нина Заречная – пожалуй, та роль, о которой я могу говорить бесконечно. Остальным я пока только радуюсь. А Заречная по-прежнему влияет на мою жизнь. Я часто замечаю, что в жизни вдруг возникают слова: из начала спектакля, из четвертого акта, какие-то реплики из диалогов с Тригориным, с Треплевым. Они как будто присутствуют в моей жизни. Я понимаю, что тема тесно вплелась в мою жизнь. Вообще, если бы я не сыграла Нину – то неизвестно, по какому пути пошла бы дальше. Ведь когда я училась в театральном, я не знала, кто я такая и играла острохарактерные роли. Я показывалась Райкину, Яновской, Левитину, и, как ни странно, меня брали как острохарактерную актрису. Я и сама ощущаю в себе клоунское начало, какую-то фарсовость.И рада, что это проявляется. Но Нина дала мне возможность почувствовать себя в лирическом качестве, заговорить от себя. Буду играть ее, пока не состарюсь ([i]смеется[/i]).[b]– У тебя были мечты о какой-то роли?[/b]– Нет. Я не могу сказать, что мечтала сыграть Офелию или Анну Каренину, например. Что тут лукавить? Я свою индивидуальность ощущаю. Я не боюсь быть некрасивой на сцене. Мне это даже нравится. Мне так легче, потому что красота – это жесткие рамки. Кстати, актриса не может быть некрасивой, если она талантливо и искренне играет. Например, от Раневской глаз было не отвести. Мне очень нравится, как умеет играть некрасоту Татьяна Васильева. А может быть и невероятно красивой. И какой она будет в следующий раз – невозможно угадать. Или вот красавица Анастасия Вертинская. В «Двенадцатой ночи» она играла Оливию совершено выцветшим существом. Но она мне безумно нравится в этой роли. Я вообще люблю пробовать острые вещи, очень люблю смешить. Но пока я все-таки, наверное, лирическая героиня, женщина-подросток. А в старости, возможно, буду играть комических старух. И это будет мой звездный час! ([i]Смеется[/i]).[b]ДОСЬЕ «ВМ»[i]Анжелика Волчкова играет в театре «Школа современной пьесы» в спектаклях: «А чой-то ты во фраке?»(Наталья Степановна), «Чайка» А. Чехова (Заречная), «Чайка» Б. Акунина (Заречная), «Чайка. Классическая оперетта» (Заречная), «Па-де-де» (Регина). Снималась в фильмах: «Любовные авантюры», «Театральный детектив», «Холостяки», «Возвращение Мухтара».[/b][/i]

МАРИНА ЗУДИНА: Я НЕ ОБЩАЮСЬ С ТЕМИ, КТО ПЛОХО КО МНЕ ОТНОСИТСЯ

[i]Мы встретились сразу после репетиции «Тартюфа», премьера которого завтра состоится в МХТ. Марина играет Эльмиру. И стоит только взглянуть в сияющие глаза актрисы, чтобы понять: у человека в жизни все хорошо. Но мало того – Марина еще и за других умеет порадоваться. Несмотря на то что она уже десять лет жена художественного руководителя своего театра, однокурсники и коллеги по-прежнему считают ее абсолютно своей.[/i][b]– Марина, на носу «Тартюф». Репетиции идут в удовольствие?[/b]– Все мои последние работы – и «Последняя жертва», и «Дядя Ваня» – давали мне положительный заряд. И сейчас у меня хорошее настроение. Вообще, когда репетируешь комедию, настроение чаще всего хорошее. Хотя комедия – один из самых сложных жанров. Мне кажется, режиссеры, не обладающие сильной энергетикой, реже берутся за эти пьесы. Но нам повезло: Нина Чусова невероятно энергична, она нас заводит, отношения со всеми партнерами сложились. И это немаловажно, потому что иначе трудно смешить друг друга, не хочется.[b]– Твоя Эльмира пытается проучить Тартюфа, но при этом она еще и кокетка?[/b]– Я думаю, кокетство присуще каждой женщине. Эльмира борется за своего мужа. Она вообще борец по природе. А интересы семьи для нее первичны. И когда в жизнь вторгается сторонний человек, разрушающий семью, это очень болезненно. Недаром жены часто ревнуют мужа к друзьям, с которыми он проводит время. Но, может быть, женщины иногда сами виноваты: либо не очень интересны мужьям, либо эгоистичны и больше думают о себе. Мне хочется, чтобы моя Эльмира любила Оргона. И сейчас для меня самое важное – высветить лирические моменты.[b]– У вас необычный Оргон в лице Александра Семчева. Правда, сам Саша говорит, что его Оргон – не положительный герой…[/b]– Мне кажется, что наш Оргон очень доверчив и раним. И Эльмира хочет защитить его, несмотря на свой счет к нему. Любой женщине обидно, когда муж перестает ее замечать… С Сашей мы играем не первый спектакль, и он один из моих любимых партнеров. Он очень живой, непосредственный, добрый. А я думаю, невозможно не наградить персонажа своими чертами![b]– Придя на репетицию, я попала на довольно горячую сцену. Вы отчаянно и даже раздраженно спорили с Табаковым…[/b]– Да, было такое… И все-таки мне удалось нечто третье, что Олег Павлович может интерпретировать именно в русле своих замечаний.[b]– Но, кажется, именно он – камертон настроения, шуток, иронии?[/b]– Часто бывает наоборот: он приходит загруженный проблемами, и тогда репетировать с ним очень сложно. Я помню, как он отказался от репетиции, потому что у него совершенно не было настроения дурачиться. В отличие от него мы не отягощены ничем, кроме личной жизни и репетиций. А он до репетиции должен провести совещание, встретиться с кем-то, потом поехать на озвучание фильма, порепетировать в «Табакерке», чтобы помочь молодому режиссеру…И только в выпускной период он умеет от всего этого отгородиться. Выпускной период – самые счастливые дни. Начинаешь пробовать костюм, появляется грим. Приходит иное состояние. Вот сегодня репетировали, и Марина Голуб говорит: «Я не могу эту мизансцену сделать, потому что у меня будет узкая юбка». А Нина отвечает: «Ну, надень юбку!» А Марина: «Я не могу репетировать в костюме до того, как вышла на сцену». И я ее очень хорошо понимаю. Я тоже часто даже классику до определенного момента репетирую в джинсах.[b]– А я видела, как у тебя на джинсы была надета юбка…[/b]– Это потому что мы репетировали мизансцену, где нужно было играть с юбкой. Юбка сразу заставляет двигаться по другому. И я уже уверена, что потом, надев платье, не споткнусь, не упаду, не порву… Мне кажется, молодым актрисам и актерам, студентам важно репетировать в виде, близком к сценическому. Потому что, к сожалению, не все владеют хорошими манерами и пластикой, умеют ходить в кринолинах и даже на каблуках!.. Но вообще все очень индивидуально. Я, например, не люблю делать прически раньше времени. Я могу попробовать грим. А с прической люблю повозиться, когда уже выхожу на зрителя.[b]– Сейчас вы почти не расстаетесь с Олегом Павловичем: репетиции, спектакли, домашнее хозяйство…[/b]– Ну, потом, может, будет большая пауза ([i]смеется[/i]). Я заметила, что в жизни всегда так бывает. Когда я свободна – мне ставят спектакли реже. А когда у меня и без того сложности в жизни – мне ставят спектаклей раза в два больше плюс выездные и еще гастроли. Именно тогда, когда хочется пожить поспокойнее, начинается наворот. В жизни все полосами. А вообще когда отношения с партнером ясны уже много лет, тебе не нужно преодолевать лишние комплексы, например, не нужно думать о том, как его обнять и так далее. Другу мы позволяем значительно больше и внутренне значительно больше открываемся.[b]– То, что вы почти не расстаетесь с Табаковым, – это плюс?[/b]– Репетиция длится три-четыре часа, а Олег Павлович работает часов по шестнадцать в день. Поэтому очень часто все остальные часы из этих шестнадцати мы не видимся. И сейчас я его вижу чуть больше, чем обычно…Когда я с ним репетирую я, наверное, больше к нему придираюсь. Он ко мне – в меньшей степени. Я переживаю, когда он чтото забывает. Например, в «Тартюфе» в нашей с ним сцене есть танцевальные движения. Я вообще-то понимаю, что когда у человека столько проблем крутится в голове, запомнить, в какой момент двигать рукой и ногой, да еще с зонтиком, довольно-таки сложно. Но нам же из-за этого приходится прерывать репетицию! Поэтому я закипаю: «Ну вот, у нас ничего не получается!..» А сама-то прикидываю: будь на его месте какой-нибудь другой народный артист, я бы, наверное, сидела бы и помалкивала ([i]смеется[/i])! Олег Павлович, между прочим, очень пластичный человек.И хотя он утверждает, что нигде не танцевал, я же помню, как он потрясающе делал это в фильме «Гори, гори, моя звезда!» – он же там целый канкан выдавал! И даже если он сам не танцует, он всегда потрясающе показывает, как это надо сделать. И, естественно, я как жена хочу, чтобы он эту свою пластичность максимально показал в нашем с ним номере.[b]– У вас в спектакле есть и эротические сцены, правда, игровые, завуалированные…[/b]– А в этой пьесе все игра. А там, где есть игра, вся пошлость уходит. Наверное, серьезные лирические сцены с ним мне было бы играть гораздо труднее. Я не люблю личное выставлять напоказ и закрываюсь. Мне сразу хочется найти какую-то маску. А когда это в жанре – это здорово, потому что можно валять дурака на всю катушку. Когда-то давно Олег Павлович хотел делать «Перед заходом солнца». Я тогда училась, у нас был роман, но все было завуалировано, и я так мечтала играть Инкен! Потом, когда мы уже стали жить вместе, я абсолютно четко поняла, что уже не хочу играть эту роль, потому что не хочу открываться, не хочу показывать, как это есть по-настоящему. И если бы Олег Павлович все-таки решил ставить Гауптмана, я бы с ним играть не стала. Мало того, мне не хотелось, чтобы он вообще это играл. Потому что это стало частью чего-то «моего», что я не желаю ни с кем делить.[b]– Ты сейчас очень погружена в работу. Успеваешь общаться с Павликом?[/b]– У меня сейчас не было спектаклей и после репетиции я приезжала домой. Мы много общались: разглядывали фотографии, он мне показывал новые компьютерные игры. Я с ним даже уроки делала и получала от этого огромное удовольствие. Мне и самой интересны такие предметы, как окружающий мир, история, информатика, английский. Мы книжки с ним вместе выбираем. Мне очень интересно, чем он живет.[b]– Ты переиграла такое количество хорошей драматургии, что, наверное, должна хорошо разбираться в людях?[/b]– Я чувствую людей. Но, скорее, за счет возраста и опыта. Я редко разочаровываюсь. И никогда не общаюсь с теми, кто ко мне плохо относится. Зачем? Тем более, если надо спросить совета. Лучше, чем я сама себе, мне никто ничего не посоветовал и не предложил. Конечно, когда я была школьницей, мы по многу часов проводили с подружками, мальчиков обсуждали. Но в общем – это не в моем характере.Моя душа сейчас заполнена любовью, заботой. У меня есть профессия. Я семейный человек. Я могу с сыном чем-то поделиться. Я вижу, как он растет на моих глазах. Но все люди очень разные. Я сама считаю, что привычка русских людей выпить и поплакаться в жилетку снимает стресс. Может, мужчины этому меньше подвержены, и потому у них больше проблем со здоровьем, с сердцем. А женщины благодаря этой своей способности и живут дольше.[b]– Но у тебя нет нужды плакаться в жилетку...[/b]– Я сама с собой могу поговорить. Я с детства такой была. Маленькой я часто шла по улице и разговаривала с какими-нибудь литературными героями, придумывала что-то. Даже еще в институте я могла идти и внутренне проигрывать какие-то ситуации. Но сейчас я живу более реальной жизнью. Лишь в дни сомнений, в дни тягостных раздумий… ([i]Смеется[/i].)[b]– Ты когда-нибудь бываешь одна? Ты ценишь эти минуты, или именно они тебе в тягость?[/b]– Редко, но бываю. Иногда это нужно. Хотя я не люблю, когда все разъезжаются. И если в этот момент у меня нет работы, я начинаю совершенно бездумно жить какой-то растительной жизнью. Смотрю, что хочу, существую в произвольном режиме. Это абсолютно эгоистическое времяпрепровождение, оно очень расслабляет. Но разве не приятнее, когда едешь домой – а тебя там ждут?! И я тоже всегда с радостью встречаю своих родных. Хотя раз-два в год несколько дней отдохнуть друг от друга тоже полезно.[b]– Чем ты любишь сама себя радовать?[/b]– Очень приятно пойти в сауну. Люблю массаж. В детстве я обожала ходить в обычную русскую баню. Люблю встретиться и посидеть в ресторане с друзьями, вкусно поесть, выпить хорошего вина. Побеседовать на разные темы – о театре, о политике, о жизни, о себе. Это я очень люблю! Приятно купить себе какую-нибудь красивую вещь. Даже что-нибудь несущественное. Например, недавно я накупила себе много красивых заколок. Почему-то мне захотелось. И была просто счастлива! ([i]Смеется[/i]). Даже Павлик на день рождения подарил мне заколку. Я люблю косметику, но не декоративную. Олег Павлович удивляется, что у меня столько разных баночек с кремами ([i]смеется[/i]). Но я же актриса, и меня это увлекает. Вообще я считаю, что женщины должны радовать себя сами. Просто потому, что иногда только мы сами знаем, чего нам хочется.

АНАТОЛИЙ БЕЛЫЙ: БЫВАЛО, Я ПРОДАВАЛ ПЫЛЕСОСЫ

[b]После элитарных, авангардных и очень модных спектаклей «Облом-оff» и «Откровенные полароидные снимки» Анатолий Белый стал, что называется, широко известным в узких кругах. Его полюбили настоящие театралы. А после блестяще сыгранного на сцене МХТ Шервинского в «Белой гвардии» в постановке Сергея Женовача о нем заговорили как об очень сильном актере, способном владеть большим залом.[/b][i]Мы с Толей знакомы давно, а этот разговор состоялся накануне премьеры «японского» «Короля Лира» в режиссуре Тадаси Судзуки. Он играет здесь главную роль.[/i][b]– Толя, когда ты узнал, что станешь Лиром?[/b]– Судзуки приехал год назад, провел кастинг среди актеров до 50 лет и набрал группу. Может, он уже тогда сделал для себя какойто выбор, но нам ничего не говорили. Все было объявлено только после первой, августовской поездки в Японию, где мы в деревне Тоги осваивали его метод, основанный на концентрации энергии. Это практически то же самое, чему нас обучают в нашей школе, только названо другими словами.Концентрация внимания и предельно сильный энергетический импульс. Но очень большое внимание уделяется телу, в особенности ногам. Это его собственная метода, идущая от восточных единоборств и театра «Но». Это абсолютно японская традиция. Как объяснял Судзуки на репетициях: «Сильные ноги – это значит сильная личность на сцене». Для него это важно, поскольку у него театр, где нельзя выйти на сцену расслабленно. Это психофизические упражнения – то есть ты вроде бы выполняешь физические упражнения, но они связаны с эмоцией. Другая техника: другой способ дыхания, другой способ набора воздуха, другой способ голосовой подачи…Вторая поездка продлилась три недели – мы уже непосредственно занимались спектаклем. «Лира» мы сделали фактически за пять недель, что было очень тяжело. Премьеру – три спектакля – сыграли в Японии.[b]– Что в Японии больше всего поразило?[/b]– Океан! Я видел океан впервые в жизни. Море не идет ни в какое сравнение. Океан – это Шекспир! Вроде бы перед тобой та же толща воды, та же даль. Но энергия, с которой идет на тебя вода, совершенно другая. Это абсолютно шекспировские страсти. И все совпало – я занимался Шекспиром, все сидело у меня в голове, и тут я увидел эту мощь, необъятную глыбу... Мы пережили два сильнейших тайфуна, было очень страшно. Сейчас, во второй приезд, мы жили на берегу океана, в портовом городе Шизуока, где у Судзуки свой театр.[b]– Твоя жена, Марина Голуб, сейчас тоже напряженно репетирует – играет Дорину в «Тартюфе». У вас все время такая семейная жизнь?[/b]– Для нас с Мариной это норма. Во все времена года. И мы давно знаем, что такое премьера друг у друга, это даже не оговаривается словами. Стараемся друг друга поддерживать, какие-то дела откладываем, разгребаем время, чтобы глубже уйти «туда». Мы живем за городом – природа помогает расслабляться. Это была наша идея фикс с самого начала совместной жизни. Просто тогда она была неосуществима. А сейчас решились на эту авантюру чистой воды. Мы все продали. И теперь у нас только дом.[b]– Вы обсуждаете приглашение кого-либо из вас на новую роль?[/b]– Конечно. У Марины тонкая интуиция. Но бывает всякое. Однажды она мне сказала: «Толя, не надо тебе это. Ты и так уже измотан. Сделай паузу…» Я спорил: «Нет, ты знаешь, мне кажется, это «стрельнёт»… И получился интересный спектакль. У обоих бывают ошибки.[b]– А откуда тянется твоя актерская история? Ты же, кажется, не из театральной семьи?[/b]– Я считаю, что это абсолютная генетика. Мама у меня учительница, но очень артистичная натура. Она вела всевозможные кружки, организовывала литературные вечера, все время что-то придумывала – настоящая заводила.[b]– Ты не москвич?[/b]– Я родился на Украине. Родители в то время жили в Тольятти, но мама поехала в отпуск к своим родителям. И там неожиданно родила меня… Но я только летом приезжал к бабушке на каникулы. После окончания школы я поехал в Самару и поступил там в авиационное училище.[b]– И на кого ты учился?[/b]– На инженера-программиста электронных установок ([i]смеется[/i]).[b]– Вот это голова![/b]– Сейчас уже нет ([i]смеется[/i]). А в школе у меня самым любимым предметом была математика. Многое же зависит от учителя. И у нас учительница потрясающе преподавала математику, просто как поэзию. И привила эту любовь нам. Но сейчас мне кажется – все это было в какой-то прошлой жизни. Потому что сейчас я подхожу к компьютеру как элементарный пользователь. Такое впечатление, что у меня из головы стерли ненужные файлы. А раньше знал компьютер как свои пять пальцев.[b]– Так что же вдруг случилось?[/b]– Мне вдруг стало ясно, что если даже я буду этим заниматься всю жизнь, то выше определенной планки не прыгну. Ну буду инженером, в лучшем случае руководителем в заводском КБ или в НИИ. И что?.. Новые технологии я бы изобрести не смог.[b]– И как же ты нырнул в новую жизнь?[/b]– Я познакомился с ребятами-хиппарями, которые даже немного фарцевали дисками. Они привозили польские виниловые пластинки – «Дип Пёпл», «Христос – суперстар», Битлов, Элвиса. Это 88–89 год. Все это подпольно продавалось. В общем, такое было студенчество. Попойки на берегу Волги с музыкой…И меня вовлекло в мир музыки и гитары! А на втором курсе я пошел учиться играть на саксофоне – была у меня такая мечта. Научился что-то дуть ([i]смеется[/i]). И почувствовал вихри чего-то нового. Ребята участвовали в КВН, и я тоже попробовал себя в конкурсе «Студенческая весна». Режиссер КВН мне подсказал: «В городе есть народный театр, который возглавляет очень толковая женщина. Пойди к ней, может, тебе будет интересно». Мне там понравилось. Потом решил ехать в Москву, в театральное. И, как все, пошел по кругу. Чисто визуально меня очень пригрела «Щепка»: своим двориком, уютом. Так я оказался в «Щепке».[b]– А потом? О каком театре ты мечтал?[/b]– Больше всего я почему-то хотел работать в «Современнике».[b]– Но, возможно, сложись все так, не был бы ты сегодня в МХТ, не играл бы Шервинского в «Белой гвардии», не играл бы Лира…[/b]– Да, все, наверное, было неспроста. Для меня практически сразу же после института огромной подпорой стала Марина. У меня было три года абсолютного безвременья, я даже продавал пылесосы. Были депрессии. Все как и должно быть у безработного актера. Думал, что уже все. Но как-то потихонечку выплыл. Сначала Таганка. Вдруг возник режиссер, который когда-то приходил к нам на дипломный спектакль. Он хотел делать «Москву – Петушки». И ему нужны были парни, которые хорошо двигаются акробатически.[b]– А ты и акробатикой занимался?[/b]– Девять лет. Мастер спорта. Мама хотела, чтобы я был сильным, большим и крепким, все время отдавала в разные секции. Но акробатика мне больше всего нравилась…После Таганки на каком-то новогоднем капустнике в Доме актера, году в 98-м, мы с Маринкой сделали номер-танго на тему рекламы. А в это время Владимир Мирзоев набирал команду для своих шекспировских проектов «Двенадцатая ночь» и «Укрощение строптивой». И Володя меня взял. У этого режиссера странная, необычная стилистика. Потом меня взял Олег Меньшиков в свое «Товарищество». И пошло-поехало… С «Кухней» Меньшикова мотались по стране. Но что дальше?..В 2001 году группа молодых европейских режиссера набирала молодых русских актеров – они делали с ними эскизы к спектаклям по современной западной пьесе. Мы попали к очень интересному колумбийскому режиссеру. И это был прорыв во что-то следующее. На показ пришел Кирилл Серебренников. В это время он как раз собирался ставить «Полароидные снимки» и искал человека на роль Виктора. И на другой день он положил передо мной пьесу, на которой было написано: «С богом! Читай роль Виктора!»[b]– И ты не побоялся взяться за столь откровенную тему?[/b]– Абсолютно! То есть, когда я прочитал пьесу – немножко напрягся, подумал: не будет ли это таким Виктюком? Но на читке первое, что сказал Кирилл (и у меня сразу отлегло от сердца): «Значит так, вот эту тему мы не играем. Все поняли?» И все вздохнули: «Слава Богу!» Знакомство с Кириллом – счастливое время! Все только начинается, внутри тебя все бурлит, а еще рядом интереснейший человек…[b]– Вы с ним подружились?[/b]– Да. Он же очень открытый человек. И обожает актеров, с которыми работает. Если Кирилл получает от актера импульс – он его просто на руках носит. У нас никогда не было такого, чтобы мы отрепетировали и разъехались по домам. Нет, всегда шли куда-то ужинать, сидели, болтали: «А ты видел это? А это ты читал?..» Могли пойти в кино. У нас образовался свой круг (в нем и Марина), который и сейчас сохранился.Когда Кирилл предложил мне «Полароидные снимки», я уже репетировал «Обломова» в Центре Казанцева. У меня всегда так: ничего, ничего, а потом – раз! – и наваливается! Наш мирзоевский костяк каким-то образом плавно перетек в Центр, с ним стали сотрудничать Вика Толстоганова, Ира Гринева, Саша Усов, Володя Скворцов. А Миша Угаров с Володей Скворцовым собрались делать «Обломова». И Скворцов предложил на Штольца взять меня. Все это вышло в один сезон. После в Центре появились «Пленные духи», «А. – это другая», «Москва – открытый город». Но «Обломов» был уникальным спектаклем, прежде всего потому, что там бурлила молодая творческая энергия. А потом Ольга Семеновна Хенкина, помощница Табакова, увидела меня в «Полароидных снимках» и пригласила меня во МХАТ, в спектакль «Терроризм». Его посмотрел Табаков – и взял меня в театр. Думаю, там просто был пробел в этой возрастной категории. Так вот я и вышел на главную сцену страны.[b]– Страшно было?[/b]– Стра-а-а-шно! Репетировать было здорово, а вот выходить было жутко – груз ответственности давил на плечи. А работа была замечательная. Я счастлив, что познакомился с Сережей Женовачом, который сумел создать прекрасную атмосферу на репетициях «Белой гвардии» – надеюсь, это передалось спектаклю... Нет, счастливый я все-таки человек![b]СПРАВКА «ВМ»[i]Анатолий Александрович Белый. Окончил Высшее театральное училище им. Щепкина в 1995 г. (мастерская Н. Афонина). С 1998 г. – актер Театра им. Станиславского, где был занят в спектаклях режиссера Владимира Мирзоева «Укрощение строптивой» (Люченцио), «Двенадцатая ночь» (Себастьян), а также в спектакле «Мата Хари» Ольги Субботиной. В «Театральном товариществе 814» Олега Маньшикова играл в спектаклях «Горе от ума» (Загорецкий), «Кухня» (Повар холодного цеха). Сегодня занят в спектаклях «Облом-оff», «Трансфер» (Центр драматургии и режиссуры п/р А. Казанцева и М. Рощина), «Откровенные полароидные снимки» (Театр им. Пушкина). В антрепризе Петра Гладилина играет в спектакле «Кукушка» (Хор и Андрей Ильич). Снимался в фильмах: «Мама» (1998), «Москва» (2000), «Тихие омуты» (2000), «Обыкновенные дни» (2001), «Каменская-3» (2003). В 2003 г. принят в труппу Художественного театра. Играет Шервинского в «Белой гвардии» и Лира в последней премьере театра «Король Лир».[/b][/i]

НИКОЛАЙ КАРАЧЕНЦОВ: Я ВСЕГДА ХОТЕЛ ВЫГЛЯДЕТЬ СОЛИДНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ

[i]Договориться с Караченцовым о встрече, да еще незадолго до юбилея, который актер отмечает завтра, – непросто. Перед спектаклем, даже перед старым, Караченцов старается не отвлекаться. Поэтому мы встретились на съемках сериала «Счастье ты мое», где он играет вместе со своей партнершей по театру Александрой Захаровой. Снимали в одном из красивейших особняков, в старинной московской усадьбе. Во дворе к артисту подходили то охранники, то прохожие – просили автограф. И всегда в ответ: «Пожалуйста. Спасибо вам за слова», – и улыбка.[/i][b] – Николай Петрович, у вас просто сумасшедший ритм жизни: спектакли, съемки, гастроли, концерты и Школа степа, в которой вы преподаете… Нет ощущения загнанной лошади?[/b]– Нет, это норма. Мне даже врач-психолог сказал: «Вам отдыхать можно только десять суток. После этого вы полезете на стенку».[b]– Это у вас с молодости такой диагноз?[/b]– Да. Другое дело, что с опытом я научился выключаться.[b]– Как?[/b]– Я легко сплю в самолетах, поездах. Когда на съемках переставляют свет, двадцать минут меня нет.[b]– Как вы выбираете роли: что приоритетно?[/b]– Если это не «Ленком», то это, естественно, качество материала. То есть драматургия, интрига – завязка, кульминация, развязка. Еще важен масштаб характера, который нужно сыграть, неординарность, емкость личности. И чтобы я такого еще не играл – хочется же раскрыть в себе новые качества. Сегодня мне уже важно и кто режиссер. Если я совсем его не знаю – выспрашиваю, что он снимал. Важна компания. Это основные позиции.[b]– А разве лет двадцать назад вам было не важно имя режиссера и компания?[/b]– Мы развиваемся. Когда я начинал, мне было важно просто сниматься, набивать руку. Театр и кино – это разные качества, и нужно научиться чувствовать объектив, существовать в особом киношном режиме.[b]– А если режиссер слывет неприятным и непорядочным человеком, но талантлив, вы будете с ним работать?[/b]– Одного футболиста спросили: «Что лучше: когда тренер – друг, брат и душа компании, или когда деспот и тиран?» И тот ответил: «Только деспот и тиран, иначе мы все проиграем». Я же с этим человеком не за стол сажусь, а иду в работу. Тем более, мне как-то рассказывали об одном режиссере – он жуткий, с ним невозможно, а у меня почему-то удачно сложились с ним отношения и я с радостью вспоминаю нашу работу.[b]– Самые яркие съемки можете вспомнить?[/b]– Я так много наснимался, что боюсь кого-то обидеть. Есть режиссеры, которые просто стали моими друзьями. Это и Володя Бортко, и Саша Муратов, и Алла Ильинична Сурикова, и Светлана Дружинина, и Игорь Масленников. И Виталий Вячеславович Мельников, у которого я снимался в картине «Старший сын». Мы были еще молодыми, все только начинали и так сдружились, что до сих пор, встречая Мишу Боярского, Свету Крючкову или москвичку Наташу Егорову я чувствую, что мы одна семья, родные люди.[b]– Вы снимались там с Евгением Леоновым…[/b]– И как же нас опекал Евгений Павлович! Нянькался с нами, цацкался. Во время съемок мы спорили с ним на равных до хрипоты – я же все-таки Школу-студию МХАТ окончил, человек дотошный, мне все надо разложить по полочкам. Когда аргументы иссякали, он просто начинал показывать – и все! Мы с Мишкой падали от хохота: «Все, Евгений Павлович, убедил!» Но тем не менее никто не смел сказать ему после съемки: «Женька, пошли чаю попьем!» В этом, наверное, и есть истинная интеллигентность человека. С одной стороны, он абсолютно демократичен, с другой – у него есть чувство собственного достоинства. Этому надо учиться.Евгений Павлович далеко не был таким душкой, к которому можно было запросто подойти и фамильярно обратиться. А я столько раз видел, как на улице какие-нибудь пьяницы прилипали к нему – он же много таких ролей сыграл. В жизни же он был умнейший, интеллигентнейший, очень образованный, тонкий, ранимый человек. Я думаю, Сарафанов в «Старшем сыне» – одна из лучших его киноработ.[b]– Вам повезло в самом начале театральной биографии играть с Леоновым в «Тиле»…[/b]– И ни один спектакль у него не был похож на другой. Всегда все новое. А помогал Евгений Павлович до такой степени, что нас в буквальном смысле подкармливал. Бывало, на съемках в гостинице мы шли вместе в буфет, и смотрим – он за всех нас платит.[b]– Вот вы, например, приезжаете в город, где уже не первый раз. И что?[/b]– Есть города, где не устаешь смотреть новое. Тот же Питер. В этом отношении кино помогает: представляете – сниматься во дворце Юсупова, например? Есть такой актер Театра Моссовета Анатолий Адоскин – он меня как-то водил, показывал свой Питер. Другой человек показывал Петербург Достоевского, рассказывал, что такое Сенная площадь…В Киеве мне не лень сходить в Музей Булгакова. Правда, у меня еще много теннисных друзей, которые меня всегда ждут. Я приезжаю – а корт уже готов.[b]– Ваше отношение к Марку Анатольевичу Захарову как-то изменилось со времен вашей молодости?[/b]– Это непререкаемый авторитет. Лидер, определяющий лицо театра. Он же не только режиссер. Ведь художественный руководитель театра – это что-то особенное, нужно не просто хорошо ставить спектакли, но еще быть и папкой, и мамкой, утирать нос и слезы, а то и вовремя огреть плеткой.Вот как это: быть хозяйственником – и в то же время думать, кому какую роль дать, чтобы его раскрыть полнее? А главное, что Захаров собрал удивительно разнообразную труппу, наверное, одну из самых мощных актерских команд. Наш театр, извините за слово, так долго на плаву, что даже трудно себе представить. Он и сегодня самый эпатажный, самый модный. А для меня – и самый хороший. И все это Марк Захаров. Его трудно спрогнозировать. После спектакля «Юнона и Авось» появились «Три девушки в голубом». Было ощущение, что это ставил другой режиссер – другая эстетика, другой язык. И сегодня Захаров далеко не такой, как вчера. По-моему, он стал больше доверять актеру. И выражение Станиславского, что режиссер умирает в актере, к нему абсолютно подходит – он всегда добивается от актера очень тонкой психологической вязи. И как никто чувствует время.[b]– Но бывает же, что вы с ним в чем-то не согласны? С идеей какой-то сцены?[/b]– Когда-то давно мы репетировали спектакль «Жестокие игры». Марк Анатольевич тогда увлекался одним направлением – добиваясь правды от актера, мог бесконечно смотреть, как тот играет настолько правдиво, что нельзя оторваться. Не знаю, кто меня тянул за язык, но я ляпнул: «А мне, Марк Анатольевич, неинтересно на это смотреть, я пять минут посмотрел, а если они еще час это будут делать, я засну». Ну сказал и сказал. Идет репетиция. Другая сцена. Я за кулисами «заряжаюсь» на свой выход. И вдруг слышу, как по громкой связи Марк Анатольевич запрашивает: «Николай Петрович с нами?» – «Да, я здесь», – отвечаю. Выхожу на сцену, а он и говорит: «Я придумал, как вам ответить…» Вот это Захаров.[b]– Что вы делаете, когда чувствуете, что у вас в спектакле что-то идет не так?[/b]– Захаров нас все время учил, что театр заявляет планку, ниже которой мы не имеем права опускаться. И даже если что-то в спектакле не складывается, все должно быть отмечено захаровской маркой качества. Я для себя придумал: если у меня даже все совсем уж из рук вон, я любым способом обязан сделать так, чтобы зритель ушел с ощущением, что он был на лучшем спектакле Караченцова.[b]– Вы много лет дружите с Инной Михайловной Чуриковой. Это началось с «Тиля»?[/b]– Да, она тогда только пришла в театр. Это был 1974 год. Мы познакомились. С первой минуты работы мне было с ней очень легко и комфортно. У нас довольно быстро возникла симпатия друг к другу. Она почти сразу позвала к себе в гости. Она верный друг, очень близкий для меня человек. Когда она вступается за друга, по себе знаю – ведет себя просто как танк. Невзирая на лица. Естественно, у нас тоже случались ссоры и даже скандалы. Иногда из-за пустяка, на ровном месте, потому что она безумно эмоциональный человек. Но я перед ней просто преклоняюсь: она всегда найдет форму как извиниться, попросить прощения, когда ее охватывает паника, что мы можем потерять друг друга. Она способна первой кинуться ко мне, тупому, который ходит с обиженной мордой: «Коленька, ты на меня обиделся? Прости, что-то мы…» Это так трогательно. Я ценю это бесконечно.[b]– Вы Инну Михайловну очень хорошо знаете. Тем не менее она может вас и сейчас удивить?[/b]– Да, и не только как актриса (например, такой, как в спектакле «Все оплачено», я ее никогда не видел), а своими неожиданными поступками и талантами. Например, на мой день рождения она сочинила поэму в стихах. Причем так лихо, так классно! Я от нее такого не ожидал. Она любит и принимать подарки, и дарить. Вот едем на гастроли. Около вокзала стоит киоск, и я, разглядывая витрину, говорю: «Ой, какие часики!» – «Давай, я тебе куплю» – это ее реакция. «Я и сам могу». – «Нет, я хочу тебе подарить!». Она очень заботливая. Мы с ней немало вместе поездили и сейчас ездим: «Сорри» – спектакль мобильный, на двоих. Так вот, я много курю, и не просто курю, а «Приму». И когда мы едем с ней на гастроли, Инна периодически покупает для меня сигареты с фильтром: «Все равно же ты будешь курить, так кури приличные, а не эту гадость!» Я считаю, она просто чудо какое-то.[b]– Николай Петрович, бродят ли в голове какие-нибудь особенные юбилейные мысли?[/b]– Во-первых, я так устроен, что некогда об этом задумываться. И если бы пресса меня не прессовала, вспомнил бы, наверное, не раньше чем за день: ой, надо ребят позвать!.. Потом, знаете, профессия, наверное, во многом помогает. Татьяна Ивановна Пельтцер была самой молодой в нашем театре. И не потому, что бегала быстрее всех. А потому что не уставала удивляться. Детскость восприятия мира есть черта творческого человека. Она не уставала учиться профессии. Каждый раз волновалась, выходя на сцену... Но я вообще считаю, что чем значимее артист, тем он больше волнуется. Ему стыднее плохо сыграть. От него уже ждут…[b]– А если бы у вас появилась возможность вернуться в какой-то период, чтобы вы выбрали?[/b]– Пожалуй, ни в какой. Когда я был молодым, в 20, 25 и даже 30 я очень хотел выглядеть старше, солиднее. И не получалось. Я надевал маску и… опять срывался. Вот и сейчас иногда срываюсь.[b]– Но бесконечные переезды, когда уже не двадцать – не тяжело?[/b]– Когда-то еще давно у меня был тяжелый переезд. Я снимался в картине Юрия Николаевича Озерова «Солдаты свободы», это была одна из первых моих ролей в кино. И мне нужно было из Чехословакии попасть в Вильнюс, куда театр ехал на гастроли. Получилось две машины, поезд и два самолета. Если в цепочке что-то рвалось – я опаздывал на спектакль. И это был кошмар. В поезде я не мог заснуть. Пошел в тамбур курить, и мы разговорились с каким-то мужчиной. Я стал жаловаться на судьбу, но он ответил: «И не стыдно, молодой человек? Да это же самое интересное – путешествовать, открывать для себя новые места, встречаться с людьми. Вам профессия за так дает эту возможность. Так что не гневите Бога и радуйтесь жизни!» Что я и пытаюсь делать до сих пор. Я, конечно, стал сейчас немного спокойнее ко всему относиться, потому что очень уж много езжу. Но все равно: вокзал, запах колес, поезд сейчас вот-вот куда-то рванет… У меня внутри все замирает, и сердце начинает колотиться.

ВИТАЛИЙ ЕГОРОВ: В ПАРТНЕРШ НЕЛЬЗЯ НЕ ВЛЮБЛЯТЬСЯ

[i]Со звездой «Табакерки» мы знакомы еще со времен, когда из больших ролей у него были лишь Белый клоун в «Смертельном номере», Художник в «Старом квартале» и Неудачник-драматург из «Сублимации любви». В Виталии Егорове аристократичность и несовременность легко уживаются с простотой и абсолютным ощущением сегодняшнего дня во всем, начиная с внешнего вида. Его любят коллеги, гримеры, вахтеры. Называют Витасиком. Нет в нем актерского эгоизма и зацикленности на себе.[/i][b]– Только что в «Табакерке» прошла премьера «Воскресение. Супер» братьев Пресняковых в постановке Бутусова, где ты сыграл Нехлюдова. На мой взгляд, это твоя самая большая удача после Мышкина в «Идиоте».[/b]– Не знаю. Но соглашусь с тем, что после «Идиота» ничего равного у меня не было.[b]– До этого ты слышал что-нибудь о Юрии Бутусове? Ведь о нем ходят легенды…[/b]– Я видел и его «Макбетта» и «Ричарда III». Я понял, что он заставляет артистов работать на сто двадцать процентов. Он знает свое дело и вытаскивает все кишки из зрителей, которые на это ведутся. Естественно, все слышали, что он жесткий режиссер, деспот, монстр. В чем-то это оправдалось. Но, слава богу, у нас все «срослось»… В общем, он оказался вполне хорошим малым ([i]смеется[/i]).[b]– И что, у тебя с ним не было ни одного открытого конфликта?[/b]– Нет.[b]– Вы на «ты»?[/b]– Да, хотя какое-то время были на «вы». А однажды он сказал: «Можно я тебя не буду называть Виталием?» Я спросил: «А как»? Он говорит: «Ну, Виталий Михайлович – это неудобно. Мне хочется, чтобы у тебя было имя пожестче, потому что Виталий не очень подходит по типажу, нужно что-то вроде Артура». Я говорю: «Хорошо, тогда я тебя буду называть Володя». Не захотел. Но упорствовал, что меня он должен звать иначе. Я тоже не сдавался: «Тогда ты будешь Вольдемар или Сигизмунд…» В конце концов я остался Виталиком. Когда возникало напряжение, я к нему обращался «Юрий Николаевич», а он ко мне – «Виталий Михайлович». А потом мы уже стали звать друг друга Юрасик, Витасик, что означало, что все очень хорошо.[b]– Я помню, как во время репетиций «Идиота» ты, готовясь к роли, столько всего прочитал, посмотрел. А здесь?[/b]– Что-то смотрел, что-то перечитывал. Но, наверное, самое полезное – это были разговоры с Юрой, потому что у него голова просто безразмерная.[b]– Ты роман Толстого «Воскресение»-то перечитал по случаю?[/b]– Конечно. Хотя сначала принесли пьесу. На первых двух страницах я подумал: о-о-о! это как раз то, что я больше всего «люблю». То есть когда берут известное произведение и переделывают его на современный лад. Терпеть не могу! Пиши свою историю и изгаляйся над ней!.. Но эти два чудесных братца сделали действительно замечательную пьесу. Ничто не переиначили по сути. И когда я перешел на третью страницу – забыл обо всем, не выкурил даже ни одной сигареты, пока читал. Вдруг смотрю: последняя страница! И я тут же взялся за роман Толстого. Когда после репетиций я приходил домой тепленький, свеженький, сразу залезал в роман и сравнивал, как это: страница Толстого, страница Пресняковых и отдельная страница Бутусова. Я их будто бы спрессовывал и понимал, что вырастает что-то совсем другое… Толстого перечитал не один раз, а пять, не меньше.[b]– Ты много лет носил длинные волосы. А сейчас постригся. Это для «Воскресения»?[/b]– Да, Бутусов считал, что у князя должна быть короткая стрижка, причем небрежная, а на лице – какие-то заросли, чтобы он был не совсем приятным человеком. Шились очень красивые костюмы. А на мне были широкие репетиционные штаны, и вдруг Юра говорит: «Вот они мне нравятся!» И их оставили, чтобы и в этом была такая небрежность, а не выпячивание того, что он князь. Юра «князя» очень искоренял. А из меня «князь» иногда, естественно, вылезал. Мне казалось, что это хорошо. А Юра: «Нет, нет и нет!» В первом варианте мой Нехлюдов вообще должен был быть весь в краске, грязный, ужасный…[b]– А твоей жизни это добавило внешней небрежности?[/b]– Не-ет. Как мылся – так и моюсь. Стригусь, делаю маникюр, брею бороду и даже причесываюсь… И я очень люблю красиво одеться.[b]– А в доме главное – чистота и порядок…[/b]– Я понимаю, что это ужасно... Друзья говорят: «Ну, слушай, просто даже раздражает, что эта пупочка у тебя должна лежать вот здесь, а эта – здесь». А для меня во всем этом своя гармония. Даже беспорядок должен быть красивым.[b]– Тебе не случалось влюбляться в партнерш?[/b]– В партнерш нельзя не влюбляться ([i]смеется[/i]).[b]– И это все сценой заканчивается или нет?[/b]– Иногда заканчивается. Но и до романов случалось доводить.[b]– И это не мешало работе?[/b]– Может мешать. Когда заканчивается роман. С другой стороны, нужно быть суперартистом, супермастером, чтобы играть с партнершей, которую ненавидишь. Но мне до сих пор везло.[b]– Ты как-то сказал, что даже неразделенная любовь полезна.[/b]– Конечно. Если у человека есть дар любить – значит, он живой. И потом, мы же живем в России. А это оазис, ни с чем не сравнимый. И так, судя по литературе, было испокон веков. Страдания могут быть и в разделенной любви... Страдания, мне кажется, одна из ее составных. Я завидую людям, которые любят друг друга, счастливы, и у них все светло и прекрасно. Такое очень редко бывает. Но что касается русской любви... Странное понятие. Бьет – значит любит. Жалеет – тоже любит. Так и у Островского, у всех русских писателей.[b]– Ты называл себя романтичным человеком. Это ощущение не исчезло?[/b]– Нет. Порой и сейчас чувствую себя юным и беззащитным. Иногда становлюсь грустно-печально-несчастным, как Пьеро. Наверное, это хорошо.[b]– В театре у тебя все складывается. А как с кино?[/b]– Заканчиваю сниматься в третьей части сериала «МУР есть МУР». Летом еще сериалы были… В «Эшелоне» сыграл небольшую роль на родном украинском языке.[b]– Сейчас стало хорошим тоном для интеллигенции ругаться матом. Кажется, и ты не исключение?..[/b]– Да, я очень люблю веселые анекдоты, которые на этом строятся. И вообще-то это фольклорные вещи… В русском мате есть прелесть. Это же слова, которые что-то обозначают исторически.Взять, например, слово «б..дь». В древнем языке, как я знаю, оно означало болото. Когда вечером, в сумерках, поднимались газы, они начинали фосфорицировать, появлялись такие огоньки, которые называли блуждающими. И вот эти ночные вспышки назывались б..дями. Потому что они блуждают. Когда я узнал эту историю, понял, что это неспроста.Может быть, ругаться матом и грешно, но я и к этому отношусь нормально, тем более когда люди делают это смачно. Тот же Олег Павлович, когда ввинчивает какое-то словечко, из его уст это так звучит!..Конечно, есть и были люди, которые никогда не произносили никаких запретных слов. Известна история с Завадским, он же был таким скромным, аристократичным. И однажды поспорил с известным артистом. Тот открытым текстом послал Завадского матом. Режиссер стоял, стоял, а потом понял, что нужно что-то ответить, и сказал: «А вы… а вы… а вы – какашка!!!» – и ушел. Это был самый верх его хамства.[b]– А какие простые удовольствия, как говорит Уайльд, тебя сейчас радуют?[/b]– Устаю так, что времени нет на простые удовольствия. Вот сегодня с утра поспал – и такое удовольствие было в этом![b]– А если свободный день?[/b]– Буду сидеть дома.[b]– Цветоводство не забыто? У тебя же вся квартира была в цветах…[/b]– Нет, фиалки цветут. Все на месте, все выросло ([i]смеется[/i]).[b]– Ты по-прежнему ездишь на метро?[/b]– Да, да. Но собираюсь получить права и обзавестись машиной. Мне нравится «Фольксваген», «Ранглер-джип», но пока будет что-нибудь попроще.[b]– А как обстоят дела с поклонницами?[/b]– Есть верные люди. И после моих неудач они все равно предан. Когда они приходят на спектакль, дарят цветы, говорят какие-то слова, это очень приятно. Появляются и новые люди.[b]– На улице не узнают?[/b]– Это не моя история ([i]смеется[/i]). Хотя иногда узнают в неожиданных местах. Я зашел в банк, и вдруг мне говорят: «Ой, как приятно вас видеть, мы были на этом спектакле, на этом, и этом…» Прошлым летом отдыхал в Турции, и на танцплощадке подходит барышня и спрашивает: «Это же вы играли в «Бумбараше» и «Смертельном номере»?» «Да, я». «Ой, как приятно! А мы сначала думали, что это какой-то местный турок…» ([i]смеется[/i]).[b]– Ты очаровываешься людьми?[/b]– Ну, иначе жить неинтересно.[b]– Кто очаровывается, часто потом разочаровывается.[/b]– Случалось. Но я оправдываю это тем, что предельно близко подпустил к себе человека и сам очень доверился.[b]– Кризиса среднего возраста не ощущаешь? Сегодня о нем так модно говорить![/b]– Я еще до среднего возраста не дошел.[b]– Твое сердце сейчас не стопроцентно занято?[/b]– Не стопроцентно свободно. И процентов тридцать свободных есть ([i]смеется[/i]).[b]ДОСЬЕ «ВМ»[i]Егоров Виталий Михайлович, заслуженный артист РФ. Родился в деревне на Западной Украине. Окончил Днепропетровское театральное училище. Работал в Одесском драматическом театре, в Театре Советской армии. Окончил Школу-студию МХАТа, курс Олега Табакова. Работает в театре п/р О. Табакова. Играет в спектаклях «Табакерки»: «Смертельный номер» (Белый клоун), «Старый квартал» (Художник), «Сублимация любви» (Пьетро Дегани), «Идиот» (Князь Мышкин), «На всякого мудреца довольно простоты» (Городулин), «На дне» (Барон), «Песочный человек» (Натан), «Бег» (Голубков), «Аркадия» (Валентайн Каверли), «Воскресение. Супер» (Нехлюдов). В спектаклях МХАТа: «Антигона», «Скрипка и немножко нервно», «Сонечка», «Последняя жертва». Снимался в фильмах «Мамука», «Сыщики», «МУР есть МУР», «Эшелон», «Московская сага».[/b][/i]

ЛЕНКОМ ОТКРЫЛ СЕЗОН, НЕ ЗАКРЫВ ЕГО В ПИТЕРЕ

После радостных встреч актеров друг с другом на улице и в фойе объятия и поцелуи продолжились и в зале. Правда, некоторые присутствующие, можно сказать, и не расставались, снимаясь вместе в новых фильмах и сериалах. Так, Александра Захарова снимается в телефильме Леонида Эйдлина «Счастье ты мое» вместе с Николаем Карченцовым, где играет его дочь... А часть труппы Ленкома все еще находится в Санкт-Петербурге, завершая гастроли театра. Там Инна Чурикова, Олег Янковский и Александр Збруев играют спектакль «Все оплачено».Марк Анатольевич Захаров представил молодое поколение из выпускников московских театральных вузов, подвел итоги прошлого сезона и заговорил о новом: – После 27 октября, знаменательного дня в нашей жизни – 60-летия Николая Петровича Караченцова, которое будет долго и шумно праздноваться в театре, в городе, в стране и отмечаться всем прогрессивным человечеством, мы выходим на сцену и в первую декаду ноября выпустим спектакль под названием «Ва-банк». Это сцены из комедии Александра Николаевича Островского «Последняя жертва». От одноименного названия отказались по причине большого количества «Жертв» на московских сценах, дабы исключить путаницу у зрителей. Кроме этого, есть второй проект, связанный, на мой взгляд, с великим режиссером Милошем Форманом и постановкой «Пролетая над гнездом кукушки». Форман дал согласие возглавить постановочную группу. Можно ли надеяться на какие-то другие названия? Можно. Есть несколько соображений. Но я боюсь говорить.Когда-то я неосторожно сказал про «Оперный дом» и с тех пор меня замучили вопросами. Поэтому пока оставим это в тайне.А потом вспомнив о том, какими еще круглыми датами, кроме юбилея Николая Караченцова, ознаменован новый сезон, Марк Захаров перешел к разговору о симбиозе творческой и коммерческой сторон в жизни Ленкома: – Можно, конечно, делать вид, что ничего не изменилось – мы по-прежнему верны традициям русского репертуарного театра и по-прежнему вопрос качества, вопрос нашего культурного достоинства, важнее коммерческого успеха. И, тем не менее такие проблемы как продюсерская работа, коммерческое обоснование проекта, актерский гонорар, ценообразование, – все эти проблемы стучатся в двери. И уже осваиваются методом проб и ошибок, а может быть, и успешно, что показала последняя премьера – спектакль «Все оплачено», сделанный интернациональной группой по новой схеме: американская продюсерская группа, прибалтийские художники, эстонский режиссер и известные артисты московского Ленкома. Мы будем об этом размышлять и что-то делать в этом направлении. Но, повторяю, самая главная наша цель – это сохранить все святые ценности русского репертуарного театра, театра-дома, где рождаются новые театральные идеи и где формируются творческие индивидуальности, которые потом могут выходить в кинематограф, на телевидение, другие творческие пространства, но это наш, как теперь говорят, ленкомовский брэнд.

ОЛЕГ ТАБАКОВ: ПОРА БЫ УЖ РОДИТЬСЯ АНТОНУ ПАВЛОВИЧУ!

[i]Об открытии сезона и сборе труппы в МХТ мы уже писали (см. «Вечерку» за 3 сентября). А в понедельник Олег Павлович Табаков проводил сбор другой возглавляемой им знаменитой труппы – своего Театра-студии, именуемого в народе просто «Табакеркой». Имея в своем распоряжении запись выступления и ответы Олега Табакова на вопросы журналистов, в том числе и нашей газеты, мы сочли, что они будут небезынтересны всем, кто любит театр [/i][b]«В свой юбилей я сыграю семь спектаклей в семь дней»[/b] [b]– Олег Павлович, кто вас в последнее время радует? [/b]– Много кто. Порадовался в конце сезона Семчеву. Радовался Наташе Рогожкиной, Мише Пореченкову. Очень важно, когда актер поворачивается к зрителю своими неизведанными сторонами: «О-о, не думали, что она или он могут так!» Это выше моего собственного успеха. Жена радует. Сыновья: и старший, и младший. Младший сейчас работает в школе учеником. Старший – по-прежнему олигархом ресторанного бизнеса. Время от времени, накопив денег, иду к нему есть. Вот и Тадаши Сузуки (знаменитый японский режиссер, он будет ставить в МХТ «Короля Лира». – Ред.) поведу туда со всеми его ассистентами.[b]– Младший Павлик не снимается в кино?[/b] – Нет, он порядочный человек пока. Учится в третьем классе, осваивает культуру предыдущих поколений. Много читает. И не только «Пес алый» и «Том Сойер и Гекльберри Финн». Наиболее читающая страна в мире какая? Россия. Вот он один из этой страны.[b]– Почему на постановку «Короля Лира» вы пригласили азиатского режиссера? [/b]– Мне вообще больше нравится смотреть на Восток. Я не то, что бы русофил-хомяковец, но мне все-таки гораздо важнее, что думают обо мне в Саратове, Самаре, Саранске, Екатеринбурге, Нижнем Новгороде, нежели в Эдинбурге и в других «бургах». Я так устроен.[b]– А вы не собираетесь ехать в Японию с ответным визитом, со спектаклями МХТ?[/b] – Нет, у меня совсем другая логика событий. Если уж ехать, нужно представлять репертуарную тенденцию театра, а это в моем понимании обязательно связано с межгосударственным соглашением. Хотя совсем недавно мне пришлось быть в Японии со спектаклем подвального театра (Театр- студия п/р О. Табакова, или «Табакерка». – Ред.) «На дне». И должен вам сказать, что и там, в далекой Японии, когда выходишь на сцену, тебя встречают аплодисментами, что, конечно, свидетельствует о большом количестве подсадных, но и не только об этом.[b]– А у Сузуки существует свой метод? [/b]– Мне это интересно априори.Как возможность поставить под сомнение собственное совершенство. В Московском Художественном театре это делалось неоднократно. Звали Гордона Крэга и других – казалось бы, они опровергали эстетику театра. Однако дело от этого никак не хуже идет, а иногда даже лучше.[b]– Какая премьера будет первой?[/b] – Наверное, Салтыков-Щедрин. А потом уже «Лес». У нас выйдет и «Синяя птица», что я считаю очень важным событием. Все будет новым. Это совершенно никакого отношения к прошлому спектаклю иметь не будет. Отчасти это моя идея, потому что я так или иначе бродил вокруг этого, брался за «КонькаГорбунка», «Пиноккио». Но он не для детей делается. Это прекрасная и, я бы сказал, трагическая история.[b]– В каких спектаклях выйдете на сцену вы? [/b]– Наверное, в «Школе злословия». Естественно, в «Тартюфе». В спектакле о войне к юбилею. И на халтуру пойду в кино.[b]– А спектакль о женах Моцарта и Сальери кто ставить будет?[/b] – Питерский режиссер Виктор Крамер. Играть, наверное, будут Дуся Германова и Ольга Барнет или Людмила Максакова.[b]– Почему все-таки из названия театра исчезло слово «академический»?[/b] – Мне кажется, оно не нужно. А бренд остается. Бренд – это ведь не сочетание букв, а сочетание таланта. Это такой социалистический атавизм, когда надо было награждать, выделять, отделять. Ну причем тут академия? Театр – какая же это академия?! Театр – это живое. А академия это что-то прямо противоположное, угрюмство сразу наличествует. И в этом шаге нет никакого вызова, эпатажа. Сочетание МХТ хорошее, первоисточник, да и отцы-основатели так это задумывали. А уж на что мы будем претендовать… Что заслужим – то и будем иметь.[b]– Вы уже думали, как через год отметите свой юбилей?[/b] – Страна будет отмечать этот праздник (смеется). И я тоже, конечно, буду колебаться с генеральной линией партии… В юбилей сыграю семь спектаклей в семь дней. А потом еще один вечер будет – если ребята придумают что-нибудь смешное, совсем опровергающее, то еще сыграю. Отыграю семь спектаклей в Саратове, где я родился, и два – в Саранске, потому что я на одну четверть мордвин – хочется все-таки воздать.[b]– Основные задачи на этот сезон?[/b] – Формирование труппы, которое продолжится и в 2006 году. А вот после 2006 года – может, это кому-то и не понравится – надо будет думать, кому передать… Надеюсь, за это время мы кое-что успеем. В техническом перевооружении мы определенного уровня достигли и еще достигнем.…А вообще самое удивительное, что я узнал в своем возрасте, хотя знал и раньше, – это логика действия Владимира Ивановича Немировича-Данченко: «На нас жизнь не кончается». Когда я думаю о своих учениках, я твердо понимаю, что русская театральная школа будет существовать дальше. Надеюсь открыть школу для одаренных российских детей. Она, наверное, и будет реализацией этой мечты Немировича: школа – студия – театр. По сути дела, это усилия, которые направлены на более тщательный отбор. И чем раньше, тем лучше. Актерский труд из тех занятий, когда ранняя профориентация дает человеку большой ресурс. Женька Миронов в 19 лет начал играть главные роли. Оно не прошло бесследно. И для Сережи Безрукова тоже.[b]– На ваш взгляд, все вопросы с труппой решены? Вы довольны ею? Ведь, кажется, труппа уже очень хороша…[/b] – Четыре года назад вообще беда была. И не вполне еще все беды разрешимы. На это нужно время. Но ведь и неожиданные вещи бывают. Кто из критиков думал, что Семчев так сыграет в «Белой гвардии»? А это ведь моя идея! Это знание. А знание не требует времени. И еще нужны роли на вырост. И когда это удается – это самое главное. Я просто помню, как в лучшие годы «Современника» у Олега Ефремова это свойство было. Почему он угадал, что Женька Евстигнеев должен играть Усова в «Традиционном сборе»? Нужно потолок отодвинуть, чтобы рост продолжался.[b]– Не сольются ли в конечном итоге МХТ и «Табакерка»? [/b]– Нет, это две независимые организации. Для театра на улице Чаплыгина строится здание.Олег Николаевич Ефремов первый раз предложил объединиться еще лет десять назад… Я пришел во двор на Чаплыгина и сказал артистам: «Мы спасем театр, сольемся», а они выслушали и… стали тараканов на полу искать. И долго, долго молчали. Я понял – нет, не прошло. Они сейчас в хорошей форме, о чем говорят и последние спектакли «Когда она умирала», «Солдатики». Они движутся.[b]– А что вы скажете о тех молодых режиссерах, которые у вас ставят? [/b]– Там ансамбль один – талант. Нет ни одного из этой команды, из пяти имен, к которому это слово было бы неприменимо. Я очень надеюсь, что зрителям и критике понравится бутусовский спектакль «Воскресение. Супер». Правда, это спектакль «Табакерки». Но идти он будет здесь.Ох, какой серьезный! А режиссерам со мной делить нечего. Они это понимают. В моем решении не заниматься здесь режиссурой есть очень большой хитроумный ресурс. Я никак не заинтересован в том, что бы хоть малую часть их достижений приписать себе. Разве что выбираю репертуар. А всё остальное делают они. И они, как зверьки, понимают меру доброжелательности. Ну, с чего бы Чернякову, который нарасхват, делать два спектакля в этом театре? Я как пример привожу.[b]«Старайтесь радоваться чужим успехам!» [/b]В театр-студию на улице Чаплыгина Олег Павлович пришел совсем в ином настроении. Предложил отдать дань памяти погибшим в Беслане.Говорил очень пронзительно и жестко. На сборе труппы «Табакерки» присутствовали практически все, не исключая звезд: и Сергей Безруков, и Андрей Смоляков, и Марина Зудина, и Виталий Егоров, Наталья Дмитриевна Журавлева, Евдокия Германова с сыном… Театр открывает свой 19-й сезон.– Я должен сказать, что стабильность – это самое серьезное испытание – и для человека, и для театра. И нам с вами не надо обманываться. Постоянный спрос на 110 мест ни о чем не говорит. Совсем уж дураком надо быть, чтобы не заполнить этот зал.Нужна требовательность к себе, пересмотр себя: «Где же мы уже подобрались к канонизации собственных штампов?» На мой взгляд, это сегодня, может быть, самая серьезная проблема.Все-таки человек как был, так и есть носитель главной художественной и нравственной тайны.А вообще жизнь – самый главный подарок, который природа дает человеку. В мои 69 лет я не исчерпал своего интереса к жизни. Если это есть, обостряется восприятие простых вещей.Своим чередом идут у нас звания и награды (золотыми и серебряными значками были награждены все, кто работает более 10 лет. – Ред.). Наверное, все-таки стоит порадоваться, что у нас в подвале появились народные артисты, не так одиноко мне будет – уже коллектив народных артистов! Это и Женя Миронов, и Миша Хомяков, и Андрей Смоляков. Пользуясь своими связями, о которых неоднократно предупреждали представители службы пера, я продолжаю поспешествовать награждению себя самого и своих товарищей.[b]– Вы много говорите о современной литературе. Что в этом направлениипредполагаете сделать в «подвале»?[/b] – Я веду долгосрочные разговоры с драматургом Юрием Арабовым (сценарист фильмов Александра Сокурова. – Ред.). Мне кажется, что этот человек может рассказать о чем-то еще для нас незнаемом. А в моем понимании современная литература и настоящая современная драматургия – это всегда езда в незнаемое. И здесь очень важно, кому мы доверяем, чьему уровню размышлений. И найти таких людей очень сложно. Но, тем не менее, надежды есть, как мне кажется. И я верю, что вслед за Таней Толстой и другими литераторами среднего и старше среднего возраста вот-вот прорвется кто-то молодой. Я очень опечалился, что из молодой талантливой литературный агент или менеджер. И это вместо погружения в себя и вглубь человека! Ну что делать? В пути бывают потери.[b]– В последние годы звезды «Табакерки» Машков, Миронов, Безруков больше связаны не со своим родным театром, а с другими проектами…[/b] – Во-первых, я никогда ничего не требую взамен своей любви к своим ученикам. Это моя тактика. В этом моя удача, что я еще способен любить. Если же говорить про Машкова, то мне кажется, что у него ностальгия по театру прогрессирует. И думаю, вполне реально, что будет поставлено «Собачье сердце» в МХТ. Наверное, это будет сборная компания. Не удивлюсь, если главные роли в этом спектакле будут играть люди отсюда – это я про себя… Но, если серьезно, конечно же, не только про себя. А вообще я считаю, что старшие ребята должны уже брать на себя ответственность за это пространство, за те 25 лет, которые они здесь живут. Они, старшие, должны плечи подставлять и уже уметь делить ответственность. Не потому, что я уже не могу, нет, я думаю, что еще лет пять прокочегарю. Но начать нужно.[b]– Какова судьба спектакля «Изображая жертву»? [/b]– Нормальная судьба. В ближайшие дни состоится премьера. Поверьте, если бы не было боли в этом тексте, не было отчаяния от нашего пофигизма, то не стал бы, конечно, править. Другое дело, может быть, недостаточна эта боль. Наверное, если бы в моем распоряжении были артисты Евгений Евстигнеев и Олег Борисов, это могло бы быть более доказательно. Но я доволен серьезностью этой работы, хотя не все еще слаженно. Они на верном пути.Кирилл Серебренников обладает способностью достучаться.[b]– Чем вызвано решение поставить сейчас пьесу «Воскресение. Супер»? [/b]– Выбор принципиален. Это, по сути дела, в каком– то смысле инспирированная нами работа братьев Пресняковых. Потому что серьезнее проблемы, нежели обновление души человеческой, я не знаю. Так что жду с нетерпением спектакля.[b]– «Воскресение» – самый чернушный, самый страшный в нравственном изображении русской жизни текст Толстого. Это в какой-то степени показалось вам созвучным сегодня? [/b]– Не в какой-то, а в достаточной. Думаю, что пришло время все-таки осмыслить бытие наше после 90-го года. Я очень рассчитывал, что кто-то из философов доберется сюда. Хотелось, чтобы сюда добрался Сергей Аверинцев. Но жизнь есть жизнь. Мы потеряли за эти годы очень много светлых умов, людей, у которых было право не только размышлять, но и детерминировать, и диагноз ставить.Но если их нет, значит, надо своими слабыми силами пытаться всматриваться в зеркало и не пенять ни на кого, коли рожа крива. Кстати, в этом смысле для меня очень принципиальный шаг, что в МХТ будет ставиться «Живи и помни» Распутина. Очень забавна его реакция на это – тревожная и даже несколько женская: «А вот у вас там, знаете, странное все такое...» Ну я ему сказал: «Так вот приезжайте, поглядите». Я видел Нину Чусову, когда она сама играла Настену. Это было очень хорошо. Мне очень нравится этот текст. Очень! Он только по времени рассказывает о «тогда», а по душе, на мой взгляд, – о «сейчас». Я собираюсь использовать народившихся драматургов как движущую силу. Даю директиву: «Пора бы уж родиться Антону Павловичу и Алексею Максимовичу». Пора родиться людям, которые наши нравственные уродства предъявили бы нам в художественной форме. Потому что все-таки под конец жизни своей примириться с ними не могу. Не могу!

Ее всегда звали «старуха»

[b]В это действительно невозможно поверить. Число «100» кажется совершенно отдельным от Пельтцер, которая воспринимается абсолютно нашей современницей. Она очень долго играла на сцене, и ее всегда и все помнят со времен своего детства – и те, кому 60 лет, и те, кому 30.[/b]А ведь, что удивительно, она довольно поздно начала сниматься и в общем-то никогда не играла молодых, даже в «Сказании о Земле сибирской». Она всегда была бабушкой, но бабушкой молодой, энергичной, полной задора. Ее тетя Тони из спектакля Театра сатиры «Проснись и пой» в ответ на восхищенное: «Тетя Тони, вам не дашь больше 60» с гордостью и легким возмущением произносила: «И не давай. Я и в 70 молодая, а 60 меня старят».Фраза стала крылатой и для многих женщин просто девизом их отношения к жизни. И, пожалуй, очень характерна для самой Татьяны Ивановны Пельтцер.Она много лет отдала Театру сатиры. Играла главные роли, и даже неглавные помнятся очень хорошо, как, например, ее Марселина в легендарном «Безумном дне, или Женитьбе Фигаро», где она партнерствовала со своими любимыми молодыми друзьями: Андреем Мироновым, Александром Ширвиндтом...И вдруг резкий перелом в судьбе – Пельтцер в весьма почтенном возрасте уходит в «Ленком», тогда еще Театр им. Ленинского комсомола, который стал смелым и самым популярным среди молодежи театром. Ушла к Марку Захарову, который вместе с Ширвиндтом ставил «Проснись и пой», да и вообще был в «Сатире» своим и очень уважаемым человеком. В «Ленкоме» Татьяна Ивановна быстро стала своей, выходила на сцену практически до последнего дня своей жизни. И была счастлива как актриса не меньше, чем в годы работы в «Сатире».[i][b]Александр ШИРВИНДТ[/i], актер и художественный руководитель Театра сатиры:[/b]– У нас в театре у нее была кличка Старуха, хотя она всегда была самая молодая. Когда я с ней только познакомился и мы начали дружить, ей еще не было шестидесяти. Но кличка была Старуха, потому что она всегда была такая Баба-яга, доведенная до обаятельного, темпераментного и приятного абсурда. Иначе как старухой ее не называли. Даже когда в театре собирался худсовет и обсуждались планы на будущее, Плучек всегда говорил: «В этом году мы делаем классику (допустим, «Ревизор»), потом обязательно – какой-то музыкальный спектакль, Кремер будет что-то думать, потом то, что делает Шура (то есть какой-то спектакль должен был делать я), и надо искать пьесу для Старухи».Искать пьесу для Старухи – была важная проблема в репертуаре театра. Значимость Старухи была такова, что обязательно раз в год она должна была вылезать с какой-то новой пьесой. Вот такой была ее позитура в театре, то есть таким было отношение к ней. Поэтому пьесы для Старухи у нас всегда были бенефисными. А что касается личностного…Она действительно всегда была палочкой-выручалочкой. Например, денег ни у кого не было, а у нее что-то еще оставалось, она все-таки была значительной персоной. И я, например, помню, как мы с Захаровым сделали спектакль «Проснись и пой» с бенефисной ролью для нее. Весна, премьера, солнце…И вот мы с ним выходим из театра: «Надо как-то отметить это дело. Надо что-то резкое сделать, рвануть куда-нибудь. Поедем в Ленинград (а там как раз Андрюша снимался), пуганем Дрюсика (у него кличка была – Дрюсик). Неожиданно приедем: «Здорово!» И сразу вопрос: а деньги? Пойдем к Старухе. Едем на «Аэропорт».Заходим: «Тань, мы вот собрались…» А она: «И я с вами». И вот она с сумкой наперевес на сиськах, а сзади мы, как утята, едем в Питер к Андрюше. Он всегда останавливался только в «Астории». И вот этот его номер в «Астории» был под чердаком, такой страшный закуток, как у Хлестакова. Но все равно… в «Астории». В эту «Асторию» под чердаком мы, человек десять, и ворвались. Спать залегли на полу. А потом началась у нас страшная гульба с выездом на Петропавловскую крепость. И везде впереди с сумкой наперевес шла Старуха. Вот такая была дама…Правда, она могла моментально и профукать деньги. К тому же она картежница была. Они собирались – покойная Токарская, Ольга Аросева и она – и резались в преферанс просто бесконечно.Она дружила и со своими ровесниками, с нами вроде бы снисходительно отвякивалась, но все равно она больше тянулась к среднему поколению или даже тогдашней молодежи, то есть к нам.Ее уход из нашего театра был довольно болезненным. Но она поссорилась с Плучеком. А Марк ее звал к себе давно. И он всегда курировал ее по-настоящему. А она была в него влюблена по-настоящему. И он ее действительно не оставлял до последнего момента – всегда выводил на сцену и т. д.И даже последние спектакли, когда она уже мало что соображала, Сашка Абдулов говорил за нее текст в «Поминальной молитве», но она стояла на сцене. При этом до последних лет у нее была очень хорошая память, она никогда не забывала текст. Это навалилось внезапно. Она любила импровизацию, но это всегда была подготовленная импровизация. Такого, чтобы ее вдруг понесло, не было, только внутри сделанного рисунка…Так что Марк продлил ей сценическую жизнь. Поэтому, конечно, когда она ушла от нас, это была большая потеря – еще бы, такая краска![i][b]Сергей СТЕПАНЧЕНКО[/i], актер «Ленкома»:[/b]– Я помню, когда еще был жив отец, они с матерью приехали впервые в Москву. И пришли в театр на «Поминальную молитву». У нас тогда был старый буфет. И вот в антракте (а мы с Татьяной Ивановной освобождались раньше всех и приходили в буфет, сидели, чаек попивали, о том, о сем разговаривали) входят мать и отец. И Татьяна Ивановна говорит: «Мы с ва-а-шим дружим». И у матери слезы. А Татьяна Ивановна говорит: «Мама у тебя хорошая». Я был очень благодарен Татьяне Ивановне за то, что она так приподняла мой внутрисемейный рейтинг, поскольку родители все равно считали, что я избрал нежизнеспособную профессию. А вот здесь, когда я вдруг оперся на такие величайшие имена, какой была Татьяна Ивановна Пельтцер, царство ей небесное, они меня немножко зауважали: «Ну, раз уж ты с Пельтцер рядом, и она тебя знает… тогда ладно, занимайся».Татьяна Ивановна всегда очень замечательно выглядела с этой своей дымящейся сигареткой «Мальборо» в руках. И выпить коньячку могла до последних дней. То есть она от жизни далеко не уходила никуда. Я не знаю в театре ни одного человека, который бы относился к ней с какимто иным качеством, чем любовь.Она, конечно, была человеком уникальным. Татьяна Ивановна могла и ругнуться. И она постоянно что-то бурчала с костюмерами, гримерами, такими же пожилыми, как и она. При этом очень нежно любила их.Первое потрясение было, когда я увидел ее в спектакле «Три девушки в голубом». Может быть, это было отрепетировано, но у меня было полное ощущение, что она все импровизирует прямо на ходу. Мы играли с ней в «Тиле». И она всегда со своей тетрадочкой подучивала текст, я слышал, как она сама себе выговоры какие-то делает.Конечно же, самым близким ее другом в театре был Александр Абдулов. Александр Гаврилович – человек деликатный. И когда уже у Татьяны Ивановны не все хорошо было со здоровьем, он опекал ее. У нее к концу жизни осталась одна роль – мама Менахема в «Поминальной молитве». И если Саши не было рядом, она беспомощно оглядывалась по сторонам. Как только Саша появлялся, она хватала его за локоток, успокаивалась. Были моменты в спектакле, действовавшие до слез, когда оставались на сцене Татьяна Ивановна и Евгений Павлович Леонов, эти два немолодых человека. В зале просто рев стоял. Они были небожителями…

Эксклюзивы

Почему страны не поддержали США в голосовании против членства Палестины в ООН

И давление тоже: иммунолог Логина назвала нетипичные симптомы аллергии

«Маятник качнется»: чем закончатся ответные атаки Ирана и Израиля

«Между миром живых и мертвых»: почему псевдоним SHAMAN изменил судьбу Дронова

Просто исчезнет: кто на самом деле хочет ликвидировать Зеленского и кем его заменят

Почему страны не поддержали США в голосовании против членства Палестины в ООН

И давление тоже: иммунолог Логина назвала нетипичные симптомы аллергии

«Маятник качнется»: чем закончатся ответные атаки Ирана и Израиля

«Между миром живых и мертвых»: почему псевдоним SHAMAN изменил судьбу Дронова

Просто исчезнет: кто на самом деле хочет ликвидировать Зеленского и кем его заменят

Вечерка ТВ

Интересное в городе от 19 апреля

Круглый стол «Миграционная политика»

Еще не вечер. Какой быть экономике нашего будущего?

Приметы и советы

Народный календарь. Как укрепить здоровье на Вадима Ключника, 22 апреля

Народный календарь. Зачем умываться ключевой водой 21 апреля

Народный календарь. Как уберечь себя от русалок 20 апреля

Народный календарь. Как не навлечь проблемы в любви 19 апреля

Народный календарь. Как сохранить тепло и любовь в доме 18 апреля

Народный календарь. Как укрепить здоровье на Вадима Ключника, 22 апреля

Народный календарь. Зачем умываться ключевой водой 21 апреля

Народный календарь. Как уберечь себя от русалок 20 апреля

Народный календарь. Как не навлечь проблемы в любви 19 апреля

Народный календарь. Как сохранить тепло и любовь в доме 18 апреля

Проще, чем кажется

Как пережить сезон аллергий

Как выбрать качественный шашлык и сэкономить

Как подготовить дачу к летнему сезону

Какие грибы можно найти в Подмосковье в апреле

Как записать ребенка в первый класс в Москве

Как пережить сезон аллергий

Как выбрать качественный шашлык и сэкономить

Как подготовить дачу к летнему сезону

Какие грибы можно найти в Подмосковье в апреле

Как записать ребенка в первый класс в Москве

Автор

Установите vm.ru

Установите vm.ru