Суп в русской столовке слаще американских деликатесов

«Мы с Эдиком () были единственными россиянами на приеме по поводу выхода его книги, редактором которой была Жаклин Кеннеди. Я как раз уговаривал Эдика написать пьесу, а он отнекивался, когда к нам подошла Жаклин, и тогда я стал апеллировать к ней. В итоге Эдик все же написал пьесу. Ее потом Фокин поставил («Последняя ночь последнего царя». – О. Ф.)». Таких историй в жизни Натана Слезингера наберется, наверное, немало. Ведь театральный продюсер – это в идеале не только богатый дядя, дающий деньги на спектакль, но и генератор идей, и тайная пружина театральных процессов, и тонкий интуит, способный почувствовать, где, с кем, когда, о чем надо сделать спектакль и сколько его играть, чтобы успех был неизбежен. Впрочем, продюсерство – это лишь последняя из многих профессий москвича-бостонца.– Неприятных не осталось. Разве что отношение к моему отъезду в 78-м году, когда люди (фамилии, разумеется, называть не буду) побаивались со мной разговаривать, не решились попрощаться. Потом, в 89-м, когда границы открыли и я вернулся, те же люди встретили меня с объятиями.А о приятном можно и книгу написать. Я был внештатным фотографом, свободным художником. Удостоверение «Вечерки» открывало любые двери – вы даже не можете себе представить, что значила тогда эта газета. Чего я только не снимал – показы моды Зайцева, кинофестивали… И зарабатывал по тем временам бешеные деньги. Я до сих пор дружу со старыми вечерочниками – Толей Русовским, бывшим завотделом фельетонов, с Володей Назаровым. И вообще слово «Москва» для меня дорого. Я здесь родился, вырос и не переставал ее любить.– У меня не было никаких причин уезжать, кроме одной. Это трагедия всех семей. В 74-м году у меня уехала сестра. Уехала потому, что уехала мама мужа, а у мамы мужа уехал сын. И наша мама, которая работала директором Всесоюзного коллектора детских и школьных библиотек (вы даже не представляете, что значила эта должность во времена книжного дефицита), была кристально честным человеком (и, кстати, коммунисткой и русской), так вот, наша мама очень от этой ситуации страдала. И однажды, когда я к ней зашел, сказала мне: «Давай тоже поедем». Я сказал, что не хочу, а она мне в ответ: «Ты хочешь, чтобы я там мучилась без тебя, без Люси (моей жены) и внуков? Я хочу умереть так, чтобы вы все меня окружали». Я так любил мать, что мне понадобилось две минуты, чтобы решиться. А мама умерла в прошлом году… – Я совершенно не владел языком. На поиски работы со мной отправился мой племянник – в качестве переводчика. И хозяин первой же студии, куда я принес свои работы (это был фотокаталог «Березки»), сказал: «Если он умеет делать хотя бы половину из того, что показывает, я его беру». И взял меня в 42 года ассистентом фотографа с зарплатой 6 долларов в час. Это очень мало, но я все рассчитал. Через две недели он добавил мне еще доллар, потом еще. А через два года я ушел, что по американским меркам немыслимо – уходить в никуда.Сегодня у нас с женой есть ресторан – довольно снобистский журнал «Бостон мэгэзин» включил его в десятку лучших. Там подается все то, что всегда подавалось у нас дома. Дочка вышла замуж за израильтянина, и наш старший внук говорит на трех языках – английском, русском и иврите. Очень забавно смотреть, как он свободно переходит с одного на другой. А сын женился на русской. Я страшно боялся, что он женится на американке, тем более что он, как и всякий американец, не пускал меня в своe «прайвиси». Но он нашел себе русскую студентку, которая подрабатывала в ресторане напротив. Мы так ее обхаживаем, что всегда в их спорах принимаем ее сторону. Потом у меня родилось еще двое внуков. Одному восемь месяцев, и если он мне улыбнулся, он может делать со мной все что угодно. А младшей внучке была неделя, когда я в последний раз уехал в Россию.В общем, там моя семья и могила матери, но все-таки больше времени я провожу здесь и здесь трачу деньги, которые зарабатываю там. Доходит до смешного – в своем ресторане, где подается вкуснейшая еда на серебре, ничего не могу есть, а здесь наслаждаюсь супом по шесть рублей в столовке Театра эстрады. Жить только там, в хорошей квартире, ужиная по вечерам в своем дорогом ресторане, – да я умру раньше! Я не рассчитываю заработать здесь на своих спектаклях (хотя «Калифорнийская сюита» окупилась и приносит доход). Для меня здесь главный заработок – пятнадцатиминутные овации в финале.– Когда я впервые приехал сюда после эмиграции, мои друзья Галя Волчек, Слава Зайцев, Валера Хазанов предложили мне съездить в Питер на спектакль «Последний пылко влюбленный» с Алисой Фрейндлих и Владиславом Стржельчиком. И мы договорились о гастролях. У меня были деньги, я снял зал, дал рекламу – как положено. Это был чуть ли не первый русский драматический спектакль в Америке (с декорациями, со звездами), раньше ездили только эстрадники. Мне это дело понравилось, и я стал возить – Окуджаву, Смоктуновского, Чурикову, Караченцова, Басилашвили, Фрейндлих. Когда Стржельчик заболел, я уговорил Алису сделать поэтическую программу, где она читает и поет вместе с двумя молодыми актерами. А недавно я пригласил в эту программу… Нани Брегвадзе, и появилась совершенно новая Брегвадзе. Я даже продюсером Бродского был.– Бродский – один из немногих, с кем я не смог перейти на «ты». Нас и познакомила с Бродским писательница Людмила Штерн. Я никогда не говорил с ним о поэзии, которую тогда недостаточно хорошо знал, но существовали три ниши, где я мог быть с ним в разговоре совершенно на равных. Это еда, анекдоты (он рассказывал еще более сальные анекдоты, чем я) и женщины. Я никогда не вешался на него с поцелуями, сознавал, что он гений, держал дистанцию, и отношения наши оставались изумительными.– Я жалею об одном – что не смог привезти его в Россию. Говорят, он бы не поехал – уверен, поехал бы! Я сам отвозил Собчаку письмо Бродского с его отказом приехать. Он писал, что не выдержит ажиотажа, который возник бы вокруг него. Но далее была фраза, которую я помню наизусть: «Но, видимо, приезд мой неизбежен, и вы узнаете об этом одним из первых, когда я возникну у вашего порога».– Невозможно говорить о гонорарах с Алисой Фрейндлих. Ей сколько заплатишь, столько заплатишь. И не дай бог сказать ей, что здесь она получит столько-то, а в другом месте ты можешь предложить ей в три раза больше. Рискуешь испортить отношения.Более порядочного человека я в своей жизни не встречал. А с остальными… Происходит это так. Сначала ты с ними знакомишься. Лет через десять переходишь на «ты». А потом еще лет через десять делаешь им предложение, от которого они не могут отказаться. И не спрашивают, сколько это стоит. (Смеется). Конечно же, есть какие-то сложившиеся «расценки», и ты должен платить, если человек этого заслуживает.– Должны быть хорошие отношения с прессой – в противном случае придется тратить огромные деньги на рекламу. У меня все держится на старых связях. Я не уверен, что, задумай я сделать спектакль в Киеве, Ташкенте или Алма-Ате, у меня был бы такой успех – с кем бы я его ни делал. А еще я все-таки привлекаю «старую гвардию» – звезд своего поколения: Чурикову, Фрейндлих, Басилашвили и так далее. Ниже этого уровня я не опускался, да они и не дадут мне опуститься. Они на пятьдесят процентов снимают мой риск. Спектакль окупится, если будет продано 70 процентов билетов.– В России нет какого-то одного издания, которое имело бы такой вес, как, скажем, «Нью-Йорк таймс». Вот пример. Мой знакомый московский художник Саша Окунь работал в Нью-Йорке над мюзиклом «Мадам Роза» с Жильбером Беко. Месяц спектакль шел в ситуации «sold out» – все билеты проданы. Пока на него не пришел один знаменитый критик. Все участники спектакля сидели до ночи в ресторане – ждали рецензию. И когда прочитали отрицательный отзыв – сняли спектакль, чтобы не потерять еще больше. Там прессе верят. У нас же любой самый замечательный спектакль ктонибудь да обругает. К счастью, «Грезы любви» в основном хвалили.– Когда мы начинали работу над «Грезами любви», договорились о том, что будет 12—14 исполнителей и 40 костюмов. К концу работы исполнителей было 28, а костюмов 140. Но я ни разу не сказал «нет». Когда у меня спросили, доволен ли я, я ответил, что даже если умру от нищеты, умру с выражением восторга на лице. Другое дело, что на гастроли нельзя вывезти больше 20 человек – мы же не Большой театр. Уже сегодня спектакль пригласили во Францию, Китай, страны Бенилюкса. Не сочтите меня за сумасшедшего, но я мечтаю вывезти «Грезы любви», который я посвятил памяти мамы, на Бродвей. В спектакле нет русского языка, который, к сожалению, становится преградой для русской драмы на Бродвее. А в остальном русское искусство в Америке процветает. Нет ни одного мало-мальски приличного симфонического оркестра, балетного театра, цирка, где бы ни выступали артисты из России. В «Метрополитен-опера» (и этого никто у нас не знает!) 25% русских солистов, о которых здесь не слышали. А «Грезы любви» — история, рассказанная через танго в исполнении классических танцовщиков, это такая красота, согласись? – Я учился в раздельной школе. К нам приводили девочек на вечеринки, и мы танцевали танго.