Денис Суханов: комедия – дело потное

[b]«Смешные деньги».Театр «Сатирикон».В главной роли – Денис Суханов [/b][i]Дениса Суханова можно увидеть почти в каждом спектакле «Сатирикона». Его абсолютно разные герои вызывают самые разные чувства – от ненависти до жалости и симпатии. Иногда с ними происходит неожиданная, но убедительная трансформация. Хотя с кино бурного романа пока не случилось, для театралов он уже давно настоящая звезда. Только что актер сыграл главную роль в комедии «Смешные деньги».[/i][b]– Денис, когда сверкнула первая мысль об актерстве?[/b] – Самое яркое первое впечатление от театра я получил в классе третьем-четвертом. Это было на Камчатке, где мы в то время жили с родителями (у меня отец – футболист, поэтому мы много переезжали). Тогда наш класс повели на спектакль «Гаврош». Но у меня еще раньше были поползновения в эту сторону. Я помню, не отрываясь смотрел по телевизору все фильмы-спектакли: Малого театра, БДТ, МХАТа, которые тогда показывали в большом количестве. Потом я оказался в театральной студии, где с удовольствием занимался несколько лет. Увлекся танцами, пантомимой – это было очень модно. После школы меня забрали в армию. Служил на Камчатке и Чукотке. Увидел весь наш Дальний Восток во всей его красоте и во всем его ужасе. На втором году службы меня позвали в ансамбль песни и танца Северо-Восточного пограничного округа. Отслужив, остался там еще на два года. Но мысли о театре не покидали меня. Я бросил ансамбль и поехал в Москву поступать в театральный.[b]– И что сказали на это родители?[/b] – Они безумно переживали. Не хотели меня отпускать. Считали, что актерская профессия очень сложна, что в ней много подводных камней: повезет – не повезет. Но я настоял на своем. Ходил, как это обычно делается, по всем театральным. Меня нигде не резали безжалостно. В итоге меня взял к себе Авангард Леонтьев в Школу-студию МХАТ. Я ему многим обязан. Он великолепный педагог. И был заслуженно строг и справедлив.Считал, что дисциплина в актерской профессии, может быть, даже важнее, чем талант. Сейчас, спустя годы, понимаю, что его политика была верна. Первая фраза, которую мы услышали, была: «Ребята, вы никому не нужны. И может быть, никогда не будете нужны! Если вы не пробьетесь в первые ряды, вы будете безработными, нищими и несчастными». У нас не было никаких иллюзий. Он всегда говорил: «В этой профессии вы каждый день будете доказывать себе, партнерам, зрителям, что вы занимаете свое, а не чье-то место. Ваши вчерашние победы не будут засчитываться. Всю жизнь нужно будет заново добиваться успеха, если вы его вообще когда-нибудь добьетесь». Это нас очень спускало на землю. И заставляло трезво смотреть на театр, на жизнь… [b]– Бывает, что человек в институте в первых рядах, а потом его нет, и наоборот…[/b] – Это практически правило. Цыплят ведь по осени считают. Жизнь в театральном институте сильно отличается от работы в театре. Когда мы приходим в театр, нам, молодым артистам, очень часто говорят: «Забудьте все, чему вас учили. Только сейчас начинается настоящая учеба».[b]– Как ты попал в «Сатирикон»? И думал ли об этом театре, оканчивая институт? [/b]– «Сатирикон» входил в этот список, где были еще «Ленком», «Табакерка», МХАТ, «Современник». Райкин смотрит все показы, и всегда в первую очередь. Нас он смотрел в начале февраля, когда еще о показах не думают. А Райкин, как очень внимательный и держащий нос по ветру, как только мы предложили показаться, сразу согласился. И мы всем курсом приехали с костюмами в «Сатирикон» и показали спектакль на малой сцене. После чего мне одному последовало приглашение пойти в труппу. Причем надо же было еще дальше показываться… Что, с первого раза соглашаться, что ли? Да и сокурсникам надо было помогать. Но надо отдать должное Константину Аркадьевичу. Так как он меня уговаривал, не уговаривал потом больше никто. Он говорил, что столько работы, сколько в «Сатириконе», у меня не будет нигде. Не знаю, что он во мне увидел, как разглядел. Но он так горячо приглашал, что я подумал: от таких предложений отказываться просто глупо.[b]– А были другие? [/b]– Да. Например, звал Олег Николаевич Ефремов. Но он был уже очень болен. Он приглашал, но чувствовалось, что уже… не для себя. Я помню его глаза: очень добрые, печальные, уставшие. Мы вдвоем остались в какой-то комнате. И он сидел в пальто, смотрел на меня и говорил: «Оставайся. Ну, оставайся, Де-н-и-ис». Он запомнил мое имя… Когда его не стало, конечно, это было для всех огромной потерей. Я помню «Кабалу святош», где Ефремов играл Мольера, Смоктуновский – Людовика, Табаков – слугу Мольера. Какой это был спектакль! Невероятный! Когда еще раньше, в 94-м, умер Смоктуновский, это было для меня сильнейшим потрясением. Я считаю, Смоктуновский был не просто гениальным актером. Он был уникальным среди гениальных.[b]– Ты общался с ним?[/b]– Нет, пару раз случайно встречал на улице. Первый раз – когда учился на первом курсе. Это был скромный, очень незаметный человек с собачкой. Только при столкновении лицом к лицу можно было узнать, что это Смоктуновский. И вот эта несовместимость – выдающийся актер и совершенно незаметный человек на улице – меня поразила. Тогда же я где-то вычитал, что настоящий талант чаще всего очень скромен, незаметен и раним. Поэтому он все время скрывается, прячется. Только эксплуататоры искусства ведут себя вызывающе, пошло и громко. Это практически правило. Недавно я смотрел, как набирался актерский курс. Стоял на улице среди абитуриентов, вспоминал, как сам поступал и наблюдал за ними. Некоторые молодые люди вели себя, как открытая бутылка шампанского: бурлили, кричали, собирали вокруг себя толпу. А рядом стояли скромно одетые, тихие, даже испуганные девушки и юноши. Потом в аудитории ситуация разворачивалась с точностью до наоборот. Самые скромные незаметные ребята вдруг раскрывались. В них обнаруживалась глубина, зачатки таланта, какие-то необыкновенные качества. А те, кто вели себя вызывающе, терялись… и проигрывали. В этом есть какой-то закон. Почему таланту надо помогать, а бездарности пробьются сами? Именно потому, что настоящий талант раним, скромен, он сомневается в себе. Хотя нет правил без исключений.[b]– Актер нуждается в одиночестве? [/b]– Мне кажется, актеру даже больше, чем людям других публичных профессий, периодически необходимо одиночество. Мне часто после спектакля хочется остаться одному, потому что когда очень много отдаешь, тебе нужно восстановиться. Конечно, к тебе что-то возвращается из зала. Но бывает, что ты очень много отдал, а к тебе не вернулось ничего. И в этом не всегда вина актера. И зал никогда не виноват. Виноваты всегда мы, те, кто делает спектакль. Зал всегда можно перебороть. Это в актерской власти. Правда, только, если все этого захотят. Но ты же не можешь заставить других, только – себя. А вот на премьере все настроены на победу, все хотят успеха. Общий эмоциональный подъем, все нервы оголены, и в результате, несмотря на то, что еще что-то не доделано, куда-то прорываемся. Хотя все начинает идти так, как должно быть где-то на двадцатом спектакле. Спектакль – живой организм. Он настаивается. Растет. А как иначе? Зачем же мы тогда его играем? А премьера – это волнение, истерия, и, в общем, не то. Поэтому и говорят, что не надо смотреть премьеру.[b]– Твое отношение к сцене, к театру изменилось в чем-то со времени окончания института?[/b] – Немножко ушло истерическое волнение, которое в отличие от нормального не помогает, а вредит, потому что ты не можешь им управлять. Но за восемь лет работы в театре я научился обуздывать себя, быстро брать себя в руки. Когда ты начинаешь заниматься на сцене делом – играть судьбу, полностью погружаться в обстоятельства, – истерическое волнение потихоньку покидает тебя. Но это приходит не сразу. Только через годы работы начинаешь понимать, куда тебе нужно направлять энергию, как себя «сэкономить», на что нужно обращать внимание, а на что нет.[b]– Во время работы над новой ролью твой характер меняется? [/b]– Каждая роль меняет. Хотя бы чуть-чуть. А бывают случаи, когда роли очень сильно меняют людей. Нужно уметь каким-то хитрым образом отделять роль от себя, дистанцироваться. Каждому – индивидуальным способом. И хотя все из себя берется, нужно уметь делать это исключительно на сцене. Ты же все равно любишь своих героев, даже если они резко отрицательные. Относишься к ним не как к своим врагам, а как к своим друзьям. Надо найти грань и лавировать.[b]– С кем в театре у тебя самые близкие отношения?[/b] – Я очень дружу с Леной Бутенко. Нас сблизила работа над спектаклем «Мадам, еще…». Мы часто ходим в театр вместе. У нас совпадают взгляды и вкусы. С Максимом Авериным очень дружим, с Гришей Сиятвиндой, со многими приятельские, почти дружеские отношения. Нас очень объединяет театр. Если бы не он, может быть, со многими не общались бы, потому что людей больше всего связывает любовь и работа.[b]– Ты переживаешь, что в отличие от многих своих ровесников-коллег не снимаешься в кино?[/b] – Иногда мне кажется, что я сам виноват. Начинаю в себе копаться. Думаю, что во мне что-то не так, что, наверное, я неинтересен.[b]– Но ты же так занят в «Сатириконе», что просто физически не можешь сниматься… [/b]– Да. Я не раз отказывался даже от очень интересных предложений, потому что не успевал. Многие просто не хотят иметь со мной дело. Обо мне уже слух идет, что меня не дождаться. Работа в кино, как правило, предполагает какие-то отъезды от нескольких дней до месяца, чего я вообще не могу себе позволить. Признаюсь, мне, конечно же, хочется сниматься. Но хочется же какой-то хорошей серьезной, настоящей работы, чтобы за это не было стыдно. Вообще же кино – это странная субстанция. В отличие от театра оно не дает никакого опыта. Оно пользуется тем, что в тебе уже есть. Это машина по поиску новых лиц. Непонятно, чем эта субстанция питается. Можно грандиозно сняться один раз и все… Актер может состояться и стать настоящим только в театре. Но люди сами выбирают. Хотя есть и удачные примеры, и немало, когда люди успешно все совмещают.[b]– А в антрепризы не звали? [/b]– Даже репетировал. Но это не увенчалось успехом. Не по творческим причинам. Были случаи, когда потратил силы и время, а все разваливалось, и люди, ни копейки не заплатив, не то что не извинялись, а даже не объясняли что произошло, будто бы ничего и не было.[b]– Но в наше время кормить актера может только кино, сериалы, антрепризы. На одну театральную зарплату не проживешь…[/b] – Я так живу уже многие годы. И не считаю, что это геройство. Это смешно. У многих актеров ситуация гораздо хуже. А сколько великих актеров долгие годы бедствовали и жили в ужасных условиях. Одни актерские общежития чего стоят! Но сниматься в плохих сериалах ради денег…[b] – Что для тебя самое дорогое в актерской профессии?[/b] – Огромное счастье – получить роль, пусть даже маленькую, и обнаружить в себе самом то, о чем ты даже не догадывался. Вот это производит на тебя потрясающе впечатление. Но это возможно только благодаря режиссеру, благодаря атмосфере, которая складывается на репетициях.[b]– И какая роль была самым большим открытием для тебя самого? [/b]– Шантеклер. Я не ожидал, не знал, что так смогу. Как и в «Макбете», и в «Мадам, еще…». Надеюсь, что и в новом спектакле я предстал в каком-то незнакомом качестве. Хотя я уже играл в комедии, сейчас я попытался как можно дальше уйти от того, что уже было. Максимально обмануть себя, зрителей, коллег, режиссера.