Больше партнерш, хороших и разных

[i]Петр Красилов – ведущий актер Молодежного театра. За роль Фандорина получил премию «Чайка», признание критики и даже самого Бориса Акунина. Ну а любители сериалов не могли оторваться от его благородного князя Репнина в «Бедной Насте», а теперь – от обаятельного раздолбая Романа Малиновского в сериале «Не родись красивой».[/i][b]– Петр, вы начинали в «Ленкоме». Почему не задержались там?[/b]– Захаров сказал, что Гамлета мне, конечно, сразу не дадут, и моя задача на первый год – приглядеться, присмотреться к коллегам. За первый год я не успел этого сделать, потому что должен был служить в армии. И меня взяли в команду актеров Театра Армии. Там у меня была первая главная роль – Чиполлино... Знаешь, что такое школа Театра Армии? Я заслуженный монтировщик и заслуженная уборщица! Потом год я все-таки провел в «Ленкоме». Играл Роландо в «Укрощении укротителей». Мы репетировали-репетировали, но изменилась концепция, и понадобился актер другого типа. Оставалось только сидеть, ждать, прыгать.[b]– И где вы прыгали?[/b]– В «Фигаро». И в «Юноне и Авось». Появилось свободное время. В РАМТе мне предложили сыграть Фандорина. А совмещать это с работой в «Ленкоме» не было возможности.[b]– Пока вы бегали в «Юноне», удалось ли пообщаться с Николаем Петровичем Караченцовым?[/b]– К сожалению, нет. Как и ни с кем из монстров. Не случилось. Если бы случилось, может быть, все было бы по-другому. У меня были очень хорошие отношения с Виктором Раковым и с Сергеем Чонишвили. Я ушел в Молодежный театр. И с Фандорина начался совсем другой этап в моей жизни, новая жизнь, уже приближенная к профессии.[b]– Что послужило основным «за», чтобы взяться за роль Роберта в спектакле «Независимого театрального проекта» «Загнанных лошадей пристреливают»? Вы же знали, что это будет очень тяжелый спектакль? Вам ведь приходилось репетировать танцы даже ночами…[/b]– Я уже работал с режиссером Сергеем Алдониным в спектакле «Мастер и Маргарита». Собственно, он и порекомендовал меня продюсеру Эльшану Мамедову. А по ночам я репетировал, когда у меня совпали выпуск «Инь-Яня» в Молодежном театре и съемки. Вырывал время буквально по минутам… Мне пока не удается выйти после спектакля и радостно поскакать куда-то. Помню, что после Фандорина я тоже долго не мог сразу поехать домой. Мне нужно было прогуляться до какой-то дальней станции метро. Видимо, происходит эмоциональное истощение. Хочется помолчать. Наверное, моя физика еще не приспособилась к эмоциональным сложностями. Хотя, может быть, некоторым покажется, чтоэто ерунда.[b]– Вы оправдываете своего Роберта, который выполнил просьбу Глории помочь ей уйти из жизни?[/b]– Это был единственно возможный выход. Мой герой в конце не относится к смерти как к чему-то ужасному. Но спектакль – не призыв к суициду. Наоборот, предостережение. С депрессией надо бороться.[b]– Вам знакомо это состояние?[/b]– Я знаю, что это такое. К счастью, сейчас – тьфу, тьфу, тьфу! – просто не до нее. Но когда-то, студентом училища, я лежал в больнице три месяца со сломанной ногой. Перенес четыре операции. И мне сказали: «Повезло тебе, но танцевать-то уж точно не стоит!» И добавили, что, скорее всего, я останусь хромым. Меня успокаивали, говорили, что Гердт тоже хромал. «Ну да, – отвечал я, – мне до Гердта жить, жить и жить и, наверное, никогда до его гениальности не дожить. Поэтому я буду хромать не как Гердт – в кадре и за кадром, а просто в жизни». Такая нерадужная перспектива наводила меня на странные мысли. Но потом я надел розовые очки. Сейчас я их периодически снимаю, чтобы не оказаться совсем идиотом. Но когда мне очень плохо, снова надеваю. А когда я лежал в больнице, мама мне подарила гитару со словами: «Хулио Иглесиас был футболистом и тоже получил травму. Он не смог больше играть в футбол, научился играть на гитаре и стал прекрасным певцом». Пока я учился играть на гитаре, у меня срослись кости. Затем усилием воли разработал ногу. Начал ходить, прыгать. И моя депрессия прошла![b]– Вы стали популярны. Общение не утомляет?[/b]– Я ненавижу телефонные разговоры. И я не понимаю смс как акт общения. Я люблю смотреть человеку в глаза и чувствовать его настроение. А это невозможно даже по телефону. Может, поэтому и письма не пишу. Хотя помню, что в детстве я любил писать маме из пионерского лагеря.[b]– Если для вас так важен живой контакт, важно ли – приятен или нет партнер по сцене и площадке?[/b]– Я не люблю соединять личную жизнь с работой. Педагоги в Щепкинском училище мне раз и навсегда объяснили, что это непрофессионально. А если партнерша не соответствует твоему идеалу женской красоты, привлекательности? Тебе надо проживать чувство, в которое зритель должен поверить. А ты все время будешь говорить себе: «Что же делать? Это не мой тип. Я не люблю таких женщин!» Или твоя партнерша будет думать: «Боже, мой, какой партнер мне достался! Урод и глупый!» В таком случае мы только загубим работу, и все. А зритель-то в чем виноват?[b]– Вы, кажется, впервые играете в комедии – я имею в виду спектакль «Боинг-Боинг». И каково?[/b]– Егор Дронов даже говорил: «Года два не буду репетировать в комедии. Так выматывает!» Я помню, как после первого показа на зрителя я вышел за кулисы, посмотрел на часы – и увидел, что они полностью запотели изнутри! Я был крайне удивлен, такое я видел впервые.[b]– В «Бедной Насте» актерам порой приходилось менять текст прямо на площадке… Было ли ощущение халтуры?[/b]– Если работаешь с желанием – нет. А система Станиславского при съемках сериалов очень помогает.[b]– Известно, что Акунин назвал вас лучшим Фандориным. Что он говорил лично вам?[/b]– Много хорошего. При этом был немногословен. Но я понимал, что такая немногословность и является высокой оценкой того, что я сделал. У меня замечательные Лизы: Нелли Уварова, с которой я сейчас снимаюсь в «Не родись красивой», и Таня Ушмайкина. Мне вообще везет на партнерш. И у меня везде по две партнерши. Причем абсолютно не похожие. А я люблю разнообразие! Чем больше хороших и разных партнерш, тем лучше.[b]– У кассы вашего театра еще со времен «Бедной Насти» висит плакат: «Петр Красилов в спектаклях театра»… Как вы отнеслись к этому?[/b]– Ужасно. Я старался побыстрее пробегать этот плакат. Я понимал, с какой целью это было сделано, но бурного восторга от этого не испытал. Я же знаю, насколько талантливы многие мои коллеги по театру. Но их не удостоили такой таблички только потому, что они не засвечены на телеэкранах.А Фандорин стал моей первой серьезной и главной ролью. Я был один среди опытных артистов. Ничего не умел, а на мне был весь спектакль: я три часа на сцене. Надо было что-то придумывать. Я вдоль и поперек прочитал «Азазеля». Но образ все равно не складывался. Не было этой фотографической карточки. И до сих пор у меня ее нет. И, слава Богу, что это не получилось. И не должно было получиться, потому что Фандорин – это некий призрак добра. Он есть, но он неуловим… И вот после всех этим мук – аншлаг, аншлаг, аншлаг! И так все три с половиной года. Когда спектакль выдвинули на «Чайку» по пяти номинациям, и одна из них – «Прорыв года» – досталась мне, я не соображал абсолютно ничего, и в микрофон, во всеуслышание, на всю страну сказал какую-то чушь. И только на следующий день ощутил всю приятность: значит, не просто так прожил год!