Андрей Панин: Ковчег построил любитель, а «Титаник» – профессионал

[i]По НТВ идет 12-серийный фильм «Полный вперед!» Это режиссерский дебют известного актера Андрея Панина, сыгравшего в неми главную роль. Панин, по большому счету, вещь в себе. Понять его до конца даже близким сложно. Он почти все говорит серьезно, но при этом ироничен. И в жизни, и в ролях в нем соединяется несоединимое. И простоват, и аристократичен. Наверное, поэтому он может играть все и всех – от рыжего клоуна в «Смертельном номере» или мягкого неудачника из сериала «Пятый угол» до террориста Савинкова из «Всадника по имени Смерть» Карена Шахназарова или капитана из «Водителя для Веры» Павла Чухрая. По словам его жены, актрисы Натальи Рогожкиной, к Панину нельзя применить ни одну категорию в полной мере, потому что всегда найдется маленькое «но». Он окончил кемеровский Институт культуры. На актерское в Москве его не брали – появился азарт. Поступил с четвертого раза. «В детстве мне говорили, что я должен быть художником. Но больше «четверки» по рисованию у меня не было, потому что рисовать сосуды мне казалось очень скучным. Я подумал, что, если пойду в артисты, там, наверное, легче будет. Жестоко обманулся…»[/i][b]– Андрей, а как пришла в голову идея взяться за собственный фильм?[/b]– У меня же режиссерское образование. И у меня в 23 года был собственный театр.[b]– Почему же тогда кино?[/b]– Все просто. Поступил заказ от НТВ. Сценарий мне понравился. Я решил, что это интересно, а проблемы буду решать по мере их поступления. Собственно, все это грани одного стакана. Где те люди, которые в свое время разубеждали меня идти в актеры?.. Так и здесь.[b]– Удалось сделать то, что хотел?[/b]– В общем, да, но монтаж не совсем точный, не совсем выверенный, недожатый. Плохо сделаны драки. Их, правда, всего две, бытовые. Но они должны смотреться. Это должно быть в динамике. А монтаж такой, что видно швы. Сериально в плохом смысле слова. Можно было доделать – но пока такой практики не существует. Деньги, деньги… Я на съемках прошел высшие режиссерские курсы с Ираклием Квирикадзе, лучшим монтажером Советского Союза. И это, конечно, очень интересно. Учишься на лету. Музыка у нас хорошая: Зубков, шлягерист, раз восемь «Золотой граммофон» брал. Мне его Коля Фоменко посоветовал, когда я за голову схватился: мол, нет композитора… Я же практически дуб дубом в этом смысле, что, где и как.[b]– Команду ты сам подбирал или продюсеры?[/b]– Жесткого продюсерского давления не было. Кое-что не дали, но такого, чтобы сказали: «так» или «не так», не было. Все было доверительно.[b]– Одновременно ты еще успел сняться у Алексея Сидорова в «Бое с тенью»…[/b]– Да, ночью летал сниматься. Я предупреждал его, что не могу. Но он убедил меня, что это будет для него серьезная потеря. Ну я решил не подводить.[b]– Ты впервые выступаешь в роли режиссера, да еще выездная экспедиция. Даже с организационной точки зрения сложно…[/b]– Многие люди помогали. Мы ведь долго выбирали место: Углич, Волгоград, Астрахань. На юге дождей бы не было. А почему возникла Тверская область? Я вспомнил, что у меня там живет товарищ Борька, любитель плотов. И все сомкнулось! Борька, собственно, плот и построил. Да много чего еще сделал.[b]– Атмосфера, как я понимаю, у вас была хорошая?[/b]– В общем да. Несколько основных человек быстро сработались. А потом мы уже все на эту атмосферу ориентировались. Мы сидели перед мониторами – потому что перед камерой ничего не понимаем. И потом, актеров же всегда гоняют от камеры, так что по привычке я и не глядел туда. И Квирикадзе говорил: «Второй раз в жизни вижу режиссера, который не подходит к камере вообще! Первый – Коппола» ([i]смеется[/i]).[b]– Дмитрий Назаров сказал, что Панин – режиссер жесткий.[/b]– Ну-у, просто повадки у меня неприятные местами. Медвежьи. До последнего невозможно понять, что выкину. Могу бубнить, хи-хи, ха-ха, а потом… Увольняли людей. Раз, два, три замечание делается, и… чтоб больше человека не было! Но в конце концов получилась та самая группа, которая и должна была быть. Сериальная школа – жесткая. Хочешь научиться плавать – плыви к чертовой матери, и все![b]– Тебе важно, что о тебе думают?[/b]– Да был бы результат. А остальное по барабану. Мне один человек, много чего добившийся, сказал: «Будет период, когда тебя все любить начнут, потом год-два пройдет, начнут ненавидеть». Так и есть. Ну и что?[b]– Как тебе удавалось еще и играть у самого себя в картине?[/b]– Это тяжело. Неприятно. Сидишь в кадре и следишь за коллегами, как они играют. А свои-то реплики забываешь сказать! Какое-то отставание по фазе бывало.[b]– Самый сложный или непредвиденный день помнишь?[/b]– Каждый день что-то происходило. Плот же не останавливается. Совсем. Вернуть его нельзя. Сняли. Можно оттянуть метров на десять-двадцать минут за сорок. Но не бурлаки же. То есть мы должны были все время передвигаться по реке и все точки, где и когда играть, вычислять заранее. А тут то тебе река пересохла, то наоборот, разлилась. Кроме того, обычный плот делается на антеевских шинах, сверху дощатый настил. Он легкий и мобильный, но вместе с тем жесткий. А наш был декоративный – красивый, из бревен. И весил где-то в районе пяти тонн. И его, особенно при полноводной реке, несет так, что остановить невозможно.[b]– Страшновато…[/b]– Неприятненько. И плотогоны, опытные ребята, такие экстремальные дядьки лет за сорок, туристы-любители, уставали, да и воды наглотались с нами. Они ночью перегоняли плот. А придет он – не придет?..Вдруг туман… Экстрим бывал. В первый же день нас отпустили на длинный план просто прокатиться по реке с поворотом. Проверили реку. Сказали: «Туда не заводите, потому что дальше перекат, на мель можно сесть». В результате мы – бух! – встали. Стаскивали нас полдня. Такое течение кругом и камни, что не подобраться. Народ собрался, съехался.Прицепили к какому-то трактору. Думали, что быстренько поднимут, а это же пять тонн. Все женам стали звонить или писать. Я пишу Наташе: «Вот и все. Сели на мель. Если что, не поминай лихом». Ну, естественно, от нее чего ждать: «Совсем охренел? Утонешь – домой не приходи!» Феклистов пишет: «Все. Сижу на мели».А у него жена была в Италии. Отвечает: «Сань, сама на мели. Пришли хоть долларов триста». Однажды едем, и вдруг… мачта – хр-р-р… Что такое? Врезались в линию электропередач. Ну все, думаю: «Титаник» пошел!..» И первая мысль: «Может, в воду и – до берега? Трещит же, вдруг лопнет?» А Саша Феклистов говорит: «Так это ж электроудочка будет. Если это провод, все всплывем…» А у меня в голове все крутилось: «Зачем же я кеды снял? У меня же резиновая подошва. А кидаться сейчас надевать – как-то неловко… Ай, ладно, я вместе со всеми, как пойдет». Оказалось, это телефонная линия была. Какую-то деревню мы надолго телефонов лишили. МЧС приезжала.[b]– Ты и так уже попадал в серьезные истории, аварии...[/b]– Вот поэтому и подумал: «Опять!» Несколько жутких минут пережил. Пытаешься что-то сообразить – и ничего не соображаешь.[b]– Признайся, приятно было сознавать, что последнее слово за тобой как за режиссером?[/b]– Конечно. А кто бы ощущал свое положение по-другому?[b]– А ответственность?[/b]– Ну, тут как в драке. Страшно до того и после. До того: «Ой, убьют!» После того: «Ой, могли убить!» А в драке – рука-нога, встал. Машинерия. Так и здесь.[b]– Ты доволен тем, как у тебя снялась Наташа?[/b]– Да. Кстати сказать, к ее достоинству, она не строила из себя жену режиссера. Она вела себя достойно и работала достойно. Но мы проходили длинные, длинные пробы. И в результате этих проб немножко отрепетировали.[b]– Фильм о настоящих друзьях, ремейк «Верных друзей». А как ты относишься к понятию «дружба»?[/b]– Приятели-кавказцы говорят: друг – это отец, мать, сестра, брат, жена. Узкородственные отношения. У меня есть друзья, но все они «с тех» времен. Мне еще отец говорил, что последние настоящие друзья появляются в институтские годы. Похоже на правду. Период приобретений там заканчивается. Дальше начинаешь уже обороняться, на все смотреть осторожнее. Но есть масса градаций: друг, товарищ, приятель, знакомый.[b]– Страдал ли ты от каких-нибудь комплексов, например, по поводу внешности или того, что ты провинциал?[/b]– Мне кажется, ни один комплекс меня не миновал. Насколько я красив? Насколько здоров? Нужен ли?.. А куда им, комплексам, деваться-то? Я легко впадаю в депрессию. А что, завтра могут перестать снимать. Запросто! Примеров тому несть числа.[b]– Говорят, что комплексы – движущая сила[/b]…– В каком-то смысле да. В соревновательном. Хочется же доказать обратное. И поэтому бездарность так опасна.[b]– Ты согласен с тем, что провинциалы большего добиваются?[/b]– Растиньяки? Конечно. Можно взглянуть на наше правительство. На наше искусство. Достойные люди есть везде. Но в процентном отношении, естественно, количество пробивающихся провинциалов больше. И в Нью-Йорке так же, потому что отборные силы кидаются на завоевание этого славного града ([i]смеется[/i]). И кому-то что-то удается. А тот, кто живет в Москве, в парниковом варианте, менее активен и более беззащитен перед разными ударами судьбы. У таких некий инфантилизм развивается.[b]– У тебя есть желание и планы еще что-то снять?[/b]– Удивительно, что уже предлагают снимать. С какого перепугу? Стра-анно! Откуда такое доверие? Были очень серьезные предложения. Думаю, первое – это дефицит кадров. Все пытаются кого-то найти. И если на горизонте возникает фигура, которая похожа на человека, который… может быть… Во-вторых, знают, что я не идиот.[b]– Ты еще и преподаешь…[/b]– Да, у меня курс во ВГИКе. Экспериментальный. Меня уговорили. Правда, я преподавал постоянно, с 23 лет. И во МХАТе работал на последнем ефремовском курсе.[b]– Как тебе кажется, сегодняшние студенты отличаются от твоего поколения, даже в отношении к профессии?[/b]– Конечно. Их трудно понять. У них какая-то странноватая нагловатость. По губам не дали – так они начинают вести себя немножко как зверьки. А точно сформулировать, какие они, трудно. Поколение «пепси».[b]– Сейчас ты уже давно не служишь штатно ни в одном театре. Не хочется вернуться в МХТ, например?[/b]– Нет. Сейчас мне неинтересно уже. Наелся театра. Я десять лет во МХАТе проработал. Думал, годик-два поработаю, а там пошло одно за другим. Я побаиваюсь репертуарных театров, потому что начинают втаскивать тебя в свой репертуар. А мне хочется независимости. Я уже поработал на искусство, пусть и оно на меня поработает. В штат не хочу. Конкретно на роль пошел бы. К тому же в антрепризе, в отличие от репертуарного театра, реальный и серьезный заработок.В Пушкинском театре я вообще копейки получал. А спектакли тяжелые, та же «Академия смеха». У меня сейчас остался один антрепризный спектакль у Абдулова. А так – со всеми расстался.[b]– Не жалко «Академию»? Спектакль потрясающий, и тебе нравился. И шел недолго…[/b]– Все в этой жизни кончается. И в «Табакерке», в «Смертельном номере», уже не работаю. Хотя тоже очень любил его. Предложения из театров есть. Но мне желательны антрепризы. Есть предложения с очень хорошими актерами, с суперстарами. Но если браться за дело с серьезными людьми, нужен материал соответствующий, а не ура-антрепризка. И это самая большая проблема.[b]– Что-нибудь весомое скажи в защиту актерской братии[/b]…– Раньше не было профессии престижнее. Точнее, в иерархии имиджевых ценностей три призовых места можно было распределить так: дипломат, актер, товаровед ([i]смеется[/i]). А сейчас… Но, наверное, эта профессия сродни наркотику: ты можешь прожить несколько жизней, которые в реальности никогда сам не проживешь. А при моей монголоидной лености заставить себя самого встать и куда-то пойти – это уже катастрофа. Когда же влезаешь в работу – это совсем другое, можешь пахать хоть сутками. Наша профессия позволяет тебе не лезть на Эльбрус, не нырять, не быть последним идиотом, пардон, последним героем, выезжая на острова…[b]– Как ты думаешь, от судьбы не уйдешь?[/b]– Судьба всегда дает какой-то шанс. Твоя задача его уловить. И большой грех, если не попадешь, не поймешь: плотником ты должен стать или сантехником. Поэтому повторю: не бойтесь начать делать вещи, которые вы не умеете делать. Ибо ковчег построил любитель, а «Титаник» – профессионал. К сожалению, это сказал не я. Но тем не менее это красиво.