ЛЕОНИД ФИЛАТОВ: ЕСТЬ ПРАВОТА, НО ЕСТЬ И ПРАВДА

[i]Слово Таганка вызывает сегодня лишь одну ассоциацию: театр.Хотя когда-то на этой площади стояла старинная тюрьма, не менее знаменитая, чем Бутырка.Снесенная во времена оттепели, она отдала свое имя театру во главе с Любимовым. Вокруг мастера сгруппировалась целая плеяда замечательных артистов: Владимир Высоцкий, Алла Демидова, Борис Хмельницкий, Валерий Золотухин, Вениамин Смехов, Зинаида Славина, Нина Шацкая. Они-то и сделали Таганку — Таганкой. Одним из ведущих актеров этого театра был Леонид Филатов.[/i]— На режиссерское отделение ВГИКа, понимая в режиссуре, как в космонавтике. Ехал, стало быть, «на ура», что типично для провинциала.— Нет, далеко нет. (Смеется).Приехал за два месяца до приемных экзаменов, и выяснилось, что делать мне пока нечего. Вокруг шумел очередной Московский кинофестиваль, один из первых — 1965 года. Я ходил на что ни попадя, потратил все деньги и засобирался домой. Но кто-то, уже не помню кто, мне посоветовал: иди в артисты! А у меня, во-первых, был комплекс физиономии: куда мне в артисты с таким рылом! Во-вторых, я же не умею, не готовился, в голове не держал. Но, думаю, ничего из школьной программы сдавать не придется — срежут на творческом конкурсе. Стишок выучил, кусок прозы и басню — все, что требовалось. Ну, стишок я им свой выдал, назвав чужой фамилией, прозу — тоже, только басня была подлинная: Феликса Кривина — жил в Ужгороде такой хороший писатель, потом уехал в Израиль, где недавно умер. Вот с этим нехитрым набором я и пошел, предварительно узнав, где лучше всего учат. Мне сказали: в Щукинском, там учатся Вертинская и Михалков. Я пошел. Поскольку проходил кинофестиваль, то днем я смотрел кино, освобождался к вечеру.А к вечеру поток людей уже спадал, наплыва особенного не было, и это мое неведение меня спасло: с утра ломилась толпа абитуриентов, приемная комиссия свирепствовала, к вечеру — подуставала.К вечеру на экзамены приходили какие-то обмылки, человек десять, не очень-то симпатичные. Я, на них глядя, думал: может, и проскочу. Прошел.— Не первая. Первый брак был ошибкой. Я женился, уже будучи актером Таганки, довольно поздно.— Мои педагоги, желая меня поддержать, показали меня Юрию Петровичу Любимову. Он сам вахтанговец, если вы помните. Ну Юрий Петрович меня и взял. Это был 1969 год, то есть Таганка уже несколько лет будоражила Москву и не давала культурному начальству спать спокойно.— Нет.— Жалею и много раз говорил об этом. Дело не только в том, что Эфрос умер, будучи режиссером театра на Таганке, и его смерть как бы разоблачила наш поступок. Любая запальчивость делу вредна. Есть правота, но есть и правда. Не стало Эфроса — и живи с этой правотой. Кому теперь эта правота нужна? Что было у Анатолия Васильевича в ту пору его жизни, мы плохо знаем. Мы ищем чистую модель: он, мол, Эфрос, не должен был идти режиссером на Таганку. А что его толкнуло к этому — неизвестно. Становиться в позу, имею в виду себя и Смехова, проще всего. Эфрос не был рациональным счетчиком, он был человеком эмоциональным, ему казалось… Впрочем, откуда нам знать, что ему казалось. Нужно-то ему было немного: позвонить паре-тройке людей и сказать: ребята, вы на руинах и я на руинах. Что же мы будем сидеть и оплакивать эти руины? Давайте соединим усилия и посвятим их искусству. Ну а вернется Любимов — придумаем что-нибудь. Вот и все. А он пришел в сопровождении начальства, которое его нам представило, мне это не понравилось.— Да разве упомнишь этих козлов? Потом, когда после смерти Эфроса бразды правления театром взял в руки Губенко, я вернулся. Объяснил все Галине Борисовне, она поняла. (.) — Губенко.— Никто этого не знает, во всяком случае, я же дверьми не хлопал, никого не обвинял и не обличал, просто ушел — и все.— Интеллигентская болтовня, слюнявая модель: Губенко — сын, отсуживающий полхаты у отца. Николаю Губенко не нужно было вообще ничего, он просто ушел из театра, когда вернулся Любимов, и все. Его артисты просили вернуться, защитить их. Так что благородная модель: сын супротив отца — ерунда собачья. Во всем виноват — я так считаю уже много лет — Юрий Петрович Любимов. Хотя он — гений чистой воды, и все мы ему обязаны. Но истина такова. Сейчас ни к чему это ворошить, камни в кого-то бросать.— Я ни с кем не поддерживаю отношений. Вы же знаете — я много лет болен.— Ну не баснописец Михалков, конечно. Пожалуй, Евтушенко.— Пастернак. Линия Евтушенко — Пастернак вполне естественна, заслуга Евтушенко в том, что он привлек внимание сотен, если не тысяч людей к поэзии. Может, не будь Евтушенко, я до Пушкина добирался бы тыщу лет.— Нормальные, ровные, но нельзя сказать, что товарищеские, потому что я был моложе его, а тогда это было очень заметно. Сейчас-то эта разница была бы почти неразличима. (Напомню читателю, что год рождения Владимира Высоцкого — 1938-й, Леонида Филатова — 1946-й. —В. Н.) Володя, повторяю, ко мне хорошо, ровно относился.— Ну конечно! Он был так очевиден, так ярок, так не похож ни на кого… — Без комментариев. (.) — Огорчило — не то слово. Меня это шокировало. Потому что он ведь проучился два года во ВГИКЕ, и вдруг: «Ухожу в церковь священнослужителем». Для меня — шок! Я сам человек верующий, православный, но — не церковный. У меня общекультурные сведения о церкви, я там бываю иногда, у меня есть духовник — священник, которому я исповедуюсь, причащаюсь. Но все равно — шок, когда собственное дите объявляет, что оно хочет быть попом. Потом как-то смирился, подумав: ну не объявил же он, что в мафию подался по грабежу бензоколонок. Так что пусть его, Господи! — Она все бросила из-за моей болезни.— Я пишу. Бедный Пушкин умер в долгах, а сегодняшним нам, грешным, оказывается, худо-бедно можно прожить, просуществовать за счет литературного труда. У меня уже после болезни, после операции, вышло за четыре года шестнадцать книжек. Пишу сценарии, стихотворные пьесы. Поставил фильм «Сукины дети» — как раз приблизительно о том, что происходило в Театре на Таганке. Снял и второй фильм, в Париже, а третий не успел — ударил инсульт.— Этих передач набралось уже больше 70. Съемки проходят в разных местах — я ведь транспортабелен. Только что сделали передачу о Валерии Носике, на очереди — о Сергее Филиппове.— Друзья помогают. Там, конечно, тоскливо, но спокойно: врачи рядом.— Поскольку у меня одна почка, да и та — донорская, то присутствие врачей успокаивает, хотя случись что-нибудь, никакие врачи не помогут. И все же рядом с ними чувствую себя надежнее: как-никак люди в белых халатах… — Наши люди как бы более привычные ко всяким тряскам, им желать покоя даже глупо. Но все равно им нужны покой, равновесие. Вот равновесия я им и пожелаю, потому что если будет равновесие, будет и здоровье, будут деньги и все остальное.