Нормальная шикарная

[i][b]Людмила Марковна – актриса из любимейших. Мегазвезда нашего кино, она много играет и на сцене. В дни ее юбилея мы попросили рассказать о ней театрального режиссера Андрея Житинкина. Он поставил с ней спектакли «Поле битвы после победы принадлежит мародерам», «Бюро счастья» и совсем недавно – «Случайное счастье милиционера Пешкина».[/b][/i][b]Все помнят зеркала[/b]До нашей первой совместной работы в Театре сатиры мы с Люсей (тогда для меня Людмилой Марковной) просто раскланивались на каких-нибудь вечерах. А с Театром сатиры у нее поначалу были связаны не самые приятные воспоминания. Когда-то она пришла туда показываться со своим аккордеоном. В зале восседал худсовет – маститые актеры и актрисы во главе с Плучеком. Все молчали, боясь уронить авторитет. Гурченко пела, танцевала, играла сценки из водевилей (она же уже была знаменита). Гробовым молчанием ее прокатили так, что на середине танцевального номера она остановилась: «Ну, я понимаю, что все это бессмысленно», – и тихо ушла. Ее друзья Андрей Миронов и Александр Ширвиндт сделать ничего не смогли.И когда мы начали репетировать с ней «Поле битвы после победы принадлежит мародерам» в том же зале, со стены вдруг упало большое зеркало и разбилось на кусочки. «Все, – подумал я, – удачи не будет. Какой страшный знак для режиссера!» А Люся произнесла тихо-тихо: «Меня вспомнил и этот зал, и это зеркало. Глядясь в него, я тогда вся дрожала перед выходом на сцену… Нет, плохая примета для меня должна сработать наоборот!» Так и случилось. Спектакль шел на аншлагах больше десяти лет.[b]Кругом первая[/b]Сейчас мы с Люсей съели уже не один пуд соли. Иногда это позволяет нам совершенно спокойно общаться на равных. Еще в начале работы над первым спектаклем меня потрясла ее фраза. Она после «ты» вдруг перешла на «вы» и сказала: – Андрюша, вы не представляете, как я боюсь. Вы должны мне как можно больше всего показывать.– Люся, что значит показывать? Вы же звезда!– Звезда-то я звезда, но у меня опыт – только кинематографический.И действительно, имея колоссальный опыт работы в кино, она, например, абсолютно не понимала, что здесь нет никакой камеры. Например, когда Александр Анатольевич Ширвиндт во время монолога смещался куда-то в центр сцены, она как очень правдивая актриса, чтобы ответить ему глаза в глаза, могла повернуться спиной к зрителю. Я говорил ей: «Люся, есть же условная манера. Посылайте реплику через спину». Она это моментально ухватила. Она все гениально схватывает.Или вот: она привыкла, что камера включается, раздается сигнал «Мотор!» – и... ее героиня выдает все сразу. В ситуации же театральной приходится без конца повторять одно и то же, и Люсе это, конечно, надоедает.Более того, в какой-то момент она у меня уже заскучала. Она же раньше всех выучивает текст. Она же готовится, как к съемке. Дома уже все прорепетировала, выучила, на репетиции все выдала, причем очень эмоционально, со слезой… И вдруг после всего этого Ширвиндт говорит: «А если вот так попробовать, и еще вот так?» Она просто не понимала: «Сколько раз можно играть!!!» Для нее может быть два дубля, три, но когда одно и то же повторяется из репетиции в репетицию…[b]Характерец[/b]Мне работать с ней очень легко. Кстати, и Люся позже говорила, что она ни с одним театральным режиссером не могла сделать больше одной работы. Другие режиссеры от нее воют, потому что если ей скучно, она на репетиции может совершенно откровенно зевать или сказать, что все это полная хрень и так далее. А мне это нравится.Но без конфликтов не обходилось, конечно. Особенно это касалось разницы темпераментов Люси и Ширвиндта. Например, в «Поле битвы» у нас есть моменты, когда Александр Анатольевич, вальяжно развалившись на наших холмах, то есть на надувной резине, напоминающей прекрасное кресло, вынужден был вскакивать, ужаленный Люсиными уколами. Я придумал им странную, откровенную мизансцену, такой секс в одежде. Они должны были перекатываться по сцене, как хищники, – и не поймешь, то ли любовью занимаются, то ли это поединок на выживание.Для меня это был образ хищных взаимоотношений нашей партийной верхушки. После страстного поцелуя они должны были в объятиях друг друга укатиться за сцену – иначе не закрылся бы занавес.Им все это очень понравилось. Но Ширвиндт с его комплекцией мог просто раздавить Люсю! И она рассказывала, что перед каждым спектаклем Ширвиндт садится на диету, есть какие-то яблочки вместо отбивных… Правда, говорила она, это ему не помогает, и худеет он только психологически, в своей голове.[b]Только без интриг![/b]Я всегда вижу, какое у нее настроение перед спектаклем. Если плохое или она неважно себя чувствует, то она старается проскочить, как мышка. Чтобы ее никто не задел. И чтобы она никого не задела. Она вообще до спектакля экономит силы. Это, кстати, очень хорошее качество для актрисы. «Отпускает» ее уже в антракте, когда она понимает, что все нормально и спектакль «покатился». А после окончания может и пошутить.Не дай бог какая-то накладка. Люся этого не спустит никогда! Она сразу идет к помрежу и моментально, без всяких закулисных интриг говорит все откровенно, в лоб. Но только во благо работы. И никогда – во имя личных капризов. Интриги ненавидит – наверное, именно поэтому и не идет в штат никакого театра.Что касается неважного настроения Люси перед репетицией, то здесь у меня есть маленькая режиссерская хитрость. Я говорю ей: «Людмила Марковна, вы знаете, я сегодня тоже что-то не очень себя чувствую. Давайте мы поработаем вполноги, просто реплики побросаем». Но сказать Гурченко «вполноги» – значит завести ее.[b]Борьба за жизнь[/b]Мы много раз вместе ездили на гастроли. И по России, и в Прибалтику, и в Израиль. Кстати, я был на тех трагических гастролях в Риге, когда несколько лет назад она чуть не оставила нас. Игрался мой спектакль «Поле битвы». И все произошло в том же театре, где умер Андрюша Миронов. Какая страшная история, если говорить о мистике и о совпадениях! Так вот, в антракте к Люсе приходят и Лайма Вайкуле, и Раймонд Паулс.Она этого даже не помнит, потому что у нее была высоченная температура. Но она смогла доиграть спектакль до конца. А потом уже счет в борьбе за ее жизнь шел просто на минуты. И прямо с мигалкой на машине ее увезли в самолет. И в Москве тоже встречали с мигалкой, и сразу на каталку – и на операционный стол… Я считаю, что никакие актерские подвиги того не стоят. Жизнь уже много раз доказала, что лучше не рисковать. Но ее поведение достойно восхищения. Люся такой мужественный человек, что каким-то невероятным усилием воли в таком состоянии она доиграла спектакль.Какой же был шок у рижских врачей, как они испугались повтора ситуации: опять гастроли «Сатиры», опять та же сцена, опять партнер Ширвиндт – и опять он же провожал ее с каталкой, как Миронова. Представляете, какой ужас?![b]В рабочей униформе[/b]Люся как женщина, как, собственно, Гурченко, расцветает к вечеру. С утра же она старается быть совершенно незаметной. На мой взгляд, настоящая актриса так и должна делать. Это правильно, потому что, во-первых, кожа должна отдыхать. Во-вторых, надо давать возможность организму восстановиться. И Люсю с утра очень часто не узнавали: все убрано под чалму, никакой косметики. Этот вид – ее рабочая униформа.Но, надо сказать, простота эта отмечена безупречным вкусом – и в такие моменты на ней очень дорогие вещи, просто неяркие. Она очень любит приходить на репетицию в брюках. В них она свободна: можно валяться, сидеть где и как угодно, делать что угодно. Она любит не развевающиеся, а облегающие вещи: свитера, кофточки, то есть то, что не мешает репетиции.Ее может вывести из себя непрофессионализм. Например, она терпеть не может, когда партнер забывает текст. Более того, она сама ему напомнит и вернет пропущенный кусок, пусть даже спектакль идет на несколько минут дольше. И если кто-то удирает в Петербург, спешит на «Стрелу» и поэтому выпускает фрагмент – с ней такие штучки не пройдут. И я ей за это дико благодарен.Она не переносит, когда партнер играет с «холодным носом», потому я уже рассказывал, как она сама к каждому спектаклю готовится. Не терпит небрежности. Например, если партнер почему-то не взял реквизит. Или если ему надоело выполнять неугодное указание режиссера. Нет, Люся со скандалом заставит вернуть все![b]Не паразитируйте![/b]Что она еще ненавидит – это когда человек привлекает к себе внимание за ее счет. Она с удовольствием и автограф даст, и улыбнется зрителю. Но когда ее начинают преследовать или доставать глупыми разговорами – она разворачивается и уходит. Правильно делает! Я считаю, раньше у нас был институт звезд. Просто он так не назывался.Это и Орлова, и Раневская... А звезды они только тогда, когда окружены тайной. Должен быть круг избранных. Не надо зрителям знать про звезду абсолютно все. Например, какая у Люси жизнь дома, как она восстанавливается и так далее. Должна быть недоступность. Дистанция.Институт звезд, на мой взгляд, заключается и в том, как принимают звезду на гастролях, какие условия ей создают. Я считаю, у актрисы ранга Гурченко должен быть только люкс.Люся в этом смысле человек очень скромный. Однажды на гастролях в Израиле, где ее все узнают, она стояла на паспортном контроле. Пассажиры стали пропускать ее вперед. Но она ни на шаг не продвинулась и, несмотря на палящее солнце и духоту, простояла всю очередь! Конечно, ее встретили с шикарным букетом. И она поехала в шикарный отель. Но я был потрясен: ведь она могла распорядиться этой ситуацией совсем иначе.[b]Подключена в розетку[/b]В ее жизни все подчинено работе. Я ее даже как-то укорил: «Людмила Марковна, вам иногда отключаться надо!» Однажды вижу – сидит на диванчике, свернувшись калачиком, и что-то шепчет. Я спрашиваю: «Люся, что случилось?» Оказывается, роль повторяет.Порой я говорил продюсеру Сергею Сенину, ее мужу: «Вам надо сейчас же сесть с Люсей в машину! – и просто выталкивал их: – Сережа, берите Люсю, уезжайте на природу. Пусть она там на птичек смотрит, отвлекается».Но он уверяет, что она всегда такая. Ужасная самоедка. Она продолжает работать над ролью и после премьеры.Она же формально никогда не играет. Может сыграть по-другому, в зависимости от своего состояния, но в полноги – никогда. Она все время подключена в розетку. А я считаю, что иногда просто необходимо выдернуть штепсель.[b]Без серенького[/b]Ей свойственно все, что присуще нормальной шикарной женщине. Любопытство в ней не гаснет. На гастролях она обожает и посмотреть новые места, и посидеть в ресторанчиках, и поискать что-нибудь уникальное из одежды.Но она никогда сразу не надевает обновку. У нее любая вещь должна пройти процесс переработки: что-то будет пришито, а что-то оторвано.То же самое и со сценическим костюмом. Всегда происходила трансформация костюма. Она – всегда его соавтор. Огромное количество ее уникальных туалетов – дело ее собственных рук. Она обожает порыться в сундуке и достать что-то редкое, о чем уже забыли. Из элементов она создает новую вещь. Комбинирует вещи, ткани. Я люблю с ней советоваться – она, безусловно, очень театральна. Ей неинтересно что-то такое серенькое, что не привлекает внимания.В магазинах она с удовольствием примеряет самое модное. При ее безупречной фигуре она может позволить себе все. Любит похулиганить. И я ее за это обожаю.[b]Несчастливые мелочи[/b]Много раз я был с Люсей в одной компании, в том числе у нее дома. И если она понимает, что атмосфера хорошая, всем весело, то она всегда в тени. Если понимает, что ей как хозяйке нужно кого-то с кем-то соединить, то делает это очень тонко.Сильнее всего ее расстраивает предательство. Причем даже не по отношению к ней самой.Люся не отвечает на хамство. Она просто прекращает общение и пропадает. Она может простить человеку любую ошибку, любое заблуждение. Но, увидев в этом точно спланированный ход, запоминает на всю жизнь.Несколько раз я столкнулся с тем, до какой степени она помнит даже мелочи. Например, она рассталась с одним режиссером, потому что он как-то ляпнул ей перед выходом на сцену нечто такое, после чего она не могла играть. Для Люси это чрезвычайно редкий случай. Ее практически нельзя выбить из седла профессионально. После этого она в середине гастролей очень мягко, без скандала, собрала вещички и улетела. И все.[b]Счастливые мелочи[/b]Она очень любит дарить и получать подарки. И, как ни парадоксально, для нее в подарке, главное – не дороговизна, а неформальность. Она ненавидит формальные подарки. Ей важно увидеть в подарке какой-то знак. Понять, что человек очень внимателен к ней. Например, что она когда-то о чем-то обмолвилась, а человек запомнил. И очень радуется, если это случается.Если ей понравилось – это видно сразу: она и поцелует, и слова хорошие скажет. Я был несколько раз у нее на днях рождения, сам видел.Она очень любит подарки веселые, шутки, розыгрыши. Подозреваю, что она, несмотря на звездную биографию в кинематографе, в жизни часто страдала и потому любит радость, и любую счастливую мелочь, и розыгрыш. Она хотя бы этот вечер будет носиться с подарком, как с величайшей драгоценностью, хотя это может быть самая ерунда. А от нее подарки – всегда только супернужные. Актеру она может подарить какую-то деталь туалета: «Тебе это безумно пойдет!» Я несколько раз был свидетелем того, как на гастролях, увидев, что у молодого актера нет денег, а он заинтригован какой-то вещицей в магазине, она на следующий день сама приносила ему эту вещь. А он и не заметил, что она тайком наблюдала за ним… Необыкновенный она человек.