Главное
Гид по Москве
Приметы и советы

Автор

Владимир Нузов
Братья Вавиловы заслуживают памятника
О двух выдающихся российских ученых – генетике Николае Ивановиче и физике Сергее Ивановиче Вавиловых – мы несколько часов говорили с[b] Юрием Николаевичем Вавиловым, доктором физико-математических наук, ведущим научным сотрудником Физического института Академии наук им. П. Н. Лебедева[/b], раскинувшего свои корпуса на Ленинском проспекте столицы.[b]– Юрий Николаевич, с именем вашего отца – академика Николая Ивановича Вавилова – связан юбилей очень важного научного учреждения: 80 лет назад была организована ВАСХНИЛ – Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук им. Ленина, первым президентом которой был академик Вавилов. Теперь на базе этой академии организована РАСХН – Российская академия сельскохозяйственных наук. Ну а Физическому институту Академии наук (ФИАНу), где вы работаете много лет, в нынешнем году исполнилось 75. Как известно, первым директором ФИАНа был ваш дядя – академик Сергей Иванович Вавилов. Вот в свете этих двух юбилеев, непосредственно связанных с именами братьев Вавиловых, позвольте задать вам первый вопрос. Вы говорили как-то, что помните себя с четырех лет. А помните ли вы тепло присутствия отца?[/b]– Конечно, помню. Когда отец приезжал с работы, ребятишки, игравшие во дворе, дружно бежали к нему навстречу. Здоровались и просили покатать на автомобиле, который тогда был редкостью.Отца я потерял рано: когда его арестовали в августе 1940 года, мне исполнилось 12 лет. В общении с отцом больше повезло моему брату Олегу – сыну Николая Ивановича Вавилова от первого брака.Он был старше меня на десять лет, отец брал его с собой в экспедиции на Кавказ, в Среднюю Азию, в Хибины. А в тринадцатилетнем возрасте даже взял его в Лондон на конгресс по истории науки. И рекомендовал Олегу одному ходить по Лондону для знакомства с интересным городом и усвоения английского языка.Олег настолько обожал отца, что не мог смириться с его гибелью. Именно он узнал точную дату его кончины и подробности мученической смерти в саратовской тюрьме, которые НКВД пытался скрыть. После посмертной реабилитации отца в 1955 году маме дали липовую справку, в которой и год его смерти, и ее причина были перевраны.[b]– Трофим Лысенко – антипод вашего замечательного отца. Я где-то читал, что Николай Иванович сам его нашел, сам способствовал его карьере. Это так?[/b]– К сожалению, так. Но отец довольно скоро понял, с кем имеет дело. История не терпит сослагательного наклонения, и неизвестно, выдвинулся бы Лысенко без поддержки моего отца или нет. Скорее всего, даже без поддержки Н. И. Вавилова он занял бы высокое административное положение. Так считает, например, Жорес Медведев, написавший книгу «Взлет и падение Лысенко», изданную сначала на Западе, а потом и в России. Советской власти, Сталину такой человек, как Лысенко, был нужен, поэтому он, как говорится, вылез бы на свет Божий и без помощи моего отца. Он обещал быстро накормить страну, но накормил ее только обещаниями.Лысенко, как известно, поддерживал не только Сталин, но и его ниспровергатель Хрущев. Как только он был смещен со всех постов, был разжалован и Лысенко, руки которого обагрены кровью моего отца и его соратников.[b]– При каких обстоятельствах Николай Иванович был арестован?[/b]– В конце июля 1940 года отец поехал в экспедицию во вновь присоединенные к Советскому Союзу районы: Западную Украину и Прикарпатье. А 6 августа в поле, в предгорьях Карпат, в нескольких десятках километров от города Черновцы, где отец работал с сотрудниками, остановилась черная «эмка». Двое людей в штатском подошли к отцу и сказали, что его срочно вызывают в Москву. Едва машина въехала в Черновцы, отцу сказали, что он арестован...[b]– Что послужило непосредственной причиной, точнее, поводом для ареста Николая Ивановича?[/b]– Травля Н. И. Вавилова началась примерно в 1935 году, когда он по прямому указанию Сталина был смещен с должности президента академии, и резко усилилась в 1938 году, когда президентом ВАСХНИЛ стал Лысенко. А следить за отцом органы стали в самом начале 30-х годов.Став непосредственным начальником отца, Лысенко начал откровенную смертельную травлю Вавилова, приведшую, в конце концов, к его гибели. Самым свежим перед арестом был донос идеолога и ближайшего соратника Лысенко – И. Презента, на имя Молотова. Этот донос впервые опубликован в «Вестнике Академии наук СССР» Яковом Григорьевичем Рокитянским и приведен в моей книге «В долгом поиске». Убойными словами в этом сочинении были следующие: Вавилов-де – ярый антисоветчик, к тому же вейсманист-морганист, отвергающий учение Лысенко.На последней странице письма И. Презента Молотову стоит виза: «С докладной запиской И. Презента согласен.Академик Лысенко». Молотов переадресовал донос Берии, и колесо подготовки ареста отца завертелось.Важно заметить, что еще в 1937 году в Москве должен был состояться Международный конгресс генетиков. Однако его перенесли на 1939-й. Лысенковская банда – иначе группу Лысенко я назвать не могу – решила во что бы то ни стало конгресс сорвать. Ведь настоящие ученые – участники конгресса – быстро бы оценили, кто есть кто в российской генетике. Вавилова знали во всем мире как крупнейшего ученого, а абсурдную с точки зрения биологии и генетики теорию Лысенко и его учеников о наследовании благоприобретенных признаков они просто подняли бы на смех. Поэтому московский конгресс был сорван. В конце концов, он состоялся в Шотландии, в городе Эдинбурге, а Н. И. Вавилов был объявлен почетным президентом конгресса.[b]– После осуждения Николая Ивановича на смертную казнь как изменника Родины вы с мамой становились «чсирами» – членами семьи изменника родины. Маму должны были арестовать, а вас поместить в специальный детдом для детей «врагов народа». Что же вас спасло?[/b]– Нас спас Сергей Иванович Вавилов – мой дядя, брат отца. Без его участия в моей судьбе я бы сейчас с вами не разговаривал. Поэтому считаю дядю своим вторым отцом.После ареста отца мы некоторое время оставались в Ленинграде, а перед самой войной, в мае 1941 года, нас пригласила погостить на лето в Подмосковье семья соратника моего отца Г. Д. Карпеченко. Пригласила, несмотря на то, что глава семьи, генетик Карпеченко, незадолго до нашего приезда в Ильинское тоже был арестован, и семье грозили огромные неприятности.Так мы с мамой не оказались в блокадном Ленинграде, где наверняка умерли бы от голода. А в самом конце июля 1941 года нам удалось из подмосковного дачного поселка Ильинское с очень большими трудностями выехать на родину мамы – в Саратов.[b]– Куда вскоре в тюрьму НКВД будет этапирован ваш отец. Какое трагическое совпадение![/b]– Когда пришла эпоха гласности, я один день провел в той тюрьме, ставшей последним приютом моего отца, – во время съемок документального фильма о нем.На съемках этого фильма начальник тюрьмы, правда, хрущевских времен, рассказал, что академик Вавилов в Саратове оказался случайно. 16 октября 1941 года, в дни поднявшейся в Москве паники (немцы подошли вплотную к столице), заключенных Бутырок и других московских тюрем решили этапировать в Свердловскую область. Набили эшелон несчастными зэками, он потащился на восток. Но немцы разбомбили пути на Урал, стрелки на узловой станции перевели на Саратов, где зэков распределили по саратовским тюрьмам.Мы с мамой жили в пятнадцати минутах ходьбы от тюрьмы № 1 НКВД, в которой томился мой отец, но не знали об этом.[b]– Расскажите, пожалуйста, что вы знаете о суде над Николаем Ивановичем.[/b]– Он был скорый и неправый, буквально несколько минут заседала тройка Военной коллегии Верховного суда СССР. А следствие по делу отца во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке вел старший лейтенант НКВД Хват, – знаменательная фамилия, не правда ли? Хват допрашивал стоящего перед ним подследственного многими часами, после чего отец идти самостоятельно не мог и ползком добирался до нар.Отца приговорили к расстрелу, он подал прошение о помиловании. Это письмо, начинающееся словами «Обращаюсь с мольбой в Президиум Верховного Совета о помиловании...» – приведено в моей уже упомянутой книге. В помиловании отцу было отказано.И тут, как ни странно, положительную роль в судьбе отца сыграл Берия. Несмотря на решение «тройки», он сохранил жизнь отца, более того, к отцу в камеру Бутырской тюрьмы в Москве приходил представитель Берии и обещал работу по специальности в какой-то «шарашке». В моей книге приведены два письма отца на имя Берии, который приговор о расстреле не исполнил, но в то же время продолжал держать безвинного человека в тюрьме.Мой отец, Николай Иванович Вавилов, много сделавший для того, чтобы накормить все человечество, умер 26 января 1943 года в тюремной больнице от пеллагры, проще говоря, от голода.[b]– Юрий Николаевич, каково, в нескольких словах, научное и практическое наследие Николая Ивановича Вавилова?[/b]– Этот ваш вопрос я предвидел. И не придумал ничего лучшего, чем обратиться к интернетовской Википедии. В ней кратко изложено то, о чем вы спрашиваете: «Организатор и участник ботанико-агрономических экспедиций, охвативших все континенты (кроме Австралии и Антарктиды), установил на их территориях древние очаги формообразования культурных растений. Создал учение о мировых центрах происхождения культурных растений. Собрал крупнейшую в мире коллекцию семян культурных растений. Заложил основы государственных испытаний сортов полевых культур.Обосновал учение об иммунитете растений, открыл закон гомологических рядов в наследственной изменчивости организмов. Разработал учение о виде.Сформулировал принципы деятельности главного научного центра страны по аграрным наукам, создал сеть научных учреждений».[b]– Юрий Николаевич, расскажите теперь о научно-организационной деятельности вашего дяди – академика Сергея Ивановича Вавилова.[/b]– Сергей Иванович был создателем знаменитого Физического института Академии наук в Москве и научным руководителем Оптического института в Ленинграде. До того, как стать в 1945 году президентом Академии наук, он вплотную занимался физической оптикой. Как сказал о нем академик Евгений Львович Фейнберг, Вавилов был «физиком божьей милостью», эффект Вавилова–Черенкова известен всем физикам. Суть эффекта состоит в том, что заряженные элементарные частицы, движущиеся в среде со скоростью, превышающей скорость света в данной среде, испускают световое излучение.Проживи Сергей Иванович еще 7–8 лет (а умер он довольно рано, в 1951 году, не дожив и до 60 лет), и он, как и Павел Алексеевич Черенков, получил бы Нобелевскую премию, которую, как известно, посмертно не присуждают.Физический институт им. П. Н. Лебедева, руководимый Сергеем Ивановичем Вавиловым, участвовал в разработке ядерного оружия СССР. Большой вклад в его создание (водородная бомба) внесли сотрудники ФИАН А. Д. Сахаров, И. Е. Тамм, В. Л. Гинзбург.А сколько ученых Сергей Иванович защитил или спас от гибели! Это и Григорий Самуилович Ландсберг, и Игорь Евгеньевич Тамм, и Сергей Михайлович Рытов. А как рисковал Сергей Иванович, тайно посылая деньги Петру Леонидовичу Капице, отстраненному от всех дел и находившемуся фактически под домашним арестом на даче на Николиной Горе! О спасенной дядей нашей семье я уже говорил.[b]– Должность президента Академии наук – креатура первого лица государства, коим в 1945 году был Сталин. Мог ли Сергей Иванович, брат которого погиб в сталинских застенках в 1943 году, в знак протеста отказаться от предлагаемой должности?[/b]– В том-то и дело, что откажись мой дядя от предложения вождя по любой, сугубо уважительной причине, этот отказ рассматривался бы Сталиным как протест, последствия которого вполне предсказуемы. Да и вообще, мне интересно, кто в то время мог отказаться от предложения Сталина? Разве что самоубийца.[b]– Абсолютно согласен с вами, тем не менее человек, осуждавший С. И. Вавилова, нашелся. Александр Исаевич Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» обвинил Сергея Ивановича в холуйстве перед властями.[/b]– Недавно лауреат Нобелевской премии по физике Виталий Лазаревич Гинзбург публично рассказал о том, как в свое время написал Солженицыну письмо по поводу его несправедливого высказывания в адрес выдающегося ученого и замечательного человека – академика Сергея Ивановича Вавилова. Писатель с доводами Виталия Лазаревича согласился и обещал во втором издании «Архипелага» либо совсем убрать это высказывание, либо отредактировать. Ни того, ни другого сделано не было – это я, ваш собеседник, с большим сожалением добавляю уже от себя. Возможно, негативное отношение Солженицына к Сергею Ивановичу Вавилову сыграло роль в том, что предполагавшийся к открытию в Ленинграде-Санкт-Петербурге памятник братьям Вавиловым так до сих пор и не установлен – нашлись его противники.[b]– Но память о вашем отце и дяде в России все-таки чтут, правильно?[/b]– Именем Сергея Ивановича Вавилова названа улица в Москве, Оптический институт в Ленинграде. А теперь подойдите, пожалуйста, к окну. Видите вон то здание? Это институт Общей генетики РАН имени Николая Ивановича Вавилова. В печальном для меня городе Саратове, где безвременно окончил свои дни мой отец, есть улица его имени, в самом центре города ему установлен памятник, носит его имя и Саратовский аграрный университет. Добавлю к этому, что в Ленинграде есть улица Братьев Вавиловых.
Общество
Владимир Арнольд: Люблю математику, Моцарта, спорт
[i][b]Принципы Колмогорова[/i]– Владимир Игоревич, вы рано, в 11 лет, потеряли отца, Игоря Владимировича – видного математика и педагога, первого в СССР доктора педагогических наук. Отец успел привить вам любовь к математике?[/b]– Отец успел привить мне любовь к путешествиям и альпинизму, астрономии и далеким плаваниям. А вот о математике он никогда со мной не говорил.Согласно воспоминаниям родственников, я уже в пятилетнем возрасте сообщал отцу математические теоремы, о которых он не догадывался. А именно: я видел, как он (безуспешно) пытался установить (на кривом полу) табуретку, причем всеми четырьмя ножками. Я сказал отцу: « Ты повернул табуретку уже больше чем на 90 градусов. Значит, крив не только пол, но и табуретка, одну из ножек надо подпилить». Если бы табуретка была идеальной, то при повороте обязательно существовал бы момент, когда все 4 ножки, образующие своими конечными точками правильный квадрат, касались бы пола.А в 10 лет я пытался добиться от отца объяснения (в школе нас учили без объяснений), почему умножение минуса на минус дает плюс.Отец, как верный ученик Эмми Нётер ([i]немецкий математик, родившаяся в Германии и умершая в США в середине 30х годов прошлого века и названная Альбертом Эйнштейном величайшим гением математики.[/i] – [b]Ред.[/b]), ответил: «Без этого нарушались бы аксиомы кольца вещественных чисел». Меня такой ответ не убедил: «А зачем нужно, чтобы выполнялись аксиомы?» Почему произведение минуса на минус дает плюс, я понял, когда сам решал такую задачу: «Сегодня прилив в городе N был в полдень. В котором часу он будет завтра?» Зная длину суток и месяца, легко вывести, что разница составит около 50 минут. А вот будет ли прилив на 50 минут раньше полудня или через 50 минут после него, – это выясняет именно « правило знаков».[b]– Вместе с Андреем Николаевичем Колмогоровым вы в свое время получили Ленинскую премию. Сколько лет продолжалось ваше сотрудничество с этим великим ученым? Не могли бы вы сформулировать его главную, что ли, заповедь?[/b]– С Колмогоровым я никогда вместе не работал. Работы, за которые была присуждена премия, он выполнил в 1954 году, а я – в 1961–1963 годах. В 1956 году, когда мне исполнилось 19 лет, Колмогоров дал мне задачу– это была 13– я проблема Гилберта, поставленная им в 1900 году, – которую я решил за год, опровергнув саму гипотезу. После этого Колмогоров отказался считать меня своим учеником. Однако много лет, до самой его смерти в 1987 году, мы обсуждали с ним многие вопросы математики, естествознания, и часто даже спорили – особенно по вопросам школьного образования, где мы как раз работали вместе в качестве учителей в созданной Колмогоровым школе-интернате.«Принципов» у Колмогорова было много, упомяну только два. Первый: математик тем сильнее, чем на более ранней стадии общечеловеческого развития он остановился.Например, он считал, что самый сильный в России математик остановился на уровне детей 4–5 лет, которые любят отрывать ножки и крылышки насекомых. Себя Колмогоров считал остановившимся на уровне 13– летнего мальчишки, которого взрослые интересы еще не начали отвлекать от удовлетворения своей любознательности.Второй «принцип Колмогорова»: надо уметь прощать талантливым людям их талантливость. Будучи деканом механико-математического факультета МГУ, академик Колмогоров спас от исключения из университета немало талантливых студентов: одного хотели исключить за игру в карты в общежитии, другого – за пьянство, третьего – за драку с дружинниками, проверявшими: кто с кем спит…[b]– В своих выступлениях в СМИ вы сетуете на низкий уровень знания математики учащимися средней школы – в России ли, в Соединенных Штатах или в других странах. Мне кажется, человек, не могущий устно умножить 2 на 3 – просто человек низкой культуры, для которого имена Шекспира или Пушкина – пустой звук. Вы согласны со мной или дело здесь вовсе в другом?[/b]– Согласен, но во всем мире сейчас, к сожалению, побеждает тенденция борьбы общества и его руководителей за снижение уровня культуры и образования в своей стране.Объясняется это просто: боязнью конкуренции со стороны более компетентных и лучше подготовленных соперников – специалистов новых поколений.Например, профессору физики университета «ПарионЖюсье» руководители факультета объяснили, что дело обстоит следующим образом: «Был XIX век, нуждавшийся в думающих специалистах, и мы умели их готовить. А сейчас XXI век – думающие и понимающие, хорошо подготовленные специалисты больше никому не нужны (они не находят работы ни во Франции, ни в США, ни даже в России), а нужны дисциплинированные исполнители. Их-то мы и готовим».[i][b]Авторитет премии[/i]– Перейдем к более сложным математическим проблемам. Вы знакомы с доказательством теоремы Пуанкаре, сделанным российским математиком Григорием Перельманом? Он действительно отказался от премии Филдса?[/b]– «Теорема Пуанкаре» – странный термин: Пуанкаре сначала сам опубликовал ее доказательство, но потом обнаружил в нем ошибку. Чтобы ее исправить, он высказал замечательную гипотезу (а не теорему!) – ее-то Перельман и доказал. От премии Перельман действительно отказался.Я знаю это потому, что в юности он был учеником моего ученика, который пытается ему помогать и сейчас, а мне рассказывает о своих неудачах.[b]– Коль скоро мы заговорили о ваших учениках, напрашивается вопрос: остались ли в математике нерешенные задачи, одолев которые ваши молодые (до 40 лет) ученики могли бы получить премию Филдса – аналог Нобелевской премии для математиков?[/b]– Решенные задачи составляют малую долю нерешенных. Моим ученикам уже не раз присуждали премии Филдса. Я даже бывал членом присуждавшего премии комитета (правда, один раз вышел из него, сочтя его решение необъективным). Один из американских членов тогдашнего, необъективного, комитета сказал мне, что сегодня он был бы на моей стороне, поддерживая мое предложение в пользу российского кандидата на премию Филдса. Его работы этот американец теперь развивает и продолжает. Он заметил при разговоре, что выдвигавшийся тогда мною российский кандидат стал с тех пор, благодаря своим замечательным работам, гораздо более известным и знаменитым математиком, чем если бы ему тогда присудили филдсовскую премию. Коей отметили, между прочим, (дело прошлое!) менее сильные работы.Интересно, что и нобелевские премии имеют сходный авторитет. На поступательное развитие нашей науки эти премии ( как и избрания в члены разного рода академий), к счастью, не оказывают почти никакого влияния. Это замечание относится не только к награждению российских ученых (где пробелы в списках особенно заметны), но носит, я бы сказал, всемирный характер. Упомяну, например, что нобелевская премия не была присуждена теории относительности, хотя работы обоих ученых (Пуанкаре – 1895 год, Эйнштейн – 1905 год) явно ее заслуживали.[i][b]Мою династию продолжают ученики[/i]– Я знаю, что вы увлекаетесь философией, вашей едва ли не настольной книгой являются « Опыты» Монтеня. Что дает вам эта книга как человеку и математику?[/b]– Монтень удивительно современен в своей критике французской науки, особенно, ее «партизанских» принципов. По словам Монтеня, французскому ученому приходится писать так, чтобы никто не понимал ни слова – иначе все скажут, что ничего нового он не открыл. К тому же, французским ученым запрещено ссылаться на предшественников, особенно, иностранных ученых, – иначе их обвинили бы в непатриотичности.Удивительно, насколько устойчивы эти черты. Сегодняшние бурбакисты продолжают следовать этим старинным антинаучным принципам, осужденным Монтенем.[b]– Владимир Игоревич, несмотря на свои 70, вы в хорошей физической форме. Как ее поддерживаете?[/b]– Вы немного ошиблись: мне 71 год... Этим летом, как и каждый год, я прожил несколько недель на берегу Волги – в сосновом лесу, в имении «Ратмино» Петра Вяземского – друга Пушкина. Находится оно недалеко от Объединенного института ядерных исследований. Так вот, там ежегодно со всей России (приезжают и представители других стран бывшего СССР) собираются несколько сотен победителей математических олимпиад. Около дюжины профессоров читают им лекции, решают с ними новые задачи.Переплывая ежедневно туда и обратно Волгу, ширина которой в этом сосновом бору километр, я встретил однажды (на обратном пути) другого пловца, который сказал мне: « Владимир Игоревич, вы меня, наверное, не узнаете, но 30 лет назад вы, читая нам лекцию в Хабаровском университете, задали одну задачу.Я решал ее 30 лет, а теперь приехал показать вам решение...» Кроме плавания, проезжаю летом на велосипеде огромные расстояния, привозя в рюкзаке ведра клюквы с подмосковных болот. Зимой же вместо многокилометрового плавания или велопоходов пробегаю на лыжах в день по 50 или 100 километров.Колмогоров говорил, что он за всю свою жизнь завидовал только двоим: Сергею Михайловичу (Никольскому) и Владимиру Игоревичу, то есть мне, – вследствие необыкновенной физической выносливости обоих. Сергей Михайлович обгонял Колмогорова в гребле на лодке, а ваш покорный слуга – на лыжах. В этом году академику Сергею Михайловичу Никольскому – старейшему из учеников Колмогорова – исполнилось 103 года, но я по-прежнему встречаю его на лыжах в лесу около нашей с ним деревни Дарьино в Подмосковье.[b]– Традиционный вопрос: ваши дети и внуки унаследовали математические способности?[/b]– И сын, и внук – скорее компьютерщики, чем математики. Математиками были мои отец, дед и прадед.Дед был, видимо, первым математиком-экономистом в России: в 1904 году он опубликовал свою книгу, в которой перевел все экономические теории, включая Марксову, на язык дифференциальных уравнений. По этой книжке математическим методам в экономике учился будущий нобелевский лауреат и замечательный математик Леонид Витальевич Канторович. Леонид Витальевич считал себя заочным учеником моего деда.Из последних поколений мне ближе правнуки: вместо математики они часами играют мне на скрипках то Баха, то Моцарта... К тому же, они предпочитают компьютерным текстам (вроде « Кошки Арнольда» в интернетовской Википедии) бумажные книги.Между тем, некоторые компьютерщики, грозят вскоре сжечь все книги во славу безбумажной информатики.Старинная немецкая мудрость говорит, что научные способности передаются не детям, а зятьям: лучший ученик профессора женится на его дочке. Во Франции, например, замечательна такая династия: Адамар – Леви – Шварц – Фриш. Моя же династия продолжается скорее не родственниками, а сотнями учеников из разных стран.[b]Справка «ВМ»[i]Владимир Игоревич АРНОЛЬД[/b] – академик РАН, один из крупнейших математиков современности.Лауреат Ленинской и Государственной премий РФ, нескольких престижных иностранных премий.Иностранный член ряда зарубежных академий. Работает в Московском математическом институте им. В. А. Стеклова и в IX Парижском университете.За свою почти полувековую деятельность внес важнейший вклад в развитие ряда областей математики.Им написано более 300 статей и 20 книг, переведенных на 10 языков мира.[/i]
Технологии
Фазиль Искандер: Русские совершенно не виноваты в том, что делает Саакашвили
Представлять нашим читателям замечательного писателя, уроженца Абхазии, давно живущего в Москве, нет необходимости.Но говорить мы сегодня будем не о литературе.Тема нашей беседы, как несложно догадаться, вытекает из главных событий последних недель. Кто виноват? – Фазиль Абдулович, вопрос без обиняков: что вы думаете о недавно закончившейся на Кавказе войне, и вообще – закончилась ли она? – Закончилась ли война? Ответ на этот вопрос зависит от руководства Грузии. А оно непредсказуемо и не поддается анализу.– Несколько слов о событиях в Южной Осетии. Западные СМИ, за немногими исключениями, представляют агрессором Россию, а Грузию – жертвой агрессии.– Это абсолютная чушь. Невозможно, чтобы Южная Осетия или Россия напали на Грузию! Если они напали, как получилось, что около двух тысяч осетин оказались убитыми, другие бежали из Цхинвали? Кстати говоря, после всего, что случилось там, на Кавказе, я как-то всерьез не могу думать об американском президенте. Он, видимо, очень поверхностный политик, и ему кажется правильным то, что сию секунду выглядит выгодным для Америки. Думаю, он неправильно себя ведет.– Что вы можете сказать о президенте Грузии, который надеялся, что Америка бросится воевать против России на стороне Грузии? – По-моему, это авантюристическая личность.– А что касается позиции России...– Россия очень сдержанно себя ведет – чтобы не вспыхнула большая война. Русские совершенно не виноваты в том, что делает Саакашвили. В 1992 году Грузия напала на Абхазию. При чем тут Россия? Началась кровопролитная война, но абхазы как-то сумели победить.[b]Имена тогда не называли[/b] – После нескольких лет отсутствия на родине вы приезжали в Абхазию. Как после первой грузино-абхазской войны в Абхазии жили простые люди? Встречались ли вы с руководством республики? – Последний раз я был на родине в позапрошлом году. А бывал там ежегодно начиная с 1993 года.Настроение людей... Я бы не сказал, что оно очень хорошее, но достаточно оптимистичное. Они тогда не думали, что будут военные действия. А сейчас настроение, я думаю, довольно настороженное ко всему, что происходит. Уровень жизни людей невысок, но вполне приличен. Что касается руководства Абхазии, то у меня такое ощущение, что это надежные, трезвые, умные политики.– Абхазия ведь не всегда входила в состав Грузинской ССР.Очень короткое время, с 1921 по 1922 год, она была Абхазской ССР, то есть имела тот же статус, что и Грузия. Потом кто-то втолкнул Абхазию в объятия Грузии. Кто был этим кто-то, Фазиль Абдулович? – Сталин или Берия – с согласия Сталина. Имена ведь в то время не назывались. Но Абхазия вошла в состав Грузии, по-моему, не в 22-м, а в 33-м году. До 1936 года Абхазия еще держалась на своих ногах – пока ею правил Нестор Лакоба. Это был умный, самостоятельный и довольно либеральный политик.[b]Меня убили! [/b]– Но его застрелил Берия в своем кабинете, так ведь? – Нет-нет, он был отравлен Берией! Что я знаю? От Берии пришло указание, чтобы Лакоба явился к нему в Тбилиси. Нестор Аполлонович обычно ездил к Берии со своей женой, но на этот раз отказался от того, чтобы взять жену с собой – видимо, понял, что дела там сложные. Он приехал в Тбилиси, и в первый же день в ЦК Грузии они с Берией разругались вдрызг.Лакоба ушел к себе в гостиницу.Через какое-то время в телефоне раздался голос не то жены Берии Нины, не то его, Берии, матери. И этот голос сказал Лакобе: «Зачем вы ссоритесь, Нестор? Ведь вы же друзья. Приезжайте к нам, вместе пообедаем…» В общем, уговорила Лакобу приехать к Берии. Я уверен, что она (жена или мать) ничего не знала о замысле Берии.При встрече Берия протянул своему «другу» бокал с отравленным вином. После обеда Берия и Лакоба пошли в театр, где Лакоба почувствовал себя плохо, встал и пошел к выходу. Уже на улице он сказал своему шоферу по-абхазски всего два слава, но звучат они очень сильно: «Меня убили!» Он повторил эти слова несколько раз, видимо, уже почувствовав действие яда. Он едва добрался до своего номера в гостинице, лег и умер. Через какое-то время, полчаса или час, в гостинице появился Берия...Я был тогда мальчишкой и смутно помню, как было объявлено, что Лакоба умер от сердечного припадка или что-то в этом роде.Труп его привезли в Абхазию, но жена Лакобы была отважной женщиной: зная сложные отношения между мужем и Берией, она пригласила своего врача, который определил, что Лакоба был отравлен. Тогда она попросила врача поехать в Москву и сообщить там о причине смерти Лакобы. Врач поехал, но по пути его перехватили, повезли в Сочи, – дальше след этого врача теряется. Очевидно, он тут же был или расстрелян, или посажен. После этого в Абхазии начались процессы наподобие проходивших в Москве. Главным обвинителем на лакобовском процессе по бериевской раскладке должна была стать жена Лакобы.Главное обвинение мертвому состояло в том, что он якобы был турецким шпионом. Но вдова Нестора Аполлоновича, несмотря ни на какие пытки, не предала своего мужа, поэтому не предстала на суде в качестве обвинителя. От пыток она сошла в тюрьме с ума и там же умерла.– А дети у них были? – Да, у них был сын, его тут же арестовали, а когда началась война, он, бедняга, написал Берии письмо: «Дядя Лаврентий, выпустите меня из тюрьмы, я пойду на фронт». Берия как будто сказал: «Как? Он еще жив?» и велел расстрелять младшего Лакобу.Нестор Лакоба, повторюсь, был сильным, самостоятельным политиком, и говорят, что Сталин предлагал ему сесть на то место, на которое потом был посажен или поставлен Берия. Лакоба категорически отказался, возможно, после этого Сталин стал относиться к нему хуже. Вот такая история.[b]Старикам тут не место [/b]– Вы ведь лет до 18 лет жили в Сухуми, а потом поехали учиться в Москву. Какие отношения были тогда между абхазами и грузинами? – Отношения были абсолютно нормальными. Но что было чудовищно ненормально и что я прекрасно видел и чувствовал – это закрытие абхазских школ и перевод их на грузинский язык. Объясняли это тем, что это якобы один и тот же язык, хотя эти языки ничего общего не имеют, как, скажем, русский и немецкий. Это совсем другая группа языков.– Вас лично это тоже коснулось? – Я учился в русской школе, куда абхазы уже не могли поступить.– Перенесемся в более близкие времена, а именно к началу 90-х годов. Не послужила ли рассказанная вами история грузификации Абхазии одной из причин желания абхазов выйти из состава Грузии? – После 1936 года все абхазское руководство было заменено грузинским. Я думаю, причиной послужила очень хорошо сохранившаяся память о том, что грузинское руководство действовало достаточно националистически, это в памяти всех людей осталось. Я всегда поражался тому, как ярко и яростно воспринимали грузификацию абхазские старики. Такое ощущение, что старик, уходя, очень озабочен тем, чтобы его язык сохранился. Поэтому я особенно ярко помню, как старики на повышенных тонах говорили о том, что стараются вытеснить абхазский язык из официальной сферы. Сделать это довольно легко, но никому лично, конечно, не запрещали говорить на родном языке. Поэтому абхазский язык сохранился, но если бы это тянулось лет 50, может быть, он исчез бы.[b]ДОСЬЕ «ВМ»[/b] Фазиль Искандер родился 6 марта 1929 года в Сухуми. Отец, иранец по происхождению, в 1938-м был выслан из СССР, мальчик рос у родственников по материнской (абхазской) линии. Поступил в Московский библиотечный институт, в 1951-м перевелся в Литературный институт им. А. М.Горького (окончил в 1954 г.).Выпустил книги стихов «Горные вершины» (1957), «Зеленый дождь» (1960), «Дети Черноморья» (1961) и др. Читательское признание получил благодаря большому циклу прозы под общим названием «Сандро из Чегема», который продолжает и по сегодняшний день.
Общество
Почему исчез энтузиазм?
Я пришел раньше назначенного часа. Секретарь Теоретического отдела ФИАНа Марина предложила мне чашку кофе и, пока варила его, поведала новости. В отделе теперь новый заведующий, профессор Васильев – молодой, энергичный, готовящий, несмотря на материальные и организационные трудности, очередную Сахаровскую конференцию, которая состоится в мае. Андрей Дмитриевич, как известно, всю жизнь проработал в этом отделе под руководством только двух «начальников» – Тамма и Гинзбурга.Виталий Гинзбург, организовав в середине 50-х годов свой семинар, продолжал его вести до 21 ноября 2001 года. Это был юбилейный, 1700-й семинар, похожий на капустник. Шуткам не было конца, пока академик Гинзбург не сказал: «Дорогие друзья, на этом семинар под моим руководством свою работу прекращает…» Пауза, рассказывает Марина, длилась минут пять, никто не мог произнести ни слова. Шок. Потом зашумели, заволновались: «Да нет, Виталий Лазаревич, мы вас не отпускаем! Всю подготовительную работу возьмем на себя, вы только вести семинар будете!..» Гинзбург остался непреклонен…[b]– Виталий Лазаревич, почему вы «сдали» семинар? Он будет продолжен кем-либо другим?[/b]– А вы откуда все знаете? Ну да, всезнающая пресса... Несколько слов об истории семинара. Он был организован примерно в 1955 году, сначала был маленьким, постепенно разрастался, стал большим и болееменее общеизвестным. Почему я прекратил его работу? Очень просто: ничто не вечно под Луной. Мне 4 октября исполнилось 85 лет, и физически многое стало трудно. Голова еще работает, впрочем, уверенным в этом я не могу быть на все сто процентов.Словом, всему приходит свой конец. На последнем семинаре я прочел воспоминания драматурга Самуила Алешина об Александре Яблочкиной – была такая известная актриса, которая дожила до 98 лет и играла едва ли не до последних дней. Играла в кавычках: ее вывозили на коляске на сцену, она говорила какую-то фразу, после чего ее увозили. Я это рассказал и заявил, что не хочу, чтобы меня увозили на коляске, не хочу быть Яблочкиной. Вообще это принципиальная позиция: человек должен уметь уйти, а не ждать, пока его увезут.[b]– Значит, семинара больше не будет?[/b]– Теперь насчет продолжения семинара – это уже более интересно. Я заранее никого не предупреждал об уходе, чтобы избежать лишних разговоров, но считал, что семинар можно прекрасно продолжать. Есть время: среда, 10 часов утра, есть конференц-зал ФИАНа, есть люди, которые семинар посещают. Я соглашался ходить на заседания, даже доклад предложил сделать. А народ спасовал, что очень печально. У нас вообще имеет место апатия, исчез энтузиазм. Нужно работать, действовать, а люди пасуют. Конечно, основные трудности российской науки обусловлены отсутствием денег, но многие, к сожалению, этим, я бы сказал, прикрываются.[b]– Ну а каково состояние теоретической физики на сей день?[/b]– Я остаюсь главным редактором журнала «Успехи физических наук». Как раз сегодня буду держать корректуру своей статьи «О некоторых успехах физики и астрономии за последние три года». Я считаю, что имеются два крупнейших достижения физики. Первое связано с нейтрино.Второе крупнейшее достижение мировой науки – доказательство того, что наша вселенная ускоряет свое расширение. По старому счету, она должна была расширение замедлять, но нет! Существует «темная энергия», которая действует против сил гравитации, ускоряя расширение вселенной. Начало пониманию этого явления впервые в 1917 году положил Эйнштейн.[b]– Какую физическую проблему вы сейчас решаете?[/b]– Чего-то нового я не делаю, но подготовил для перевода на английский язык улучшенный вариант моей книги «О науке, о себе и о других», второе издание которой вышло на русском языке в 2001 году. По сравнению с ним в готовящемся английском издании можно найти статью о Вавилове, несколько других новых статей.[b]– Ваш прогноз на развитие науки в ближайшее время?[/b]– Наука развивается блестяще. Имею в виду науку мировую, элементом которой является наука российская. Особенно впечатляют успехи биологии, но и в физике много происходит интересного. Основной бич российской науки – отсутствие денег.Финансирование уменьшилось раз в пятнадцать, поэтому зарплата сотрудников низка, и мы попросту выживаем.[b]– Как выходите из положения?[/b]– Многие наши сотрудники ездят в загранкомандировки, имеют контракты, и это – хорошо. При советской власти, как ни негативно я к ней отношусь, наука по тем или иным причинам была на высоком уровне, за исключением биологии. И до сих пор у нас сохранились хорошие вузы: МГУ, Физтех, которые по-прежнему продолжают готовить квалифицированных специалистов. Не случайно, не за красивые глаза их хватают на Западе, прямо с руками отрывают. Мы в каком-то смысле готовим кадры для Запада, это – идиотизм.[b]– А почему эти специалисты не остаются у нас?[/b]– Да потому, что, во-первых, плохо с жильем, во-вторых, низкая зарплата. Что касается будущего нашей науки, то я считаю, что если Россия сможет выйти из финансового кризиса, то поднимется и наука.Основания для подъема пока есть. Приведу пример с Германией. Когда пришел к власти Гитлер, из-за его антисемитских и шовинистических тенденций Германия потеряла прекрасную науку, которая полностью не восстановлена до сих пор! Немцы в физике были на первом месте в мире, сейчас США их далеко обогнали. Так вот, у нас нет такой ситуации, наука не разгромлена, сохранилось много кадров, многие уехавшие захотят вернуться, если здесь станут платить нормально. Но дело, как я уже сказал, не только в деньгах. Наблюдается некая апатия, исчез энтузиазм.[b]– Почему же он исчез?[/b]– Интересный вопрос. Когда в Россию в 1956 году, впервые после железного занавеса, приехала группа первоклассных физиков, они были поражены, с каким энтузиазмом на них набросились наши ученые. И известный американский физик Фримэн Дайсон написал статью, где задавался вопросом: чем объяснить энтузиазм этих людей? И ответил: у них больше ничего нет! Мне долго казалось, что Дайсон прав: материально плохо, моральная атмосфера ужасная, а энтузиазм большой. Но теперь я понял, что это не совсем правильно: энтузиазм наших физиков объяснялся прежде всего престижностью науки в том, тоталитарном, государстве. Для кого-то это играет огромную роль, лично мне на престижность наплевать, я люблю науку не из-за того, что мне платят. Во время войны я работал, замерзая, где-то в Казани, топил печку оттисками своих статей... Подвожу итог: если сработают оба фактора: материальный и моральный, то мы еще способны многое сделать.[b]– Давно, Виталий Лазаревич, вы были в загранкомандировке?[/b]– В позапрошлом году я впервые побывал в Германии. Провел там месяц, видно, им понравился. Без всякой моей инициативы они сделали меня так называемым «гумбольтпрофессоршип».[b]– Что это такое?[/b]– На полгода мне предложили полную профессорскую ставку – безо всяких обязанностей, делай что хочешь, но живи в Германии. Так немцы поднимают свою науку. Я в июне собирался поехать, уже паспорт был оформлен, но плохо себя почувствовал, поэтому от профессорства отказался.Я благодарен немцам за приглашение, но 85 лет – это 85 лет. У меня здесь интересная работа, на жизнь я зарабатываю, зачем мне там быть? Только из-за денег?.. Честно сказать, мне не вполне ясна позиция нашего правительства. Может быть, оно не совсем понимает роль науки, поскольку денег на нее не дает? Впрочем, где их взять? Тришкин кафтан…[b]– Вы продолжаете заведовать кафедрой в Физтехе?[/b]– Продолжаю, и это плохо! По возрасту мне нужно давно уйти, но как только я собираюсь это сделать, меня уговаривают остаться: «Вы уйдете – развалится кафедра!» Я вынужден оставаться во главе кафедры.[b]– Физтех еще на уровне?[/b]– Это по-прежнему очень сильный институт, конкурс туда высокий, работает много хороших людей. Проблема одна: чтобы эти люди не уехали или не ушли в бизнес. То, что наука была престижна, имело оборотную сторону: в нее лезла всякая шваль! Дай сейчас ученым 1000 долларов в месяц, в науку тоже побегут все кому не лень. 100 долларов – мало, 1000 – много! Я себе представляю молодого человека с семьей. Если дать ему 300–400 долларов и квартиру – он будет прекрасно работать.Кто не хочет работать на таких условиях – пусть едет за рубеж.[b]– Немного о политике. Вы не раз бывали в Израиле. Что думаете о сегодняшней ситуации там?[/b]– Мой лозунг: надо размежеваться. Я против израильских поселений – не нужно Израилю присутствовать на арабских территориях. Кроме того, я решительно против допуска палестинцев в Израиль для работы. Это – отрыжка еврейской буржуазии, которая хочет иметь дешевую рабочую силу. Свою точку зрения я не скрываю, хотя, может быть, я не прав...
Технологии
Виктор Мережко: Дочь просила меня быть не слишком откровенным
[b]На улице я узнал его сразу — такова участь телезвезд и телеведущих. Отметил высокий рост, спортивную фигуру и спортивную же походку — Виктор Мережко спешил. На просьбу об интервью тем не менее откликнулся сразу: «Запишите телефон». Ручки у журналиста, как всегда, не оказалось, выручил диктофон...—Виктор Иванович, вы, помимо того, что сценарист, еще и автор пятнадцати пьес. Чем объясните, что театр сейчас, в Москве по крайней мере, привлекает к себе больше зрителей, чем кино?[/b]— Это верно: во всех приличных театрах — аншлаги, а в кинотеатры почти не ходят — особенно на российское кино. Люди должны куда-то ходить, они посещают театры, где идут, как правило, отечественные, а не американские пьесы. Но даже если пьесы американские, то играют в них русские актеры. А наш кинопрокат перекосило в американскую сторону. Что касается российского кино, то пока оно выживает за счет сериалов.[b]— Что вы скажете как зритель и как сценарист об американском кино?[/b]— Я бы разделил американское кино на две группы. Первая — это блокбастеры, уничтожающие киноискусство. Здесь 90 процентов шальной, громыхающей, бездарной продукции. И вторая группа — это классные фильмы, которые, как ни странно, близки по менталитету российскому зрителю.[b]— Когда вы почувствовали в себе тягу к писательству? Кем были ваши родители?[/b]— Я родился на хуторе, мои родители — сельские люди. Мы долго жили в Ростовской области, потом бежали от голода на Украину.Я всегда хотел быть артистом, но для этого у меня не хватило наглости, да и выговор был южнорусский, с мягким «г», с которым в хороший театральный вуз не попадешь. Со временем я понял, что писать сценарии гораздо интереснее. Впервые я попробовал написать кинопьесу, находясь на практике в Ленинграде. Сидя в Летнем саду, написал нечто бездумное и бездарное. Потом, уже после окончания Полиграфического института, написал сценарий короткометражного фильма для любительской киностудии при ДК строителей города Ростова. Отработав положенные после окончания института три года, я поступил на сценарное отделение ВГИКа, и уже на третьем курсе написал сценарий к фильму «Слепой дождь», отмеченный на фестивале в Монте-Карло.[b]— Вы не испытывали зависть коллег, коль так быстро «попали в струю»? Люди годами бьются, чтобы зацепиться за киностудию, предложить режиссеру свой сценарий...[/b]— Я настолько поглощен своим делом, что наблюдать за коллегами у меня просто нет времени, да мне это и неинтересно— с коллегами по профессии стараюсь не общаться. Объясню, почему. Общаясь с коллегой, ты все равно подвергаешься атаке: эмоциональной, духовной, какой угодно.Если я общаюсь с коллегой, а он понимает, что я — сценарист № 1 в стране, то он непременно будет стараться навязать свою точку зрения, предъявлять мне свои претензии и так далее. Я этого не хочу и защищаюсь тем, что с коллегами не общаюсь.[b]— С кем же вы общаетесь?[/b]— Обожаю артистов, может, потому, что сам хотел стать артистом. Они — большие дети, наивные, умные, жестокие, реализующие то, что я пишу. Я бываю на съемках, наблюдаю их в работе, сам довольно часто играл в небольших ролях. А сейчас занят в огромной роли в своем же сериале «Крот».[b]— Поговорим о телевидении. Несколько слов о канале ТВ-6, куда пришла команда НТВ.[/b]— На ТВ-6 я был изначально, находился рядом с Эдуардом Сагалаевым, когда канал создавался.Я был его первым вице-президентом, это мой канал. Но я был далеко не во всем согласен с той командой, которая работала на ТВ6. Это была, скажем так, ориентация на ПТУ, на подворотню. Молодежь нужно воспитывать, а не подыгрывать ей. Я вел здесь программу «Мое кино». Потом, когда пришла новая команда с НТВ, я не понимал, как можно такое разношерстное телевидение облагородить, не знал, какое место я в нем займу, мне никто не предлагал ни уйти, ни остаться. Через некоторое время мне позвонили из руководства канала и предложили остаться на нем. Общение с новой командой ТВ-6 доставляет мне удовольствие. Это люди не только высокой культуры, но и в высшей степени профессионалы. Канал весьма лоялен к власти, занимается, скорее, я бы сказал, не политикой, а искусством. Команда понимает, что надо делать весело и красиво, а не сиюминутно и скандально. И, думаю, власти предержащие поняли, что уничтожать самую профессиональную команду им нет никакого смысла.[b]— Спрошу вас как лицо заинтересованное: вам нравится канал «Культура»? Какие передачи других каналов вы смотрите?[/b]— Канал «Культура» необходим, но не все меня в нем устраивает. Там нет современного телевизионного языка, его передачи — на уровне 60-х годов. Что касается других каналов — их почти не смотрю, нет времени. Интересен Лев Новоженов — это устоявшийся мастер высокого класса.Мне всегда интересен также Дмитрий Дибров с его парадоксальным ходом мыслей.[b]— Наблюдая за вашей «многостаночностью», я вспомнил чье-то остроумное замечание: русский писатель любит, чтобы ему мешали работать. Ваш случай таков?[/b]— Чем больше оттаскивают от дела, которым я в данный момент занимаюсь, тем больше я на нем сосредоточиваюсь.[b]— А лета не клонят к суровой прозе?[/b]— Я не умею писать прозу. А вот что касается воспоминаний, может, и сяду когда-нибудь их писать, потому что я знаю про кино и киношников такое и так много, что это будет интересно читать. Я семь лет вел «Кинопанораму», теперь веду «Мое кино», есть откуда черпать материал.[b]— Виктор Иванович, я как-то прочитал ваше интервью одной бульварной газете, которая своей желтизны даже не скрывает. Обычно писатели избегают общаться с такого рода СМИ...[/b]— Я публичный человек, а не затворник, где-то скрывающийся и выдающий время от времени очередной шедевр. Я все время на виду, на людях, не могу быть пьяным, плохо одетым и так далее. Я не считаю себя вульгарным, но сказать какие-то вещи о женщинах, которых я в целом люблю, я считал необходимым. Корреспондент той газеты спросила меня: «Сколько у вас было женщин?» Я ответил: «Не знаю». «Ну 500 было?» Я в шутку отвечаю: «Что-то маловато...» А они напечатали в буквальном смысле: у Мережко, мол, было больше 500 женщин. Ну и пусть...[b]— А вашим сыну и дочери не было неловко за папу?[/b]— Когда я сказал дочери, что собираюсь давать вам интервью, она просила меня не быть таким откровенным, как в том случае, о котором мы с вами говорим.— Вы в отличной для вашего возраста физической форме. Гены помогают или занимаетесь собой? — Во-первых, гены, во-вторых, ежедневно по полтора часа занимаюсь на тренажерах, мощная зарядка с гантелями и штангой. Делаю также массажи, пользуюсь кремами, причем исключительно отечественными. На иностранные моя кожа реагирует раздражением.[b]Досье «ВМ»[/b][i]Виктор Мережко родился 28 июля 1937 года.В1961 году окончил полиграфический институт в г. Львове, в 1968-м — сценарное отделение ВГИКа.Автор сценариев к художественным фильмам: «Здравствуй и прощай'BB, «Вас ожидает гражданка Никанорова», «Трясина» (совместно с Г. Чухраем), «Родня», «Полеты во сне и наяву», «Отставной козы барабанщик», «Прости», «Одинокая женщина желает познакомиться», «Забавы молодых» и др. Автор 15 пьес. Много работает на телевидении. Был ведущим программ «Кинопанорама», «Шок». Сейчас ведет передачу «Мое кино» на ТВ-6. Председатель правления Дома кино, президент кинофестиваля «Киношок», президент премии «Ника». Лауреат Государственной премии СССР, заслуженный деятель искусств РФ. Вдовец. Сын Иван — студент Института дизайна и рекламы.Дочь Мария — студентка ВГИКа.[/i]
Развлечения
Решение – «Особая папка»
[b]Наш корреспондент беседует с директором Государственного архива РФ, доктором исторических наук, профессором Сергеем Мироненко.– Сергей Владимирович, как бы вы охарактеризовали сегодняшнюю доступность любого из множества архивов России?[/b]– После 1991 года ситуация кардинально изменилась. Сегодня для того, чтобы стать читателем госархива, по закону необходимо лишь написать заявление. То есть, теперь действует не разрешительный принцип доступа к архивным документам, а регистрационный. Конечно, я, как и любой директор на моем месте, предпочел бы рекомендательные письма. Вы даже не представляете, какое количество самых разных людей сюда приходит! Но сейчас доступ в архив, повторяю, прост: личное заявление, которое я подписываю, дальше вы заполняете анкету, обязуясь выполнять определенные правила, и получаете доступ к фондам.[b]– Если приходит человек, не внушающий доверия, надо, по-моему, приглядывать за ним…[/b]– Это очень серьезный вопрос, я бы сказал, проблема архивов всего мира. Мы, конечно, принимаем необходимые меры. Во-первых, у нас имеется система видеонаблюдения. Есть также сотрудник, который сидит в читальном зале. Он выдает дела, принимает их, проверяет наличие страниц. Замечу, что в отличие от западных архивов, где листы дел не нумерованы, у нас все листы имеют номер. То есть, если кто-то из посетителей решит листик выдрать, это сразу определит наш дежурный по залу.В последние годы появилась еще одна опасность – хищение из архивохранилищ. Когда в России возник серьезный антикварный рынок, у некоторых сотрудников, чья зарплата чрезвычайно низка, возник соблазн повысить свои доходы за счет архива, где они работают. Раньше для сотрудников существовало негласное правило: в архивохранилище один не входи. Не потому, что тебе не доверяют, но лучше входить вдвоем. Сейчас, когда сотрудников не хватает, это правило трудновыполнимо. У нас постоянно не полностью укомплектован штат. Мало кто соглашается работать за гроши.[b]– Расскажите, пожалуйста, о какой-нибудь свежей пропаже…[/b]– В один из архивов взяли паренька на временную работу – заниматься микрофильмированием открыток. И он решил часть этих открыток сдать в букинистический магазин, чтобы заработать денег. К счастью, криминальная попытка была вовремя пресечена.[b]– Говорят, много российских архивных материалов находится в США. Как они туда попали?[/b]– Архив Осипа Мандельштама, например, находится в библиотеке Принстонского университета. Его в середине 70-х годов туда отдала, а, возможно, и продала вдова поэта, Надежда Яковлевна Мандельштам. По ее представлению, в Советском Союзе этот архив не мог быть открыт для публикации и исследований.О другом архиве – Пастернака. Часть этого архива дочь последней любви поэта – Ольги Ивинской – Ирина перевезла во Францию и обратилась с иском к России, чтобы забрать оставшуюся часть, которая попала в РГАЛИ – архив литературы и искусства. Мое мнение: весь архив Пастернака должен быть на родине. Это мы говорили о личных архивах.Значительное количество государственных архивов было вывезено участниками белого движения при бегстве из Крыма, Харбина и т. д. Документы попали в разные места. Самые крупные хранилища – это архив Гуверовского института и Бахметьевский архив Колумбийского университета. С этими учреждениями мы имеем тесную связь, обмениваемся микрофильмами. Я считаю, что если есть свободный доступ к документам, если мы можем получить копии любого, – что ж, пусть наши, российские, документы там и хранятся. Тем более, что законных оснований для возвращения увезенных архивов, по большому счету, нет.[b]– Покойный Дмитрий Волкогонов, автор книг о Ленине, Троцком и Сталине, передал, говорят, в США большое количество документов из архива Политбюро. Это так?[/b]– Оригиналы Волкогонов за рубеж не передавал – можете мне поверить. Но он снимал копии, имея полномочия от президента России Б. Н. Ельцина, несмотря на то, был ли на документе гриф «сов. секретно» или нет. Поэтому доступ к копиям этих документов, оказавшихся в библиотеке Конгресса США, теперь проще, чем в наших архивах – к оригиналам.[b]– А что такое «особая папка»? Это папка, куда складывались особо секретные бумаги?[/b]– Нет. «Особая папка» – это и тип документа, и степень секретности. «Особая папка» существовала и в Политбюро, и в правительстве, и в министерствах. В протоколах заседания Политбюро можно прочитать: «Слушали. Постановили. Решение – «Особая папка». То есть, даже среди членов Политбюро это была высшая степень секретности.[b]– Читал, что Сталин в начале 30-х годов устроил чистку архивов, чтобы изъять документы о своем сотрудничестве с охранкой. Была ли такая чистка?[/b]– Это старый разговор. Россия – бюрократическая страна, выпускающая огромное количество документов. Они регистрировались и расходились в огромном количестве копий. Поэтому даже если бы и была поставлена задача изъятия документов о сотрудничестве Сталина с охранкой, практически она нереализуема. Да и напечатанный в некоторых изданиях документ Департамента полиции о том, что Сталин – сотрудник охранки, не что иное, как фальшивка. Это бумага 1913 года, идет она якобы из Енисейского жандармского пункта. А в 1913 году такого пункта уже не существовало, он был ликвидирован. Подделку, вероятно, составил человек, который был причастен к работе полиции, но всех подробностей делопроизводства не знал. По Департаменту полиции у нас сохранились регистрационные книги. Так вот, на подделке тоже стоит входящий номер именно по журналу регистрации. Смотрим журнал, а там под этим номером совершенно другой документ! Можно гадать, зачем и кому это было нужно, но это – подделка. Те, кто славословил Сталина, позже, как известно, бросились его разоблачать: если он преступник, значит – агент охранки. Сталину хватает преступлений и без этого.[b]– Сергей Владимирович, а не поделитесь еще какими-либо сенсациями?[/b]– Должен сказать, что ни в одном архиве мира нет такого документа, который перевернул бы представление об истории. Так что никакой сенсации я вам не сообщу. Но вот о нашей очень крупной, этапной работе с удовольствием проинформирую. Вместе с коллегами из Гуверовского института (США) мы завершили работу над 6-томной документальной историей ГУЛАГа. В эту работу включился и Александр Исаевич Солженицын, вошедший в редакционный совет этой серии и написавший предисловие к ней. Эти 6 томов – взгляд власти на ГУЛАГ, здесь все приказы, распоряжения, заявки и т. п. Один из томов повествует об экономике ГУЛАГа. Эта тема в исторической науке практически не исследована. Что это за экономика, как она функционировала, почему государство, имея ее, победило такую развитую страну, как Германия? На эти и многие другие вопросы поможет ответить наше исследование.
Общество
Владимир Познер: Эфир не может быть оппозиционным
[b]Он был, как всегда, артистичен, умен, остроумен, охотно отвечал на вопросы из зала (это были в основном записки). После встречи корреспондент «ВМ» подошел к ВВ и спросил, не возражает ли он против публикации записанных вопросов и ответов. Получив «добро», отобрал наиболее интересные из них.[/b][b]– Вы шесть лет прожили в Америке. Что можете сказать об американском патриотизме?[/b]– Если вы бывали в Америке, то видели, сколько американских флагов реет повсюду: в больших и маленьких городках, на каждом частном доме. Вы приходите на стадион, на встречу по бейсболу, американскому футболу, хоккею. Каждая игра – каждая! – начинается с того, что на поле выходит человек и не «под фанеру», а живьем начинает петь гимн США, все встают. Патриотизм? Безусловно. В Америке каждый день уроки в школе начинаются с того, что каждый ученик, от первоклашки до баскетбольного роста выпускника, прикладывают правую руку к сердцу и говорят слова клятвы на верность Америке. Хорошо это? По-моему, это уже перебор. Французы тоже патриотичны, но им и в голову не придет демонстрировать это на людях, они просто уверены, что они лучше всех.[b]– Какая все-таки идеология у Соединенных Штатов?[/b]– Я не знаю, какая у них идеология, я знаю некоторые принципы, которые исповедует эта страна и которые выражены в преамбуле Декларации независимости, принятой в 1776 году. А написано там следующее: «Мы считаем эти истины самоочевидными: человек наделен создателем некоторыми неотъемлемыми правами. Правом на жизнь, на свободу и на поиски счастья». Вот вам и вся идеология.[b]– Как вы относитесь к тому, что происходит в Израиле?[/b]– Я убежден, что придется уйти со всех территорий, а все поселения убрать. Подчеркиваю: все. И придется согласиться с созданием Палестинского государства при определенных гарантиях нескольких мощных стран и ООН. Другого выхода нет, иначе это будет тянуться всегда, никогда не кончится, потому что людям, которые занимаются борьбой за возвращение территорий, за создание Палестинского государства, нечего терять, они убеждены в своей правоте.[b]– Не считаете ли вы, что лучшей формой существования сегодняшней России была бы конфедерация?[/b]– Попытка создать конфедерацию в Америке окончилась, как известно, гражданской войной, в которой погибло больше американцев, чем в какой-либо другой войне. Сколько же малюсеньких конфедерантов образовалось бы на территории России? Сто? Сто пятьдесят? И как бы эти «швейцарии» взаимодействовали между собой? Что-то я себе плохо это представляю.[b]– Что вы думаете о Ходорковском и его деле?[/b]– Лично мне президент Путин в присутствии многих сказал, что суд будет открытым. Ну, открытый суд можно сделать и таким: все места в зале занимают специальные люди и так далее. Но то, что Ходорковский и его адвокаты будут серьезно защищаться – для меня несомненно. Срок, который он получит, будет небольшим, полагаю даже, что Ходорковский будет выпущен на свободу. Компания «Юкос» останется, никто не будет ее национализировать, потому что это огромный риск, к тому же непонятно, зачем он. Ходорковский – опасный человек для Путина, у него есть своя система взглядов, хотя Ходорковский, какого мы его знали до ареста, и Ходорковский, опубликовавший письмо, – совершенно разные люди. Я понимаю, что можно многое передумать, я сам был членом партии, но я менялся очень долго, не за шесть месяцев.[b]– Но он же в тюрьме сидит…[/b]– Будем считать, что тюрьма ускоряет: примем день за три, ну хорошо, день за неделю. Но все-таки принципиальные, глубинные изменения не происходят так скоро… Как только письмо Ходорковского было опубликовано, я позвонил генеральному прокурору Устинову, который, как это ни странно, всегда отвечает на телефонные звонки ([i]смех в зале[/i]). Да-да, другим не дозвонишься, а этот сам берет трубку. И я ему сказал, что хотел бы взять интервью у Ходорковского, прямо в камере. Он ответил: «Я должен посоветоваться, я вам перезвоню». Перезвонил через три часа. И говорит: «Люди, работающие там, очень просили меня не делать этого». Я говорил о своем желании и с другими высокими чиновниками, смысл их ответов был один: не надо пиарить Ходорковского. Я возражал: человек опубликовал интервью, которое обсуждают все. Большего пиара не бывает. «Не надо, – почти просили меня, – не надо».Должен заметить, что люди наверху говорят на своем, птичьем, языке, где каждое слово надо понимать так, как они это понимают. Пиар – вещь позитивная, правильно? И они понимают так, что МБХ, как они его называют, сумеет интервью, пиар использовать в свою пользу. Я считаю, что сажать его не надо было, это было неправильно. Замечу также, что Ходорковский малосимпатичный человек.[b]– Будет ли когда-нибудь в России реальная свобода слова?[/b]– Скажите, а мое существование – это свобода слова? А Владимир Соловьев – это не свобода слова? А Савик Шустер? Вам бы хотелось, чтобы он материл президента? Это, по-вашему, свобода слова? Возьмите газеты. В них есть все: и крайне левые взгляды, и крайне правые, где президента несут по кочкам. На телевидении – нет. В мире вообще не существует оппозиционного телевидения. Потому что эфир не может быть оппозиционным! Кого в России, покажите мне, посадили, кого арестовали, кого выгнали за свободу слова? Когда началась война в Ираке, мой хороший знакомый, известный американский журналист, выступил с ироническим пассажем насчет возможности победы Америки в этой войне. Его выгнали якобы за то, что это непатриотично. Вот когда случится то, что свободы слова в России нет, я здесь выступать не буду.Говорят, при Ельцине свобода слова была. Но я хочу вас спросить: а что НТВ, принадлежавшее Владимиру Гусинскому, не было партийным телевидением? Да, это было самое профессиональное телевидение России, но оно было партийное. Мы плохо понимаем, что такое свобода слова, но очень хорошо понимаем каприз: я хочу. Что хочу, то и ворочу. Один из судей Верховного суда США сказал: «Вы не имеете права кричать «пожар» в битком набитом помещении только потому, что вам хочется кричать. От вашего крика может случиться несчастье…» Свобода слова как всякая свобода – это штука ответственная – вот что я хотел бы подчеркнуть в заключение.[b]– Как решить проблему Чечни?[/b]– Я не знаю, как. Мне эта проблема кажется неразрешимой, потому что она уже не просто чеченская. Когда-то я говорил: отпустите Чечню, пускай уходят. Потом понял, что можно отпускать, когда ты сильнее, с позиции силы, как Франция отпустила Алжир. Но отпускать в результате поражения нельзя. Тут же возникает вопрос: кто следующий? А следующий – значит Татарстан? Прямо посреди России. В общем, я счастлив, что мне не надо решать этот вопрос.[b]– Ваше мнение о суде присяжных?[/b]– Суд присяжных иногда ошибается, но это суд, а не тройка. Я бы сделал, как в Америке: с обвинительным приговором должны быть согласны все 12 человек. Сажать человека, иногда надолго, необходимо с согласия всех присяжных. Если хоть один против, обвинение с подсудимого снимается. А у нас обвинительный приговор принимается при соотношении голосов 7:5. Что такое 7:5? Это черт-те что! А ну как расстрел? 7:5 ? Слава богу, пока у нас смертная казнь не применяется, но очень многие ратуют за нее. У нас нет опыта суда присяжных, но если его не иметь, не развивать, это плохо кончится.[b]– Как вы относитесь к введению в школе закона Божьего?[/b]– Отношусь к этому исключительно плохо. Я считаю, что изучать религию полезно, но преподавать в школе ее должен светский человек, а не раввин, поп и так далее. У нас светское государство, и я не хочу, чтобы мои деньги, то есть налоги, которые я плачу, шли на это. Об этом я говорил много, громко и неоднократно.[b]– Что вы скажете о небывалом антисемитизме в России?[/b]– Небывалый антисемитизм? Не знаю. Если и есть какой-то антисемитизм, то не государственный. Когда я приехал в эту славную страну, это был государственный антисемитизм. Сейчас этого нет. Есть бытовой антисемитизм, но и бытовой антиамериканизм, антиафриканизм и так далее. Понятно, почему они есть, – это российская традиция. Об этом не говорят, не принято говорить, но все это есть.[b]– Сталкивались ли вы с проявлением ксенофобии в ваш адрес?[/b]– Конечно, и неоднократно. Начать хотя бы с того, что меня не приняли в МГУ, поскольку, как мне потом было объяснено, у меня фамилия не очень православная, а биография вообще безобразная. Но в результате все же приняли, я учился на биофаке. Помню, врезал однажды одному студенту геологического факультета МГУ за «жидовскую морду», адресованную, правда, не мне, а моему товарищу. Меня потащили в милицию, составили протокол, я его подписал, повели меня к начальнику. Сидит, что-то пишет, иногда на меня поглядывает. Потом обращается ко мне: «Ну, расскажи, как дело было». Я рассказал, он спрашивает: «Почему ты так плохо говоришь по-русски?» Ну, я объясняю, что только что приехал из Америки. «Значит, в Америке вот так разрешают споры: кулаками? А у нас – Советский Союз! Вот если еще раз тебя оскорбят, приходи к нам, пиши заявление» ([i]смех в зале[/i]). Тут он рвет протокол и отпускает меня на все четыре стороны. Я выхожу из кабинета, закрываю дверь, оборачиваюсь и читаю табличку: начальник такого-то отделения милиции подполковник Коган А. С. Прошло много лет, я стал появляться на телевидении, однажды раздается телефонный звонок: «Это Коган говорит. Помните? Ну что, все еще размахиваете кулаками?»[b]– Есть ли успехи правления Путина?[/b]– Я считаю, есть. Для рядового человека успех правительства заключается в простом: есть деньги в кармане, есть что купить в магазинах. И есть уверенность, что завтра будет так же. Я очень много езжу по стране, спрашиваю людей. Много еще трудностей, но многое изменилось к лучшему. Вы помните совершенно пустые полки в 1990–91 годах? Даже очередей не было, потому что торговать было нечем. Вы помните эти крики: «Больше килограмма в одни руки не давать?» А когда открылся «Макдоналдс» на Пушкинской площади, там дежурила конная милиция. Вы это помните? Конечно, непорядка много, но умейте сравнивать![b]– Если бы у вас был выбор, то в какой стране вы бы хотели жить?[/b]– У меня есть выбор, поскольку у меня не одно гражданство. Я могу уехать в любую минуту. То, что я живу и работаю в России, и есть мой выбор.[b]– Вам нравятся книги Елены Трегубовой «Байки кремлевского диггера» и Александра Солженицына «Двести лет вместе»?[/b]– К первой книге я отношусь хорошо. Что касается книги Солженицына, я не согласен ни с одним из его выводов.[b]– Как вы относитесь к пародиям на вас и вашу передачу?[/b]– По-разному. Иногда эти пародии смешны, талантливы, иногда – нет. Но если на тебя делают пародии, пишут рецензии – это уже хорошо. Знаете, как говорят американцы? Не бывает плохих статей, кроме некролога…[b]– Вы работаете на Первом канале?[/b]– Нет, Первый канал покупает нашу продукцию – вот и все. Я не служу на телевидении, у меня нет кабинета, нет секретаря, я работаю дома.[b]– Ваша дочь, кажется, живет в Германии. Кто она по профессии?[/b]– Катина фамилия Чемберджи – это фамилия ее матери, моей первой жены Валентины. Ее отец был композитором, видимо, от него музыкальность передалась Кате, она композитор и пианист. С мужем, тоже композитором, они уезжали в Германию на какое-то время, но получилось – навсегда. У них двое детей, моей внучке – 20 лет, внуку – 9. Дочь успешно работает и как композитор, и как концертирующий пианист. Что касается Германии… Не знаю, как другие, но я бы жить там не смог. Я понимаю, что нынешние немцы – это не ТЕ немцы, но, повторяю, жить там не смог бы, это выше меня. Бывая в Германии, я, конечно, делаю подобающее лицо, но, когда слышу их замечательную речь, лицо мое опадает.
Развлечения
Дмитрий Хворостовский не спешит писать мемуары
[b]Представлять читателям Дмитрия Хворостовского по меньшей мере наивно. Современное искусство без этого имени просто немыслимо.– Дмитрий Александрович, ваши предки-сибиряки по рождению или, как это часто бывало, ссыльные польские революционеры и тому подобное?[/b]– Сибиряков от рождения среди моих родственников довольно мало, разве что со стороны одной из моих прaбабушек, потомственной казачки. Отец другой бабушки был из немцев Поволжья, в приснопамятные годы его сослали в Сибирь. Есть в нашем роду (со стороны мамы) и татары, и упомянутые вами поляки. А с отцовской стороны – украинцы и поляки, а фамилия наша – украинская.[b]– У известного поэта Риммы Казаковой есть относящаяся к сказанному вами строчка: «Интернационал у нас в крови». В вашем широчайшем репертуаре есть сюита Шостаковича на стихи Микеланджело Буанаротти. Вы могли бы петь ее по-итальянски, а исполняете в переводе на русский язык, почему?[/b]– Шостакович написал музыку на русский текст, и традиционно эта сиюта исполняется по-русски. Лишь один раз известный немецкий певец Дитрих Фишер-Дискау пел Микеланджело по-итальянски. Не могу сказать, что это было очень хорошо.[b]– Коль скоро мы заговорили о стихах, вы пожаловались как-то, что для вас каторга их запоминать. При вашем-то необъятном репертуаре – не наговариваете ли вы на себя?[/b]– Одни стихи отличаются от других своей доступностью, значимостью, художественной ценностью. Я сделал несколько песенных программ. Стихи довольно многих песен, увы, не слишком высокого качества, поэтому совершенно не лезут в голову. Вообще, куплетная форма стихотворений меня не очень-то вдохновляет.[b]– Вы даете немало благотворительных концертов, в том числе минувшей весной в Карнеги-холл пели вместе с Анной Нетребко. Интересуетесь ли вы, куда, кому конкретно идут собранные средства? Ну если не вы – человек очень занятой – то ваши помощники?[/b]– В 90-е годы, вернее до конца 90-х годов, практически все концерты, которые я пел в России, были благотворительными. Но прослеживать, куда пошли собранные деньги, я не люблю, потому что... Ну, просто не хочу расстраиваться. От концерта в Карнеги-холл с Аней Нетребко деньги, вероятнее всего, попали по назначению, потому что организовала концерт очень приличная фирма.[b]– В минувшем сезоне в Метрополитен Опера вашей партнершей в «Евгении Онегине» была Рене Флеминг. Мне посчастливилось побывать в тот вечер на этом спектакле, и нам, русско-американской публике, слышался в партии Татьяны голос Анны Нетребко – с ее неподдельным драматизмом и актерским мастерством… Нет такого проекта – Дмитрий Хворостовский и Анна Нетребко в «Евгении Онегине» или другой опере?[/b]– О таком проекте со стороны моего менеджмента я не слышал. Аня, скорее всего, предполагает спеть эту партию, но говорить с полной уверенностью о ее репертуаре я просто не могу, не имею права. Аня прекрасно справилась бы с этой ролью – и в голосовом, и в драматическом плане, она была бы очень органична в роли Татьяны. В общем, давайте вместе наберемся терпения.[b]– Хорошо. Для вас существуют профессиональные музыкальные барьеры, которые вы, на ваш взгляд, пока что не преодолели?[/b]– Конечно, есть масса непреодоленных вещей – это, во-первых. Во-вторых, каждый выход на сцену – это бой с открытым забралом. Никакие твои регалии, заслуги, записи, недавний успех ни в коем случае не должны влиять на твое состояние на сцене в данный момент. На сцену ты выходишь, как оголенный нерв, а представить себе нерв, увешанный орденами, медалями, грамотами довольно трудно, согласны? ([i]Смеется[/i]).[b]– Да уж, хотя Леонид Ильич, говорят, петь любил... Как вы преодолеваете проблемы интерпретации, например, в дуэте? Пересматриваете свою трактовку или стараетесь убедить партнера в своей правоте? Как приходите к соглашению?[/b]– Это происходит автоматически, как в любом человеческом диалоге. Если со стороны партнера идет иное восприятие, то твоя интерпретация меняется в том же ключе. Конечно, я сторонник какой-то определенной концепции, которую ты хорошо знаешь, продолжаешь придерживаться, но случается, что новый партнер тебя приятно огорошивает, ты начинаешь искать новое, от чего тебе делается по-настоящему, по-музыкантски и по-актерски интересно.[b]– Вы с женой Флоранс уже дебютировали, кажется, в качестве дуэта? Ваше совместное творчество продолжится?[/b]– Сейчас нам с женой надо встать на ноги – и в прямом, и в переносном смысле: у нас три месяца назад родилась дочь Ниночка. И жена, конечно, сейчас занята. Но о дуэте мы не забываем. К сожалению, от концерта, который должен был состояться в Москве, Флоша, в силу своего тогдашнего положения, отказалась, концерт пришлось перенести на будущее.Жена уже давно начала заниматься с известным нью-йоркским педагогом, и я уверен, что скоро она достигнет вполне профессиональной кондиции, и мы сможем с ней вместе выступить. Скорее всего, это случится уже в Соединенных Штатах.[b]– Какая партия для вас самая трудная с эмоциональной и технической точек зрения?[/b]– Пожалуй, назову все-таки оперу «Риголетто». Не только для меня, но и для многих баритонов эта опера – наиболее трудная, наиболее энергоемкая. Петь необходимо с какой-то долей холодного расчета, потому что пение с полной отдачей может тебя просто измотать – и морально, и физически. Не исключены просто физические повреждения голосовых связок. Я спел три или четыре постановки этой оперы и не могу сказать, что делаю это легко: я всегда должен быть настороже, не отпускать свои эмоции – это, повторяю, может закончиться плачевно. Я, если угодно, даже побаиваюсь этой оперы.[b]– Галина Павловна Вишневская открыла в Москве оперную студию. Не хотите ли последовать ее примеру? География значения не имеет…[/b]– Не имею на такой поступок ни времени, ни права. Пока что все мое время принадлежит моей певческой деятельности. Даже на мастер-класс у меня нет, как правило, времени. А чтобы заниматься такой подвижнической деятельностью, как Галина Павловна, мне нужно просто уйти на пенсию, то есть подождать лет двадцать ([i]Смеется[/i]).[b]– Но в принципе вы такой деятельности для себя не исключаете?[/b]– Все-таки певческий век недостаточно долог и достаточно непредсказуем. Всякое может статься – со здоровьем, с голосом и так далее. И придется пересматривать свои позиции, заняться деятельностью такого рода, о которой ты раньше и не помышлял. Я даже немного суеверно побаиваюсь всего этого.То, что делает Галина Павловна Вишневская, – настоящее подвижничество. Существование школы довольно успешно, я пел в ней сразу после ее открытия… Школа продолжает бурлить, функционировать, надеюсь, так будет всегда.[b]– Вы, я думаю, встречались с Лучано Паваротти. Говорят, он был замечательным человеком, а не только великим певцом?[/b]– Об этом я могу говорить только понаслышке, поскольку мы не были друзьями, часто не встречались. Я остаюсь почитателем его огромного, непревзойденного таланта. С самого детства я был заворожен красотой и удивительной чистотой, искренностью его голоса. Я всегда ловил себя на мысли, что мне не хотелось с ним знакомиться, чтобы, не дай бог, не разочароваться. Я был просто слепым обожателем его таланта. Я поистине скорблю о его уходе.Я знаю многих людей, которые были освещены светом его личности, он одарил их своим теплом, любовью. Они – мои друзья, поэтому я могу сказать, что мы с Лучано тоже отчасти были друзьями. Он знал обо мне, мы с ним вместе пели, он следил за моим искусством, за моей карьерой.Подобного феноменального голоса, искреннего, чистого артистизма, пожалуй, не было ни в ХХ веке, ни в текущем ХХI.[b]– Дмитрий Александрович, выслушав ваш взволнованный монолог памяти великого артиста, я подумал: почему бы вам не начать писать вот такие портреты, возможно, даже книгу воспоминаний?[/b]– Об этом мне, честно говоря, даже не думается. Я не нахожу в себе того значимого, что я мог бы рассказать людям. Хотя встречи с выдающимися людьми и были, и продолжаются. Но я никогда не писал – ни в детстве, ни в другие периоды моей жизни, никогда ни о чем не рассказывал, за исключением тех случаев, когда меня очень об этом просили. Поэтому пока что мой рот закрыт на замок ([i]Смеется[/i]).[b]– Какие виды искусства, кроме музыки, вас вдохновляют? Какие книжки вы читаете, любите ли спорт?[/b]– Безусловно, я гуманитарий, меня интересует литература, живопись, скульптура. В детстве я ею занимался, и с тех пор немного отношу себя к людям этой творческой профессии. Спорт? В последние годы я начал заниматься им очень активно, многое пересмотрел в своем отношении к спорту и к значению спорта в моей жизни. В последний год я очень изменился благодаря спорту.Много времени провожу в джиме, бегаю, плаваю. Мне даже кажется, что я потихоньку превращаюсь из артиста в спортсмен ([i]Смеется[/i]). Вы знаете, конечно, что в России проводятся соревнования для людей творческих профессий – по фигурному катанию,например.Так что может случиться, что вы увидите меня на своих телеэкранах в иной ипостаси ([i]Смеется[/i]).[b]– Будем за вас болеть, Дмитрий Александрович. Что значит для вас семья, дружба, простые человеческие проявления сердечности, демократичности, благожелательности?[/b]– Дружба, любовь, чистота отношений для меня – все. Непредательство! Любого вида предательство повергает меня в шок.Еще – неискренность, которую в нашем деле встречаешь сплошь и рядом. Чистые, искренние люди для меня гораздо желаннее остальных. Наши с женой отношения – самое сокровенное, чем я дорожил и дорожу.[b]ДОСЬЕ «ВМ»[i]Дмитрий Александрович Хворостовский[/b]Народный артист России.Родился в 1962 году в Красноярске. Отец – Хворостовский Александр Степанович. Мать – Хворостовская Людмила Петровна. Супруга – Флоранс.Есть дети.Любовь к вокальному искусству Дмитрий Хворостовский во многом унаследовал от отца. Инженер-химик по специальности, Александр Степанович собрал огромную коллекцию записей звезд мировой оперной сцены, сам прекрасно пел и музицировал на фортепиано.Певческий талант Дмитрия Хворостовского проявился рано. Природа наделила его голосом, уникальным по своим возможностям и гибкости. С раннего возраста он исполнял арии, старинные русские романсы и песни. Окончив Красноярское педагогическое училище имени А. М. Горького, затем Красноярский институт искусств (класс заслуженного деятеля искусств РФ профессора Е. К. Иофель), Дмитрий Хворостовский с 1985 по 1990 год был солистом Красноярского государственного театра оперы и балета.Началом стремительного развития профессиональной карьеры певца послужили победы сначала на всесоюзных, а затем и на международных конкурсах.В 1987 году он стал лауреатом 1-й премии на Всесоюзном конкурсе певцов имени М. И. Глинки, а через год был удостоен Гран-при на Международном конкурсе певцов в Тулузе (Франция).В 1989 году имя Дмитрия Хворостовского стало всемирно известным, когда он победил на телевизионном конкурсе Би-би-си «Певец мира» в Кардиффе (Великобритания), завоевав единственный приз и титул «Лучший голос».Певец продолжил профессиональную карьеру на Западе, дебютировав в Nice Opera в «Пиковой даме» П. И. Чайковского. Регулярные ангажементы в ведущих оперных театрах мира раскрыли в певце многогранного артиста с мощным драматическим потенциалом, редким для западной сцены предпочтением тонкости и психологизма внешнему вокальному эффекту.[/i]
Общество
Для меня Россия – вся моя жизнь
[b]Корреспондент «ВМ» беседовал недавно с директором Московского научно-исследовательского института неотложной детской хирургии и травматологии известным доктором, профессором Леонидом Рошалем. Его именем названа звезда в созвездии Тельца, он номинирован на Нобелевскую премию. Этот яркий, принципиальный человек много сделал во благо нашего государства.[/b]– Для меня Россия означает очень многое, – говорит профессор. – Потому что это страна, где я родился, рос, получил образование, где похоронены родители – мои, по крайней мере. Здесь я стал специалистом, за свою долгую жизнь – а мне около 75 лет, – получил много добра, но видел и достаточно большое количество зла. Для меня Россия – фактически вся моя жизнь.[b]– Несколько слов о родителях, полученном образовании, врачебном опыте.[/b]– У меня были замечательные родители. Отец воспитывался в детском доме, потеряв своих родителей в 3 года. Беспризорничал, попал в детдом, из которого был призван в армию. Жизнь свою сделал сам, без чьей-либо помощи. В Великую Отечественную командовал дивизией авиабазирования.Мама была удивительно интеллигентным, тонким человеком. Могла поддержать любой разговор на любом уровне. Жизнь посвятила семье, мужу и детям. У меня был брат, умерший в молодом возрасте, сестра Наташа жива, дай ей Бог здоровья.Папа, не получивший в детстве родительской ласки, старался возместить нам недополученное. Хотя был человек суровый, настоящий, я бы сказал, мужик. Родители прожили долгую счастливую жизнь, сыграли золотую свадьбу.Я окончил 2-й Московский медицинский институт по специальности «педиатрия», в нынешнем году исполнилось ровно полвека, как состою на службе у детей. Это – главное. Волею судеб я занимаюсь не только детским здравоохранением. Ведь являюсь еще и председателем Комиссии по здравоохранению Общественной палаты Российской Федерации. Это забирает много времени, но я во всех случаях спрашиваю себя: если не я, то кто?..[b]– Леонид Михайлович, позвольте задать вопрос, волнующий и детских врачей, и родителей, и всех нормальных людей: об уровне детской смертности в России.[/b]– Общее состояние нынешнего российского здравоохранения нельзя признать удовлетворительным. Оно за последние годы сделало шаг назад по сравнению со здравоохранением Советского Союза, потому что фактически не финансировалось. И сегодня доля здравоохранения в ВВП вдвое меньше, чем в странах Западной Европы, и в три и более раз, чем в Соединенных Штатах Америки.У нас в свое время была создана одна из лучших в мире структур, подчеркиваю – структур, здравоохранения. Это признала и Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ). И хотя страна всегда была бедная, однако советской власти удалось побороть многие болезни, свирепствовавшие в дооктябрьской России.Хочу отметить большие успехи советской педиатрии. В отличие от американцев, российские педиатры учатся дольше – шесть лет плюс два года интернатуры. Восемь лет напряженной учебы дают педиатру фундаментальные знания. Но зарплата у них была мизерной, лекарств не хватало, их и сейчас в стационарах не хватает.Замечу важную вещь: Конституция РФ гарантирует каждому ее гражданину бесплатное медицинское обслуживание в государственных и муниципальных медучреждениях. Сегодня в этом важнейшем аспекте наша Конституция нарушается. С теми финансами, которые выделяются правительством на медицину, мы не в состоянии в полной мере обеспечить бесплатное медобслуживание населения в государственных и муниципальных медицинских учреждениях. Масса проблем с материально-технической базой, медикаментами, зарплатой врачей и т. д.К тому же частный медицинский сектор у нас в стране довольно узок. Граждан, которые сами в состоянии платить за медобслуживание, в России около 15%. Поэтому мы ставим вопрос о доведении финансирования здравоохранения хотя бы до 5–6% ВВП.Между тем общественные усилия по улучшению здравоохранения нашли отклик. Был принят национальный проект «Здоровье», направленный конкретно на улучшение состояния первичного звена системы здравоохранения – поликлиник, амбулаторий, службы «Скорой помощи». Там положение складывалось хуже, чем в других структурах: не хватало 40% персонала! Были существенно повышены зарплаты, это способствовало тому, что вакансии стали постепенно заполняться. Врачи пошли работать в «скорую». Закупили большое количество соответствующих машин (карет), но все равно – сделанного явно недостаточно.Что же касается детской смертности, наметилась тенденция к ее снижению, но пока что она в 3 раза выше, чем в Европе! Здесь еще многое предстоит сделать, особенно по улучшению родовспоможения, служб детской интенсивной терапии и реанимации, оснащению всем необходимым родильных домов и т. д.[b]– Я знаю, что в Калмыкии несколько детей родились больными СПИДом...[/b]– СПИД – огромная проблема, полностью разрешить которую не удается ни Европе, ни Америке. В России наметился небольшой сдвиг к уменьшению количества зараженных этой болезнью, но в принципе такая болезнь человечеством пока полностью не побеждена – я имею в виду не только африканский континент.Дети во многом отличаются от взрослых. Я работал во многих странах мира, оказывая помощь детям, пострадавшим в войнах, катастрофах, при захватах заложников террористами ([i]например, в школе в Беслане, Театре на Дубровке в Москве, откуда доктор Рошаль рискуя жизнью, выводил детей- заложников.[/i] – [b]В. Н.[/b]), и хочу сказать, что везде они страдают одинаково. И везде не хватает хороших специалистов, чтобы им помочь в критических ситуациях.Во всем мире этим занимаются не так, как мне представляется. ЮНИСЭФ (UNICEF) – прекрасная организация, оказывающая только гуманитарную помощь, международный Красный Крест, как и ВОЗ, специальных детских бригад не имеет. То есть никакой стройной системы оказания помощи детям в экстремальных ситуациях в мире не существует. ООН этой проблеме, с моей точки зрения, не уделяет достаточного внимания. Я думаю, это совершенно неправильно.[b]– Россия едва ли не единственная в мире страна, где существуют детские дома. В каком они состоянии, что вы думаете о российской системе усыновления детей, особенно иностранцами?[/b]– Я хочу поблагодарить всех американцев, усыновивших российских детей, а также и французов, англичан, немцев... Нельзя из-за двух-трех несчастий, произошедших с российскими детьми в Америке, зачеркивать тысячи добрых поступков зарубежных усыновителей.Ведь большинство российских семей, желающих взять к себе на воспитание детей, не имеют сегодня материальных возможностей для такого благородного поступка.Что касается детских домов, я вам рассказывал о своем отце, воспитывавшемся в детдоме. Став взрослыми, воспитанники этих домов встречались, переписывались. И я знаю – из детского дома моего отца вышли замечательные люди! Среди его выпускников не было ни одного вора или бандита, все детдомовцы получили образование. Быть в детском доме ребенку, конечно, несладко, но это лучше, чем оказаться на улице!..В России проблема усыновления «имеет место быть». Мы много говорим об этом. Но до тех пор пока у семей, взявших на воспитание детей, не будет уверенности в том, что они этого ребенка сумеют прокормить и дать образование, разговоры останутся разговорами. В такой ситуации детский дом для ребенка – спасение. Конечно, существование там случается довольно нищенское. Однако я знаю и прекрасные детские дома, откуда дети по их окончании не хотят уходить даже в свои квартиры, что предусмотрено российским законодательством.[b]– Видимо, вы говорите о детских домах, у которых солидные спонсоры. Например, Иосиф Кобзон спонсирует даже два детских дома...[/b]– Да, это детские дома в Ясной Поляне и в Туле, я в них бывал, проводил там медицинское обследование детей. Действительно, кобзоновские детские дома – другим на зависть.[b]– Леонид Михайлович, а какую проблему детского здоровья вы считаете самой важной, самой безотлагательной?[/b]– Раньше мы успешно занимались профилактикой детских болезней: иммунизацией, оздоровлением. Иммунизацию мы, слава богу, сегодня наладили, с профилактикой гораздо сложнее.Профилактические осмотры детей, которые в России регулярно проводятся, дело очень хорошее. Но вслед за профилактикой должно идти оздоровление, согласны?! Я думаю, самой актуальной задачей для России сегодня является переход на бесплатное медицинское и медикаментозное обслуживание всех детей до 12 лет. Пока это предусмотрено только для детей до 3 лет. Что еще? В наших школах скудное питание учащихся, недостаточны занятия детей физкультурой, оздоровление тоже оставляет желать много лучшего. А экология! Если дети живут рядом с предприятием, выбрасывающим ежесекундно в атмосферу или в воду вредные металлы и газы, о каком здоровье вообще можно говорить?..[b]– Коснемся политики. Леонид Михайлович, вы много раз встречались с президентом Путиным, поэтому, мне кажется, я вправе вас спросить: он останется на третий срок?[/b]– Думаю, Владимир Владимирович уйдет. Не знаю, на сколько и как он уйдет, какой пост будет занимать после ухода. Но, полагаю, поправки в Конституцию России в ближайший год вносить не будут. Президент заявил, что его предложение об увеличении срока президентства должно быть претворено в жизнь в случае одобрения Государственной думой только после его ухода.[b]– Есть ли у вас время для чтения, просмотра спектаклей? Вы ведь любите классическую музыку.[/b]– Я живу напряженной жизнью, свободного времени почти не остается. Работаю до часу-двух ночи, сплю около 5 часов. Вместе с тем хожу в гости на дни рождения друзей. Довольно часто, точнее, относительно часто, бываю в Большом зале консерватории, у меня много знакомых музыкантов. Читать стал меньше, а на театры времени совсем не остается. Дачи у меня нет, хотя за город иногда выезжаю.
Общество
«Я на год старше Владимира Набокова»
[i]С этой удивительной женщиной меня познакомил в Соединенных Штатах ее сын, профессор доктор технических наук, один из бывших ведущих научных сотрудников Ленинграда.[/i][b]– Берта Павловна, откуда у вас такая фамилия?[/b]– Точно неизвестно, но мы с сыном предполагаем, что в России она появилась после войны 1812 года. Возможно, в плен попал французский солдат или офицер и решил остаться в России, завести здесь семью.– Вы – выпускница Петроградской консерватории. Говорят, что сдавали экзамены самому Глазунову?– Нет, просто во время вступительных экзаменов в консерваторию приемная комиссия располагалась в его кабинете. Я сыграла положенную программу, и Глазунов дал согласие принять меня на первый курс.[b]– Сейчас подходите к роялю?[/b]– К сожалению, моя карьера пианистки окончилась, не начинаясь: я упала, сломала себе руку и переключилась на педагогическую теоретическую работу.[b]– Кто ваш кумир в музыке?[/b]– Я слышала многих выдающихся пианистов: Клемперера, например. Примечателен такой факт: рядом с классом моего профессора находился скрипичный класс профессора Ауэра, у которого в это время учился впоследствии ставший мировой знаменитостью Яша Хейфец.Мы частенько сталкивались с ним в коридоре консерватории, это было в 1915 году... А Владимира Горовица мне посчастливилось слушать в Харькове во время Первой мировой войны. В Харьков мы попали из-за того, что занятия в консерватории прекратились, в Петрограде начались голод, сыпной тиф. Все куда-то подались, мой профессор попал в Харьков, и я туда поехала, продолжала с ним там заниматься.[b]– А революцию 1917 года помните, Берта Павловна?[/b]– Ну, мы же тогда были студентами, а кто из студентов пропустит возможность тем или другим способом принять участие в революции! У нас был целый штаб, который управлял всеми делами: и Керенского надо было на митинге послушать, и в Таврический дворец сбегать, и на демонстрацию выйти.[b]– Потом настали мрачные годы: убийство Кирова, большой террор. Как вы все это пережили?[/b]– У моих родителей было шестеро детей, три сына и три дочери. Всем они дали высшее образование. В 30-е годы всех мужчин – и отца, и братьев – сажали, правда, ненадолго. Два моих брата погибли уже на войне…[b]– Вы прожили большую жизнь. Что самое яркое осталось в памяти?[/b]– В начале Великой Отечественной войны я была воспитателем в пионерлагере в Литве. Муж и сын были в Советской армии. В лагере – дети многих национальностей. Немецкая армия быстро захватывала Литву. И молодой ленинградский коммунист, возглавлявший этот лагерь, Певзнер Самуил Маркович, сумел в последний момент вывезти 400 детей! Эшелон уже начали обстреливать немецкие самолеты, но кое-как нам удалось добраться до села Каракулино, что в Удмуртии. Дети были в легкой одежде, не было жилья, столовой и так далее. И Певзнер все это организовал! Мы, сотрудники и дети, прямо скажем, мало приспособленные к жизни, занимались всеми строительными и хозяйственными работами. И учились, конечно, была и школа.После войны эти дети разъехались кто куда. У многих вся семья была уничтожена немцами. Эти дети – теперь уже бабушки и дедушки – до сих пор относятся ко мне как к своей матери. Многие из них, особенно живущие в Израиле, меня помнят, звонят и пишут, навещают. Их отношение, более чем 60-летняя искренняя дружба согревают жизнь, не слишком простую в моем возрасте. Ведь я на год старше Владимира Набокова. Мне 108 лет…[b]На илл.: [i]Берта Павловна с сыном.[/i][/b]
Общество
Крещендо
[i]«Какие странные пальцы, — отметил я про себя. — Кончики загнуты кверху. Так от рождения или от игры на альте?» Этого вопроса я своему собеседнику не задал... Всемирно известный музыкант был в то утро обыкновенным шофером, мчавшимся с дачи на Николиной горе в душную Москву. И интервью [b]Юрий Башмет [/b]давал, поглядывая время от времени на собеседника, сосредоточив внимание на дороге.Впрочем, от этого оно не стало менее интересным, в чем читатель может убедиться сам.[/i][b]— Юрий Абрамович, вы стали знаковой фигурой. Я бы даже рискнул, перефразируя поэта, сказать: «Башмет в России больше, чем Башмет». Но вот что тревожит: не мешает ли вся эта суета вашему главному занятию — музыке? [/b]— Если человек ориентируется в ценностях жизни, то обратная сторона признания, славы на него не отбросит тени. В Москве я действительно не занимаюсь музыкой или занимаюсь только в связи с концертами. Основные занятия в поездках. Это очень удобно, в каком-то смысле напоминает охоту: нет компании, семьи — все это способствует занятиям, там ничего не остается, как заниматься. Я люблю концерты с симфоническими оркестрами в Германии, Японии, Америке. Все четко: ты приезжаешь, репетиция с 10 до 12, в этот день ничего больше нет. Это же роскошь! Для того чтобы сыграть, скажем, концерт Шнитке, я должен находиться в городе не меньше трех дней, репетировать.Чужой, далекий город, целый день свободен, конечно, я занимаюсь. В этом, повторяю, роскошь гастрольной жизни.[b]— Вы встречались со многими выдающимися музыкантами. Все ли из них — выдающиеся личности? [/b]— Люди часто обсуждают эту проблему: совместимы ли гений и злодейство. Я бы посмотрел на нее шире. В том, как вы задали вопрос, уже есть ответ: далеко не каждый выдающийся музыкант — интересная личность. Есть люди, прекрасно играющие на своих инструментах или поющие, не выдающиеся, но знаменитые — так скажем, которые в жизни оказываются абсолютно серыми, неинтересными собеседниками. Мне посчастливилось общаться с двумя архивыдающимися личностями: Рихтером и Растрапом (именно так сказал мой собеседник). С Рихтером можно было обсуждать любую тему, говорить о чем угодно, вообще молчать — его присутствия было достаточно для того, чтобы мозги как бы прочищались и многое становилось ясным просто от того, что он есть. Как это объяснить, не знаю. Неважно, о чем была речь: о музыке, литературе, живописи, о поступке какого-то нашего знакомого — это всегда было интересно. В совершенно ином плане — Слава Ростропович... Теперь относительно того, как влияет внутренняя суть человека на его мастерство. Нельзя сказать, что этот человек плохой, и это слышно в его игре, нет. Но в самых больших личностях заложено лучшее, что есть в человеке. Поэтому это так ярко выражается. Думаю, что мир, в котором живет творческий человек, — это отражение реального мира, его взгляда на этот мир. Но это другой мир, это сплошная суть. Человек говорит афоризмами.[b]— Вы при мне как-то разбирали игру моего знакомого. То, что вы ему говорили, мне хотелось записать на диктофон, но его, увы, не было. Это действительно было голой сутью, глубоко, интересно.[/b]— Так случается, но люди-то все разные. Расскажу вам об уроке одного замечательного педагога, не называя его фамилии — не хочу, чтобы она попала в печать в негативном свете. Его урок — сумасшедший дом, при том, что он — выдающийся педагог. Он учит так: «И-и-и-ы. А-а-а-а...».И ученики его понимают! Он голосом как бы демонстрирует напряжение звука, который он предлагает повторить. Чтобы ученик понял: здесь звук должен быть очень возбужденным, здесь — спокойным, а здесь... Он ничего словами вообще не говорит. Меня это страшно удивило, поскольку я сам много лет преподаю. Главное в вопросе о соотношении личности и творчества, что это неоднозначно, но творческая личность, по большому счету, всегда открывает произведение, даже если его исполнение — плагиат. Но если человек талантлив, то все равно копирование проходит через него, через его сердце.[b]— Ну да, Лермонтов сильно подражал Пушкину в начале своего творческого пути, но его подражательные произведения все равно гениальны.[/b]— Расскажу вам два случая с Рихтером в связи с тем, о чем мы с вами сейчас говорим. Я его спросил, почему при его всеохватном репертуаре он не играет один из фортепианных концертов Бетховена, по-моему, Пятый. До него все играется и после, поэтому не понятно, почему именно этот концерт пропущен. Рихтер ответил мне, что когда-то слышал, как играет этот концерт Игумнов. И это, с его точки зрения, было не только изумительно, но и в том же направлении, в каком Рихтер предполагал играть этот концерт. «И вряд ли я сыграл бы лучше», — сказал не кто-нибудь, а Рихтер! И еще один случай: с сонатой Скрябина. Когда Рихтер учился в консерватории, там существовал конкурс на лучшее исполнение Скрябина. Вечером был урок, Рихтер сыграл Нейгаузу сонату. Профессор сказал, что исполнение — совершенное, поздравил Рихтера и пожелал завтра победить в конкурсе. Рихтер пришел домой, открыл сборник Скрябина и начал разбирать другую сонату. В конце концов он не лег спать, выучил новую сонату и наутро блестяще ее сыграл на конкурсе. Почему он так поступил? Для Рихтера самым строгим судьей был Нейгауз, он не мог ни его разочаровать, ни себя. Он понял: раз исполненное на уроке — планка, он может завтра, во второй раз, до нее не дотянуться. И поэтому решил разучить новую сонату! [b]— Хорошо. А какие музыкальные сочинения вас вдохновляют? [/b]— Совершенно замечательны для меня фортепианные произведения Брамса. С них я начал любить классическую музыку. Из фортепианных произведений Второй концерт Рахманинова и Шестая симфония Чайковского. Они с детства остаются для меня любимыми. Потом прибавились другие произведения: вся камерная музыка Брамса, отдельные произведения Шумана... До Шумана надо дорасти, как до Моцарта. Какието вещи Моцарта любишь, а какие-то не очень понятны. Проще всего набраться наглости и сказать, что у него, несмотря на высочайший профессиональный уровень, есть более и менее удачные произведения. Но для этого нужно набраться наглости. Но это именно так, потому что нельзя сказать, что какой-нибудь Первый его концерт написан на том же уровне, что и Симфония концертанте для скрипки и альта.[b]— Моцарта часто сравнивают с Пушкиным, а у него тоже ведь, положа руку на сердце, не все так уж гениально, правда? Что вы, кстати, сейчас читаете, Юрий Абрамович? [/b]— Классику не читаю, а надо бы. Читаю современную литературу. Вот сейчас звонил Дима Липскеров. Поскольку мы с ним в приятельских отношениях, я новые его произведения получаю и читаю. И мне, кстати, это интересно. Быстро прочел книгу Андрона Кончаловского «Низкие истины». Не хочу хвалиться, но сравнительно недавно в ответ на звонок-просьбу помочь в издании книги стихов моего учителя музыканта Борисовского я просто дал его вдове деньги на это издание. Книжка только что вышла.Правда, теперь я жалею, что дал только две тысячи долларов: маленький тираж, непривлекательное издание. Разумеется, я этот сборник прочту.[b]— Вы дали деньги, как говорится, не глядя? [/b]— Конечно, но я уверен, что там найдутся хорошие вещи. Борисовский на уроках иногда читал мне свои стихи.[b]— Вернемся к музыке, если можно. Для вас как для исполнителя вставал когда-нибудь вопрос о том, как передать замысел композитора и в то же время раскрыть свою индивидуальность? [/b]— В молодости я грешил тем, что постоянно думал о себе, но чем дальше, тем больше я стремлюсь к автору. Этому меня, собственно говоря, учили. Но подход к авторскому тексту должен быть творческим.Например, у автора написано: «крещендо». Это потрясающий знак! Потому что если так написано, то подразумевалось, что за один сантиметр (по нотной бумаге) до этого был какой-то нюанс тише, чем что-то, к чему приведет крещендо. То есть: а где ты сейчас находишься, раз здесь «крещендо»? Дальше: что такое крещендо? Это, по сути, не просто громче, это концентрация напряжения. Раз он написал здесь «крещендо», а ты чуелать, подразумевается, что эта энергия накапливается внутри, и тогда реагируй на это, но не увеличивай звук! Потом, как самое простое средство, увеличивай звук.Короче говоря, если фантазировать по поводу знаков автора, то это и просто, и увлекательно.Если написано «дольче» — нежно, а ты до этого играешь нежно и не хочешь от этого оказываться, то... Практически, в ста процентах случаев —это панацея: если хочешь освежить произведение, открой ноты и внимательно посмотри, что написал автор.Иногда там ничего не написано, но ты понимаешь по сути. Например, соната Шуберта «Арпеджиони», которую я всю жизнь играю. Если я должен ее играть, я смотрю ноты и нахожу что-то новое. Честное отношение к тексту — это уже гарантия профессионализма. С другой стороны, это и почва для творчества.[b]— Вы ведете на телевидении передачу «Вокзал мечты». Вы заранее к ней готовитесь или это экспромт? Хотя кто-то заметил, что экспромт хорош, когда он подготовлен.[/b]— Вот именно. Это больной вопрос. У меня нет возможности засыпать с этой передачей и просыпаться. То есть это не есть основное мое занятие, к сожалению. Но я этим все равно увлечен. Многое зависит от общей идеи данной передачи, и под идею приглашаются гости. А гости — это живые люди: личность интересная, но сегодня не в настроении или мы не совпали почему-то. Когда я говорил, что не всякий артист — замечательная личность, то есть интересен и в жизни, я имел в виду свой личный опыт. Это «экспромтные» передачи, а бывают передачи подготовленные. Одной я горжусь. Она была посвящена классическому треугольнику: Шуман, Брамс и Клара Вик. Она была женой Шумана, но между Брамсом и Кларой была какая-то история любви. Почему какая-то? Сохранилось письмо, в котором он ей отвечает: «Память об этом великом композиторе не дает мне возможности встретиться с вами». Это в ответ на ее предложение, последовавшее после смерти Шумана, превратить свою взаимную симпатию в нечто большее. Мы понимаем, что в письме могло быть написано что угодно, а в жизни они назавтра переспали друг с другом.Так вот, я передачу построил так: звучала музыка, только Брамса и Шумана — я этим их объединил. И были разговоры о романтизме в музыке — они оба были романтиками. А в конце прозвучала музыка Клары Вик — она тоже была композитором. Кто знает, тот понимал, о чем передача. Она получилась не в лоб, а как-то иносказательно. И вторая передача — об альте. Я тоже не говорил: альт был придуман тогда-то, для него написаны такие-то произведения. Я говорил обо всем вокруг альта, но не о нем. Пришел мастер, с которым мы на глазах у зрителей двигали дужку, показывая разницу звуков.В передаче принял участие Владимир Орлов, пришедший с прототипом своего «Альтиста Данилова» — и так далее. И было сказано о том, что альт — не только этот альт, но и альт-саксофон, и альтголос. Главное, что я хотел сказать в ответе на ваш вопрос: берется общая тема, под это приглашаются гости. Тема ясна, да? А дальше я в разговоре пытаюсь подвести к ней, а что из этого получится — решать зрителю. Кстати, в Америке ко мне после концерта подошла эмигрантка и поблагодарила не за исполнение, а за передачу «Вокзал мечты».[b]— Вас не пытались заполучить политики, как, например, Аллу Пугачеву? [/b]— Нет. Видимо, я не внушаю доверия. А потом у меня, конечно, не тот градус, что у Аллы Борисовны. Все-таки классическая музыка и эстрада — разные вещи. Рихтер, например, никогда, никаким концом не был связан с политикой. А тот же Ростропович столько пользы приносит, в какой-то степени занимаясь политикой. Вкладывает бешеные деньги, но не для того, конечно, чтобы кто-то об этом написал.[b]— Вы хорошо относитесь к прессе, часто даете интервью. У вас не создается впечатление, что потихоньку многие из журналистов превращаются в папарацци? [/b]— Это зависит от того, кто берет интервью, что он хочет в нем увидеть. Некоторые ищут желтизну, без нее им интервью не интересно.[b]— А вы сразу это чувствуете? [/b]— Конечно. Но я все думаю, может ли интервью быть хорошо сбалансированным: с одной стороны, очень профессиональным, а с другой — чтобы интересно было читать... Из-за этих пробок нам больше времени остается для интервью, но суть моего выезда в Москву исчезает. Все, я уже опоздал.[b]— Последний вопрос, он же — просьба. Я знаю, 23 марта 2000 года вы даете концерт в Нью-Йорке, в Карнеги Холл. В этот день моему сыну, живущему там же, исполнится 21 год. Можно извлечь прямую корысть из нашего интервью: попросить билет для сына на этот концерт? [/b]— Гарантирую.[b]— А если он захочет прийти с девушкой? [/b]— В таком случае — лучше с двумя. (Мы оба смеемся шутке.) [b]— Спасибо, Юрий Абрамович, за интервью в экстремальных условиях. Вот уже и консерватория...[/b][b]Фото Виктории ТРЕЙСТЕР [/b]
Развлечения
Академик Шейндлин: Пятый пункт мне не мешал
[i]Он родился за год до ВОСР (расшифровываю для непосвященных: Великой Октябрьской и так далее) и, слава Богу, пережил ее.Стал одним из первых лауреатов Ленинской премии, которую присуждали тогда не только за борьбу за мир, но и по делу. Сегодня [b]академик Шейндлин [/b]— почетный директор созданного им института высоких температур РАН. Мы беседовали в его рабочем кабинете.[/i][b]— Александр Ефимович, вы видный ученый, академик, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственной премий. Расскажите, пожалуйста, нашим читателям о вашем пути в науку и в науке.[/b]— В 1937 году я окончил МЭИ. Обращаю ваше внимание: 37-й год, июнь месяц. Поскольку институт я окончил с отличием, меня рекомендовали в аспирантуру. Очень теплый отзыв обо мне написал видный ученый, специалист по турбинам Жирицкий. Но его едва ли не на другой день после подписания мне отзыва-рекомендации арестовали. Понятно, что отдел аспирантуры МЭИ с отзывом «врага народа» меня в аспирантуру не взял, и я пошел работать на закрытый завод министерства судостроительной промышленности: там организовали конструкторское бюро по созданию новых двигателей для подводных лодок. Молодые ребята собрались, выпускники институтов. В то время было именно так, потому что многие старослужащие исчезали, и призывали молодых.Кстати, судьба Жирицкого сложилась таким образом: он попал на «шарашку» вместе с известным конструктором двигателей для ракет Глушко. Впоследствии именем Жирицкого будет назван пик на невидимой стороне Луны. Я же в конце концов через два года попал в аспирантуру МЭИ, на кафедру паровых турбин, которой заведовал Андрей Владимирович Щегляев — в высшей степени интеллигентный человек, впоследствии — член-корреспондент Академии наук, лауреат Государственных премий, к месту сказать, муж известной детской писательницы Агнии Барто.Так как аспирантской стипендии на жизнь не хватало, я работал еще в двух местах: ассистентом на кафедре МЭИ и старшим научным сотрудником в Энергетическом институте имени Кржижановского.Потом началась война, в июле 1941 года я отправился на стадион «Динамо», где записался добровольцем в десантную бригаду особого назначения НКВД. Рядом воевали студенты ИФЛИ, среди которых известные впоследствии поэты Семен Гудзенко и Юрий Левитанский.Война закончилась для меня 31 декабря 1945 года, я демобилизовался и снова стал работать в МЭИ...[b]— ...где защитили кандидатскую и докторскую диссертации...[/b]— Кандидатскую я написал, находясь в армии, и защищал ее в 1943 году на Ученом совете МЭИ. Писалась она при свете коптилки, а докторскую защитил в том же МЭИ в 1953 году.[b]— МЭИ для вас, Александр Ефимович, — «альма матер», правда? Было два выдающихся ректора МЭИ — Валерия Алексеевна Голубцова и Михаил Григорьевич Чиликин. Вы их знали? [/b]— Конечно, но среди выдающихся ректоров МЭИ я бы назвал еще и довоенного ректора Ивана Ивановича Дудкина. После выделения из МВТУ и образования в 1930 году Московского энергетического института исключительна роль в его судьбе первого ректора Дудкина, остававшегося им до памятного октября 1941 года. 15 октября 1941 года Дудкин из Москвы уехал. Его и наказали то ли за паникерство, то ли еще за что-то. Институт в те годы был очень непростым, там учились так называемые парттысячники, да и годы были особые.[b]— С Голубцовой вам приходилось общаться? [/b]— Ее роль в становлении и развитии МЭИ весьма велика. Она, по существу, построила современный институт. Я встречался с ней много раз, с ней непросто было иметь дело — это была властная, умная, крутая, как сегодня бы сказали, женщина. Она железной рукой управляла институтом через двух человек: в то время парторга ЦК Кириллина и проректора Чиликина. Ее в своих воспоминаниях упоминает секретарь Сталина Баженов, в конце двадцатых годов бежавший на Запад. Он утверждает, что Маленкова сделала его жена — Голубцова.[b]— Вашу фамилию часто упоминают рядом с фамилией Кириллина, ставшего в 50—70 годы зав. отделом науки ЦК и зампредом Совмина СССР.[/b]— Владимир Алексеевич учился в МЭИ курсом старше меня. Мы познакомились в 1934 году, подружились, попали в аспирантуру на одну кафедру. А потом работали вместе, дружим до сих пор.[b]— Как образовался Институт высоких температур? [/b]— Кириллин защитил докторскую работу на год раньше меня, нас обоих интересовала теплофизика. В 1954 году мы решили организовать в МЭИ кафедру инженерной теплофизики и выпускать специалистов (инженеров-исследователей) по этой специальности. Естественно, если бы я делал это один, это бы мне не удалось, делать надо было командой. В нее входили Кириллин, профессор Тимрот, один из крупнейших теплофизиков нашей страны, ваш покорный слуга и нынешний членкорр. Шпильрайн. Да, еще в команду входили два дипломника. Мы получили одну маленькую комнату под актовым залом, а потом 200 метров площади в одном из зданий МЭИ, построенных в свое время по проекту Корбюзье. Занимались на кафедре работами, связанными с космосом: защитой спускаемых аппаратов от перегрева и атомными делами — участием в создании реакторов на так называемых быстрых нейтронах. Денег на эти темы не жалели, нам удалось собрать хороший коллектив молодых, талантливых ребят. Встал вопрос о создании научно-исследовательской лаборатории высоких температур. Она просуществовала несколько лет при Академии наук, переросла затем в Институт высоких температур. Это случилось уже в 1960 году.[b]— Вам сразу отвели территорию, где вы теперь находитесь? [/b]— В свое время Келдыш предложил 2 гектара земли на Ленинском проспекте, рядом с другими институтами академии. Мы отказались и построили Институт на севере Москвы около крупной ТЭЦ-21, где имелись исключительные возможности для создания первоклассного института почти на 25 гектарах земли.[b]— Здесь поле было? [/b]— Нет, свалка, центральная московская свалка. Когда вы проезжали в то время мимо, могли обонять весь ее аромат. Построили институт, подобного в мире нет. Он имеет прямой ввод электрического кабеля с ТЭЦ-21. Общая суммарная мощность более 100 мегаватт, то есть мы можем без диспетчера потреблять столько, сколько нам надо, — такого не имеет ни один институт в мире. Сюда проведен газопровод магистрального газа, обеспечивающий тепловую мощность в 300 мегаватт. Можно перечислять и другие возможности, ясно одно: в центре города мы иметь таких источников тепла и энергии не могли. И еще одно весьма важное обстоятельство: мы имели под боком мощную строительную организацию, которая построила нам здесь все. В любом другом месте ничего похожего не было бы.[b]— Насколько я понял, институт плотно занимался оборонной тематикой. Какую часть она занимала в планах института? [/b]— Иногда до 70 процентов. Из остальной тематики процентов 50 занимали работы по МГД-генератору.[b]— Как сейчас обстоят дела с МГД ? Когда-то о нем много писали, сейчас что-то все затихло.[/b]— В 1972 году, при президенте Никсоне, была достигнута первая крупная договоренность с американцами о научно-техническом сотрудничестве, в частности, в области МГД-преобразования энергии. Мы были одно время даже немножко впереди американцев.Это продолжалось примерно лет 10, пока не наступило охлаждение к этой тематике на правительственном уровне. Это связано с появлением высокотемпературных газовых турбин в парогазовом цикле. Коэффициенты полезного действия этих турбин и МГД-установок почти сравнялись, а стоимость газотурбинных установок — в полтора раза ниже. Стало быть, МГД-установки оказались неконкурентоспособными. И несмотря на то, что работы у нас были продвинуты очень далеко, деньги давать перестали. И у нас, и в Штатах эти работы практически приостановлены, их ведут в основном только японцы.[b]— Вы упомянули Келдыша. Вы были с ним хорошо знакомы? [/b]— Думаю, да. Это был выдающийся человек, очень сложный. С одной стороны, необычайно честный, с другой — понимая обстановку, вынужден был идти на принципиальные отступления. Хотя у меня с ним отношения были весьма сложные, я могу сказать, что равного ему президента Академии наук не было. Строительство моего института велось в известной степени в борьбе с ним: он за каждым шагом присматривал. Так, как Келдыш, ни один президент никогда не работал! Теперь еще об одном. Крупный ученый, становящийся также крупным чиновником, как правило, не забывает свое дело, свой институт: строит себе новые здания, выделяет дополнительные ассигнования и прочее. Келдыш возглавлял крупный институт, обеспечивавший расчеты космических и атомных проектов, в том числе и атомной бомбы. И после того, как он стал президентом Академии наук, он запретил давать деньги «под себя».Президент, считал Келдыш, не должен свой институт ставить на первое место.Еще один штрих. Президент перед каждым общим собранием произносил вступительное слово, в котором говорил о главных работах академии. Так вот, Келдыш разбирался в каждой из этих работ досконально! Несколько раз он упоминал во вступительных словах и МГД-проблему. Представьте себе, он часами сидел со мной и проверял каждую деталь: правильнонеправильно. Разгромить Лысенко мог только Келдыш! [b]— Мы отклонились от обсуждения дел в ИВТАНе. Что происходит в институте сейчас? [/b]— То же, что во всей Академии наук. Из 4000 сотрудников работают 1700, средний возраст — 60 лет. Бюджетные деньги поступают ограниченно, внебюджетные заработать нелегко, поскольку промышленность сама на нуле и договоров почти не заключает.[b]— Сорос не помогает? [/b]— Немного помогал, но погоды Сорос не делает. Некую осязаемую, но крайне неприятную для меня долю поддержки дает сдача в аренду помещений. Все институты так поступают. Если так будет продолжаться еще 3 — 5 лет, все развалится. Что может спасти положение? Нужно особое решение, исходящее из того, что осязаемых денег еще ряд лет не будет, а те, что есть, надо целенаправленно использовать для привлечения молодых в науку. Как их привлечь? Целый ряд талантливых молодых людей вынужденно уходит из науки в бизнес, так как им жить надо. Для них должна быть организована специальная аспирантура. Я сделал элементарную прикидку: во что обойдутся для страны 1000 аспирантов, получающих приемлемую стипендию, соизмеримую с хорошей зарплатой молодого банковского специалиста. Речь идет также об оплате научного руководителя, возможности загранкомандировок и так далее. Это все составляет величину порядка 0,7 процента от бюджетных ассигнований на науку сегодня. Итак, эти деньги есть, но должно быть принято мужественное решение: нужно уменьшить на 0,7 процента другие расходы, то есть высокое руководство наукой должно проявить мужество. Со мной соглашаются, когда мы говорим приватно, вот как с вами сейчас. А как только я говорю: давайте выпустим соответствующее решение, ссылаются на трудность согласования и так далее. Так что воз и ныне там.[b]— Коль скоро мы заговорили об академии как таковой, позволю себе вспомнить 1989 год, когда 60 институтов выдвинули Андрея Дмитриевича Сахарова кандидатом в народные депутаты, а общее собрание академии его забаллотировало. Сейчас академия менее консервативна, чем тогда? [/b]— Все это было на моих глазах. Что значит общее собрание? Тогда над академией довлела инстанция — так скажем. Мнение инстанции по этому вопросу было отрицательным, поэтому Сахарова и не избрали. Собрание академии — это собрание людей с соответствующими слабостями, привычками, взаимоотношениями с властью и так далее и так далее. Так вот, в годы, о которых мы говорим, власть была специфическая, партийная, она управляла многими умами, хотя и тайное голосование имело место. А когда после определенного давления та же самая инстанция изменила свое мнение, те же самые ученые проголосовали «за». Была такая эпоха, что говорить. А с нынешней академией произошла весьма печальная вещь: резко увеличилось число ее членов. В «золотой» период академия насчитывала 200 — 250 действительных членов, академиков.Сейчас академиков вместе с членкоррами около 1000. Причем страна-то стала меньше в полтора раза. Такое огромное количество членов академии определяет наличие в ней слишком большого числа людей, явно не заслуживающих высокого академического звания, — и это очень плохо.[b]— Вы сказали, что живете в Жуковке. Это элитный поселок. Кто ваши соседи по даче, друзья? [/b]— Я приехал туда лет тридцать назад, с тех пор в городе не провел ни одной ночи. Соседями моими были: Шостакович, Ростропович, Келдыш, нобелевский лауреат академик Тамм, академики Зельдович, Арцимович, Доллежаль. Там было 25 дач, из их владельцев 6 — трижды Герои Соцтруда. Там почти каждый вошел в историю науки, государства. За моим забором была дача Андрея Дмитриевича Сахарова.[b]— Там же жил на даче у Ростроповича ныне молодой академик Солженицын...[/b]— Я с ним иногда встречался на улице, хотя встреч он избегал, думаю, потому, что не хотел подводить людей.[b]— Последний вопрос. Может, он покажется вам резким или неприятным. Ваша фамилия вам не мешала, Александр Ефимович? [/b]— Вы имеете в виду так называемый пятый пункт? Нет, не мешал, и я объясняю это элементарно. Мое становление происходило постепенно, с самого низа — вверх.После того, как я, например, занял пост заместителя заведующего лабораторией, я был единственным, кто мог занять пост заведующего, и таким образом меня не утверждали на каком-нибудь секретариате, это происходило естественным образом. Второе обстоятельство. Вокруг меня были уважаемые, сильные, влиятельные люди.Они, конечно, не были антисемитами. И последнее. Я думаю, в моем институте были замечательные, талантливые сотрудники, в том числе и евреи, прекрасно работавшие.[b]— Ну а государственный антисемитизм все же был, как по-вашему? [/b]— Был, как это ни печально...
Технологии
Владимир Довгань: Надо вернуть государству монополию на водку
[i][b]Владимир Довгань [/b]написал книгу «Как я стал Довганем». Пуритане, не читавшие книг «Я, Майя Плисецкая» или «Галина», обвинят автора в нескромности, выпячивании собственного «Я» и прочих грехах. Заступлюсь за моего собеседника: застенчивые пусть сидят дома, большие дела вершат честолюбцы — и никуда от этого не денешься.[/i][b]— Владимир Викторович, как вы пришли к мысли о воплощении в жизнь «продовольственной программы», когда-то провозглашенной, но так и не выполненной коммунистической партией? [/b]— Путь был очень простой: от водки к воде, сокам, квасу. Почему именно такая последовательность? Да потому, что мы изначально хотели подключить машиностроение к производству водки. В 1995 году от плохой водки умерло около 40000 человек. В прошедшем году все же меньше: 25000 человек. Вспомните 1995 год. В магазинах красовались «Абсолют», «Финляндия», «Смирнофф». Наши были значительно ниже по цене, плохо оформлены, о качестве я и не говорю. Мы стали делать свою водку, придумали паспорт качества со сложной голограммой, надежно защищающий водку от подделок — он в 10 раз защищеннее денег.Мы решили выиграть у названных мною импортных водок соревнование по качеству и цене, и к концу 1996 года нашей водки продавалось больше, чем водок всех перечисленных марок вместе взятых. А после налаживания производства водки сразу, естественно, пошла минеральная вода.[b]— Почему не малосольный огурчик? (Свой ответ В. Д. предваряет энергичным смехом).[/b]— Были и такие идеи... А затем, поездив по России, мы поняли, что наша пищевая промышленность в плачевном состоянии. Практически сегодня 70% продовольствия мы завозим из-за рубежа.[b]— Самое время спросить: как производитель водки относится к ней как потребитель? Угощаетето вы квасом, это понятно: офис как-никак...[/b]— Начну с еды. Мой солидный вес говорит о том, что я ее не чураюсь. А отношусь к ней по-простому: не пренебрегаю даже «Макдональдсом», не далее как вчера хорошо там порубали... Люблю простую пищу: вареную картошку, овощи, но не порезанные, а целиком — приятно держать в руке целый огурец, а не его обрезки. А вот от алкоголя отказался совсем: ни пива, ни вина, ни шампанского.[b]— Мы ужинаем довольно поздно. А как обычно вы питаетесь? [/b]— Вы знаете, что после принятия пищи организм подспудно ищет расслабления, поскольку 30% крови подступает к желудку. Не зря древние спали после обеда, а не бегали и не прыгали. Может, поэтому я не ем весь день, лишь утром выпиваю чашечку кофе. А вечером, часов в 11— 12, люблю съесть солидный кусок мяса с тем же непорезанным огурцом. Хотя, конечно, это варварство по отношению к своему организму.[b]— А куда жена смотрит? [/b]— Жена пока что в Тольятти. Она — ректор Технологического института. Я два с небольшим года назад переехал в Москву в интересах своего бизнеса. А она не смогла оставить свою работу, поэтому мы общаемся с помощью «Аэрофлота»...[b]— Расскажите, Владимир Викторович, о вашем образе жизни.[/b]— Я уже пять лет занимаюсь по системе Порфирия Корнеевича Иванова и пропагандирую ее, где могу.И многих людей привел в нее, как пришел и сам. Я был очень болезненным человеком — мне ошибочно сделали пункцию спинного мозга, потом наградили заражением крови.А после смерти брата у меня давление подскочило до 240, нервы разболтались. Я весь был в болезнях: то насморк, то голова — иммунная система отказывала. И, к счастью, познакомился тогда с системой Иванова, которая заставила меня полностью поменять мой образ жизни. В этой системе много библейских установок: во-первых, желать всем людям добра, каждое утро. Вторая вещь: надо полюбить природу. Наша ошибка в чем? Мы ее любим в приятных нам состояниях: когда тепло, солнышко и так далее. А надо любить любую погоду, и я на уровне подсознания полюбил и мороз, и слякоть, словом, «у природы нет плохой погоды». Утром холодное обливание, и вот уже пять лет я вообще не болею и чувствую себя комфортно, потому что я в гармонии с природой.[b]— Вот мы и подошли к самому, пожалуй, серьезному вопросу: крупный бизнесмен — это врожденное свойство или выработанные качества? [/b]— 5000 лет назад один властитель, передавая власть своему сыну, говорил, что есть всего-навсего три вещи, о которых необходимо помнить: Бог, здоровье и способность учиться. Я верю в судьбу. Я считаю, что человеку все предначертано.Есть, конечно, какие-то отклонения, но главное — Судьба. Все запрограммировано, мне снились вещие сны, я потом их видел наяву. Я считаю, что Судьба —главное, не важно, в бизнесе ли, в науке, искусстве, в политической ли карьере.[b]— Могу ли я вас понять так, что от судьбы не уйдешь? А как же тогда с покушениями на бизнесменов? [/b]— На меня не производят впечатления ежедневные сообщения о покушениях и убийствах. Недавно читал, что даже на святейшего папу римского было 23 покушения. Этот факт окончательно убедил меня в правильности моей философии: можно жить и бояться, что тебя отравят, застрелят и так далее. А можно жить счастливо и ничего не страшиться. Надо жить свободным! И второе. Я считаю, что коли боишься покушения, поезжай в Швейцарию, в Австралию — там совсем тихо — сиди себе, сдувай с рукавов бактерии... Если ты живешь в России, ты должен понимать: тебя здесь могут взорвать, убить, отравить. Все понимают, что если в Тольятти за месяц произошло 32 заказных убийства, то в Москве и вовсе может случиться что угодно. Нужно просто пережить это время. То же самое было в свое время в Америке, других странах. Хочешь — живи здесь, не хочешь — уезжай. Я хочу жить здесь.[b]— Давайте, Владимир Викторович, вернемся к хлебу насущному. Вы можете весь день питаться манной небесной, а сотрудники?..[/b]— Конечно, им надо нормально питаться. Я уже два с лишним года в Москве и, открывая новый офис, 2— 3 комнаты предусматриваю для бесплатного питания на работе. Из-за того, что часто наши сотрудники остаются допоздна, организовать питание им на работе просто необходимо. Когда мы запускали наши программы, то есть когда рабочий день длился с 8 утра до 11—12 ночи, мы организовывали трехразовое питание.[b]— А кадрами сами занимаетесь? [/b]— На ключевые должности я, конечно, подбираю людей сам. Потому что мне нужна команда единомышленников. Я часто иду даже на то, чтобы не брать суперпрофессионала со скверным характером, а пригласить человека, пусть менее опытного, но лучше вписывающегося в команду.[b]— Вы любите посещать презентации, тусовки, как это нынче принято? [/b]— Ненавижу! Бред полный! У меня настроение портится уже часа за три до «мероприятия». Допустим, со мной хочет познакомиться некий крупный бизнесмен, приглашает меня в ресторан. Надо сидеть за столиком, поддерживать светскую беседу — меня это ужасно сковывает. А в неформальной обстановке можно встать, походить, расслабиться, и результат достигается, на мой взгляд, легче.[b]— Рискую впасть в банальность, вспомнив затертую истину: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. И все же — кто ваши друзья? [/b]— Владимир Яковлевич Ворошилов, ведущий «Что? Где? Когда?», Эльдар Александрович Рязанов, Всеволод Владимирович Овчинников, директор института истории Андрей Николаевич Сахаров. Я люблю с ними общаться. А друг, оставшийся верным во всех перипетиях, — их у меня было достаточно, — Виталий Вавилин. Привык к тому, что когда у меня все хорошо, вокруг много каких-то людей. Как только тебе хреново, то есть ты рухнул — все врассыпную. У меня в жизни так три раза было, поэтому я спокойно отношусь к людям в этом плане...[b]— Как вы оцениваете нынешнюю экономическую ситуацию в России? [/b]— Я прекрасно понимаю, в каком дерьме находится страна, кто ею руководит и что можно от этих руководителей ожидать. Очень нехороший симптом — не открываются новые заводы. Больше того, они закрываются.Значит, ситуация плохая, а все эти займы, падение курсов на фондовой бирже — это все игрушки богатых людей. Игрушки, на которых они делают деньги. Что такое фондовый рынок? Это игра, некая такая мифическая масса денег, не работающих в производстве. Когда деловые люди начнут строить заводы, запускать цехи, а для этого должны быть созданы приемлемые условия налогообложения, тогда я смогу сказать, что мы нижнюю точку прошли. А что касается нас, то, пройдя кризис, мы начали строить завод по производству алкоголя в той же Мордовии, ищем для покупки молочный завод и завод безалкогольных напитков.[b]— Ну а как бы вы, один из самых крупных производителей водки — оставим в стороне продукты питания, — отнеслись к возврату государственной монополии на спиртное? [/b]— Введение монополии как будто дает государству некий шанс. Однако мы знаем, что сегодня производится и пересекает границу огромное количество «ближнезарубежного» спирта. И остановить этот поток государство не в силах.[b]— Не в силах наглухо закрыть границу для нелегального ввоза спирта и спиртного? [/b]— Пока у власти нынешнее руководство — именно так. Сегодня все меры, принимаемые против нелегальных «импортеров» спирта и производителей спиртного, бьют, как правило, против честных предпринимателей. Нелегалы же как работали, так и работают. И еще. Положим, государство решит забрать некое предприятие по розливу водки, то есть у сегодняшних владельцев отнимут собственность. Владельцев соседних заводов охватит паника: сегодня национализировали завод Иванова, завтра решат что-то другое национализировать, то есть по ветру пустят меня. Каков будет психологический резонанс! Я бы ввел монополию государства на производство и продажу спирта. Это перекроет спиртовые реки и ручьи, нелегально текущие из-за пределов России. А дальше можно бы подумать о монополии на крепкие напитки. Раньше до 30% бюджета составляли «водочные» поступления. Вдумайтесь в эту цифру — 30%! Ведь сегодня даже в таких благополучных в финансовом отношении странах, как Финляндия и Швеция, такая монополия существует.[b]— Правда ли, Владимир Викторович, что для получения хорошей водки нужна прежде всего хорошая вода? [/b]— Совершенно верно. Нужно иметь источник, например, скважину с вкусной, определенного химического состава водой и надежную систему очистки этой воды. На наших заводах в Новгороде и в Саранске есть и хорошие скважины, и современные, семиступенчатые системы очистки. Само собой разумеется, что и спирт должен быть очищенным.[b]— А где берут шведы воду для «Абсолюта»? [/b]— Во всяком случае не из айсберга (смеется). Вообще-то хотели притащить айсберг, растапливать его на воду. Потом отказались от этой идеи, поскольку никто ведь не знает, сколько микробов и каких накопилось в айсберге за два миллиона лет.[b]— Между прочим, Владимир Викторович, мясо-то мамонта, пролежавшего в вечной мерзлоте черт знает сколько годков, ели все-таки — и ничего! [/b]— Наверное, ели наши соотечественники, желудки которых привыкли и не такое переваривать?! (Смеется).[b]— Вы оптимист, Владимир Викторович? [/b]— Махровый! [b]— А в политику нет желания податься, как, например, Брынцалов? [/b]— Я принял твердое решение политикой не заниматься. Объясню, почему. Активной жизни мне отпущено лет 30—35, так? Извините, но за это время наша культура, наш менталитет мало изменятся к лучшему — нужны столетия. То есть за 30 лет в политике мало чего добьешься.А в бизнесе за это время можно сделать что-то яркое: придумать новую технологию, новую концепцию.[b]— Забыл спросить вас об образовании.[/b]— Я инженер-механик и кандидат экономических наук. Настраиваюсь на докторскую. В экономике есть два принципиальных подхода: деньги и интеллект. Денег в России больших нет ни у кого. Фондовый рынок в России составляет 50 миллиардов долларов. Только у одной «Кока-колы» в четыре раза больше! Остается другой ресурс: интеллект, идеи, энергия. То есть компенсацией денег могут служить только идеи и творческое глобальное мышление.
Общество
Воздушный поцелуй Герберта фон Караяна
[i]Наше восхищение вундеркиндом почти всегда сдерживают воспоминания о юных талантах, так и не ставших взрослыми гениями, не оправдавших наших надежд, как бы нас даже обманувших.Но есть, к счастью, и приятные исключения.Слух о [b]Жене Кисине [/b]впервые прошел по Москве лет двадцать назад: есть чудо-мальчик, пониманием музыки и репертуаром намного опережающий свой возраст; с электронной музыкальной памятью, позволяющей запомнить симфонию едва ли не с первого прослушивания... Однажды я узнал, что учится Женя не в питомнике вундеркиндов — Центральной музыкальной школе (ЦМШ) при Московской консерватории, а в учебном заведении рангом пониже — музыкальной школе-десятилетке имени Гнесиных. Школу эту я знал очень хорошо, в ней тогда же училась моя собственная дочь.Несколько раз я с другими родителями слушал Женю, прильнув ухом к двери небольшого зала школы. Я понимал, что подслушанная мною игра мальчика — прекрасное, настоящее искусство. Своим восторгом я поделился с писателем Андреем Битовым, с которым состою в давней дружбе. Андрей, как выяснилось, о вундеркинде слышал, но никогда его не слушал. Потому и согласился пойти на отчетный концерт учащихся школы.Концерт в Большом зале института имени Гнесиных начался в шесть вечера. До одиннадцати мы вместе со всем залом, томясь, ждали, когда же иссякнет эта бесконечная прелюдия к главному событию — выступлению входившего в славу гениального мальчика.На дворе было время застоя; почти профессиональный детский хор исполнял песню Пахмутовой и Добронравова «Гайдар шагает впереди». Пелось о дедушке будущего и.о. премьера Егора Гайдара — командире и писателе. Играли дети всех возрастов на всех существующих инструментах… Женя рывком появился на сцене, размашистым шагом устремился к роялю, бросив быстрый взгляд в зал. Ему как будто не терпелось немедленно освободиться от чего-то, томившего душу, выплеснуть это «что-то» наружу. То была шестая соната Прокофьева… Боковым зрением я иногда поглядывал на своего знаменитого друга, слушающего гениального мальчика. Битов — человек сдержанный, чуть холодноватый — сидел с непроницаемым лицом, а когда Женя закончил играть, своим непередаваемым баритоном только и произнес: «Да, Париж стоил обедни».Любители музыки, музыканты со всего света много лет следили за ростом гениального мальчика, молились за него Богу, чтобы он не погас, не растерял себя, с тревогой ждали его повзросления. К счастью, их ожидания оправдались: залы всего мира переполнены, когда играет [b]Евгений Кисин[/b], год назад он получил «русского Нобеля» — премию «Триумф» за исполнительскую деятельность.[/i][b]— Женя, у вас, я знаю, абсолютный музыкальный слух. Является ли его наличие обязательным для музыканта мирового класса? [/b]— Честно говоря, я об этом не задумывался. Вероятно, это зависит от того, какой музыкант. Для педагога — не обязательно. Я говорю об этом с такой уверенностью, потому что уже 20 из своих 27 лет занимаюсь с Анной Павловной Кантор, у которой нет абсолютного слуха, но это совершенно не мешает ей в работе, не мешает быть выдающимся музыкантом. Вообще, абсолютный слух и музыкальный дар — это разные вещи, они не всегда совпадают.[b]— Есть ли в России либо в другой стране пианист, не имеющий общественного признания, но которого вы считаете уникальным исполнителем? [/b]— Григорий Соколов. Это совершенно замечательный музыкант, музыкант с большой буквы, обладающий яркой творческой индивидуальностью, очень глубокий и в то же время виртуоз высшего класса. Я слышал в его исполнении музыку самых разных эпох и стилей, от Баха до Стравинского — и всегда восхищаюсь им. Он, к сожалению, не получил должного признания, потому что, будучи честным и преданным делу музыкантом, гораздо больше интересуется своим искусством, нежели карьерой и славой — за что, я считаю, заслуживает двойного уважения! На Западе же мне пока не пришлось столкнуться с тем, чтобы выдающийся исполнитель не получил общественного признания.Другое дело, что есть знаменитости, которых я лично не считаю выдающимися музыкантами, — но тут уже, понятно, я не хочу называть имен.[b]— Пианист подобен поэту-переводчику. Его задача, с одной стороны, как можно полнее выразить замысел композитора, выявив при этом свою индивидуальность, но, с другой, не настолько, чтобы задавить первоисточник. Как вы решаете эту задачу? [/b]— Для меня это никогда не было задачей, требующей решения. Я никогда не стараюсь демонстрировать специально свою индивидуальность, я просто исполняю музыку так, как понимаю и чувствую ее, и стараюсь передать все прекрасное, что вижу (вернее, слышу) в ней. А индивидуальность моя при этом выявляется сама собой. Происходит это благодаря вдохновению, которое исполнитель получает от музыки.А вообще это весьма интересная тема. В наше время исполнители, как правило, придерживаются принципа: «Музыка — прежде всего». Психология виртуозов прошлого века была прямо противоположной: «Я, исполнитель, — прежде всего!».[b]— Вам приходилось играть с лучшими дирижерами современности: Гербертом фон Караяном, Юрием Темиркановым…. Кто из дирижеров произвел на вас наибольшее впечатление как музыкант и как личность? [/b]— Мне действительно посчастливилось работать со многими замечательными дирижерами. Продолжу ваш ряд именами Клаудио Аббадо и Даниэля Баренбойма, Кристофа фон Дохнанья и Сейжи Озавы, Зубина Мейта и Евгения Светланова. Меньше всего, конечно, я хочу обидеть кого-либо из них, но, отвечая на ваш вопрос, назову двух корифеев дирижерского искусства второй половины нашего века: Герберт фон Караян и Карло Мария Джулини.С Караяном я познакомился в августе 1988-го. У меня были в то время гастроли в Швейцарии и Австрии, и мой импресарио, устраивавший эти гастроли, послал Караяну мои записи, приписав, что если маэстро заинтересуется этим молодым человеком, то последний будет в Зальцбурге, тогда-то и можно будет встретиться.И вот 9 августа в 11.30 утра в одной из комнат зальцбургского Festspielhaus состоялась эта встреча, которую я буду помнить всю свою жизнь. Маэстро вошел… да нет, не вошел, потому что он был болен и уже не мог сам ходить, — маэстро ввели в комнату в сопровождении свиты; он был в спортивном костюме и темных очках. Мы поздоровались (кстати, несмотря на немощь, рукопожатие у него было — будь здоров!).Все расселись, и я пошел к инструменту, стоящему довольно далеко (комната была большая — для занятий балетом).Сначала я сыграл Фантазию Шопена. Закончил — молчание. Я встаю, делаю несколько шагов по направлению к маэстро — и вдруг он шлет мне воздушный поцелуй! Подхожу ближе и вижу, что очки у маэстро сняты и он вытирает глаза платком. Вы можете себе представить мое состояние… — Еще! — говорит Караян.— Можно я сыграю 12-ю рапсодию Листа? — Что хочешь!..Сыграл я рапсодию, встал, иду снова к маэстро, а у того очки уже снова надеты, он поднимается со стула и пытается пойти. Мы — сзади свита, спереди я — бросаемся ему помочь, он отталкивает тех, кто сзади, и мы идем к роялю.Анна Павловна, мой педагог, рванулась было пойти с нами, но ее не пустили, а Спиваков, тоже присутствовавший на этой встрече, сумел присоединиться к нам, сказав свите, что знает немецкий и поможет с переводом.Что было потом, я помню уже не так детально. Караян предложил мне выучить 2-й концерт Брамса. К нам постепенно подошли все присутствовавшие… Я сыграл начало 3-й части 2-го концерта Рахманинова; Караян попросил сыграть конец, а затем пригласил сыграть это с ним через год там же, в Зальцбурге. Я сыграл еще «Сицилиану» Баха.Прошло около часа, встреча подошла к концу. Мы все были, конечно, на седьмом небе.А через полтора месяца я получил приглашение сыграть с Караяном и Берлинским филармоническим оркестром 1-й концерт Чайковского на новогоднем концерте в Берлине. По окончании всего этого, перед отъездом из Берлина, я сказал в интервью: «Последние 5 дней для меня — самые значительные из 17 лет, мною прожитых». Так оно и было.Работать с таким гением — это и безмерное счастье, и безмерное наслаждение, и безмерное напряжение всех духовных (да и физических тоже) сил.Тогда, в августе, Анна Павловна сказала мне, что так Фантазию Шопена я еще никогда не играл, а я играл ее очень много раз в течение четырех лет до этого. А в декабре Анна Павловна отметила, что я делал в Концерте Чайковского такие вещи, о которых она даже не подозревала. Но все это происходило совершенно помимо моей воли. Видимо, само присутствие такого титана раскрывало во мне весь потенциал, до того остававшийся частично скрытым.Я ужасно рад, что тот новогодний концерт был записан как на аудио, так и на видео. Он транслировался по ТВ на весь мир, и теперь, оглядываясь назад, я вижу, каким это было скачком в моей карьере. Но даже если бы этого не произошло, все равно я был бы ничуть не меньше благодарен судьбе за то, что просто играл с Караяном. К сожалению, Концерт Чайковского оказался единственным произведением, которое нам было суждено сыграть вместе. В марте 1989-го мы дважды сыграли его в Зальцбурге, а в июле великий маэстро ушел из жизни. Месяц спустя в Зальцбурге состоялся концерт его памяти, в котором я принимал участие.Конечно, я не имел права ни на что претендовать, но все-таки жалко, что мое общение с Караяном ограничилось репетициями и концертами. С Джулини же мне посчастливилось немного пообщаться помимо музыки. Вернее, говорил в основном он, я по большей части лишь слушал, но тем не менее мне удалось узнать его как человека — а человек он совершенно необыкновенный. Он глубоко верующий католик, а в общении — настоящий аристократ, обладающий какой-то царственной простотой. Перед репетицией в Амстердаме у нас было около получаса свободного времени, мы — Джулини, моя импресарио и я — сидели в артистической, и Джулини говорил. О том, как изменился стандарт женщины: раньше женщина видела себя женой и матерью, а теперь все только заботятся о том, как сделать карьеру (послушали бы это американские феминистки, а?!). О том, что они с женой создали семью, построенную на взаимной любви и уважении, и воспитывали детей в соответствующем духе, а их старший сын против родительской воли женился на девушке, которая теперь, когда муж-хирург ночами работает, вовсе не уделяет внимания детям. О том, что теперь из-за засилья компьютеров дети все время только нажимают кнопки и даже не умеют рисовать.О том, что сейчас многие девушки ходят в брюках («Мне не нравится, но — ладно. Но ведь эти брюки еще и с дырками!»). О том, как на каком-то приеме он спросил одного ученого, нобелевского лауреата: «Куда мы идем со всем этим прогрессом науки?» — и тот ответил: «Не знаю».А от других я узнал, что Джулини, когда его жену разбил паралич, отказался от карьеры в Америке и вообще сократил концертные поездки, чтобы как можно больше времени проводить дома.Вот такой это человек. И каков он — такая и его музыка: глубокая, одухотворенная, чистая, искренняя, возвышенная. Я вообще считаю, что человек как таковой неотделим от музыканта. Меня Анна Павловна этому еще с детства учила: «Будешь плохим человеком — и в музыке это отразится».[b]— Пабло Казальс вспоминал, как однажды в горах он упал и повредил руку. Одновременно с болью пришла мысль: теперь не нужно будет заниматься. Случалось ли и вам, Женя, испытывать чувство облегчения, когда по уважительной причине вы пропускали ежедневные многочасовые занятия? [/b]— Нет, не припомню такого. И когда мне случалось пропускать? Только когда болел. А болеть весьма противно, так что… никакого облегчения быть не могло.[b]— Насколько мне известно, вы не принимали участия ни в одном музыкальном конкурсе.Вам это неинтересно? [/b]— Дело в том, что конкурсы сейчас нужны молодым музыкантам для того, чтобы получить известность, чтобы открылись двери на большую сцену. А мне посчастливилось приобрести все это и без конкурсов. Когда-то мы с Анной Павловной думали о шопеновском конкурсе в Варшаве, но потом отказались от этой идеи — в этом просто не было необходимости.[b]— Какое место в вашей жизни занимает семья? [/b]— Мне особенно повезло в жизни в двух вещах: первое — это природный музыкальный дар, а второе — семья. Под семьей я подразумеваю не только маму с папой и старшую сестру, но и Анну Павловну, которая живет с нами вот уже почти семь лет. Теперь, оглядываясь назад, я осознаю… хотя, может, и не вполне, сколько они все для меня сделали, скольким пожертвовали ради того, чтобы сделать из меня человека! А что касается будущего, то мне бы не хотелось принадлежать всю жизнь к так называемым свободным художникам, которые мотаются со своим искусством по белу свету, пользуются обожанием поклонниц и плодят безотцовщину. В этом смысле для меня примерами являются такие люди, как Владимир Ашкенази, Кристиан Циммерман, тот же Джулини.Конечно, человек предполагает, а Бог располагает, но мне бы хотелось создать крепкую семью, полную детей, и посвятить ей по мере возможностей значительную часть своего времени и сил.[b]— Какой самый большой триумф в жизни вы испытали? Когда получили «Триумф»? [/b]— Не знаю, право. Надеюсь, самый большой тот, который впереди.
Развлечения
Василий Аксенов: Вашингтон мне по душе, а Нью-Йорк воспринимаю только под банкой
[i]Первый его роман, прочитанный бог знает когда, попал, что называется, в точку. «Пора, мой друг, пора...» — о прощании с юностью, о безответной любви. Вдохнул, выдохнул — прочитал.С младых ногтей Аксенов был знаменит, входил в обойму самых-самых.И вместе с Евтушенко, Вознесенским, Неизвестным его «долбили» на пресловутых встречах руководителей партии и правительства с художественной интеллигенцией.Василию Павловичу досталось и за «Звездный билет», и за «Апельсины из Марокко», и за «Затоваренную бочкотару».Вы и сейчас прольете бочку веселых слез, читая эту разудалую пародию на времена раннего застоя. «Ожог» и «Остров Крым» привели «терпеливогуманных» читателей с Лубянки в ярость, и писатель был вынужден эмигрировать в Соединенные Штаты.Я дважды встречался с В. П. «далеко от Москвы», и вот представился случай поймать его, неуловимого, в собственной квартире в Москве.[/i][b]— Василий Павлович, мы беседуем с вами в знаменитом доме на Котельнической набережной. Но давайте мысленно перенесемся в ваш дом в Вашингтоне, на берегу Потомака. Я давно хотел вас спросить, знаете ли вы, что один из островов на этой реке в черте Вашингтона называется «Остров трех сестер». Не это ли определило выбор места жительства или наоборот: может, остров назван так по вашей просьбе? [/b]— Остров трех сестер? Я и не знал, что там есть такое. Жаль, что Чехов этого не знал, а то бы и он эмигрировал (смеется). А в Вашингтоне я оказался совершенно случайно: меня на год пригласил институт Кеннана. Так как мы до этого мотались и не знали, где зацепиться, — в первый год это была цыганская жизнь — мы через всю Америку из Лос-Анджелеса потащились на машине в столицу Штатов. Ехали 6 дней, все имущество уместилось в сундуке на крыше машины. Приехали... а потом мне как-то здесь понравилось — я уже многое в Америке видел. Вашингтон менее депрессивное что ли место, чем Нью-Йорк, которое, я бы сказал, нормально воспринимается под банкой. Туда хорошо приезжать, но жить там я не очень бы хотел. А в Вашингтоне мне почему-то понравилось — какие-то эклектические места, неожиданные ассоциации. В общем, мы остались в Вашингтоне по эстетическим соображениям.[b]— Поговорим теперь о литературе, хорошо? Давно, в конце семидесятых, вы сравнили Юрия Трифонова с Чеховым наших дней. Тогда же вы считали лучшим писателем современности Набокова. Ваши взгляды изменились с тех пор? [/b]— Трудно сказать. Довольно часто это произносится в полемическом задоре: этот лучше, тот хуже.Я всегда прихожу в некоторое подобие бешенства, когда пытаются строить такую иерархию: один талантливый, другой одаренный, третий, значит, выдающийся, пятый — гениальный. Даже великие имена ХХ века сопоставляют: Мандельштам, мол, выше Хлебникова или наоборот — в зависимости от убеждений говорящего.Я думаю, что это явления одного порядка – такие писатели, как Набоков и Трифонов.И тут следует говорить, кто тебе ближе, кто отдаленнее. Оценка зависит даже от твоего собственного состояния в момент, когда ты говоришь. В те времена я был увлечен прозой Трифонова, и вообще мы были очень с ним близки, часто встречались. И хотя мы пишем по-разному, мне казалось, что он лучше всех воплотил мутную жизнь предпоследнего советского десятилетия. Он обладал какой-то удивительной способностью реконструкции времени: несколько слов, какой-то штрих, и вдруг из прошлого возникает атмосфера того или другого года...[b]— В это же время вышел бесцензурный «самодеятельный» альманах «Метрополь», в котором вы принимали участие...[/b]— Инициатива его издания принадлежала не уже получившим признание писателям — Битову, Липкину, вашему покорному слуге, а тем, кто остался за бортом, то есть представителям второй культуры, о которой теперь можно сказать, что она превзошла достижения первой. В принципе идея была такая: при помощи известных имен пробить дорогу отряду никогда не печатавшихся или печатавшихся ничтожно мало. Разумеется, все понимали, на что идут: по крайней мере на колоссальный скандал. Так это и произошло. С самого начала никакого секрета из «Метрополя» не делалось, поэтому мы оказались под колпаком у КГБ. Скандал разразился в начале 1979 года, когда мы сделали этот альманах. Технология была такая: отбирали тексты – оказалась тысяча с чем-то страниц, печатали на машинке и наклеивали на листы ватмана. Мы основывались на так называемой эстетике бедности. Листы ватмана укладывали в картонную папку, покрытую «мраморной » бумагой с переливами, завязывали ботиночными шнурками. В общем, получилась тяжелая, неподъемная, как могильная плита, штука.Мы сделали двенадцать таких папок, ходили по всей Москве, носили их с чердака на чердак, из подвала в подвал, где собирались неформальные читатели.Две папки сразу нелегально отправили — во Францию и в Америку. И вот, когда разразился скандал, одни стали говорить, что мы выпустили два экземпляра, другие — восемь... Но чтобы двенадцать! — это была какая-то сакраментальная цифра, за которую можно уже расстреливать.Какова судьба участников «Метрополя»? Первым ушел Володя Высоцкий. Он был приглашен в альманах мной, потому что ни разу не печатался — да-да, хотя у него была колоссальная слава, но он не напечатал ни одного своего текста. Высоцкий моему приглашению жутко обрадовался, дал полсотни текстов, из которых мы отобрали 26.В эмиграции живут Фридрих Горенштейн, Юз Алешковский — два других «метропольца». Андрей Битов — президент русского «Пенклуба». Виктор Ерофеев имел хороший литературный успех и в России, и за границей, бесконечно путешествует. Евгений Попов стал просто-напросто классиком.Германской литературной премией имени Пушкина был награжден другой участник «Метрополя» старейший русский поэт Семен Липкин. Председателем международного жюри этой премии был Евгений Попов.У Фазиля Искандера было меньше, чем у других, неприятностей. В московском отделении Союза писателей к нему странно как-то относились. Конечно, за диссидентство его корили, а он примыкал к диссидентам по простоте душевной: приходят хорошие люди, просят текст — он дает. И писательское начальство начинало его воспитывать: «Что же ты делаешь?». А он со свойственной ему непробиваемой иронией спрашивает: «А что тут плохого?». Он ведь к тому же абхазец, а у советского партийного начальства всегда было какое-то особое отношение к нацменьшинствам — они их как бы опекали, увещевали: «Ну ты все же подумай...» Были уверены, что он одумается, будет лучше себя вести. А остальных надо давить... Сейчас Фазиль — главный классик Советского Союза, то есть России. Но в родной республике его не особенно жалуют.Мы очень хотели видеть среди участников «Метрополя» Сергея Довлатова, но он к тому времени был уже на Западе. Он был из числа тех, кто не печатался в Совдепии совсем. И я помню, как мне давали пачки его рукописей, на каждой из которых его рукой было написано: «Отвергнуто «Новым миром», «Отвергнуто «Юностью». И так далее. Познакомился я с ним в Нью-Йорке.Он делал еженедельную газету «Новый американец», очень, кстати, неплохую. Наши встречи с Сережей происходили спонтанно, но мы всегда чувствовали тягу друг к другу, невысказанную симпатию. Последний раз он приехал в Вашингтон с женой Леной и сыном Колей, привез массу копченой рыбы нам в подарок. Мы стали есть эту рыбу, захотели выпить. А Сергей говорит: «Не могу пить, потому что врач сказал, если я развяжу, меня через три месяца не будет».Но он прожил больше — полгода после этого, а потом произошла трагедия. И я очень жалею, что он ушел, потому что он был в колоссальном расцвете. Я думаю, он подходил к большому роману.Жаль, что он ушел, не вкусил славы. Сейчас ведь здесь, в России, существует какой-то культ Довлатова... Что говорить — беда...[b]— «Метрополь» послужил катализатором давно вызревавшего процесса вашего выдворения из России. Под занавес появился новомирский роман «Поиски жанра». Потом в Штатах появились «В поисках грустного Бэби», «Московская сага», написанные вами в традиционном жанре романа. Означает ли это, что поиски жанра ни к чему не привели? [/b]— Они, вероятно, никогда ни к чему не могут привести. Все дело в самом поиске. Жанр открыт, особенно в романистике и новеллистике. Если мы говорим, что рассказ так или иначе еще может быть приближен к совершенству, то роман очень редко бывает совершенным. В нем есть тяга к совершенству, ветер совершенства может пройти в какой-то момент через роман, но стать совершенным он не может. Он часто обрывается, как сама жизнь. Даже такой шедевр, как «Евгений Онегин», вдруг обрывается, и вы можете написать сколько угодно продолжений этого романа. Своим американским студентам я предлагаю написать завершение, финал «Евгения Онегина» — и они часто пишут. Пока писатель жив, этот его поиск не кончается, в каждой новой вещи отправляешься в поиски жанра, поэтому я так и назвал ту вещь. В «Московской саге» я впервые для себя подошел к жанру истории-эпопеи двух поколений, это своего рода мыльная опера толстовского варианта что ли. Чем является «Война и мир», как не мыльной оперой? Жанрово высокие толстовские варианты и дешевые варианты американского телевидения близки друг другу, понимаете? Вот вы прибыли к берегам этого жанра, а дальше уже будет зависеть от вас — как вы будете устраивать жизнь.[b]— Раз уж мы «вдарились» в теорию, не могли бы вы сказать о взаимоотношениях автора и героя, вообще о литературе и жизни.[/b]— Литература часто создает параллельный мир, являющийся частью основного, но все-таки она — параллельный. Появление литературного героя обогащает мир.Это, если произведение настоящее, как появление новой горы на горизонте или нового Байкала.Но иногда литература становится слишком серьезным участником реального мира. Мне нравится, в частности, высказывание Андрея Битова: «Литература девятнадцатого века заменила для нас, нынешних русских, весь девятнадцатый век».Это очень верно. Мы начинаем теряться в догадках: кто был реальный Пушкин и Пушкин, промелькнувший в различных образах и масках через все его стихи, прозу, через «Евгения Онегина». Был ли это сам Онегин или был реальный Пушкин — его приятель, который ...Родился на брегах Невы, Где, может быть, родились вы Или блистали, мой читатель.Во всяком случае мы помним его рисунок на полях рукописи: он сам с Евгением Онегиным. Он — маленький, кривоногий, а рядом красавец Евгений. Это его альтер эго, конечно. Он хотел бы быть таким, но он другой — и гораздо интересней, чем сам Евгений Онегин. Этот маленький рисунок на полях присутствует в любой вещи: всегда присутствуешь ты сам и твой герой. Иногда у писателей непушкинианского толка сам автор является Евгением Онегиным, а его герой — изуродованной, жалкой какой-то обезьянкой. Или наоборот. Я, по-моему, принадлежу к писателям пушкинианского толка.Замечательный английский филолог Исайя Берлин, друг Ахматовой, профессор Оксфордского университета, говорил, что писателей можно разделить на ежей и лис. Лиса знает много всего, а еж — всего одну, но основную вещь.Пушкин — это, конечно, лиса, а Достоевский — еж. А Толстой, с точки зрения Берлина, — это лиса, которая очень хочет казаться ежом. Личность автора, особенно когда ты его знаешь, всегда присутствует в произведении. Предположим, в прозе Горенштейна, какой бы глубокой, философской она ни была, я всегда вижу его самого.Читателю часто хочется забыть об авторе, и его можно понять.[b]— Может быть, мой вопрос наивен, но я его все же задам: почему вы написали «Остров Крым»? [/b]— Трудно сказать, почему возникает мысль написать тот или иной текст. Мне кажется, эта мысль меня беспокоила давно. Я часто зимой бывал в Крыму, в Ялте. И когда вдруг среди зимы пробивается солнце, ты идешь по набережной, сверкает море, а над Яйлой — свинцовые страшные тучи, как омерзительный коммунизм над всей огромной страной, а вот тут — крошечная полоска на последнем берегу человечества. Я представил себе, как они драпали отсюда — белые, катились с обрыва вниз, а за ними — махина взбесившейся страны... От этой-то картины все стало набегать и накручиваться: а что было бы, если б не... А потом уже возникла идея создать фиктивную страну с массой жизненных деталей. Это не была для меня идеологическая работа — я просто забавлялся, когда писал. Пытался создать фиктивную свободную Россию, как она могла бы жить. Появилась какая-то метафизика, трагедия, но начальный исток — игровой.[b]— Я знаю два стихотворения, посвященных вам: «Два города» и «Гекзаметры другу». И вот что я думаю: какому-нибудь зануде посвящать стихи поэты не будут...[/b]— Спасибо за комплимент (смеется), но если автор первого стихотворения — Евтушенко, то второго я что-то не припоминаю.[b]— «О, неплаксивое имя — Василий...» [/b]— Это Вознесенский. Я не знал, что это стихотворение так называется. Это очень интересный момент в жизни. В начале 60х годов все эти группы писателей были очень близки. Нам казалось, что нас не разольет никакая вода. Но однажды в Японии я подошел на улице к старику-гадальщику. Он сидел, свечка дрожала на ветру. Старый-старый, к тому же японец — существо совершенно загадочное, инопланетное. И он мне вдруг начал говорить какие-то вещи, колоссально близкие к моей тогдашней жизни.Во-первых, он сразу сказал: «Вы — писатель». Потом еще: «Вот вы сейчас идете вместе со своими друзьями, но скоро рассыпетесь». И мы действительно рассыпались как-то, вся эта коллективная дружба, восторг, массовое вдохновение, характерные для любого авангардного движения, — все это испарилось.Надо сказать, очень здорово работала в этом направлении госбезопасность: ссорила, распространяла дезинформацию. Они поработали хорошо, но и сами человеческие характеры не притерлись друг к другу. Когда я оказался персоной нон грата, стал замечать, как посвящения мне стали исчезать. Этих пропавших посвящений было много в моей жизни.Можно было снять все стихотворение вместо того, чтобы снимать посвящение. Только Окуджава, насколько я помню, не снял посвящения. Но все это, в общем, мелочи жизни.[b]— Известная писательница Евгения Гинзбург — мать писателя Василия Аксенова. Кто на кого влиял, Василий Павлович? [/b]— Мама всю жизнь была моим литературным консультантом. Она знала наизусть километры стихов, всего Пастернака, например. И я заучивал стихи с ее голоса. Если бы не она, я не стал бы писателем.Но она не очень любила то, к чему я стал склоняться. Ее шокировала, например, обнаженная проза «Ожога», она высказывала к нему большие претензии.Я очень высоко ставлю не только ее «Крутой маршрут», но и пьесу театра «Современник» по этой книге. Одну из сокамерниц матери по тюрьме играла ее действительная сокамерница — конечно, уже постаревшая, но вносившая в спектакль трагическую достоверность.[b]— О вашем отце известно меньше, чем о Евгении Семеновне, а ведь его судьба сложилась не менее трагически.[/b]— В 1918 году Павел Аксенов ушел на гражданскую войну, причем примкнул сперва к эсерам, а уж потом — к большевикам. После войны стал партийным функционером — типичным выдвиженцем, и в конце концов стал коммунистическим мэром Казани — председателем городского Совета. На этом посту его и арестовали, судили и приговорили к смертной казни. Отец месяц провел в камере смертников, а потом по ходатайству «всесоюзного старосты» Калинина смертную казнь заменили пятнадцатью годами каторги.Он сидел от звонка до звонка на Печоре, причем первые семь лет родные не получили от него ни одного письма и думали, что он погиб. Потом вдруг стали приходить письма, он уцелел и вернулся. Он, как и мать, тоже написал книгу о своем опыте, но не издал. Несмотря на свое крестьянское (из-под Рязани) происхождение, отец никогда не был хамом, был тактичным, внутренне интеллигентным человеком. Мое еврейско-рязанское происхождение послужило как-то поводом для пикетирования меня вместе с женой какой-то «Русской партией». Стояли какие-то люди с плакатами: «Вон отсюда со своей «Затоваренной бочкотарой»!». Я подошел к ним, спрашиваю: «Что это вы, ребята, так звереете?». Они говорят: «А вы же, Аксенов, не русский писатель, потому что вы по национальности не русский». Я им: «Да, по матери я еврейский писатель, а по отцу, пожалуй, более русский, чем вы все». А они были такого татарского вида. Я ничего не хотел этим сказать, но они обиделись почему-то.[b]— Вы верующий человек, Василий Павлович? [/b]— Я хорошо помню день, хотя прошло уже больше полувека, когда меня приняли в пионеры. Галстук развевался на ветру, я был счастлив, что я, сын врагов народа, пария общества, стал таким, как все. Но постепенно, под влиянием отчима Антона Яковлевича Вальтера, я пришел к религии, христианству. Я читал Библию, Новый Завет, но ревностным христианином считать себя не могу.Мне кажется, я все больше склоняюсь к экуменизму, не зная точно даже, принадлежу ли к православной или католической церкви. А после поездки в Израиль, когда я прикоснулся к Стене плача, ощутил в себе иудейские корни.[b]— Вы прожили большую жизнь, насыщенную яркими событиями, глубокими переживаниями. Пишете мемуары? [/b]— Нет, не пишу, потому что писать мемуары — значит сводить с кем-то счеты. Мне есть с кем их сводить, но я не хотел бы этим заниматься.[b]— Последний вопрос: что вы думаете о судьбе России? [/b]— Много лет Россия была замечательным дурным примером, внесла свой вклад в развитие человечества негативным опытом. Но я не думаю, что она разбежится в разные стороны, как разбегаются муравьи. Она никуда не денется, это какая-то вечная данность на земле. И то, что какая-то часть народа разбрелась сейчас по миру — в этом ничего страшного нет. Этот разброд ничего, кроме пользы, России не принесет.Увидят, наконец, как живут вокруг люди, поймут, что все друг с другом связаны: индейские племена на Амазонке с белорусскими спекулянтами и инженерами из Минска. Человечество живет по-разному. Едут, играют на виолончелях в чужих залах, вернутся обратно и так далее. Самое главное, что нужно, на мой взгляд, России — осознать себя в контексте Запада. Это единственное для нее спасение. Если она осознает себя в контексте традиционной христианско-иудейской, европейской, эллинской культуры, осознает себя как непреложную часть этой цивилизации и прекратит столетнюю войну с Западом, это ее спасет. Запад, европейская цивилизация, Америка — союзники, друзья России.Это мы должны понять! Если не поймем, если возникнет гнуснейшая, подлейшая, ради собственных тщеславий и выгод попытка опять настроить русских против Запада, увидеть в Западе предателя, тогда как чаще именно Россия была предателем Запада, то это снова приведет к конфронтации, к упадку. А может быть, и хуже — к дезинтеграции России, к поглощению ее восточными в достаточной мере агрессивными государствами.
Развлечения
Без врага Западу скучно
[i]Поэты (poets), очеркисты (essаyists) и романисты (novelists) организовали в 1921 году (идея принадлежала знаменитому автору «Саги о Форсайтах» Джону Голсуорси) ПЕН-клуб — аббревиатура из начальных букв английских названий, входящих в него «специалистов».Клуб преследует гуманные и правозащитные цели.Руководят ПЕН-клубом избираемый раз в два года президент и бессменный (выборный) генеральный секретарь исполкома. В настоящее время в него входит около 120 национальных ПЕН-клубов, в 1989 году в ПЕН-клуб принят русский ПЕН-центр, с президентом которого известным писателем [b]Андреем Битовым [/b]я встретился в связи с проведением в 2000 году в Москве Всемирного конгресса международного ПЕН-клуба.[/i][b]— Андрей Георгиевич, несколько вводных слов о клубе.[/b]— Есть слова, которые не прирастают к сознанию, в частности, совершенно провальная премия Букера. Букер раздражает слух, потому что это не наше дело. Мы не изобрели спорт, судейство и многое другое.И Букер раздражает, дразнит и привлекает внимание хотя бы скандальностью. Также раздражает слово «ПЕН»: то ли пена, то ли, кто знает немного английский, перо. Поскольку у нас ментальность советская, все путают и думают, что это более прогрессивный, более демократичный союз писателей. Ничего подобного! В советское время ПЕН называли либеральной, реакционной и так далее организацией. А ПЕН-клуб выступал лишь в защиту свободы слова, права писателя на эту свободу, как Эмнисти Интернешнл, только уже. Очень легко говорить, что вся эта борьба стала достаточно формальной, потому что мир формализовался и там эти проблемы давно никого не волнуют. У нас защита свободы слова актуальна и сегодня. Я знаю эту проблему с 1987 года, когда ко мне приехал Александр Блок, чтобы это обсудить.Это сложная проблема, долгая история, но в конце концов русский ПЕН-центр возник. Эту организацию трудно было зарегистрировать, потому что она неправительственная, некоммерческая, в общем, как бы несуществующая. И при всем благоволении властей они не знали, в какую графу ее занести, какую галку поставить.С 1989 года мы криво-бедно существуем, и я должен сказать, что авторитет русского ПЕН-центра, как это ни странно для меня самого, в мире очень высок. Потому что на уровне формальных организаций наша все еще отвечает за что-то. И когда я спрашиваю нашего генерального директора Александра Ткаченко: что мы, строго говоря, сделали, он отвечает: «30 человек спасли от смерти». Что это — плохая продукция? А нас все время награждают ложным прочтением: мол, клуб это что-то элитарное, что-то важное, связанное с мировой славой. Да ничего подобного! Мировую славу зарабатывает каждый себе сам, в одиночку. А центр никуда не зовет, никого никуда не посылает, ничего не платит, еле-еле вытягивает, чтобы дворнику заплатить. Из-за этого и произошел визит к Лужкову. Мы объединяем хорошие имена, и нужно сохранять демократизм и элитность, ибо расширение ПЕНцентра грозит гибелью. Если будет 12 тысяч человек — это будет бессмысленно. Именно в России, с ее памятью тоталитаризма, обязательны имена. В мире эта организация на именах не держится. Поэтому мы собрали лучшие имена. Войти в ПЕН-центр сложно, но не потому что это какая-то замкнутая организация, а потому что иначе она не выдержит своих функций и обязанностей.[b]— Положим, к вам захочет вступить Юрий Бондарев...[/b]— Ради бога. В принципе каждый пишущий человек подает заявление, что он разделяет хартию ПЕН-клуба и берет две рекомендации от его членов. Заявление рассматривает исполком, двумя третями голосов.Голосование тайное, поэтому попасть сложно. Бондарев может подать заявление, но никогда этого не сделает, потому что он играет в подобные игры, а мы — нет! Мы не принадлежим к какимлибо структурам, мы действительно независимы.[b]— Значит, насколько я понял, вы ни с бондаревским, ни с савельевским, ни с пулатовским союзами писателей не контактируете? [/b]— Никаким образом. Хотя вынуждены немного брать на свои плечи заботы о ветеранах, о пенсиях. Это — косвенно. Но мы к союзам писателей, повторяю, в принципе отношения не имеем.[b]— Андрей Георгиевич, проведение Всемирного конгресса ПЕН-клуба — чья инициатива? [/b]— ПЕН-клуб нуждался в русском ПЕН-центре, потому что представить себе мировую литературу без русской нелепо. Русский ПЕН-центр за время своего десятилетнего существования подтвердил, что он — один из активных членов клуба. И нам выпала честь в 2000 году впервые провести Всемирный конгресс.Это означает, что мировое сообщество признает значение русской литературы. Нам повезло, что достался такой замечательный год: то ли первый — будущего тысячелетия, то ли последний — предыдущего. Перемена цифр на спидометре влияет на восприятие тысячелетий. Все это символично: Россия, потеряв 50 миллионов человек, сполна расплатилась с веком, и считать, что это лишь русский опыт, уже неинтеллектуально. Это опыт мировой.[b]— Каково значение Всемирных конгрессов для тех стран, где они уже проводились? [/b]— Вообще-то я избегал этих конгрессов, старался послать на них кого-то из членов ПЕН-центра. Но на последних двух был. Для Мексики конгресс был очень важен, поскольку это страна с приблизительной демократией. А для Шотландии это не столь существенно. Для стран, объявляющих себя демократическими, важно доказать, что они таковые.В присутствии гостей чего-то нельзя делать, да? Я не уверен, что Россия относится к странам такого порядка, потому что у нас демократии, точнее свободы, достаточно. Нам не стыдно, нам нечего прятать, делать турецкий вид, что у нас все в порядке. Но поучиться не помешает, к тому же еще разрушить ностальгию Запада по империи зла. Им нечего делать без империи зла, и железный занавес штопается снаружи, и, к примеру, все эти визовые дела... Накачивается страх перед русской мафией — это все инерция Джеймса Бонда. Нельзя тыкать в норку палкой и думать, что кыска не укусит. Мир этим занимается, к сожалению. На конгресс приедут люди с разутыми, а не обутыми глазами. Но кроме того, всегда лучше потрогать, пощупать, посмотреть. Конгресс — очень важная акция против тенденции сделать из нас врага. Без врага Западу скучно, без него не движется экономика, рынки и так далее. Кончилось это обеспечение. Не только у нас кончился социализм, но и у Запада кончился антикоммунизм. Это серьезная проблема, и ее надо решать на таких конгрессах.[b]— У вас, точнее у нас, достаточно времени для подготовки конгресса? [/b]— Времени достаточно.[b]— Можно ли считать вашу встречу с Лужковым началом подготовки к конгрессу? Какое, кстати, произвел на вас впечатление Юрий Михайлович? [/b]— Нам было важно подтвердить благоволение Москвы к этому мероприятию. Мне кажется, что эта встреча и была посвящена тому, чтобы внушить достаточно занятому человеку Лужкову, что это дело нужно Москве, нужно России. Я думаю, что человек, занятый такими масштабными делами, обладает довольно сильным потенциалом, тем, что мы называем талантом. Я не умею ни думать, ни мыслить на этом языке.Раз он это все делает — все же отмечают, как изменилась Москва, — там есть свой ум, со своими алгоритмами. У меня — свои... Я не любил власть, не люблю и никогда не полюблю — я урод. Но Лужков для меня — человек дела, а не власти, и это я понимаю.
Развлечения
«В академии наук заседает князь Дундук»
[i]В мемуарах литераторов старшего да и среднего поколения вы часто встретите имя: Кома Иванов. Он стал почти легендарной личностью не только потому, что волею судьбы оказался в центре литературных и политических событий своего времени, но и благодаря своей нравственной позиции, ни разу не прогибавшейся под напором неправой силы. Кроме того...Да нет, пожалуй, прежде всего — он один из самых видных российских ученых-лингвистов. А Кома — это имя из детства...[/i][b]— Вячеслав Всеволодович, повлияла ли профессия отца — известного писателя Всеволода Иванова — на выбор профессии вами? [/b]— Я многим занимался в жизни, но почти все предопределилось интересами моего отца. Он стал писателем, был человеком энциклопедически образованным, при том, что имел лишь четырехклассное образование. Он исходил пешком азиатскую часть тогдашней России, может быть, этим привлек к себе внимание Горького, который еще до революции напечатал его первые рассказы и был с ним в переписке. Родом он из Сибири, теперь это северный Казахстан. На построенном там полигоне испытывали атомное оружие, место оставалось секретным, и отец так и не смог посетить родное село Лебяжье... В нас с отцом есть казахская кровь, смешанная с кровью польского каторжанина, хотя основная кровь — русская. Отец поразительно много читал и знал. Когда он приехал в Москву, теория относительности была новинкой. И отец изучил математику в такой степени, что мог читать книги по этой теории. Есть его пометки в этих книгах. Если бы он пошел в науку, он и здесь добился бы значительных результатов.[b]— Мне кажется, писатель Всеволод Иванов остался недооцененным...[/b]— В большой степени. Только что опубликованы его ташкентские дневники — удивительно интересные. А рассказ «Генералиссимус», тоже опубликованный недавно! При жизни ни этот рассказ, ни романы «У» и «Кремль» напечатаны не были. Мои интересы в области филологии, а не только лингвистики, обусловлены влиянием отца, который дружил с Тыняновым, Шкловским, с великими учеными, погибшими при Сталине: Поливановым, Флоренским, который, облаченный в рясу, показывал отцу свою электротехническую лабораторию. Я много писал о Флоренском, все его работы (книги и оттиски статей) были в библиотеке отца. Все это я с детства знал, так что влияние разговоров отца, его интересов, библиотеки — несомненно.[b]— Политические, вернее, аполитичные воззрения отца сказались на вашем отношении к власти? [/b]— У меня не было никаких заблуждений на этот счет. Отец с юности знал Вождя, он его описывает в ранней повести «Возвращение Будды» еще как Наркомнаца, они даже выпивали вместе. И отец понял, с кем имеет дело. А тот понял, что отец понял! Поэтому отношения со Сталиным были всегда напряженными, и это дорого далось отцу — недаром не печатали. Был рассказ «Дитё», начало которого Сталин выучил наизусть, помнил его и через двадцать лет и сказал Федору Панферову: «Вот как писал Всеволод Иванов!».Этот рассказ был запрещен в течение всего сталинского времени, его и потом разрешили не сразу.[b]— А вкусы и интересы вашей матери, Тамары Владимировны, как-то повлияли на вас? [/b]— Они тоже были для меня очень важны. Она ведь начинала как актриса театра Мейерхольда, бросила театр из-за нас, троих детей. Уйдя из театра, мама очень об этом жалела. Потом стала заниматься переводами, как бы себя нашла, но ее интерес к искусству, увлечение авангардом передались и мне. Третий человек, сильно на меня повлиявший, был наш сосед по даче Борис Леонидович Пастернак.[b]— Своим детям он не советовал заниматься гуманитарными науками — пришлось бы, как он считал, врать.[/b]— У меня сохранилось (и сейчас напечатано) письмо Пастернака ко мне, в котором он весьма критически разбирает мои стихи. А когда я был в восьмом классе, это примерно в 1943 году, общий друг отца и Пастернака Валентин Фердинандович Асмус сказал Пастернаку о моем увлечении историей, к чему Б.Л. отнесся весьма сочувственно.[b]— Вы ведь окончили филфак МГУ? [/b]— Да, и потом несколько лет там работал. Там же защищал кандидатскую диссертацию, которую сочли докторской. ВАК это не утвердил, а диссертацию затеряли.В 1958 году, когда Пастернак получил Нобелевскую премию, меня из университета уволили — главным образом за мое несогласие с официальной оценкой романа и премии, а также за поддержку великого ученого — лингвиста Романа Якобсона.[b]— Как же можно уволить фактического доктора наук, одного из ведущих преподавателей — за профнепригодность, что ли? [/b]— Создали специальную комиссию из 20 человек, они восседали за столом, покрытым сукном. Меня допрашивали часа два, потом обратились в КГБ с просьбой, чтобы меня арестовали.Но в 1958-м году КГБ уже не хотел меня арестовывать: «Разбирайтесь сами», и они уволили меня, разослав письмо по разным гуманитарным заведениям, чтобы меня не брали на работу, поскольку я антисоветчик.Я поступил на службу в академический институт точной механики и вычислительной техники, где стал заниматься машинным переводом.[b]— У академика Акселя Ивановича Берга? [/b]— У него я был в Совете по кибернетике. Компьютеры тогда были секретными, поэтому меня засекретили. Так работала система: для тех я был диссидентом, для этих — засекреченным.[b]— Система благодаря своему, слава богу, несовершенству и позволяла людям жить, правда? [/b]— Если ты умел что-то делать еще... Сейчас несколько японских и американских фирм зарабатывают на машинном (автоматическом) переводе миллионы долларов. А мы, как всегда, зевнули — ведь уровень наших работ был выше зарубежного. Талантливые люди эмигрировали, среди них самый одаренный, Мельчук, живет в Канаде.Наше правительство никогда не понимало, что торговать в мире нужно не льном и пенькой, как повелось у нас тысячу лет назад — в древней Руси, а информацией.Сейчас торгуют газом и нефтью, но это те же лен и пенька, и правители наши — те же идиоты.[b]— Машинный перевод — это хорошо, но знать язык тоже не мешает. Говорят, вы полиглот, Вячеслав Всеволодович? [/b]— Я часто преподаю по-английски, но вообще-то я все-таки больше лингвист, чем полиглот, хотя читать могу на очень большом числе языков.[b]— На двух, трех, пяти? [/b]— Нет, несколько десятков, но понимаете, моя главная специальность — сравнение древних языков. Для этого надо знать языки, от которых уцелели только кусочки. Ну вот сейчас я читал в Лос-Анджелесе курс: 5 только что дешифрованных языков, 4 тысячи лет назад на них говорили и писали. Вчера для отдыха читал вот эту санскритскую пьесу — это письмо девонагари — язык богов. [b](Я посмотрел в книгу и ужаснулся — для меня это была сплошная филькина грамота. — В.Н.) [/b]Но это еще не самый трудный язык.[b]— Ленинскую премию вы получили за индоевропейские языки. Что это такое? [/b]— Это огромная группа языков, от которой в конечном счете происходят и славянские (в том числе русский), и германские (в том числе английский) языки. По нашей с моим соавтором, академиком Гамкрелидзе, идее европейские языки произошли от языка, на котором говорили на небольшой территории, примерно между озерами Ван и Урме, это историческая Армения.Армянский язык, кстати, тоже индоевропейский. Армяне остались жить близко от своей прародины, правда, от этого их жизнь легче не стала. Но они меньше всех двигались, а индоевропейцы расселились по всему миру. Наша с Гамкрелидзе теория расселения индоевропейцев из Передней Азии неожиданно подтверждена самыми новыми открытиями археологов, копавших в Южном Зауралье и в Средней Азии и открывших там древние индоевропейские поселения. Всего в мире сейчас говорят на 6000 языков, так что если я могу более-менее разобраться в 60, это лишь сотая часть того, что нужно знать. В Лос-Анджелесе говорят на 200 языках...Я бы хотел, чтобы вы обязательно упомянули в нашем интервью замечательного ученого, рано и трагически погибшего: Иллича-Свитича. Он первый создал такую сравнительную грамматику «ностальгических», нашенских, языков (индоевропейских, алтайских, уральских и других), которая позволяет знать, что было 11 тысяч лет назад, тогда как мы можем на основании одной индоевропейской семьи с определенностью говорить лишь о 5-тысячелетней истории языка. Его открытие — одно из крупнейших в XX веке, поскольку позволяет осветить всю историю человечества. И этим до сих пор лучше всего занимаются у нас.[b]— Даже из нашего короткого разговора ясно, что вы — крупный ученый, однако вы прошли как-то мимо Академии наук.[/b]— Меня 25 лет выдвигали в Академию и 25 раз заваливали, последний раз — в прошлом году. Я, правда, в1994 году написал воспоминания, в которых упоминаю, что академик — секретарь отделения языка и литературы Челышев — стукач, в качестве какового сопровождал моего отца, так что он вполне может на меня обижаться и проваливать на отделении.[b]— Из всего, чем вы занимались, что все-таки для вас самое интересное?[/b]— Восстановление древности. Оно очень захватывает. Почему? Это довольно точная область науки: вы сравниваете разные формы и как бы вычисляете, из чего бы они все вместе взятые могли произойти. Русское слово мать, латинское mater, английское mother. У него есть проформы, и мы знаем, как это звучало 6000 лет назад. Видимо: матхер. Этому и посвящена наша книга об индоевропейских языках. Археологи нам очень помогают, открывают новые вещи. Вот я всю зиму занимался проблемой лошадей, откуда и как они произошли. Ведь древнее название лошадь в русском языке утрачено. В санскрите это была ащва, по латыни эквус. У индоевропейцев, занявших, как я уже говорил, огромные пространства, были легкие колесницы, запряженные лошадьми. Если мы найдем, откуда взялись слова лошадь и колесница, мы сильно продвинемся в понимании расселения народов. То есть удается соединить лингвистику, археологию, историю техники, историю домашних животных. И еще мне очень интересна история русской поэзии ХХ века, Серебряный век: Мандельштам, Пастернак, Ахматова, Гумилев.[b]— Каково, Вячеслав Всеволодович, ваше мнение о состоянии современного русского языка? Вас не раздражают все эти «как бы», «по жизни» и тому подобные «новшества»? [/b]— Такого рода словечки возникали и раньше, я за свою долгую жизнь — в будущем году мне исполнится 70 — пережил много таких модных слов. Я почему-то не очень владел этим сленгом, этим жаргоном каждого поколения. Но вот, скажем, Иосиф Бродский, с которым я очень дружил, любил эти словечки, выражения и вставлял их в свои стихи. Я не считаю, что это особенно плохо. Но сейчас в русском языке появилось много иностранных слов, в частности, английских: файл, брифинг, эксклюзивный. Ведь есть русские слова, которые вполне могли бы заменить иностранные. Но что интересно: я думаю, в первый раз после Петра Первого в русский язык входит такое количество иностранных слов.Даже революция не принесла в язык столько новых слов. Сокращения комсомол, комбед, сексот я не считаю. Я как лингвист считаю это хорошей переменой: значит, язык остается чутким к происходящему, быстро реагирует на изменения в мире. Сейчас наши сложности связаны не столько с языком, сколько с литературой: в смысле языка она отстает от перемен, в нем происходящих. В России литература всегда оказывала обратное воздействие на язык: он меняется, и писатели не только успевают это зафиксировать, но и повлиять на него. Достоевский, помните, хвалился, что ввел в русский язык слово «стушеваться». Но, конечно, не только в этом дело, а в том, что писатели тогда умели в адекватной форме отразить разговорный язык и повлияли на его развитие в хорошую сторону, как потом умел Платонов. Современные писатели умеют фиксировать новые словечки — это вполне хорошо, но я не вижу пока крупного писателя-языкотворца, который бы в этом смысле что-то обозначил для русского литературного языка. Уже лет 10 наша литература вполне свободна, но воздействие на язык для нее — проблема.[b]— Еще один вопрос о языке. Действительно ли русский — самый «великий, могучий», хочется добавить: «шершавый»? [/b]— Я много пользуюсь английским языком, читал лекции по-немецки, по-французски, испански, итальянски. Русский язык — язык очень богатых возможностей. Одну главу романа можно написать на канцелярском языке, другую — на поэтическом и так далее. Но не все эти возможности языка знают и используют. В этом смысле мы несколько потеряли за сталинское время, потому что была общая унификация языка. Хорошую прозу 20х, 30-х годов подравнивали по принципу: телеграфный столб — это хорошо отредактированное дерево. Поэтому сравнивать по «могучести» нужно двояко: один русский язык — гениальный, богатый, не уступающий ни английскому, ни любому другому. Другой — бедный, «обтесанный», и тут сравнение не в его пользу. Официальный советский и нынешний официальный язык —невозможно бедный, использует очень мало слов, стандартные сочетания. Нам нужно сейчас бороться за воскрешение языка.[b]— Вы сказали, что вашим соседом по даче был Борис Леонидович Пастернак. Значит, мы вправе ждать ваши воспоминания о нем? [/b]— В той книге, которая выходит сейчас, нет воспоминаний о Пастернаке, хотя они частично опубликованы в журналах, и сейчас выходит моя книга об одном его стихотворении, а отдельная книга воспоминаний о нем пока в рукописи. Пастернак оказал большое влияние на меня как человек, сумевший остаться самим собой. А это в наш век мало кому удавалось. Другой ярчайшей личностью, с которой мне посчастливилось встречаться, был Петр Леонидович Капица. Я немного написал о нем, но буду писать больше. Когда я с ним познакомился, он был в полной немилости, написав Сталину письмо против Берии. И не пришел на юбилей Сталина в 1949 году, когда вся страна обязана была ликовать. Петр Леонидович рассказывал со слов тогдашнего президента Академии наук Сергея Ивановича Вавилова, что его, Вавилова, вызвал Маленков и предложил исключить Капицу из академии за неявку на заседание. Вавилов был такой русский тугодум, оставаясь при этом великим ученым. Тугодум, а тут вдруг мгновенная реакция: «Конечно, если вы считаете нужным... Но тогда необходимо исключить одного академика, не посетившего ни одного заседания, — Шолохова. Капица пропустил лишь одно заседание».И это спасло Капицу. У них увезли казенную мебель с их собственной дачи на Николиной горе, и они одну ночь спали на полу. Вавилов давал Капице какие-то небольшие деньги из президентских. Петр Леонидович устроил лабораторию у себя в гараже, занимался энергией больших мощностей. Как-то, когда мы вместе встречали Новый год — в самое тяжелое время, перед смертью Сталина — он произнес фразу, что его волнует только молодежь, которая, вырастая в таких условиях, может стать циничной. Я всегда считал, что наша страна потеряла в нем крупного государственного деятеля, потому что он хорошо понимал, как и что нужно делать.[b]— Вы весьма негативно отозвались о наших нынешних правителях. Не хотите ли смягчить вашу характеристику? [/b]— Нет, не хочу. Это идиоты, которые не ценят величия собственной страны, ее возможностей. Россия остается одной из самых богатых стран мира, причем под богатством я понимаю не столько природные, сколько интеллектуальные. Молодежь пока хранит традиции, наша страна по-прежнему имеет наиболее продвинутую — по возможностям! — интеллигенцию. А то, что она недоедает, недополучает, это все-таки преодолимо. Нужно перестроить систему ценностей, то есть нам нужно понять, что современное общество — это общество информационное. Не просто объявить — Явлинский тоже об этом говорит, — а провести систему мероприятий, чтобы это реализовать. Не только машинный перевод, о котором мы с вами говорили, но и все, что касается компьютеров, у нас было на высоком уровне УМА. Не техники, а ума, и это продолжается до сих пор. Никаких полезных выводов из этого мы для себя не сделали. Дело не только в том, что многие умы уехали, — здесь их тоже осталось немало. Но это никак не используется, мы не реализуем собственных возможностей. Все наши беды происходят от глупости, а не от чего-то другого. Мы богаты всем, включая богатство идиотизмом, простите меня.[b]— Вячеслав Всеволодович, несколько слов о вашей даче — ей ведь больше 60 лет, она много повидала...[/b]— После смерти отца Литфонд, которому принадлежит дача, просил маму поселить тут еще одного члена Союза писателей. Мама тогда пригласила одну свою давнюю приятельницу — Лилю Юрьевну Брик, уступив ей часть дачи. Здесь ЛЮ и ушла добровольно из жизни, приняв большую долю снотворного. После смерти ее мужа, Василия Абгаровича Катаняна, нам в соседи определили писательницу, Героя Советского Союза Кравцову, она здесь и живет. А когда мама умерла, Союз писателей, поскольку я член этого Союза, мне оставил часть дачи, а в левом ее крыле поселилась — с нашего согласия — известный литературный критик Алла Латынина, ее муж и дочь — тоже писатели. А моя племянница жила рядом с гаражом, в сторожке, которую мама построила за свой счет. Племянницу из сторожки выселили, там живет Олег Хлебников.Почему Литфонд всем этим распоряжается — ведь дача после пожара достроена (два ее крыла) за счет моей мамы — я не знаю и не хочу с ними судиться. У нас здесь, на этом пятачке, шесть членов Союза писателей. Советская власть продолжается. Участок, как видите, зарос. До войны мама следила за ним, были проложены дорожки, посажены цветы. Племянница разводила огород, а сейчас все в таком состоянии... Когда так много хозяев, получается у семи нянек дитя без глазу.[b]— Вы сказали, что вас было трое детей.[/b]— Есть брат, художник Михаил Иванов. Он воспитывался как сын моего отца, но на самом деле он сын Бабеля. Моя мама была с ним до моего отца и перед самой своей смертью опубликовала письма Бабеля к ней. Тематика Михаила — переулки и здания старой Москвы — близка вашей газете, напишите когда-нибудь о нем... Моя сестра Татьяна — настоящий полиглот в отличие от меня. Если продолжить говорить о даче и наших соседях, то видите вон то окно на втором этаже? Там жил Фадеев, и именно в той комнате застрелился. Мой отец услышал выстрел и сразу побежал туда, нашел его мертвым. У той дачи ужасная судьба. До Фадеева ее занимал писатель Зазубрин, который смело вел себя в отношении Сталина, и Сталин его посадил. После Фадеева на даче недолго жил Ярослав Смеляков; пил очень. Потом Литфонд продал эту дачу каким-то мошенникам, и они все перестреляли друг друга. На этом участке остались лисы, которых они разводили. Они забегают к нам иногда, как в древних легендах лисыоборотни, души тех, кто жил на этой даче когда-то... А детский санаторий, который вы проезжали, это бывшее имение Самариных.Младший Самарин, по-видимому, прототип доктора Живаго...[b]Р.S. [/b][i]По первым двум строкам, поставленным в заголовок, читатель, конечно, вспомнил убойную эпиграмму Пушкина (адресат — тогдашний ученый-чиновник): В академии наук Заседает князь Дундук.Говорят, не подобает Дундуку такая честь.Отчего же заседает? Оттого что ж... есть.[/i]
Развлечения
Валентин Никулин: Я ничего не потерял, ибо я — самодостаточен
[i]Харизматический интервьюер упавшего Союза Урмас Отт учил, что серьезная беседа должна начинаться с анекдота. Поэтому, как говорят в Одессе, слушайте сюда.[b]— Кто такой дважды еврей Советского Союза? — Это еврей, который эмигрировал и вернулся обратно.[/b]Когда в самом конце 1990 года по Москве пронесся слух, что Валентин Никулин уезжает в Израиль, многих мучили три вопроса: а что, разве и он — того?.. Или жена вывезла? И третий: и чего это он вздумал? Его друган Михал Михалыч Козаков во всеуслышание объявил: уезжает потому, что только что родил Мишку, а с детским питанием в Москве напряженка. Год назад оба народных артиста России вернулись восвояси. Галантный, броско одетый Никулин на прошлой неделе заглянул в редакцию...[/i][b]— Валентин Юрьевич, если мое утверждение покажется вам обидным, скажите без обиняков.Мне кажется, что известность пришла к вам после того, как в телевизионном сериале Михаила Анчарова «День за днем» вы спели песню «Ты припомни, Россия, как все это было»...[/b]— Хорошо, что вы начали именно с этого. Когда Миша был еще жив, меня пригласил сниматься в этом фильме Сева Шиловский, с которым мы учились в школе-студии МХАТ.Я действительно в этом сериале пел, потом играл небольшую роль. Но знаменитым не стал. Это может подтвердить Славочка Тихонов. Я ему говорю как-то: «Слава, посмотри какой ты — ну на весь мир, абсолютно...». А он в ответ: «Милый мой, я знаменит, так сказать, для народа. Ты же знаменит в определенном, элитарном слое...». Он считает, видимо, что это важнее...[b]— Значит, вы окончили школу-студию МХАТ? [/b]— Сперва я окончил юридический факультет МГУ, Михал Сергеич (Горбачев) учился на два курса старше, я его застал и смутно так помню. Не проработав ни дня по специальности, я поступил в школу-студию. Так хотела моя мама, замечательный музыкант, Евгения Наумовна Брук-Никулина.[b]— Теперь ясно, как вы в Израиль попали...[/b]— (Смеется) А отец, Юрий Леонидович Никулин, брат писателя Льва Никулина, автора знаменитого романа «России верные сыны», тоже был писателем, правда, менее известным. Впрочем, «Любовь бессмертна» с успехом шла и в Москве, и в провинции... Рубен Николаевич Симонов прямо выхватил эту пьесу из отцовских рук и сказал : «Даму мы найдем, но где же мы возьмем кавалера де Грие?». [b](Эта пьеса — по роману аббата Прево «Манон Леско». — В. Н.) [/b]Рубен Николаевич считал, что мало кто из драматургов хорошо читает свои пьесы, а после отцовского чтения объявил всей труппе: «Тут видна экспликация!».[b]— Простите?..[/b]— Это как бы режиссерское видение спектакля, пояснение к постановке... Еще о родителях — теперь уже вы простите, что отклоняюсь в сторону. Отец, который был старше мамы на восемь лет, сказал ей, еще ученице седьмого класса: «Обратите внимание, Женечка, как ранний Скрябин похож на Рахманинова!». Была какаято удивительная духовная связь, потом они поженились, а когда мне стукнуло пять лет — расстались. Когда я повзрослел, мама меня горько упрекнула: «Почему ты так чураешься своего отца?». Как не похоже на то, что обычно происходит между разведенными супругами в России! [b]— Ну да, как правило, «разведенки» только по суду разрешают отцу видеть сына или дочь.[/b]— А у нас было все наоборот... Итак, я не стал знаменитым — и не обижаюсь на судьбу. Покойная мама говорила: «Не дай бог, если ты будешь похож на этих азиатских идиотов — они же упоены собой!».[b]— Эта упоенность собой связана с азиатской жестокостью к людям, как вы считаете? [/b]— Еще бы! Это две стороны одной медали. Возвращаюсь к той песне. Когда мне говорят, что на тему родины никто так не пел, я соглашаюсь, потому что... ничего специально не делал — просто пел. А Мика Таривердиев сознался, что хотел предложить мне ту самую песню из «Семнадцати мгновений весны»: «Не думай о секундах свысока...».[b]— Вот тогда-то вы бы стали знаменитым, как Кобзон! [/b]— Но я как всегда опоздал... Когда Гафт начал сочинять свои великолепные эпиграммы, я ему сказал: «Ну что ты так серьезно к этому относишься? Это не более чем хобби, нечто параллельно идущее». А он вдруг спал с лица. А я к своему исполнительству отношусь чуть-чуть иронически...[b]— Все это очень интересно, но мы топчемся на месте, уж извините.[/b]— Задавайте вопросы, чтобы я мог ответить: да или нет.[b]— Это будет уже не интервью, а допрос. Вы ведь сразу после учебы попали в « Современник». Кого успели сыграть? [/b]— Пятьдесят ролей как минимум за тридцать с лишним лет. А в кино... (насвистывает мелодию: «Море встает за волной волна»). Я там и просвистел, и спел, и сыграл — все, что хотите. Потом была чеховская «Душечка», «Братья Карамазовы»...[b]— Вы успели сыграть у Пырьева? [/b]— Да, конечно. И не кого-нибудь, а Смердякова в «Братьях...». «Три толстяка», «Волчья стая», Андерсен.[b]— Теперь просится вопрос: отчего вы эмигрировали? Вернее, так: от чего? Но я его вам не задаю — у всех свои причины. А вот почему вы вернулись, Валентин Юрьевич? [/b]— Я ни от чего не уезжал, меня моя супруга увезла. Дочь ее — замечательный хирург, великолепно там работает, в американском центре в Иерусалиме. Они там все болееменее ничего, лишь я один: ни-чего! Как вы все это передадите на бумаге? («Сейчас девочка принесет вам стакан», — говорю я, останавливая собеседника от желания выпить принесенный с собой кефир «из горла». Принесли стакан. Диктофон записал бульканье влаги.) Что вас смутило, мой дорогой? [b]— Почему же вы все-таки вернулись? [/b]— В ту ночь, когда я улетал из Шереметьева, шел снег. Я ничего не соображал. А понял, когда самолет взлетел. Я сидел у левого борта, я это точно помню. Попросил у соседа плейер и поставил кассету Сережи Никитина. Все вдруг понял, поэтому и вернулся.[b]— Как устраиваются ваши бытовые дела? Вы ведь, уезжая, с квартирой, кажется, расстались? [/b]— Моя супруга, она... да, да. Но ничего, господи. До конца моих дней буду молиться за Игоря Борисовича Бугаева (председатель Московского комитета по культуре) — он взял на себя заботу о моей крыше над головой, из своего лимита.[b]— А как с пресловутой пропиской? Раньше ведь что было? Не дают работу потому, что нет прописки, не прописывают из-за того, что не работаешь.[/b]— Ничего с тех пор не изменилось!.. Но Игорь Борисович помог.[b]— Во МХАТе вы репетируете пьесу с интригующим названием «Интимные наблюдения». В двух словах: что за пьеса? [/b]— Автор живет в Барнауле, фамилия его Строганов, он психотерапевт.Пьеса — пусть это записывается! — с тараканами, поэтому Олег (Ефремов) мне и сказал: «Киндинов отказалСА, Мягков отказалСА, Славочка Любшин отказалСА...». Сотый сезон, пьеса с тараканами... Один я согласился. Автор просиял: «Боже мой, Никулин! Пусть главную роль играет!».[b]— А сколько там человек играют? [/b]— Трое.[b]— Значит, не «Двое на качелях», а трое сумасшедших? [/b]— Точно.[b]— Это удача, правда? Играете у Ефремова...[/b]— Дорогой мой, какая удача!..[b]— Ну хорошо. Вот вы приехали, прожили год, а тут кризис, да? Как вам в этой ситуации интеллигенция, как народ? [/b]— Я вам отвечу (диктофон воспроизводит звяканье стекла о стекло). Если б меня тогда, в 91-м году, жена не взяла с собой, то я, может, как Кваша и не оказался бы на танке возле Белого дома, но я был бы хотя бы рядом с вами. Понимаете, о чем я говорю? Вот и все. Я не оказался, как мой дорогой Кваша на танке около Белого дома... Поэтому я переживаю все как бы на расстоянии, умозрительно.[b]— Ну а как бы вы воспринимали нынешние события, будь вы тогда здесь? [/b]— Не могу знать, милый, не могу! Это же сослагательное наклонение, да? А за время отсутствия в России я потерял Давида Самойлова, Юрочку Левитанского. И наконец — Володя Соколов, и НАКОНЕЦ — Булат. Наконец, Булат...[b]— Мне бы хотелось все-таки услышать вашу оценку нынешней ситуации. Конечно, то, что они ушли, — тяжко, будь они живы, нам не так было бы грустно...[/b]— Я очень устал, поверьте мне. Я теряю себя. У меня такое ощущение, что я не очень вписываюсь в сегодняшнюю Москву, как она ни похорошела. На это мне интеллигентные люди, такие, как Фазиль (Искандер), Левочка Разгон, говорят: «Валька, какое это имеет значение, что не вписываешься. А ты думаешь, мы вписываемся?». То есть я все время как бы...Мне кажется, что я... Понимаете, о чем я говорю? Это не отрицательный знак — то, о чем я говорю, нет. Обвал касается меня в опосредованной степени. Я ничего не потерял, ибо я — самодостаточен.[b]— На что же вы живете, Валентин Юрьевич? Вы ведь, по существу, не работаете? [/b]— (Длинная пауза, вздох) Вот если бы это можно было записать... Когда вы позвонили, вам ответила женщина, да?.. В общем, она меня как-то поддерживает, являясь моим то ли импресарио, то ли... не знаю, как сказать.[b]— А вы не пробовали попасть в штат театра? Какая ни есть, там все-таки зарплата капает...[/b]— Я перезваниваюсь с коллегами. С тем же Сашенькой Лазаревым, с Арменом— если брать этот срез. Что касается того, что я вижу... Можете написать, что я настолько удручен своей ситуацией, что просто боюсь заезжать в театр. Звонил сегодня перед нашим свиданием в один известный театр. Главный режиссер был очень любезен, но работу не предлагал.Я всегда это объясняю тем, что они хотят знать, что у меня есть крыша!.. И тогда они со мной начнут разговаривать. Та же Галя (Волчек).[b]— Н-да. Я могу так сформулировать: им тоже нужна ваша прописка? Боятся нарушить, хотя прописка-то отменена, и пусть кто-нибудь попробовал бы их наказать за то, что взяли на работу человека без прописки! Прописка въелась в наши поры, еще сто лет потребуется, чтобы... Вы ведь могли в конце концов приезжать из Израиля, жить здесь по году без прописки и играть.[/b]— Сейчас отвечу. Марину (Неелову) она же возила в течение двух лет из Парижа, да? А мне сказали: «Но это Марину! А тебя еще возить рано». Все расписание спектаклей Галя под нее переделала. Я ее тем не менее люблю и прекрасно к ней отношусь.[b]— А Неелова насовсем вернулась, что ли? [/b]— Говорят, да.[b]— Так как все-таки складываются ваши отношения с театральным начальством? [/b]— Пока что не складываются.[b]— Газетная страница не место для исповеди. И хотя вам рано подводить итоги, напоследок спрошу: чему вас научила жизнь? [/b]— (Пауза) Жизнь меня научила, если она, конечно, чему-то научила, что я должен оставаться самим собой. В мои 66 меня переделать (почти переходит на крик) — невозможно! Надо работать, и я должен и хочу это делать.
Развлечения
Каждый пенсионер сможет слетать в Америку
[i]Друзья давно убедились, злопыхателям не докажешь никогда... [b]Валерий Окулов [/b]— личность, профессионал мирового уровня, однако высокое (скажем так: самое высокое) родство ему в каком-то смысле вредит: недоброжелателям надо доказывать, а это по крайней мере мешает внутренней свободе...Замечу, что при новом генеральном директоре «Аэрофлот» впервые за многие годы стал прибыльной организацией. Как шутил один мой знакомый, это уже не факт, а на самом деле.[/i][b]— Валерий Михайлович, мы встречаемся с вами в субботу. Работа по субботам — исключение или правило? [/b]— Я стараюсь специально освободить этот день для непроизводственных встреч, в том числе и с вашими коллегами. На более поздний час назначена встреча со специалистами, не имеющими отношения к «Аэрофлоту».Чрезвычайно полезно знать мнение о предприятии со стороны, то есть мнение тех, кто не вмонтирован в «Аэрофлот». Это могут быть и финансисты, и системщики, и юристы. Делюсь с ними нашими проблемами и хочу услышать их мнение. Взгляд со стороны бывает иногда интересным, иногда — радикальным. Первая реакция на ИНОЙ подход — отторжение, а потом убеждаешься, что это интересное, а то и оптимальное решение.[b]— Теперь о том, что больше всего волнует наших читателей: что будет с ценами на авиабилеты в связи с кризисом в России? [/b]— Здесь необходимо говорить о двух видах тарифов и, стало быть, цен: на международные перевозки и перевозки на внутренних авиалиниях.Начнем с первых. Расходная часть тарифов на международных линиях в основном долларовая. Это касается оплаты за пользование аэропортами, за пролет над чужой территорией, покупки керосина, бортового питания и так далее. По России в тарифе также присутствует валютная составляющая расходов, но она гораздо меньше рублевой. Поэтому подход к изменению цен на билеты совершенно разный: цена за перевозки за пределами России привязана к курсу валюты, определяемому Центробанком. Курс, устанавливаемый «Аэрофлотом», колеблется возле банковского, то не достигая его, то, наоборот, чуть-чуть превышая.[b]— Валерий Михайлович, не могу не заметить в этой связи, что с месяц назад мой знакомый покупал билет до Нью-Йорка по аэрофлотовскому курсу 10 рублей за доллар, в то время как официальный курс был 14 рублей.[/b]— О билетах по России. Объективные причины не предполагают радикального увеличения тарифов. Мы не заинтересованы в росте тех рублевых составляющих, о которых я говорил. И мы не заинтересованы давать повод к росту аэропортовых и других сборов.Покупательская способность населения отнюдь не выросла, поэтому, если мы поднимем тарифы, мы просто потеряем значительное количество пассажиров. Так же считают и другие отечественные авиакомпании: «Внуковские авиалинии», «Красноярские...», «Трансаэро». Все понимают: стоит только одному перевозчику вздуть тарифы, как пассажиры перейдут к конкуренту.[b]— А из чего вообще складывается цена на авиабилеты? [/b]— Она определяется расходами на обеспечение деятельности авиакомпании. Прежде всего это поддержание летной годности самолетов, то есть затраты на ремонт самолетов и агрегатов двигателей, на проведение профилактических и капитальных ремонтов.Следующие по величине затраты — покупка топлива. Затем идут сборы: аэропортовые, за аэронавигационное обслуживание, а также за пролет над территорией. Далее: оплата труда, обеспечение безопасности, бортовое питание, подготовка летного и технического состава — все перечислять не буду, чтобы не утомлять читателей.Еще несколько лет назад цены на перевозки на мировом рынке были достаточно высокие. Сейчас, в связи с введением правил и законов «free sky» — свободного неба, — перевозчики снизили свои тарифы.[b]— Не очень понятно, Валерий Михайлович.[/b]— Авиакомпании, скажем, Германии свободно выполняют перевозки внутри Италии. Обострилась конкуренция, поэтому тарифы и стали значительно ниже. У «Аэрофлота» они всегда были ниже тарифов ведущих авиакомпаний мира, сейчас их тарифы приблизились к нашим, но нам вниз уходить нельзя — подпирают собственные расходы, вверх — не позволяют сложившиеся международные цены.[b]— Год назад были введены «суперсейловые» цены на билеты. Будет ли продолжена эта практика? [/b]— Предыдущий год, когда мы ввели сверхнизкие цены, был пробным: за 222 доллара можно было «махнуть» в любую точку земного шара, куда летает «Аэрофлот».[b]— А почему такая легкая цифра: 222? [/b]— Зарубежные авиакомпании, например, «Бритиш аэровэйс» предложила ряд тарифов: 555 — три пятерки, 444 — три четверки, 333 — три тройки. Это, как легко догадаться, цена в долларах. Мы просмотрели наши возможности и придумали чрезвычайно интересное решение. Оно сегодня запатентовано и будет применяться в постоянном режиме, а не в порядке эксперимента, как это было в прошлом году. Речь идет о так называемом случайном тарифе. В чем его суть? Имеются подтвержденные статистикой данные о том, что на ряде направлений загрузка по определенным дням бывает традиционно низкой в одну сторону, высокой — в другую, и наоборот. Ну, скажем, по понедельникам из Москвы в тот же Нью-Йорк загрузка очень хорошая, во вторник и среду — низкая. А из Нью-Йорка субботняя загрузка на Москву также очень низкая. Зная, что загрузка в «плохой» день не составит более 40— 50 процентов, мы можем предложить — для дозагрузки самолетов — сверхнизкие цены на билеты, определяемые только аэропортовыми сборами, сборами по авиационной безопасности, стоимостью питания пассажира.Адресованы эти билеты тем, кто никогда билеты за обычную цену купить не смог бы: например, за 800 долларов в Америку пенсионер не полетит, а за 260 долларов — может! Условие продажи этого билета таково: потенциальный пассажир заявляет о своем желании лететь, машина подбирает ему даты полета туда и обратно.[b]— Могу ли я лететь обратно не в субботу, а, скажем, через субботу, а то и через две? [/b]— В течение месяца — в любой день, который, конечно, предложит машина. Эта программа пока что доводится до ума, ее рекламное обеспечение гарантирует, что о ней узнают все заинтересованные организации и лица, в том числе читатели вашей газеты.[b]— В России работают более 300 авиакомпаний, в том числе мелких. Конечно, рынок есть рынок, но небо хоть и огромное, но не резиновое — трассы самолетов могут и пересекаться... Что вы думаете о слиянии малых компаний, об их укрупнении? [/b]— ДОЛЖНО происходить слияние авиакомпаний, укрупнение, объединение. Именно это предполагает концепция развития гражданской авиации, которая утверждена и правительством, и Федеральной авиационной службой России.Но должен подчеркнуть, что мы ни в коем случае не намерены стать прежним огромным советским «Аэрофлотом» — монополистом неба. Укрупнение авиакомпаний целесообразно прежде всего экономически — понимание этого сегодня есть и у руководителей региональных авиакомпаний, и у глав администраций субъектов Федерации.[b]— Если взять одну из самых мощных авиационных держав — Соединенные Штаты, — сколько там авиакомпаний? [/b]— Там зарегистрировано около 500 авиакомпаний. Но там компанией является и владелец двухместного самолета, совершающий частные полеты. Это так называемая авиация общего назначения, в ней очень много авиакомпаний. Но 80 процентов объема перевозок там, как и в России, выполняют не более 10 компаний.[b]— Вы все больше внимания обращаете на внутренние авиалинии. Вас там встречают нормально или чувствуете некую враждебность? [/b]—По-разному. Кто-то видит в нас конкурента, кто-то — партнера, как, например, в Краснодаре, в Нижнем Новгороде, Ростове, Омске, Петропавловске. Там работают и местные, и сторонние компании. Но приход «Аэрофлота» гарантирует высокий уровень обслуживания, регулярность выполнения полетов, их надежность. И еще немаловажное обстоятельство.Мы стараемся прийти в те пункты, которые позволят в дальнейшем расширить сферу нашего влияния, то есть летать оттуда не только в города России, но и за рубеж.Мы ставим себе задачу формирования по России узловых центров. Таковым сегодня является Петербург, откуда мы выполняем рейсы на Нью-Йорк и Токио. Из Владивостока летаем в Анкоридж, Сиэтл, в Сан-Франциско, Бангкок, Сингапур. Такой же центр создаем в Новосибирске, откуда уже сегодня летаем в Ганновер. Теперь скажу о самом, пожалуй, важном: «Аэрофлот» оставляет налогооблагаемую базу в местном бюджете. Другими словами, мы приносим в регионы ПРИБЫЛЬ, открываем рабочие места.Поэтому-то многие встречают нас хлебом-солью.[b]— Как складываются ваши отношения с базовым аэропортом «Шереметьево»? [/b]— Аэропорт по определению является монополистом. Он устанавливает цены за свои услуги, расписание (иногда не считаясь с удобством прилета или вылета самолетов для пассажиров), предоставление стоянок: к телетрапу (то есть пассажир попадает прямо в аэровокзал) или к лесу (откуда до здания аэровокзала надо добираться автобусом) и так далее. У нас еще нет достаточной истории и опыта взаимодействия с аэропортами. Формально мы разделены, и этому разделению всего три года. У нас еще не сложились закрепленные договорные отношения, далеко не по всем позициям еще заключены договоры. Поэтому, естественно, не все гладко. Договорной процесс предполагает отстаивание своих интересов, согласны? Но противостояния, войны, непонимания — нет.[b]— Вы хотите строить «Шереметьево-3», то есть свой аэропорт — чтобы ни от кого не зависеть? [/b]— Во-первых, не аэропорт, а терминал. Во-вторых, мы не хотим иметь «свой аэропорт», как вы сказали. Дело в том, что аэропорт «Шереметьево» исчерпал свои возможности и пиковых нагрузок не выдерживает. Для пассажиров пребывание в аэропорту становится мукой: стояние в очередях при оформлении, получении багажа. Строя новый терминал, мы хотим увеличить пропускную способность «Шереметьево», обеспечить стыковку внутренних линий с международными. Естественно, в партнеры будем приглашать как отечественные, так и зарубежные авиакомпании.[b]— На одной из пресс-конференций вы сказали, что у «Аэрофлота» нет социальных проблем. Извините, но мне это напомнило крик души одной нашей дамы во время телемоста «СССР — США»: «В Советском Союзе нет секса!» Так, значит, у «Аэрофлота» нет социальных проблем? [/b]— Вы неточно меня цитируете. Я сказал, что у «Аэрофлота» нет объективных ПРЕДПОСЫЛОК для социальных конфликтов. Зарплата выплачивается регулярно, уровень ее достаточно высок. Но зарплаты никогда не бывает много — ее бывает только мало.Наглядный тому пример — забастовка летчиков «Эр Франс», в которой зарплата летного состава — самая высокая в Европе. Так что если это считать мотивом социальной напряженности, то он может присутствовать всегда и везде. Сокращений сотрудников «Аэрофлот» не проводил и, наверное, напрасно. Речь, конечно, необходимо вести не о радикальном сокращении, а о недопущении опережающего роста численности над ростом объема работ. Мы переломили эту тенденцию, и в последние два года идет медленное сокращение численности и достаточно большое увеличение объема работ. В связи с этим производительность труда в «Аэрофлоте» выросла за первое полугодие 1998 года на 30 процентов. Эта цифра говорит еще и о том, что штаты «Аэрофлота» были непомерно раздуты.[b]— А сколько в «Аэрофлоте» сотрудников, Валерий Михайлович? Если это, конечно, не коммерческая тайна.[/b]— Четырнадцать с половиной тысяч человек.[b]— Ваша компания — спонсор многих культурных и просветительских мероприятий. Вы не хотели бы пересмотреть список спонсируемых, чтобы отобрать действительно нуждающихся и отсеять «халявщиков»? [/b]— Мы ставим вопрос еще более жестко: спонсорская поддержка должна быть только адресной! Никаких благотворительных фондов, хотя их деятельность, безусловно, полезна. К примеру, мы помогаем детскому дому в поселке «Видное», поддерживаем знаменитые творческие коллективы, которые действительно являются символом России, известны во всем мире. Речь, как правило, идет о классическом искусстве. И эти коллективы, конечно, делают рекламу «Аэрофлоту»! Мы значительно урезали спонсорские программы, это связано и с экономической ситуацией. Но есть долгосрочные программы, прерывать которые мы не имеем морального права: например, тот же детский дом; продолжаем оказывать ему материальную помощь.[b]— Теперь, Валерий Михайлович, несколько слов о себе, о своем пути в авиацию.[/b]— Мой отец — летчик, воевал, потом работал в Объединенном авиаотряде в Кирове. Значит, определенная авиационная династийность, что ли, есть. Хотя, как и многие мальчишки, сперва я мечтал быть космонавтом.Среднюю школу окончил в Кирове, поступил в Академию гражданской авиации в Питере. По окончании академии десять лет проработал в Свердловске — на самолетах Ан-12, Ту-154. Потом перевели в Москву, где летал на Ил86, А-124. Последний освоенный мною самолет — Ил–96-300.[b]— Сколько же всего часов налетали, Валерий Михайлович? [/b]— Более десяти тысяч. [b](Потом я поинтересовался у профессионалов: много это или мало? «Колоссальная цифра!» — ответили мне).[/b][b]— Не скучаете по профессии? [/b]— Я точно знаю, что профессия летчика — самая интересная, особенно на международных авиалиниях. Это настоящая мужская работа: сложная, ответственная. А еще дает возможность повидать белый свет, да и свободного времени на земле остается достаточно.[b]— Я думаю, тогда у вас его было больше, чем сейчас. Что вы любите читать, какую слушаете музыку, когда время все-таки выдается? [/b]— Музыку люблю классическую.Недавно слушал в БЗК Сейджи Озаву с Ростроповичем. Потрясающе! Впечатление до сих пор не проходит. Стараюсь ходить на концерты, вкус мой, если угодно, консервативен.Безумно понравился концерт, который устраивал Детский благотворительный фонд на Соборной площади Кремля. Это была церковная музыка в исполнении детского хора. Незабываемо...[b]— А Жванецкого смотрите по НТВ? [/b]— Две серии удалось посмотреть. Что касается чтения, то читаю в основном специальные журналы — по авиации, экономике, управлению, системному анализу. То есть скучное производственное и околопроизводственное чтиво. Сейчас дочка увлеклась поэзией, образовывает папу...
Общество
«Под всеми своими репортажами готов подписаться и сегодня»
[i]26 августа стартует финальный этап юбилейного (60-го!) блицтурнира на призы «Вечерней Москвы». И вот совпадение: именно в этот день, но 70 лет назад, родился Александр Рошаль – один из самых уважаемых людей в шахматном мире.Накануне юбилея с Александром Борисовичем встретился корреспондент «Вечерки».[/i][i][b]С Жуковым режемся в блиц[/i]– Ваш день рождения совпадает турниром по молниеносной игре на приз «Вечерней Москвы». А вы сами увлекались блицем?[/b]– Еще как увлекался. Во время таймаута в багийском матче Карпова с Корчным я выиграл международный турнир журналистов, пишущих на шахматные темы, – 16 из 17 возможных! А когда встречаемся с президентом Российской шахматной федерации Александром Жуковым, не могу никак по-другому использовать общение с вице-премьером РФ, поскольку немедленно начинаем резаться в блиц. Он, кстати, играет в мастерскую силу. Похвастаюсь: играл даже в финалах «Вечерней Москвы», но никак не могу отыскать памятную вырезку из газеты с фото, где Петросян наблюдает за моей партией с Талем. Но, конечно, шахматист я иного калибра, нежели журналист или даже тренер.[b]– А сколько лет вы в шахматах?[/b]– Научился я играть пацаном в городе Актюбинске, где мама была в ссылке как ЧСИР – член семьи изменника родины. Отца арестовали в 1937 году, ровно в годовщину моего рождения, и через несколько месяцев, как позже выяснилось, расстреляли.В 1951 году, восьмиклассником, был чемпионом Актюбинской области среди взрослых. С позиций сегодняшнего дня смешно вспоминать, что другие ссыльные прочили мне большое шахматное будущее, чемпионство так далее. Я прочел полторы шахматные книжки – вот и все мое тогдашнее шахматное образование. А первым моим заработком, полученным за счет шахмат и футбола, были спартакиадные талоны.[b]– В какой институт удалось поступить?[/b]– Поступал я в 1953-м, в год смерти вождя. В моей биографии было много изъянов, но один плюс: серебряная медаль школы рабочей молодежи. Метался от одного вуза к другому, медалиста заставляли сдавать экзамены, что назло всем я делал неплохо. Бережно храню чудом выбитую справку: «На ваш запрос сообщаем, что по всем показателям, кроме учебных и физических, А. Рошаль для учебы не подходит» ([i]смеется[/i]). В результате немалых мытарств поступил в МИИГАиК – Институт геодезии и картографии. Играл в шахматы за них, потом за МАИ, но все же окончил журфак МГУ. Об этом мечтал всегда. Уже десятки лет пишу на шахматные темы.[i][b]«Анкетные инвалиды»[/i]– Вам и карты в руки, Александр Борисович: скажите, что нынче происходит в России с шахматами?[/b]– СССР – классическая страна шахмат. Это определение, почти лозунг. Считалось, что все дело в массовости занятий шахматами, главное – поддержка государства. Но тут у меня есть свое существенное добавление. В свое время анкета гражданина, куда входили не только национальность, но и социальное происхождение человека, сильно ограничивала его карьерные возможности, в частности, «еврейцев» извините, мне это обобщающее слово данном контексте больше нравится.Они и другие «анкетные инвалиды» записывались в шахматные (и не только) кружки при Домах пионеров, а там учить тебя за государственный счет обязан бесплатный тренер! А ты-то к этому как раз очень приспособлен! Тебя учат, ты выбиваешься в люди.К примеру, беспартийный Петросян, пусть не еврей, но сын тбилисского дворника. Он когда-то получил такую оценку со стороны весьма правоверного шахматного обозревателя: «Его игра чужда советской шахматной школе».Петросян, когда попал в чемпионат СССР, носил одну рубашку на двоих Геллером, тоже будущим гроссмейстером, жили они в снимаемом вместе углу. И вот Петросян боится расплескать эту многотрудную чашу, он собрал ее по капельке, поэтому и играл так осмотрительно, ничья так ничья! Когда гениальный Шостакович плохо, по мнению вождей, сочинил «Леди Макбет Мценского уезда», в «Правде» крикнули: сумбур вместо музыки! А когда Петросян выигрывал, он переспрашивал: кто это сказал, что мой стиль плох? Потому как шахматы – единственное искусство, где сила определяется набранными очками! Он стал чемпионом страны, попал межзональный турнир и так далее...Власти пришлось считаться с ним даже полюбить его. Такой характерный штрих советской шахматной школы борьба за лучшую жизнь. Если же говорить о теоретическом фундаменте, то его заложил Ботвинник. О нем могу рассказать вам тоже очень много! Он определил необходимые качества для шахматиста высокого плана: талант, трудолюбие, здоровье и чисто шахматная подготовка. И была, повторюсь, мощная государственная поддержка. Мы из шахмат сделали фундаментальную науку! А на Западе эта наука прикладная! Есть опасение, что кое-что поменяется местами... Хотя «классическим» чемпионом мира является все же представитель России Владимир Крамник.[i][b]Небольшой скандальчик в матче Крамник–Топалов не повредит[/i]– Ваш прогноз на объединительный матч Топалов–Крамник?[/b]– Матч, на мой взгляд, может оказаться чрезвычайно интересным, поскольку встретятся представители непохожих стилей, физики и лирики. Два разных подхода: суховато позиционный (хотя они оба, конечно, универсалы) и более острый, рисковый. Как когда-то Капабланка и Алехин. Исследователь и практик, лед и пламень... Но все это на высшем уровне весьма условно. Я хочу сказать вам – и это очень важно! – что никто из них не главнее! Когда-то я придумал аббревиатуру КАРКАС. Этакий объединенный стиль Карпова и Каспарова идеален, двигает игру наших вперед. То же может произойти и в ожидаемом матче.Матч представляется еще интересным и потому, что ходят слухи, будто Топалов пользуется компьютерными подсказками. Чрезмерный скандал – плохо для шахмат в целом, небольшой скандальчик не повредит. Впрочем, в любом случае будет надежный антикомпьютерный контроль.[b]– Вы ведь тоже человек активный, с неровными взаимоотношениями?[/b]– Вообще для меня одной из самых болезненных тем является отношение шахматного – да и не только, скорее интеллигентского – мира ко мне. В связи с моей дружбой с Карповым против Корчного, а потом Каспарова. Эти люди не знают и не понимают, что были разные причины. Тогда надо и «непорочному» Талю инкриминировать, что он помогал Карпову против Корчного. Только здесь есть одна тонкость: я с Карповым познакомился, когда ему было 12 лет, и много лет опекал его. Кто это учитывает? Я говорю всем, во всеуслышание и сейчас особенно, когда настало время подводить промежуточные итоги: ни один человек, открыв мои многочисленные публикации, в том числе из Багио, не найдет там черносотенных! Более того: я практически под всеми репортажами могу подписаться сегодня. Другое дело, что в мои материалы часто вмешивалась редакторская рука. Не буду утомлять вас примерами, но это, уверяю вас, было![i][b]Нельзя заставлять играть в шахматы[/i]– Так все-таки сколь серьезна «компьютерная угроза»?[/b]– В привлечении молодежи не только к шахматам большую роль играет герой, личность. Возьмите хотя бы Голландию середины тридцатых годов с ее кумиром Максом Эйве или – уже в наше время – индуса Вишванатана Ананда. А теперь на пути молодежи к шахматам встает компьютер: зачем, мол, заниматься, если машина нас все равно обыграет? Однажды я приехал во Дворец пионеров на Ленинских горах, где работал старшим тренером только что проигравшего матч Петросяну Ботвинника. Перед сеансом одновременной игры Ботвинник читал лекцию. Матчи-реванши отменили, и выглядело это так, будто Михаил Моисеевич хочет с помощью изобретенной им машины отомстить за поражение не только Петросяну, но и всем шахматам! – А вообще скоро появятся машины, которые всех людей будут в шахматы обыгрывать! Напряженная тишина... Вдруг из рядов робко тянется вверх рука маленького пионера: – А людям тогда разрешат играть в шахматы? Ботвинник рассмеялся: – Конечно, разрешат! – Разрешат, разрешат, – облегченно прошелестело по рядам, остальное ребят мало занимало. Пионер своим наивным вопросом выразил желание миллионов любителей, и потому я вижу будущее шахмат![b]– Как в школе должны относиться к шахматам?[/b]– Так же, как к урокам рисования, пения – то есть преподавать факультативно. Пусть будут всякие программы, игры на первенство класса, школы, но – не в обязательном порядке. Нельзя меня заставить петь, если у меня ни голоса, ни слуха. Ну одну-две песни, в том числе Гимн, я еще выучу, а дальше не буду![b]ДОСЬЕ «ВМ»[/b][i]Рошаль Александр Борисович, мастер, заслуженный тренер РФ, заслуженный работник культуры, издатель и главный редактор журнала «64-Шахматное обозрение». Вел репортажи с важнейших международных соревнований и матчей на первенство мира по шахматам. Учениками Рошаля в шахматах, кроме многих шахматистов, гроссмейстеров и тренеров, называют себя М. Швыдкой, вице-президент АН РФ А. Некипелов, депутат Госдумы А. Макаров и другие известные россияне.[/i][b]На илл.: [i]Александр Рошаль (крайний справа) и вице-премьер российского правительства Александр Жуков каждую свободную минуту используют для блица.[/b][/i]
Спорт
Корифей спешил на бал
[i][b]Ростропович[/b] — эпоха в музыке и не только. Когда одуревшая cоветская государственная машина собралась перемолоть своими стальными челюстями Солженицына, Ростропович укрыл его на своей даче в Жуковке. Это был Поступок: знал, что поплатится, но не дрогнул. Потом Андропов настоял на высылке писателя, а поехавших на гастроли Ростроповича и Вишневскую лишили советского гражданства. История эта хорошо известна, я бы не стал вспоминать о ней, если бы осенью минувшего года не пришлось побывать в Жуковке, походить по дорожке, по которой гулял Солженицын, поглядеть на дачи знаменитых людей: Келдыша, Шостаковича, Харитона. А участок, где раньше стояла дача Ростроповича, освоен «новыми русскими»: кичливо высятся здесь, едва ли не обнимая друг друга, два здоровенных дворца а-ля Дом Пашкова. Но это так, к слову. Солженицын вернулся в Подмосковье, Ростропович гастролирует по всему миру, иногда залетая в Нью-Йорк.[/i]За две недели до концерта в Линкольн-центре билетов в кассе уже не было. Еще бы! Кроме Ростроповича, любителей классической музыки привлекало и другое имя: Курт Мазур. У знаменитого дирижера и музыкального директора нью-йоркской филармонии в этом году заканчивается контракт, так что одному богу известно, когда он (в следующем тысячелетии) снова станет за дирижерский пульт в Эвери Фишер-холле. А репертуар? Концерт Дворжака для виолончели с оркестром мой знакомый виолончелист, победитель одного из самых престижных международных конкурсов Витторио Гуи, назвал гениальным. И не надо быть специалистом, чтобы знать Пятую симфонию Чайковского, исполненную оркестром во втором отделении. Мощь, тревога, непреклонность.Основную тему Пятой симфонии знает, без преувеличения, каждый. Не зря Петр Ильич, один из самых любимых американцами композиторов, сто с лишним лет назад был приглашен на открытие Карнеги-холла — нынешнего «соперника» Линкольн-центра.Итак, высоченный седобородый мэтр дирижировал оркестром, не имея перед собой нот, — наизусть.Для меня это было откровением. А руки! Они жили своей отдельной, полнокровной жизнью, а не держались, как это принято, за пресловутую палочку.В самых напряженных местах симфонии какая-то сила буквально возносила Мазура над сценой. К лихим подпрыгиваниям шустрого бородача надо еще привыкнуть.Всеобщий восторг вызывает отторжение. Так и хочется найти изъян у великого, опустить его до доступного.Но Ростропович — гигант, звук густой, как хороший суп, каждая нота наполнена смыслом. Он постарел, но и сегодня он — лучший.Едва замерли смычки, зал взревел.Как бы желая стряхнуть с себя его навязчивую волю, я рванулся прочь и понесся — волка ноги кормят! — к служебному входу. Подал свою визитку симпатичной японке, она куда-то ушла, потом позвонила охраннику, тот велел мне подниматься на третий этаж в какую-то «зеленую комнату». В нее вошел и начал общаться с народом великий Ростропович. Я пристроился в хвост смиренной американской очереди, она причудливо извивалась, и хвост ее пришелся как раз на «целовальное место». В очереди, как оказалось, томились хорошие знакомые маэстро, запросто называвшие его Славой, дарили какие-то фотографии, а я, сперва разинув варежку, потом спохватился все это снимать и записывать на рекордер. Ростропович недурно, правда, с веселым русским акцентом, говорит по-английски, горячо целуется и щедро раздает автографы.Тут и моя очередь подошла. Я лукаво попросил разрешения говорить по-русски и, запинаясь, напомнил мастеру о давнишней встрече в Манхеттенскул оф мьюзик, где он давал открытый урок. Он тогда от интервью отмахнулся: давай, мол, в другой раз. [b]«Не пришел ли тот самый раз, Мстислав Леопольдович?» — включаю диктофон.[/b]— Лапочка, я утром улетаю, а сейчас меня жрать поведут.[i]Небольшой комментарий. Я наблюдал, как съезжались на концерт гости: мужчины во фраках, дамы в соболях.Щелкали вспышки, шевелились жерла телекамер. Торжественный ужин: антикварные бокалы с шампанским, изысканные закуски. «Меня жрать поведут», — демократично снизил пафос маэстро. Только готовя этот репортаж, я вспомнил, как в Моссовете один из самых заметных боссов городского уровня (префект Западного округа) Алексей Брячихин в аналогичной ситуации сгреб меня своей самбистской лапой и покровительственно бросил: «Пойдем выпьем, там поговорим».[/i][b]— А может, мне поехать с вами в аэропорт?[/b][i]Помнится, идея автомобильного интервью пришла когда-то в голову Иосифу Кобзону. Правда, ехать мы должны были не в аэропорт, а из Москвы в Тулу. Или наоборот — уже не помню.[/i]— Нет, нет. И вообще мне эти интервью надоели! У меня каждый день до 2003 года расписан до минуты! Баста. [i]Я решил получить хотя бы утешительный приз: достал из портфеля лист бумаги и попросил вопреки своим правилам автограф. Внимательно следил, как гениальная, но, увы, стареющая рука, чуть подрагивая, выводила мою фамилию.[/i]— Я напишу «на добрую память», хорошо? [i]Я автоматически кивнул, а теперь подумал: а что, можно было возразить? И попросить написать: имярек с горячей симпатией и восхищением его необузданным талантом.Опустив в чрево портфеля листок, я рискнул-таки задать Ростроповичу сакраментальный вопрос: [/i][b]— Что вы думаете о положении в России? [/b][i]Он покосился на меня уже сердито и с недоверием, и с этим застывшим сердито-недоверчивым взглядом его утащили прямо за фалды пиджака в приоткрывшуюся дверь. Там начинался бал.[/i][b]Нью-Йорк [/b]
Развлечения
Балет станет важнее кино
[i]Название показалось мне чересчур уж нескромным, хотя о предыдущих, апрельских, выступлениях прославленного балета писала и солидная «Нью-Йорк таймс», и популярная «Нью-Йорк пост», и специализированные журналы. Но американцы — зрители восторженные, так что, думалось мне, насчет триумфатора — некоторое преувеличение. Два из пяти спектаклей мне посчастливилось посмотреть.Как необъяснима удача кисти или резца, так необъяснимо и это чудо… Только что Борису Эйфману присуждена Государственная премия России.[/i][b]— Борис Яковлевич, помните пастернаковскую строчку: «Так начинают жить стихом»? А как начинают жить балетом? [/b]— Я довольно рано, в 12—13 лет, понял, что могу сочинять хореографию, выражать свои идеи, а не только танцевать, исполнять классику. Конечно, это все было в наивной форме, но уже был инстинкт. И его я, так сказать, развивал и начал серьезно думать о профессиональном сочинении балета. В результате я поступил сразу по окончании балетной школы на балетмейстерское отделение Ленинградской консерватории… Здесь и к музыке прислушивался как-то по-иному, изучал историю балета, режиссуру.Ленинград тогда жил очень интенсивной балетной жизнью, хотя большинство спектаклей несло печать традиционности, даже, если угодно, консервативности. Но балет был частью духовной жизни города, престижным и любимым видом искусства, опекаемым государством. И я окунулся в интересную, насыщенную балетную жизнь. Мне повезло, что я сблизился с семьей выдающегося балетмейстера Леонида Якобсона.[b]— Я видел в Москве несколько замечательных «Хореографических миниатюр» Якобсона. Вы с ним работали, Борис Яковлевич? [/b]— Нет. Будучи студентом консерватории я был приглашен в Вагановское училище, проработал там 10 лет как хореограф, сочинял новые произведения для студенческих концертов. А моей дипломной работой был балет «Гаяне», поставленный в Малом оперном театре.Затем я ставил в Кировском театре и даже за рубежом, но до 1977 года у меня не было возможности поставить именно свой балет — я всегда выполнял заказы тех, кто меня приглашал. А в 1977-м мне предложили создать свою небольшую труппу при Ленконцерте. Конечно, те, кто меня приглашал, рассчитывали, что это будет такой классический полуэстрадный коллектив. Но у меня были другие планы. Я пригласил в коллектив несколько очень талантливых артистов, и моя первая же программа имела свое направление, свой стиль. Я обращался к молодому зрителю, говорил современным языком, что показалось моим работодателям дерзостью.Хотя публика принимала нас очень хорошо — мы побывали на гастролях в Москве, других крупных городах. Тем не менее обкому партии это не понравилось, но обком и есть обком. А вот мои коллеги, в частности Аскольд Макаров, принявший после смерти Якобсона его труппу, просто старались сжить меня со свету по принципу: «нет человека — нет проблемы». Очень уж я мешал ему как конкурент. Он даже к помощи КГБ прибегал. Много у меня появилось врагов — и среди коллег, и среди чиновников.[b]— А в чем сказывалось это давление на вас? Не давали помещение, что-то еще? [/b]— Первые десять лет мы занимались в спортивных залах, совершенно не приспособленных под балет, нас просто хотели закрыть. Я поставил тем не менее несколько имевших успех спектаклей: «Не только любовь», «Прерванная песня», «Бумеранг», «Идиот», «Фигаро» — ну и так далее.[b]— Сколько времени уходит на постановку одного спектакля? [/b]— Примерно год. Быстрее не получается из-за гастролей да и потому, что не было условий для полноценной работы. Иногда бывало так: часть труппы репетирует в одном зале, часть — в другом, в разных концах города.[b]— Ну а сейчас положение изменилось? [/b]— Да, репетиционной базой я доволен, хотя она требует ремонта, а его нужно делать, естественно, своими силами. Сейчас собираем деньги.[b]— У вас, насколько я знаю, работают артисты из других городов. Как решается вопрос с пропиской, жильем? [/b]— В этом отношении нам очень повезло: город предоставил две большие квартиры, мы сделали из них общежитие. Это в какой-то степени решает проблему выживаемости, так как мы имеем возможность приглашать актеров из разных городов России, прописываем их...[b]— В Москве, наверное, вам жилось бы гораздо лучше — ее мэр старается помочь культуре.Скажите, действительно существуют две школы балета: московская и питерская? [/b]— Я думаю, если и существуют, то одна от другой отличается, конечно, не методикой преподавания. Есть какой-то свой стиль, что ли, московский и петербургский. Хотя в этом московском стиле блистали и ленинградки Уланова, Тимофеева, Семенова, Семеняка. Так что видите — они вписались в московский стиль, да? Речь, скорее, идет о темпераменте, о разной интерпретации. В Москве работал Горский, который несколько своеобразно пересматривал балеты Петипа. Но это вопрос непринципиальный. Сейчас нас большее объединяет, чем разъединяет. И объединяют нас, как это ни печально, общие проблемы.[b]— Барышников был на ваших концертах? [/b]— Был, хотя я с ним не общался. Но судя по тому, что он посмотрел три наших спектакля, ему наш балет интересен. В прошлый наш приезд в Америку мы с ним встретились. Кроме Барышникова, балет посмотрели знаменитый американский актер Пол Ньюмен, режиссеры «Нью-Йорк сити балета».[b]— Какой-нибудь их спектакль вам удалось посмотреть? [/b]— К сожалению, нет, поэтому сказать что-либо конкретное об американском балете не могу. Но мне кажется, и американский балет, и русский страдают от отсутствия крупных балетмейстеров, таких, как Баланчин, Робинс… [b]— Балетный критик «Нью-Йорк таймс» Анна Кисельгоф написала, что если балетный мир ищет лидера, то он есть — Борис Эйфман… [/b]— Конечно, это признание моей работы, но и одновременно аванс.А потом, что значит лидер? В мире сейчас работают 5—6 крупных балетмейстеров. Радует, что они меня признали, огорчает, что немножко поздно. Показанное нами американцам открыло для них новые возможности балета. Речь идет о театрализации балетного искусства, его драматизации. Балет из танцевального дивертисмента превращается в серьезное, глубокое, философское искусство. Оно отражает те проблемы, которыми живет общество, удовлетворяет нравственные и философские запросы общества. То есть искусство балета становится одним из серьезных и важных искусств нашего времени.[b]— Все ваши спектакли идут под фонограмму. Ну в Америку везти оркестр слишком дорого.А в Петербурге — оркестр или это тоже дорогое удовольствие? [/b]— Конечно, если есть возможность привезти оркестр или пригласить здешний — это хорошо, но мы не слишком богатая организация. С другой стороны, я предпочитаю хорошую запись плохому оркестру. У нас хорошие записи хороших оркестров и дирижеров, но всегда, когда есть возможность заполучить хороший оркестр, мы ее используем.[b]— Я обратил внимание, что вы автор всех либретто. В этом есть закономерность? [/b]— Да, есть. Что такое балетное либретто? Это и драматургия, и балетная конструкция, и так далее. А кто может все это сочинить лучше хореографа? Сюжет могут подсказать, да. Гоголю тоже подсказали сюжет «Мертвых душ», а написал гениальное творение он сам. Так что дело не в сюжете… [b]— Но и в сюжете тоже! Вот в «Чайковском» вы же идете от жизни, от трагического развития реальных событий, правда? [/b]— Да, но это не сюжет, его в книжке вы не прочтете. Это больше, чем сюжет. Когда идею мне дает кто-то, я обязательно пишу об этом, например «По роману Достоевского».[b]— Кстати говоря, именно в «Карамазовых» у вас звучит текст, то есть балет тоже, как кино, из великого немого превращается в нечто другое.[/b]— Это не я придумал. Этим приемом пользуются многие хореографы. Все зависит от необходимости звучания слова. Мне в сцене «Великого инквизитора» было необходимо, чтобы звучал именно текст Достоевского, потому что лучше по своей философской глубине и силе ничего не написано — я убежден в этом. Я не считаю, что хореография не способна выразить идею, но мне хотелось показать гармонию слова и тела. Но вообще-то у меня это очень редко. Я обожаю музыку и считаю ее единственной базой для творчества. Музыка — единственное, что меня реально вдохновляет.Хотя некоторые сцены, как вы заметили, исполняются без музыки. Я свободен в своем творчестве, и, когда возникает необходимость мятежа, выхода за рамки традиционных балетных форм, я это делаю, ибо считаю это необходимым.[b]— Хорошо, Борис Яковлевич. Давайте спустимся на землю, поговорим о балете Эйфмана просто как о коллективе. Сколько у вас народу в подчинении, случаются ли конфликты и так далее? [/b]— В балетной труппе 50 человек и еще 50 — те, без которых балетный театр существовать не может. Каким я считаю себя руководителем? Строгим, но справедливым — как ни анекдотично это звучит. В отношениях с коллективом нельзя переходить моральных границ. Я не унижаю артиста, не подавляю его, но в то же время диктат воли, диктат идеи необходим. Артист добровольно подчиняется воле режиссера, балетмейстера, а если не хочет подчиняться — уходит.[b]— Ваш балет существует ведь уже двадцать лет, кто-то из артистов ушел на пенсию… [/b]— Некоторые артисты стали репетиторами, ездят с нами в загранпоездки, некоторые поменяли профессию. Ну а те, кто получает пенсию… Моя жена — народная артистка России — получает триста рублей пенсии, родила сына. Можете представить себе, как она могла бы жить, если бы я не зарабатывал? Стыдно должно быть государству, его чиновникам, обрекающим людей на нищенское существование, на умирание.[b]— У вас не было желания эмигрировать, Борис Яковлевич? [/b]— Нет. У меня было желание сделать мою труппу конкурентоспособной не только с государственными российскими балетами, получающими сумасшедшие субсидии от государства, но и с зарубежными балетами. Сегодня мы, не получая от государства практически ничего, не уступаем им ни по уровню постановок, ни по эстетике и качеству костюмов и так далее.Конечно, мы зависим от гастролей, если их не будет — мы не выживем.Успех, сопутствовавший нам в этот приезд, позволяет надеяться на успешные гастроли в 2000 году, когда мы хотим проехать по всей Америке, а не ограничиваться только Нью-Йорком.[b]— Последний вопрос, Борис Яковлевич, так сказать, глобального порядка: как будет развиваться балет в новом столетии и тысячелетии? [/b]— Надеюсь, что он будет развиваться по тем законам, которые проповедую я, то есть заявлять о себе как о значимом искусстве, выявляющем новые возможности танца, духовного общения, духовного возрождения. Тот же Барс писал о нашем театре: «Когда выходишь со спектакля, долго несешь в себе память о нем, как память о незабываемой мелодии». Это очень важно — чтобы публика уходила от нас, неся в себе высокую энергию, и если так и пойдет, то балет станет одним из важнейших искусств, может быть, даже большим, чем кино. Я вижу колоссальный потенциал в балетном искусстве, в его магическом влиянии на зрителей. Движение — это колоссальное оружие, несущее в себе и созидательную, и разрушительную энергетику… [b]Нью-Йорк [/b]
Развлечения
Сын — за пультом, мама — за фоно
[i]Виолончелист и дирижер [b]Дмитрий Яблонский [/b]выбрал музыку своей профессией не без влияния матери — известной пианистки Оксаны Яблонской. Его становление как музыканта прошло в Америке. Принято считать, что музыкантам здесь живется нелегко… [/i]— У каждого своя судьба, — говорит Дмитрий. — Если человек не может жить без своей профессии, тогда все становится на свои места. Профессию мне поменять не так сложно, учитывая, что я владею несколькими языками, обожаю готовить, мог бы без труда стать поваром. Но эмоциональный выход для меня возможен только один — музыка. К занятиям виолончелью довольно рано, в 25 лет, добавил дирижирование — чтобы еще больше погрузиться в музыку, как бы удвоить объем ее восприятия. А что касается трудностей — они есть на всех уровнях. Музыкант не может поступить в оркестр из-за невероятной конкуренции, у дирижера много концертов — накапливается чудовищная усталость, нет концертов — нет заработка… Но давайте вспомним, как жил Шуберт — ведь он умер в 31 год! Или как Вагнер умирал от голода в Париже и писал при этом гениальные оперы. Так что грех жаловаться.Меня больше волнуют проблемы в мире, чем какие-то музыкально-бытовые неудобства.[b]— Вы имеете в виду войну в Югославии? [/b]— Конечно. Я, гражданин Америки, считаю решение этнических конфликтов путем бомбардировок безумием. Вообще представление об американцах как о людях слишком практичных, бездуховных — поверхностное. Сажусь недавно в автобус где-то в Джерси-сити — не скажу, что распрекрасное место. Шофер, завидев мою виолончель, начинает петь «Рококо» Чайковского. А потом говорит: «Мне нравится концерт Сен-Санса, каждые два года, подкопив денег, езжу на музыкальный фестиваль в Зальцбург». Этот простой пример говорит о многом, правда? Хотя музыка здесь только поощряется государством, а не поддерживается им материально, как это было в Советском Союзе.[b]— Насколько я представляю, виолончельный репертуар достаточно беден? [/b]— По сравнению с фортепиано — да, со скрипкой — нет. Конечно, я играю все, написанное для виолончели: сонаты Брамса, Бетховена, модерновую музыку (я много ее играю, хотя не все люблю).[b]— А какую музыку вы считаете модерновой? [/b]— Пендерецкого, например. Я играл ее с большим удовольствием еще и потому, что он сам дирижировал оркестром, это был его Второй концерт для виолончели с оркестром, написанный для Ростроповича. Виолончель, скрипки и фортепиано — репертуар оркестра интереснее и шире, чем у всех этих инструментов вместе взятых! Поэтому я и стал дирижером.[b]— Значит, репертуар виолончели все-таки для вас был узок? [/b]— И да, и нет — вы можете всю жизнь играть виолончельный концерт Шумана и гениально его не сыграть. У Баха всего шесть сюит для виолончели, а не девяносто, как для фортепиано. Но, играя их, вы каждый раз играете по-новому — вы меняетесь, другая публика, акустика, даже погода на дворе.[b]— А в чем, собственно говоря, трудность, Дима? Вот есть ноты для скрипки, играй их на виолончели — и дело с концом.[/b]— Получится очень низко, а мне хочется, чтобы виолончель звучала ближе к скрипке, Бетховен ведь был не дурак.[b]— В каком смысле? Виолончель ведь во времена Бетховена уже существовала.[/b]— Конечно, но он написал именно скрипичный концерт — до виолончельного, как говорится, просто не дошли руки. Если бы он дружил с каким-нибудь виолончелистом, написал бы пяток концертов для виолончели, а то и десять. Вы, композитор, живете, с кем-то общаетесь, вам что-то заказывают — так и складывается ваше будущее собрание сочинений.[b]— Шнитке дружил с Ростроповичем, Башметом, Кремером, Гриденко и писал для них… [/b]— Конечно, хотя я Бетховена не сравнивал бы особенно со Шнитке (смеется). Послезавтра мы с мамой играем в концерте романсы Рахманинова, переделанные мною для виолончели. Я очень люблю эту музыку, и только потому решил переделать романсы. Они потрясающе звучат для виолончели! Я, человек, родившийся в XX веке и нацеленный в век XXI, люблю музыку старинную, чтобы и звучание было оттуда, из тех времен. Поэтому металлическим струнам предпочитаю жильные.[b]— А кого вы поставили бы в первую пятерку виолончелистов мира, действующих и ушедших? [/b]— О ныне живущих говорить трудно. У выдающегося пианиста Артуро Бенедетти Микеланджели спросили, кто ему больше всех нравится из современных пианистов. Он подумал и ответил: все уже умерли. Я назову старых мастеров, потому что их стали забывать. Святослав Кнушевицкий для меня просто бог. Он играл трио с Ойстрахом и Обориным. Пятигорский был гениальный виолончелист, жил и умер в Америке. Эмануил Фойерман — невероятный музыкант, играл с Хейфецем и Рубинштейном, умер в 1940 году.[b]— Вы не забыли Казальса? [/b]— Казальс? Пожалуй, но те трое мне ближе, не знаю даже почему. Французы тоже были невероятные мастера: Пьер Форнье, Тортилье и Навара. Они умерли совсем недавно. А из XIX века необходимо вспомнить отца русской виолончельной школы Давыдова, венгра Поппера — они были композиторами для виолончели, и по тому, что они написали, можно судить, какие это были мастера.[b]— У вас есть затруднения в поисках партнера по дуэту — пианиста? [/b]— В старые времена это был аккомпаниатор, да? На Западе понятия «аккомпаниатор» как бы не существует: если вы играете сонату, это уже партнер. Я хочу иметь партнером пианиста, играющего лучше, чем я, чтобы он меня вдохновлял (смеется).А многие виолончелисты из амбициозности не хотят, чтобы пианист играл на равных, им надо, чтобы пианист играл пиано, то есть тихо, не мешая ему. Меня это, ей-богу, раздражает! Для бизнеса это, может, и хорошо, для музыки — не очень.[b]— Вернемся к вашей второй специальности — дирижера. Бывало так, что вы дирижируете оркестром, а партию фортепиано исполняет мама? [/b]— Очень много раз: в Испании, например; с национальным оркестром Тайваня; в Москве, да и записи тоже есть.[b]— Обычно тон задает дирижер, а в случае когда солистка ваша мама, как обстоит дело? Кто кому подчиняется? [/b]— Я не дирижер-эгоист, поэтому у меня нет проблем с солистами, мама это или кто-то другой. Как солист я знаю, что я хотел бы от дирижера, но когда играет моя мама — и так как это моя мама — скандальчики, конечно, бывают (смеется). Я стараюсь солистам не то что уступить, нет — поддержать их в понимании произведения.[b]— В Америке много наших дирижеров: Темирканов, Гергиев… [/b]— Я даже не знаю, что сказать... Дирижер — такая профессия, что больше говорят об оркестрах. Три дня назад в Испании я был на концерте Русского национального оркестра под управлением Миши Плетнева. Исполнялась Одиннадцатая симфония Шостаковича — я такого давно уже не слышал! Уважение, гипноз имени выдающегося музыканта заставляют оркестр подчиняться ему. Плетнев тем концертом в Испании мог вообще не дирижировать, но гениальная игра оркестра — заслуга Плетнева, и больше никого! Он такой пианист и музыкант, что знает, что он хочет получить от оркестра.[b]— Ваши ближайшие планы? [/b]— Я организовал свой фестиваль в Испании, в Каталонии. В июле музыканты со всех концов света соберутся там во второй раз. В прошлом году все было замечательно, первый блин не вышел комом: фирма «Ямаха» отремонтировала зал на 600 мест, испанское телевидение показало наш фестиваль на всю страну. Надеюсь, в этом году будет не хуже, а лучше. Скоро собираюсь в Москву — записывать компактдиск с оркестром Плетнева, а в ноябре снова приеду в Москву дирижировать оркестром Московской филармонии в Большом зале консерватории. Но до этого поиграю на престижных фестивалях музыки во Франции, Швейцарии и Японии.
Развлечения
Настроение зависит от… настройщика
[i]…Приход настройщика был праздником. Открывалась тайна звуков, рождавшихся внутри старого черного пианино. Снимались вертикальные доски, обнажалось нечто фантастическое: бегущие из-под молоточков струны, живые, шевелящиеся деревянные рычажки.Пыль и та была поэтичной — казалось, она осела на загадочных этих механизмах сто лет назад.И начиналось колдовство: настройщик стукнет по клавише, прислушается, что-то покрутит, опять стукнет, опять послушает.Так продолжается часа полтора, потом он ставит черные доски на место и играет — такой игры я не слышал больше никогда. С тех далеких детских пор я уважаю эту профессию, поэтому встречу и беседу с [b]Александром ВОЛЧОНКОМ [/b]считаю большой удачей.[/i][b]— Александр, вы окончили Ленинградскую консерваторию по классу кларнета. Вы считаете, что для настройщика музыкальное образование необходимо? [/b]— Мне представляется, что если вы не умеете играть на инструменте — а фортепиано было первой моей специальностью, — вам никогда не удастся понять и добиться тонкостей в звуке и прикосновении к инструменту, о которых вас просит исполнитель. Не зря великий Горовиц 40 лет работал с одним настройщиком — Францем Муром, а Гилельс многие годы — с Богино. Эти мастера сопровождали своих «подопечных» повсюду, знали не только музыкальные возможности и пожелания каждого из них, но были настоящими артистами в искусстве настройки роялей. Для меня самая большая радость и профессиональное удовлетворение — ездить со своей женой выдающейся пианисткой Оксаной Яблонской и готовить инструменты к ее концертам. Вскоре мы собираемся с концертами в Ирландию, Италию, Швейцарию и Англию. Для меня самая дорогая награда, когда Оксана играет на инструментах, подготовленных мною.[b]— Что все-таки повлияло на выбор второй профессии? [/b]— Для меня все определилось, когда в 1978 году я решил эмигрировать. Я хотел иметь, кроме музыкальной, какую-то вторую специальность. Выбор был не случаен: мне всегда нравился рояль не только как инструмент, рождающий звуки. Как получается звук, почему у рояля такая форма — эти вопросы и сделали естественным мое желание получить специальность настройщика и реставратора роялей. Люба Брук [b](партнер по дуэту шахматного гроссмейстера и пианиста Марка Тайманова. — В. Н.) [/b]познакомила меня с ленинградским настройщиком Михаилом Израилевичем Якубовским. Это был великолепный мастер, настраивавший рояли в Ленинградской консерватории и филармонии. Он и согласился обучать меня своему ремеслу.[b]— На каких условиях? [/b]— За шестимесячный курс была назначена плата 300 рублей — божеская цена. Но по истечении трех месяцев мастер сказал, что я могу работать самостоятельно, и вернул часть денег. Мелкий штрих, правда, но говорит о человеке многое. В дальнейшем я продолжал познавать тайны моей новой профессии в Риме, помогая настройщику Академии Санта Чечилия, а здесь, в Америке, неоднократно участвовал в технических семинарах фирм «Ямаха», «Стейнвей» и коммерческих выставках.[b]— Что же основное в вашей профессии, Александр? [/b]— Красота звука. Музыкальный инструмент прежде всего должен давать красивый звук — на этом построена вся музыка. Необходимо добиться самого лучшего звучания инструмента, чтобы звук, как мы говорим, тянулся, имел хорошую проекцию, чтобы несся в зал. Для каждого зала, для каждого помещения необходима своя регулировка звука. Механика, конечно, во многом определяет качество звука: как отрегулированы молотки, как отрегулирован так называемый искейп-механизм, которым молоток посылается на струну. Очень многое зависит от силы этого посыла.Второе очень важное обстоятельство — регулировка струн. Важно, чтобы каждая из трех струн, отвечающих одной клавише, была натянута одинаково с соседними. Если струны натянуты неодинаково, появляется металлический призвук или одна струна вообще не звучит.[b]— А вы это слышите сразу — все ли три струны звучат, нужный ли дают звук? [/b]— Конечно, но это приходит с опытом. И третий определяющий фактор — состояние молотка. Фетр, охватывающий молоток, должен быть ровным и по форме напоминать каплю.И еще одно немаловажное обстоятельство: молоток должен быть немного утончен кверху, тогда он ударяет струну, как пружина. Если же верх молотка сношен, он ударяет струну грубо и звук получается — как бы это сказать? – плоским, нет мелодичного звучания струны.[b]— Сколько же времени, «держится» настройка? [/b]— Три-четыре месяца.[b]— Надо настраивать каждые три-четыре месяца? Я-то считал: раз в два года… [/b]— Мастера фирмы «Стейнвей» считают, что идеально настроенный инструмент не может стоять в настройке дольше 48 часов. Почему? Суммарное натяжение струн составляет около 20 тонн, большое влияние оказывает состояние атмосферы… [b]— Возьмем, к примеру, Карнеги-холл. Как часто там настраивают инструмент? [/b]— Обычно перед каждым концертом.[b]— Почему же все-таки, Александр, один рояль поет, звук у другого — тусклый и невыразительный? [/b]— Это зависит от многих факторов, в первую очередь — от качества деки. Если бы дека была плоская, никакого звука не было бы. Дека — выпуклая в середине и плоская по краям доска, она и определяет качество звука. Металлическая рама, на которой натянуты струны, также отвечает за «певучесть» инструмента. Если рама сидит очень низко, звук будет звонкий, резкий, неприятный. При высокой посадке рамы звук необъемный, плоский. Рама сажается на фабрике.[b]— Но при восстановлении инструмента вы раму пересаживаете? [/b]— Иногда. Это достаточно сложная, кропотливая работа, я думаю, читателя эти подробности не интересуют.[b]— Хорошо. Вы начали заниматься реставрацией роялей в Сан-Франциско? [/b]— Нет, здесь, на Лонг-Айленде. Это была реставрационная мастерская, я проработал в ней почти год. В мастерской было около 300 инструментов, в том числе изумительные старинные инструменты. За год я отреставрировал тогда около 20 роялей и пианино. Какая-то реставрация занимала неделю, другая — две, случалось возиться и по месяцу.[b]— Михаилу Барышникову вы здесь настраивали инструмент? [/b]— Нет, это было на том берегу, когда его театр приезжал в Сан-Франциско. Я был настройщиком в тамошнем балете, поэтому работал и для его труппы. Для Паваротти я настраивал тоже. Самая большая похвала для настройщика — когда музыкант отмечает, что инструмент звучит хорошо мягко.[b]— Существует множество фирм делающих рояли. В Европе, насколько мне известно, очень популярны рояли «Аугуст Ферстер», «Бехштайн». Здесь — «Стейнвей», «Ямаха». Вы можете сравнить рояли этих фирм? [/b]— Впервые я познакомился с «Ферстером», когда играл в 11 лет с оркестром Ярославской филармонии. Это очень хороший инструмент: яркий, но с довольно тяжелой механикой. А «Бехштайн», пожалуй, мой самый любимый инструмент. Но я не стал бы играть на нем в концертном зале — он слишком мягок, это инструмент салонный. Теплота и глубина звука в большом зале не проявляются. «Бехштайн» также самый любимый инструмент Оксаны.[b]— А на чем играл, скажем, Владимир Горовиц? [/b]— На американском «Стейнвее». У него было их два: один — дома в Нью-Йорке, с которым он ездил по всему миру, второй — в штате Коннектикут. Сейчас на первом играют выдающиеся пианисты мира. Горовиц, как я уже говорил, в течение сорока лет имел одного настройщика — Франца Мура. Вдвоем они просиживали часами, добиваясь необычайной тонкости звучания инструмента. Надо быть не только опытным настройщиком, но и опытным музыкантом, чтобы понять, что хочет маэстро. Есть хорошие мастера, хорошие ремесленники, но они никогда не станут артистами в своем деле, поскольку не играли на рояле как профессионалы. Продолжим разговор о роялях. Рихтер играл на многих инструментах, в том числе и на «Ямахе». Это очень ровный инструмент с великолепной механикой, с которой легко работать, то есть настраивать. Но по звуку он, на мой взгляд, уступает «Стейнвею». Сегодня вряд ли какой-то инструмент может превзойти «Стейнвей» по концертным качеством. Кроме обсуждаемых нами инструментов, есть и другие, например «Ибах» — немногие о нем знают, хотя это один из самых прекрасных инструментов, с которыми я работал.[b]— Не могу не спросить, какой у вас с Оксаной инструмент дома? [/b]— Сейчас у нас 6 инструментов. Первый — концертный рояль 1870 года, реставрация которого заняла у меня около двух лет. Второй — рояль «Вебер» — изумительной внешней красоты и красоты звука.Кроме этих двух, есть еще немецкие пианино и рояль, возраст каждого из них — 100 лет, они нуждаются в реставрации. У Оксаны есть новый гамбургский «Стейнвей», великолепный «Бехштайн» 1934 года и пианино «Ямаха», на котором удобно заниматься в наушниках, отключая звук для окружающих.[b]— Несколько слов о залах, Александр.[/b]— Есть залы с прекрасной акустикой, хорошо спроектированные, с двумя секундами реверберации — это время продолжительности звука. Недавно мы с Оксаной были на Тайване, она играла в зале Чан кайши-центра в Тайбее. Это один из лучших современных залов, в которых мне приходилось работать. Огромный зал на две тысячи человек, все стены покрыты деревянными панелями, дубовый пол и обитые сукном кресла. Никаких ковров, никакого бархата. Я не зря акцентировал внимание на обивке кресел. Если ее убрать вообще, звук будет чересчур ярким, а это не очень хорошо. Есть залы с плохой акустикой: это, например, залы небольших колледжей, где пол покрыт ковром и много мягкой мебели, поэтому звук, не успев возникнуть, исчезает. В таком зале невероятно сложно играть, потому что не слышишь, как возникает и исчезает звук. В Ленинграде был зал с великолепной акустикой — зал консерватории, потерявший после ремонта хорошую акустику. Говорят, во время ремонта под сценой обнаружили разбросанные в беспорядке куски зеркал, их убрали — и замечательная акустика исчезла.[b]— Как вы открыли свой бизнес? [/b]— На то, чтобы поставить свой бизнес, у меня ушло лет пять. Я поехал в Сан-Франциско участвовать в конкурсе на место кларнетиста в оркестре. Места не получил, но позвонил первому же пиано-дилеру.После двухчасовой беседы он предложил мне работу. Я переехал из Нью-Йорка в Калифорнию, проработал у него два с половиной года. За это время у меня появились свои клиенты, но я не спешил. Обо мне услышала компания «Ямаха» и пригласила на работу в Сан-Хосе.Прошло еще три года, и здесь у меня появились свои клиенты, которые рекомендовали меня своим друзьям и знакомым. Настало время открыть свой бизнес. Мне всегда была важна моя репутация. Перед моим отъездом в Нью-Йорк [b](он связан с женитьбой Александра Волчонка на Оксане Яблонской. — В. Н.) [/b]у меня уже было около трех тысяч постоянных заказчиков! [b]— И вы все бросили и уехали? [/b]— Я буду приезжать туда два-три раза в год, предварительно составляя расписание, чтобы самые ответственные заказы выполнять самому, а не поручать коллегам. Настройщик, как ювелир, — заказчик хочет, чтобы изделие делали именно вы, поскольку он знает или слышал именно о вашей работе.[b]— Последний вопрос, Александр. Что вы посоветуете нашим читателям — владельцам пианино или рояля? [/b]— Очень хороший вопрос. Ваши читатели, как и многие другие, считают, что приобретенный инструмент можно настраивать раз в два года, — это абсолютно неверно. Струны, как я уже говорил, находятся в сильном натяжении, и когда оно теряется, может лопнуть дека и инструмент становится калекой. В Нью-Йорке и вообще в этой эрии необходимо настраивать не менее трех раз в год. Влажность здесь скачет от 30 до 80 процентов в течение двух дней, поэтому для поддержания оптимальной влажности, 50—55 процентов, под инструментом необходимо устанавливать термостаты. Они заказываются через настройщика.[b]— Мне известно, что вы будете читать лекцию примерно на ту же тему, по которой мы говорим с вами, в Оксфорде… [/b]— Я приглашен в Оксфорд в июле. А целый цикл из четырех лекций я прочел недавно на Тайване, они вызвали очень большой интерес как у моих коллег, так и у музыкантов. Аналогичный цикл лекций я прочту до конца года в Швейцарии. [b]— Спасибо, Александр, за интересную и очень полезную беседу.[/b]
Развлечения
Театр имени Варпаховского: 10 лет без права передышки
Десять лет назад двое сумасшедших... Это для начала шутка, возможно, не слишком удачная, тем не менее в каждой шутке...Конечно, надо быть если не сумасшедшими, то – фанатами, жизни себе не представляющими без сцены, чтобы «одиноко, без всякой подмоги чужой...» взяться за создание русского театра далеко от России. Таковых нашлись два человека: Григорий Зискин, режиссер, один из «Щукиных детей», и ученик выдающегося режиссера, педагога и театрального деятеля Леонида Викторовича Варпаховского. Об Учителе – отдельный большой разговор, а вот второго создателя Театра имени Варпаховского зовут Анна Леонидовна Варпаховская. Да-да, она родная дочь Варпаховского, тоже выпускница Щукинского училища, но уже актерского отделения, заслуженная артистка России, много лет проработавшая в Московском драматическом театре имени Станиславского, снявшаяся в двух десятках кинофильмов, острая, характерная актриса. Родилась Анна на Колыме, где ее отец провел долгие 18 лет. Там, в Магадане, и познакомился Леонид Викторович со своей будущей женой, оперной певицей Идой Самуиловной Зискиной, cтавшей матерью Анны.Из Магадана перенесемся в Монреаль. В разное время судьба забросила обоих героев моего рассказа в Канаду, здесь-то и решили они создать русский театр и назвали его именем Варпаховского. Прошло десять лет, поcтавлено 10 спектаклей. Много это или мало? Это – говорю без всякого преувеличения – подвиг. Потому что все в этом театре – от выбора репертуара до организации гастролей – делается Григорием Зискиным и Анной Варпаховской. В числе поставленных театром пьес русская классика: «Медведь» и «Предложение» А. Чехова, «Волки и овцы» А. Островского, пьесы французских, американских и российских драматургов. Театр создает собственную сценическую версию каждой из выбранных для постановки пьес, а пьеса «Дядюшкин сон» написана Григорием Зискиным по одноименной повести Ф. М. Достоевского.Весной нынешнего года я впервые попал на спектакль театра, который назывался «Антипьеса для антипублики». С первых минут театрального действа стало ясно, что и режиссер, и занятые в спектакле актеры – профессионалы высочайшего класса. Как только смолкли аплодисменты и крики «браво», я отправился за кулисы, познакомился с актерами и режиссером и – о чудо! – был приглашен в Монреаль.Дом Анны Варпаховской – большой, красивый, удобный – служит и репетиционной базой (есть небольшой зал со сценой), и костюмерной, и гостиницей для приглашаемых, как правило, из Москвы актеров. Приглашенных из «дальнего зарубежья» – 2–3 человека, плюс Анна Варпаховская, плюс приезжающая на репетиции из соседней Америки знаменитая Елена Соловей. Вот и отправная точка поиска Григорием Зискиным репертуара: в пьесе должно быть не больше 5–6 (иногда до 10) действующих лиц. Представляю себе радость режиссера, набредшего на пьесу Александра Гельмана «Скамейка», в которой заняты... два актера. Количество актеров – это, говоря языком математики, условие необходимое, но недостаточное. Зискин любит пьесы с ярко выраженной, острой драматургией, неожиданными поворотами и почти детективной развязкой.Итак, пьеса найдена, подбираются актеры, продумываются и заказываются костюмы, декорации. Костюмы шьют в специальной мастерской в Монреале, декорации (по чертежам и макетам, присылаемым из Москвы) тоже изготавливаются в Канаде. Несколько спектаклей театра оформил выдающийся театральный художник, долгое время работавший с Юрием Любимовым на Таганке, народный художник России Давид Боровский. За Анной Варпаховской – музыкальное оформление спектаклей.С выучиванием текста, обсуждением оформления, подбором музыки работа над спектаклем занимает четыре–шесть месяцев. И месяц – на репетиции. Когда актеры съезжаются в дом Варпаховской, режим работы такой: три-четыре часа репетиции утром, три-четыре часа – вечером.Получается, что каждый спектакль готовится за 50–55 репетиций. Ну а потом – месячные гастроли по Канаде и Америке, недавно театр побывал и в Германии, в планах главного режиссера – поездка театра в Москву.У него уже есть своя публика. В тех городах, где театр уже бывал на гастролях, театралы терпеливо ждут его следующего приезда.В октябре-ноябре варпаховцы впервые побывали на Западном побережье Соединенных Штатов с искрометной пьесой французского драматурга Марка Камолетти «Любовь по-французски, или Семейный ужин». Эти гастроли были приурочены к десятилетнему юбилею театра. В Сиэттле, Портленде, Сан-Диего, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и других городах театр принимали, по свидетельству Григория Зискина, очень тепло, просили приезжать еще.Завершились юбилейные гастроли Театра имени Варпаховского «Любовью по-французски» в полуторатысячном зале театра «Миллениум» на Брайтоне, на котором посчастливилось присутствовать и автору этих строк.Вместе со всеми зрителями я стоя аплодировал Елене Соловей и Александру Дику, Михаилу Янушкевичу и Анне Варпаховской, Сергею Приселкову и Светлане Черновой. И главному режиссеру театра Григорию Зискину, достойно представляющему российский театр далеко за пределами России.[b]Нью-Йорк–МонреальНа илл.: [i]Анна Варпаховская, дочь выдающегося режиссера и педагога.[/b][/i]
Развлечения
Русскии физик
[i]38-летний профессор кафедры физики Принстонского университета [b]Игорь Клебанов [/b]в 20 лет окончил одно из престижнейших высших учебных заведений Америки — MIT (Массачусетс институт оф технолоджи), в 24 защитил в Принстоне докторскую диссертацию. Со школьными азами науки замечательный американский физик познакомился в славном городе Харькове.[/i][b]— Игорь, вы окончили Massachusetts Institute of Technology и поступили для получения мастер- и докторской степеней в Принстон. Чем определялся ваш выбор? Ведь рядом с MIT находится знаменитый Гарвард, территориально он намного ближе Принстона… [/b]— Выбор был непрост, потому что по окончании MIT меня просили в нем остаться. Но многие считают, что теоретическая физика в Принстоне поставлена лучше, чем где бы то ни было. Это, так сказать, один из факторов, определивших мой выбор. А второй — то, что в Нью-Йорке жили мои родители. В итоге решение оказалось правильным, потому что в ближайшие годы Принстон вышел на первое место в той области физики, которой я занимался.[b]— А чем вы как физик занимаетесь? Не могли бы популярно рассказать нашим читателям?..[/b]— Попытаюсь. Моя область — теория элементарных частиц, другое ее название — теория высоких энергий. Я занимаюсь самыми фундаментальными вопросами структуры материи, где очень много нерешенных задач. Узкая моя специальность — теория струн в физике высоких энергий. Струны — именно та область, которая очень хорошо представлена в Принстоне и в Институте высших исследований.[b]— Я правильно понимаю, что струна — это струна, гитарная ли, скрипичная. Ее поведение хорошо моделирует поведение элементарных частиц… [/b]— Да, это как бы гитарная струна, но размеры ее микроскопические. И различные колебания такой струны, так же, как разные ноты гитарной струны, — это разные элементарные частицы.[b]— Игорь, мне хотелось бы узнать, как обнаружился в вас талант физика, откуда он — от родителей? [/b]— Родители мои — врачи, обстановка в доме была научная: они писали диссертации, занимались наукой, но не физикой, конечно. Первопроходцем точных наук была моя сестра. Она поступила на механико-математический факультет Харьковского университета, и я решил тоже — под огромным влиянием сестры — идти в точные науки. Потом, у нас в школе был очень хороший учитель физики, он буквально увлек меня, и в 14—15 лет у меня появилась мечта: стать физиком. Мне было 16 лет, я почти окончил школу, но буквально за 3— 4 месяца до выпускных экзаменов мы эмигрировали, то есть аттестата зрелости — или как там он называется? — я не получил. Когда мы приехали, я сдал экзамены, эквивалентные выпускным экзаменам в школе, и начал слушать лекции — вольнослушателем — в Колумбийском университете в НьюЙорке. Подал заявление о приеме только в два места: в MIT и в Колумбийский университет. К моему удивлению, меня взяли в MIT.[b]— Игорь, остались ли в физике нерешенные проблемы, или молодым людям нечего в нее стремиться? [/b]— На карте науки есть еще много белых пятен. Например, мы не знаем, что происходило в первые доли секунды жизни Вселенной. В физике твердого тела мы не можем пока что объяснить сверхпроводимость при высоких температурах, хотя занимаются этим тысячи физиков.[b]— Вы, насколько я знаю, не один русский физик в Принстоне. Не могли бы рассказать о своих коллегах, с которыми общаетесь на русском языке? [/b]— У меня в этом смысле интересная история. В MIT по-русски, по сути, не говорил никто. Но в 1988—1989 годах в Америку буквально хлынул поток физиков из России, в основном, из Москвы и Ленинграда. С этого времени у меня и возник с ними прямой контакт: с профессором Принстона Александром Поляковым, с его другом Александром Мигдалом, с более молодым физиком Аркадием Цейтлиным, работающим сейчас в университете штата Огайо. И меня все больше и больше тянет к русским коллегам.[b]— Игорь, на первом этаже здания, где мы беседуем, я видел «доску почета» — портреты преподавателей или бывших аспирантов кафедры физики Принстона — Нобелевских лауреатов. Их там, мне кажется, больше дюжины. Вы знакомы с кем-нибудь из них? [/b]— Да, я знаю несколько нобелевских лауреатов. Один из самых выдающихся физиков, работающих именно в моей области, физике элементарных частиц, это Стивен Уайнберг, получивший, как и я, степень Ph.D. в Принстоне.[b]— Дело за малым: вам, как и Уайнбергу, — получить Нобелевскую премию...[/b]— К сожалению, это практически невозможно в настоящее время, потому что Нобелевские премии даются обычно за теоретические достижения, проверенные экспериментом. Мои теоретические выкладки проверить на практике можно будет очень нескоро. И потом: надеяться на то, что твоя работа получит Нобелевскую премию — все равно, что надеяться на выигрыш в лотерее. Есть очень много физиков, не получивших Нобелевской премии, но пользующихся уважением коллег.[b]— Каков, на ваш взгляд, вклад русских физиков в мировую науку? Я имею в виду Ландау, Тамма, Вавилова, Черенкова, Капицу.[/b]— Вклад этот огромен, школа физики в России была потрясающая, хотя развивалась она отдельно от западной школы физики. Один из гигантов теоретической физики — Ландау. Это был универсальный физик, занимавшийся многими вопросами физики, не стану их перечислять. Пожалуй, Ландау самый почитаемый из русских физиков. Он знаменит еще и тем, что вместе с Лифшицем написал многотомный учебник физики, которым пользуются до сих пор.[b]— В том числе ваши студенты? [/b]— Они религиозно изучают этот учебник. Влияние Ландау на мировую физику огромно. Здесь очень известен также Черенков, его эффект, связанный с радиацией частиц, движущихся быстрее скорости света в среде. Широко используются детекторы Черенкова, они установлены во многих высокоэнергетических ускорителях. Было несколько гениальных людей, рано, к сожалению, умерших, не получивших никаких премий и широкой публике не известных. Один из них — Александр Фридман. Он был первым, кто нашел решение уравнения общей теории относительности для расширяющейся Вселенной. Сейчас проведены эксперименты, точно подтверждающие его решение. Проживи Фридман дольше — я уверен — он стал бы нобелевским лауреатом.[b]— Здесь, в Принстоне, жил и работал великий Эйнштейн… [/b]— Вы проезжали мимо озера Карнеги. Собственно, это река, перегороженная плотиной и разлившаяся окрест. На этом озере Эйнштейн любил кататься на своей парусной лодке. Дом, где он жил, сохранился, но никакой мемориальной доски там нет — так хотел Эйнштейн. Теперь этот дом продан одному из профессоров Института высших исследований, он в нем живет и бывает очень недоволен, когда автобусы привозят к дому туристов.[b]— Несколько слов о своей нагрузке на кафедре, о том, как проводите свободное время.[/b]— Свободного времени почти нет. Хотя я читаю лекции не каждый день — три раза в неделю — у меня много обязанностей на кафедре. Повседневная работа засасывает, и на уикенды я стараюсь заниматься наукой. фДля меня семейная жизнь очень важна, у меня две маленькие дочери, с ними я провожу много времени.[b]— В Принстон часто приезжают выдающиеся музыканты. Вы бываете на их концертах? [/b]— Стараюсь. Недавно здесь играл знаменитый виолончелист Йо-Йо — Ма, приезжали скрипач Ицхак Перельман и пианист Ефим Бронфман. На концерт Бронфмана попасть, к сожалению, не удалось — был очень занят.
Технологии
Елена Соловей: Актеров надо любить и баловать
[i]Интервью у легендарной Елены Соловей я брал в Америке. Вот вроде и не робкого я журналистского десятка, а, признаюсь честно, робел. «Хорошо, только не по телефону, – ответила Елена Яковлевна на мою просьбу о подробном разговоре, – я люблю глаза в глаза». В этом, согласитесь, уже проявилась личность. Она любит и умеет размышлять, не впадая в банальность, чувствует горячо. Впрочем, Соловей в моих комплиментах не нуждается. Убедитесь сами.[/i][b]– Елена, начну с неожиданного вопроса: вы в Германии когда были в последний раз?[/b] – В прошлом году, на гастролях вместе с Театром имени Варпаховского, которому в этом году 10 лет. Я играла в двух его спектаклях: «Дядюшкин сон» по Достоевскому и «Семейный ужин» французского драматурга Марка Камолетти. Жду новых работ.[b]– Свой родной город посетили?[/b] – Нет, я даже не знаю, где он. Видимо, в Восточной Германии – папа там служил после войны. Но в паспорте у меня было записано: место рождения – Москва. В таких случаях всегда так поступали.[b]– Ваш отец воевал?[/b] – И папа, и мама. Оба дошли до Берлина.[b]– «Школьные годы чудесные» опускаем. Где вы дальше учились?[/b] – Я закончила актерский факультет ВГИКа, моим педагогом был Борис Андреевич Бабочкин. С благодарностью вспоминаю его уроки. Он не был педагогом, учившим по системе – системой был он сам. Это актер драматической судьбы, заложник гениально сыгранного им образа Чапаева. Зрителям нужен был только Бабочкин-Чапаев! Лишь в конце жизни Борис Андреевич счастливо вернулся к зрителю в фильмах «Плотницкие рассказы», «Бегство Мистера Мак-Кинли», в спектаклях Малого театра «Браконьеры», «Правда – хорошо, а счастье – лучше». Своих учеников он очень любил, и мы были его будущим.[b]– Вам, кажется, посчастливилось играть со Смоктуновским?[/b] – Да, мы играли в фильме Родиона Нахапетова «Враги». А познакомились раньше: Андрон Сергеевич Кончаловский пригласил меня в картину «Дядя Ваня» на роль Елены Андреевны. Иннокентий Михайлович играл дядю Ваню. А Борис Андреевич должен был играть Серебрякова, но отказался. Я была слишком молода для Елены Андреевны. Смоктуновский меня запомнил и замолвил словечко перед режиссером Малого театра Борисом Равенских, который ставил там «Царя Федора Иоанновича»... Иннокентий Михайлович был удивительный актер. Как можно рассказать о великом артисте? Чем больше человек, тем охотнее он делится собой с другими, тем терпимее к другим, тем щедрее. Мне повезло на встречи с великими. Одним из них был Смоктуновский.[b]– Мне кажется, вы верны Чехову по сей день...[/b]– Чехов – любимый писатель. Чеховская интонация для меня основана на бесконечном противоречии жизненных ситуаций, характеров. Жизнь не однозначна, в ней плохое переплетено с хорошим, злое – с добрым. К жизни нельзя подходить шаблонно, она должна преподносить сюрпризы. И Антон Павлович для меня, как ни странно, острый, злой писатель – чем он мне и нравится. И в жизни он был, мне кажется, человеком острым и даже злым.[b]– Вам сто раз, наверное, задавали вопросы о «Рабе любви». Я тоже не премину. Для вас этот фильм – как для Бабочкина – «Чапаев»?[/b] – (Смеется) Ну конечно! [b]– Вы снялись у Михалкова в трех культовых фильмах: «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино» и «Обломов». Три – хорошая цифра, Бог, как известно, троицу любит...[/b]– Сняться в трех очень хороших картинах – согласитесь, немало. Но талисманом Михалкова был Юрочка Богатырев – снимался во всех его фильмах до своей безвременной кончины.[b]– На Михалкова в последнее время много собак навешено – в основном по общественной, что ли, линии. Каков он в своей профессии?[/b] – Для меня Никита Сергеевич был прекрасным, удивительным режиссером. Я говорю это не только потому, что он привел меня к большому зрителю. Просто он – большой режиссер! Он тонко чувствует актера, он – актерский режиссер. Он любит актеров, что очень важно. Ведь актеры – это большие дети, а детей надо любить и баловать. Актер – это всегда материал для режиссера – в кино ли, в театре. И хотя говорят, что в театре режиссер умирает в актере, в кино, мне кажется, от режиссера зависит очень много, если не все. Исходя из того, как он в целом видит тебя, режиссер соберет тебя по кусочкам из тысячи дублей и кадров, когда все уже отснято.[b]– В «Рабе любви» у вас необыкновенная интонация. Ее вам режиссер подсказал?[/b] – Мне никто ничего не подсказывал. Редко случается удивительное стечение обстоятельств, когда все складывается: сценарий, режиссер, оператор, художник, актеры. И тогда ты себя перестаешь чувствовать, ты себя уже не знаешь, ты живешь жизнью другого существа. В тебе просыпается кто-то другой. Это метафизика, но это так. То, что снято в кино, уже не ты! Я никогда не отождествляю себя с женщинами, которые живут на экране – они живут своей жизнью. И поэтому у меня нет тоски по ним, я их просто люблю. Но, повторяю, я не знаю, не могу объяснить, почему моя героиня так говорит, так двигается.[b]– Однажды в Каннах вы получили приз за роль второго плана. За какую?[/b] – Да-да, вручили приз в 1981 году, в Каннах, при ослепительном свете юпитеров и под гром аплодисментов (смеется). Я об этом призе узнала потому, что мне позвонил Альгимантас Грикявичус: «А ты знаешь, что тебе приз в Каннах дали?» Ему об этом, тоже в телефонном разговоре, сказал какой-то чиновник Госкино. Итак, речь идет о картине литовского режиссера Грикявичуса по сценарию Витаутаса Жалакявичуса «Факт». А в Каннах она шла под названием «Группа крови ноль». Я сыграла там небольшую роль деревенской женщины Оны.[b]– Я знаю, что Дмитрий Барщевский предлагал вам сняться в «Московской саге» по роману Василия Аксенова. Фильм смотрел, но вас в нем не увидел...[/b]– Да, в 2001 году я приезжала в Москву – вместе с актером Алексеем Петренко мы были приглашены на пробы отца и матери Градовых. Но роль Мэри Градовой прекрасно сыграла Инна Михайловна Чурикова. Другую актрису я себе в этой роли не представляю![b]– А вообще вам удается что-нибудь читать? Библиотека-то у вас хорошая...[/b]– Сейчас вот перечитываю Бунина и учу тексты к бунинскому вечеру, посвященному его предстоящему 135-летию со дня рождения.[b]– Вы много лет работали в Ленинграде, в театре имени Ленсовета под руководством...[/b]– Игоря Петровича Владимирова. Если бы не было его, не было бы и великой актрисы Алисы Фрейндлих. Это мое глубокое убеждение. Она бы осталась, конечно, потрясающей актрисой, но – другой, другого, что ли, масштаба. Актрису нужно проявить. Театр Ленсовета был создан специально для нее! Но и без нее не было бы такого режиссера – Игоря Петровича Владимирова. Они создали друг друга! Весь репертуар «Ленсовета», все роли Алисы Бруновны вошли в историю советского театра. У Игоря Петровича было чутье на актеров. У него начинали Алексей Петренко, Лариса Малеванная. Мой первый спектакль по пьесе Алексея Арбузова «Победительница» не был предназначен для меня. В театр я была приглашена, чтобы сыграть Анну Каренину. Но «Победительница» стала для меня первым и любимым спектаклем. Мы играли его шесть лет при полных аншлагах.Эту довольно-таки скучную, разговорную пьесу! Но Игорь Петрович, мнекажется, был одним из лучших постановщиков пьес Арбузова. Ленинград считают провинцией, но там легче обрести себя. С одной стороны, амбиций меньше, с другой – больше возможностей проявить себя. В Лениграде ставились спектакли, которые в Москве при тогдашней цензуре вообще появиться не могли. Вспомните хотя бы «Холстомера» и «Горе от ума», поставленные Товстоноговым в БДТ.[b]– Самое время задать вам пионерский вопрос: вы больше Москву любите или Ленинград? [/b]– Москва – город моей юности, как же можно его не любить? Там и воздух какой-то удивительный. Возможно, это воздух нашей молодости. ВГИК, первые картины, совершенно удивительное ощущение жизни… А Ленинград – это зрелость, дом, семья. Из окон моего дома была видна Дворцовая площадь, дом на Мойке, в котором жил и умер Пушкин. Нет, если честно, Москву я люблю все-таки больше. Она такая широкая, неправильная, хлебосольная...[b]– Вы колебались: эмигрировать или нет? [/b]– Решение далось непросто, тем более что у нас с мужем – творческие профессии, с которыми в Америке нелегко. Мы уехали в августе 1991 года. События того времени помогли принять столь нелегкое решение.[b]– У вас двое детей, сын и дочь. А внуки есть?[/b] – Трое! Дети живут отдельно от нас, по-американски. Нас с мужем для «сидения» с внуками почти не привлекают. К сожалению.[b]– Расскажите о вашей школе.[/b]– Школа наша небольшая, скорее – студия. Занятия раз в неделю, по субботам, три часа для маленьких, для старших – четыре. Мы преподаем русский язык, театр, музыку, изо и танец. За все платим сами, больше того, мы не гонимся за количеством. В группе, где больше 10 – 12 человек, работать трудно. Экзаменов при поступлении нет – кто раньше пришел, того и записываем, перед остальными родителями разводим руками. Но в 11–12 лет дети начинают от нас уходить – у них и у родителей возникают другие приоритеты: им нужно вливаться в современную жизнь, заниматься математикой, спортом, думать о колледже. А наше заведение – скорее, школа эстетического воспитания.[b]– Вы делаете очень большое дело: сохраняете у детей русский язык...[/b]– Да, но четырех часов занятий в неделю для поддержания языка мало. Вы не можете себе представить, какого объема тексты дети с удовольствием учатв театральном классе наизусть! «Алису в Стране Чудес», «Маленького принца», сказки Пушкина. Для детей, живущих в Америке, погруженных, если можно так выразиться, в англоязычную среду, это тяжело. Но русский язык, я думаю, должен у них сохраниться как безусловный рефлекс! И словарный запас – тоже.[b]– Задам вам еще один банальный вопрос: вы не жалеете, что уехали? Скучаете по России?[/b] – Не жалею! Но поскольку вся моя сознательная жизнь прошла в России и все главное в моей жизни также произошло в России, то она – во мне. Это не часть моей жизни, это моя жизнь, ее никто не может у меня отнять! Мама моя похоронена в Москве... Скучаю ли я? Нет, поскольку той России, в которой я жила, уже нет. Хочется ощутить то давнее чувство жизни. А вообще никто не знает, что было настоящей жизнью: та или эта. И то и другое – моя жизнь! И для меня она этим и ценна.Да, иногда мне снится театр, мой дом в Ленинграде, Театр Ленсовета. И я блуждаю, хожу по гримеркам, никак не могу попасть на сцену (смеется). Но, знаете, жизнь в Америке не так проста. На тоску, скуку, ностальгию просто-напросто нет времени.[b]СПРАВКА «ВМ» [/b][i]Елена Яковлевна Соловей – народная артистка России, театральная и киноактриса. Она снялась более чем в 50 фильмах, в том числе, «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Несколько дней из жизни Обломова», «Жизнь Клима Самгина», «Открытая книга», «Цветы запоздалые», «Факт», Ищите женщину», «Жена ушла». Образ, созданный ею в картине «Раба любви», перевернул представления советских зрителей об эстетике кино. С 1991 года она живет в США.[/i]
Развлечения
Сергей Никитин: В разводе ли мы с Таней? Не дождетесь!
[i]Не кто-нибудь, а Булат Окуджава посвятил моему уважаемому собеседнику строки: «Он физик, к стиху прикипевший, ученый, влюбленный в струну. Как впору ему этот свитер! Как точен аккомпанемент!.. Он прежде всего композитор, но главное – интеллигент». Точнее слов и не найти.[/i][b]– Сергей Яковлевич, недавно ушел из жизни ваш многолетний соавтор, композитор Виктор Берковский. Что значил он в вашей жизни?[/b]– Смерть Виктора – большая личная потеря. Это наш с Таней старинный друг, было много счастливых моментов совместного творчества.[b]– Одна из лучших, на мой взгляд, ваших с ним песен – «Под музыку Вивальди».[/b]– Кроме того, мы с Витей много писали «по заказу», хотя это всегда было движением души. Мы написали музыку к спектаклю «Мэри Поппинс», который больше 1000 раз прошел в Театре Ермоловой. Для Центрального детского театра мы написали музыку к пионерскому мюзиклу «Коньки» на стихи Сергея Михалкова. Помните: «Шел трамвай десятый номер...» или «А что у вас?» Ну и одна из самых счастливых, что ли, наших совместных с Берковским работ – «Али-Баба и сорок разбойников». Вениамин Смехов сочинил либретто и пригласил нас написать музыку к этому радиоспектаклю. В Советском Союзе пластинка с «Али-Бабой» вышла тиражом в два миллиона экземпляров.Виктор обладал заразительной жизненной энергией. Он был, я бы сказал, человек игры. Он играл в спортсмена – был чемпионом Украины по плаванию. Играл в профессора – в конце концов в России ему присвоили это звание, после того как в Индии он поработал профессором, будучи всего лишь доцентом Института стали и сплавов. Он играл в композитора – и это была самая серьезная его игра. Он был непревзойденным мелодистом! Мелодии его были заразительны как он сам, и я воспринимал их как явление природы. Настолько они были естественны. Поэтому его вариант «Гренады» совершенно играючи завоевал сердца миллионов людей. А ведь существует еще около 15 вариантов этой песни, написанных другими композиторами.[b]– Берковский, как и вы, – «физик, ушедший в лирики». Как вы считаете, вы оба достигли бы большего, если бы сразу, с детства, занялись музыкой?[/b]– Я ни о чем не жалею, случилось так, как и должно было случиться. Если бы, не дай Бог, я пошел в музыкальную школу и так далее, многое в моей судьбе изменилось бы не в лучшую сторону. Формально у меня нет никакого музыкального образования, хотя я всю жизнь учусь. И всю жизнь общаюсь со многими замечательными музыкантами, учась у них. Еще я учился у великих: у Рахманинова, Стравинского, у джазовых композиторов и музыкантов. Если я слышал, например, какой-то гармонический ход у Рахманинова и не понимал, как он сделан, я обязательно должен был подобрать что-то на пианино или гитаре и понять, как это устроено.[b]– А свою музыку, Сергей Яковлевич, вы можете записать нотами?[/b]– В конце концов, что-то я изучил, и когда работал зав. музыкальной частью в театре Олега Табакова – «Табакерке», я мог записывать партитуры как это положено – нотными знаками. Правда, на помощь мне пришел компьютер: можно ведь наиграть мелодию, получив нотную запись сыгранной партии. Но в конце концов умение записать музыку – это всего лишь техника, музыка рождается в душе. И в голове.[b]– Но то, что рождено в душе или в голове, необходимо донести до слушателя в удобном для него виде...[/b]– Вид, который в наибольшей степени отражает замысел композитора, – исполнение. Потому что кроме нотного текста как такового там еще столько всего: авторская интонация, нюансы, чувства.[b]– Если этих чувств у музыканта нет, никакое знание техники не поможет.[/b]– Но эти чувства можно развивать, и при этом большое значение имеет слуховой опыт. Мы с вами воспитаны в слуховом опыте европейской музыки, идущей от музыки средневековой, от темперированного клавира, который был придуман в эпоху Баха. И когда Бах познакомился с темперированным строем, он на радостях написал 24 прелюдии и фуги «Хорошо темперированного клавира». Я не буду отягощать вас подробностями, что такое темперированный строй ([i]смеется[/i]). Дело в том, что дипломную работу на физфаке МГУ я делал по музыкальной акустике, то есть на музыкальной акустике я, можно сказать, собаку съел.[b]– Значит, ваше физическое образование вам в чем-то даже помогло?[/b]– Мне смешно, когда журналисты противопоставляют физиков лирикам и наоборот. Все едино! Так вот, мой слуховой опыт лежит в области классики. Это Чайковский, Рахманинов, Стравинский, Шостакович, Шнитке, русский фольклор, фольклор других стран и джаз: американский и советский. Я знаком со многими нашими джазовыми музыкантами, они мои друзья: гитарист Алексей Кузнецов, саксофонист Алексей Козлов. Мне посчастливилось не только общаться, но и играть с ними. Поэтому внимательный слушатель найдет в моей музыке все упомянутые влияния.[b]– Вами написана музыка к сотням стихотворений в основном русских поэтов. Этот источник исчерпаем?[/b]– На мою жизнь хватит ([i]смеется[/i]).[b]– На вашем интернетовском сайте рядом со строчкой Пастернака «Мело, мело по всей земле...» стоят слова : «Песня закрыта». Поясните, пожалуйста.[/b]– Это значит, что песня закрыта по воле автора. Однажды мне показалось, что песня на великие стихи Пастернака получилась. И я даже где-то в Мурманской области спел эту песню. Потом каким-то чудесным образом эта запись появилась даже в Интернете. А мне показалась, что удача в этот раз не пришла, и я попросил песню закрыть.[b]– На эти стихи написана, мне кажется, не одна мелодия...[/b]– Да кто только не пробовал написать музыку на «Свечу»! В том числе Алла Борисовна Пугачева. По одному из российских каналов часто крутили соответствующий видеоклип. Я бы этот клип в учебных заведениях музыки или культуры демонстрировал как высший образец пошлости и искажения авторского замысла. Был бы я родственником Бориса Леонидовича, подал бы на авторов этого клипа в суд (смеется).[b]– Предмет судебного разбирательства[/b]?– Искажение авторского замысла, а именно низведение произведения искусства до уровня ширпотреба низкого сорта.[b]– Проект «Песни нашего века» был весьма успешен. Вы в нем тоже участвовали. Он продолжается?[/b]– Сейчас в коллектив «Песен нашего века» входят братья Вадим и Валерий Мищуки, Алексей Иващенко, Дмитрий Богданов, Александр Мирзаян, Костя Тарасов, Галина Хомчик и Елена Фролова. Лена Фролова – новичок ансамбля, очень талантливый человек... С этим коллективом мы пишем пластинку песен Виктора Берковского. Я не мог остаться в стороне.[b]– Какую из ваших песен вы любите больше всего? И какая пользуется наибольшей популярностью?[/b]– Давайте я назову пять-шесть любимых, хорошо? В данном случае я завидую человеку, которому удалось это сочинить ([i]смеется[/i]). Потому что процесс сочинения музыки долгий, кропотливый, мучительный. Итак, вот эти песни: «Переведи меня через майдан», «Брич-Мула», «Когда мы были молодые», «Александра» и названная вами «Под музыку Вивальди». Эти же песни просят исполнить на всех наших с Таней концертах, ну, еще «Резинового ежика». Стоп, я забыл назвать песню на стихи Давида Самойлова «За городом» и песню на стихи Бориса Рыжего, начинающуюся словами «Над домами, домами, домами голубые висят облака...»[b]– Для меня это совершенно новое имя.[/b]– Этим поэтом мы все увлечены в последнее время. Он родился в 1974 году в Екатеринбурге и в 27 лет, к сожалению, покончил с собой. Оставил драгоценное наследство: стихи, статьи, прозу. Его привечали Александр Кушнер и Евгений Рейн, в Голландии присудили очень престижную в поэзии премию «Антибукер». Держишь в руках его книжку – и хочется петь буквально каждое второе его стихотворение. Не могу не сказать также о цикле песен на стихи Арсения Тарковского. Это самое дорогое и серьезное для меня из моих последних занятий. Правда, песни на стихи Тарковского еще не стали популярны, хотя частенько на концертах просят исполнить «Сон о Марии», «Пляшет перед звездами звезда» и другие.[b]– Вы хорошо знали Арсения Тарковского, Булата Окуджаву, Давида Самойлова, Юрия Левитанского. Воспоминания о них напишете?[/b]– С Арсением Александровичем я не был знаком, а с другими посчастливилось встречаться. К сожалению, мы с Татьяной были глупыми людьми, легкомысленно относились к многочисленным встречам с этими и другими выдающимися людьми. Нужно записывать по горячим следам! По прошествии многих лет в собственной памяти многое искажается. Мне стало немножко стыдно, когда в воспоминаниях Лидии Корнеевны Чуковской я прочитал о том, как однажды, после общения с Анной Андреевной Ахматовой, она пришла домой и стала в подробностях рассказывать отцу о том, как все было, кто что говорил. Корней Иванович внимательно выслушал дочь, в некоторых местах смеялся, а потом сделался серьезным и спросил ее: «Надеюсь, ты это все записала?» Лидия Корнеевна ответила: «Ну, разумеется, папа» Мы всего этого, повторяю, не делали, а ведь общались и с Ростиславом Яновичем Пляттом, и с Юрием Владимировичем Никулиным, и с Окуджавой, и с Давидом Самойловым. Кое-что мы написали, но это несоразмерно с тем, что могло бы быть.[b]– Сколько лет дуэту Татьяны и Сергея Никитиных?[/b]– Мы поем вместе чуть-чуть больше того времени, что женаты. Дело было так: группа младшекурсников МГУ попросила меня поруководить их певческим кружком. Дело кончилось тем, что я стал петь вместе с ними, образовался квинтет физиков, в который входила Татьяна. Это было в 1967 году. А чуть позже внутри квинтета образовался дуэт, то есть некоторые песни мы пели с Таней вдвоем. А когда лет через семь или восемь квинтет по техническим причинам прекратил свое существование, мы продолжили петь вдвоем и поем до сих пор.[b]– Кажется, ваш дуэт выдержал все испытания?[/b]– Вы хотите спросить: в разводе мы или нет? Не дождетесь! ([i]Смеется[/i].)[b]– Сергей Яковлевич, как вы относитесь к своей славе?[/b]– Я про это мало что знаю. Наверное, есть некоторая известность. А слава была у Чарли Чаплина, у Юрия Никулина. Иногда где-нибудь в метро я замечаю, что люди меня узнают. Но, слава богу, наши слушатели, то есть те, кто нас немного знает, – люди интеллигентные, деликатные. Надеюсь, в этом немного «виноваты» и мы с Таней. Никакого беспокойства наша известность нам не доставляет. Когда люди просто подходят и говорят добрые слова, извиняясь при этом, – поверьте мне, это очень легкая ноша.[b]– Ваш сын живет в Америке. Вы часто с ним видитесь?[/b]– Нашей внучке два с половиной года, в связи с чем мы с Таней частично живем в Америке: работаем бабушкой и дедушкой, давая возможность родителям отлучиться из дома. Сын женат на американке, ее зовут Мэри-Бэт, она выучила русский язык, мы ее очень любим.[b]– Иногда Александр выступает в ваших с Татьяной концертах...[/b]– Он играет на гитаре раз в десять лучше меня. Просто еще не научился как следует применять это умение ([i]смеется[/i]). По образованию он филолог, в настоящее время – аспирант Стэнфордского университета, готовится к защите докторской диссертации на тему о футуристах – русских, итальянских и французских.[b]– Никогда не возникало мысли оказаться с сыном в одной стране?[/b]– В этом нет никакой необходимости. Мы процентов тридцать времени проводим в Америке. А когда нас зовут российские дела – возвращаемся сюда.[b]– То есть вы живете на две страны?[/b]– У нас этот вопрос остро или трагично не стоит. Мы живем даже на три страны, потому что Татьяна приблизительно половину своего времени, остающегося от Америки, проводит в Италии. Когда лет десять назад она подорвала свое здоровье на должности замминистра культуры России, наши итальянские друзья пригласили ее туда – подлечиться, немножечко, как говорится, «отмокнуть» и поработать. По-итальянски она шпарит как по-русски – для меня это музыка. Таня работает в фирме, занятой адвокатскими делами и торговлей, в частности, с Россией. Она там как раз эксперт по России. Да и ее английский лучше, чем у многих итальянцев. Кроме того, она занимается арт-бизнесом: много лет устраивает в Европе выставки замечательного российского художника Михаила Туровского. Вернисаж в Мадриде, потом четырехмесячную экспозицию на биеннале в Венеции. Миша – прекрасный человек, философ, остроумец, я после общения с ним обязательно что-нибудь сочиняю.А еще у нас бывают гастроли во Франции, Германии, Англии, Австрии, Израиле. Вот до Австралии никак не доберемся, хотя приглашают… Так что наш дом – земной шарик. Точнее, та его часть, которую принято называть христианским миром.
Развлечения
Наталия Белохвостикова: Учить никого не собираюсь
[b]– Наталия Николаевна, начнем с сегодняшнего дня. Когда я позвонил, вы сказали, что идете преподавать, будете дома вечером. Где и что вы преподаете?[/b]– Вы, видимо, ослышались, я сказала: не преподавать, а озвучивать картину. Не дожидаясь вашего вопроса, скажу, что это картина, которую закончил снимать Владимир Наумов (известный [i]кинорежиссер, народный артист СССР, муж Н. Н. Белохвостиковой[/i]. – [b]В. Н.[/b]), называется она «Джоконда на асфальте». С одной стороны, это современная история, с другой как все, что снимает Наумов, это история, в которой много пластов: философских, человеческих, сюжетных и временных. Рядом с современными персонажами там живут и такие, например, как Леонардо да Винчи. Итак, это притчевая картина с элементами детектива, для меня она последняя по времени. А предпоследняя моя картина, в которой я играю главную роль, – «Год лошади – созвездие Скорпиона» – была показана на кинофестивале в Соединенных Штатах, в Сиракузах. Два месяца назад вместе с режиссером этого фильма Наталией Наумовой я побывала в вашей стране.[b]– Наталия Наумова случайно не ваша дочь?[/b]– Случайно – моя ([i]смеется[/i]). Она после артистического образования получила второе – режиссерское, это ее первая полнометражная картина.[b]– Хорошо, но мне хочется повторить свой первый вопрос: где и что вы преподаете?[/b]– Ничто, нигде и никогда.[b]– Стало быть, это ваша принципиальная позиция: не быть гуру ни в каком виде, ни при каких обстоятельствах?[/b]– Если говорить серьезно, то я понимаю, что с таким великим педагогом, как мой учитель Сергей Аполлинариевич Герасимов, соперничать невозможно. И еще: надо ведь отвечать за тех, кого ты приручаешь. Главная черта педагога – ответственность, а я не считаю себя вправе распоряжаться судьбами людей. Актерская профессия очень зависима, ты можешь только это и часто – ничего больше.[b]– Тогда вернемся к нашим... лошадям…[/b]– Я играла в «Годе лошади...» главную роль – бывшей цирковой артистки, наездницы. По сценарию моя героиня вынуждена выкрасть свою лошадь из цирка, и вместе с ней они оказываются на сутки в Москве, на ее запруженных машинами, загазованных улицах, брошенные, неприкаянные. И мы вместе с лошадью пытаемся куда-то доехать... на трамвае, подняться домой на третий этаж, словом, мыкаемся, пока не встречаем человека (актер Ивар Калныньш), которому и дано перевернуть нашу судьбу. Кстати говоря, после картины эта лошадь оказалась никому не нужной и стала моей. Реально. И я поняла, мне кажется, главное: лошадь – замечательное существо.[b]– Как собака, только побольше, да?[/b]– Нет, собака, как и кошка – что-то другое. А лошадь – животное особенное: таинственное, существующее с человеком на какой-то одной волне. Если она, конечно, вас любит.[b]– А до этого вы имели дело с лошадьми – в жизни ли, в кино?[/b]– К сожалению, нет. Да и в этом фильме, по сценарию, я не сажусь на лошадь верхом, а иду все время рядом, потому что она, по сценарию, больная... Я благодарна ей за общение, за эту картину, я ее люблю, а любовь – вещь необъяснимая.[b]– Абсолютно с вами согласен. Это первая картина вашей дочери?[/b]– Художественная – первая. До этого она сняла для телевидения документальный фильм о своем отце и документальный сериал под названием «Тысяча и один рассказ о кино».[b]– Прошло четверть века со дня смерти Владимира Высоцкого. Вы ведь снимались с ним у Михаила Швейцера в «Маленьких трагедиях», правильно? Как вам с ним работалось? Он был хорошим партнером? Вы чувствовали тогда, что Владимиру предстоит бессмертие?[/b]– «Маленькие трагедии» снимались в последний год жизни Высоцкого. В эфир картина вышла 23 июля 1980 года, а 25-го он умер. Я понимала, с кем я играю: его песни звучали отовсюду. Мой муж был хорошо знаком с Мариной Влади, я знала Володю через мужа задолго до совместных съемок в «Маленьких трагедиях». И я понимала, кто это. Все понимали... Хотя звездной болезни он был лишен напрочь. В общении, во всяком случае, со мной, он был тихим, улыбчивым, очень теплый человек, чрезвычайно уважительный к партнеру. Поэтому работалось мне с ним прекрасно! Я всегда говорю: чем выше личность, чем она мощнее, тем она добрее к человеку, который находится в кадре визави. Он минимально тянет на себя, наоборот, больше отдает партнеру.[b]– Мне кажется, что в «Маленьких трагедиях» Высоцкий сыграл свою лучшую роль в кино...[/b]– Эта картина немножко уходит в тень его песен, тем не менее я считаю, что это, действительно, лучшая или одна из лучших его ролей в кино. Я не вижу другого актера, кто бы мог так мощно, так страстно сыграть Дон Гуана, как это сумел сделать Володя. И несмотря на то, что прошло двадцать пять лет, его игра, его голос – абсолютно не устарели, смотрятся современно, остро, задевают тебя.[b]– Еще с одной равновеликой личностью вы имели тесный творческий контакт – с Василием Макаровичем Шукшиным...[/b]– Я снялась впервые, когда мне было 17 лет, и Василий Макарович был первым моим партнером в кино. Он к тому времени был уже известным писателем, много играл, снимал, и когда я шла на первую репетицию с ним, ноги мои были ватные. Стояла зима, я подошла к комнате на Студии имени Горького, мои замерзшие руки едва открыли дверь. В комнате, у открытого окна, стоял Василий Макарович. Он пытался закурить, руки его дрожали... И вот тогда у меня внутри все успокоилось! Он нервничал на репетиции ужасно, и это трепетное отношение к профессии, ко всему, что с ней связано – простой ли репетиции, ответственным съемкам, – от него передалось мне и осталось со мной на всю жизнь. Ты никогда, ни на одну секунду не имеешь права подумать о себе, что ты состоялся, что все у тебя в порядке, что ты знаешь, как. Пока человек не знает, как, пока он нервничает, думает, фонтанирует, он движется в профессии вперед. Потом я поняла, что если бы не было его желания помочь мне – и в кадре, и за кадром, – наверное, не было бы той актрисы, какая из меня получилась.[b]– Возникает естественный вопрос: вы книгу о Шукшине и Высоцком, о других выдающихся деятелях российской культуры написали? Или – собираетесь написать?[/b]– История такая. К нам с Володей пришел несколько лет назад наш товарищ и сказал: вы обязаны написать о тех, кого вы знали. Мы ответили, что написать вместе не можем, а будем врозь вспоминать о тех людях, кого каждый любил и любит, кому благодарен в этой жизни. Наши послания этим людям и превратились в книжку Белохвостиковой и Наумова «В кадре».[b]– Вспомним еще раз вашего главного учителя – Сергея Герасимова. Как по-вашему, все ли в его кинонаследии равноценно? Какую его работу вы считаете самой сильной и какую он сам не очень высоко ценил?[/b]– Возможно, будет не очень скромно начать с того, что я очень люблю его картину «Красное и черное». Мне за нее не стыдно, как не было стыдно за нее и моим партнерам: Еременко, Маркову, Глебу Стриженову, да и самому Сергею Аполлинариевичу. Картина совершенно потрясающе снята в изобразительном плане, четко выдержана во вкусовом, поэтому не устарела, смотрится современно. Что касается других картин Герасимова… Их можно любить и не любить, но все равно они были знаками той эпохи. Моя первая картина «У озера» до сих пор в памяти зрителей, меня часто просят о ней рассказать и вспомнить людей, которые ее создали.[b]– Тамара Федоровна Макарова[/b] ([i]актриса, народная артистка СССР, жена С. А. Герасимова [/i]– [b]ред.[/b]) [b]не ревновала мужа к молоденьким актрисам, к вам в частности? У вас с ней были хорошие отношения?[/b]– Я пришла в мастерскую Герасимова и Макаровой девятиклассницей, а перейдя в десятый, поступила во ВГИК. Поэтому относились они ко мне как к собственному ребенку – жалели и помогали. Днем я играла Дездемону, а ночью учила физику и математику, чтобы получить аттестат зрелости. У меня с Тамарой Федоровной были самые добрые, нежные отношения, ни о какой ревности не могло быть и речи, в том числе и творческой. В фильме «У озера» она согласно сценарию должна была играть мою маму, но, размышляя, Сергей Аполлинариевич понял, что отношения между отцом и дочерью важнее отношений дочери с матерью – в преломлении к судьбе Байкала. И мудрая Тамара Федоровна во благо картины от своей роли в фильме отказалась![b]– Поговорим о делах давно минувших дней. Я – отец незамужней взрослой дочери, поэтому имею право вас спросить: когда вы сказали вашим родителям о том, что собираетесь замуж за человека, значительно старше вас, какова была их реакция?[/b]– Папа мой был дипломатом, мама – жена дипломата, поэтому мое сообщение о том, что я собираюсь замуж за Владимира Наумова они приняли с дипломатической невозмутимостью (смеется). Точно так же, незадолго до этого, они мне не сказали «нет», когда я заявила, что хочу стать артисткой. Про себя-то они, наверное, решили, что я сошла с ума, потому что у нас в роду актеров не было, но вслух это прозвучало так: «Ты взрослая, тебе 16 лет, думай, решай...» Примерно так же было с замужеством. Родители узнали Владимира Наумовича намного раньше меня. Когда мне было 13 лет, папа был послом СССР в Швеции. И туда с делегацией кинематографистов приезжал и мой будущий муж – кто бы мог тогда подумать! Поэтому проблем при замужестве у меня не было, моя мама и муж (папа давно умер) – до сих пор большие друзья. Мне повезло – у меня мудрые родители. Не берусь давать советов другим, но процитирую название одного фильма: «Никогда не говори никогда!» Молодой человек или девушка должны во всем разобраться сами, потому что, как бы мы не любили своих детей, нам не дано до конца ощутить, что они такое. Мы можем просто, прислушиваясь к ним, пытаться им помогать, но ни в коем случае – не мешать.[b]– Ваш муж, кроме режиссерства, еще и писатель, и художник...[/b]– Да, он написал не один сценарий, а художник Наумов просто замечательный. В ноябре в Пушкинском музее открывается выставка картин художников -кинематографистов, куда Ирина Александровна Антонова пригласила и его. До этого его персональные выставки были открыты в Доме художника в Москве, в Японии, в Мюнхенской галерее имени Кандинского.[b]– Только что отшумел очередной Московский кинофестиваль. Что вам понравилось?[/b]– Мне понравилась картина Алексея Учителя «Космос как предчувствие», получившая Гран-при. Я давно и внимательно слежу за творчеством Володиного ученика Филиппа Янковского, сына знаменитого актера Олега Ивановича Янковского. Очень неплохая картина Янковского-младшего «Статский советник». И очень даже хорошей считаю его первую картину – «В движении».[b]– Вопрос не по теме: какая, на ваш взгляд, самая большая проблема России сегодня?[/b]– Терроризм. Эта проблема актуальна для всего мира. Особенно беспокоят дети, радующиеся, что теперь границы открыты, можно ездить практически куда захочешь. А мы, родители, во время их командировок или отпуска не спим ночами – страшно за них...[b]– Из России уезжать не собираетесь?[/b]– Со своими родителями я много жила за границей и всегда очень хотела вернуться. Жить вне России не могу.[b]ДОСЬЕ «ВМ»[/b][i]Белохвостикова Наталия Николаевна – народная артистка России, лауреат Государственных премий СССР, снялась более чем в 30 кино- и телефильмах, среди них: «У озера», «Берег», «Тегеран-43», «Красное и черное», «Маленькие трагедии», «Стакан воды», «Законный брак», «Десять лет без права переписки», «Белый праздник», «Год лошади – созвездие Скорпиона» и др.[/i]
Развлечения
АНДРЕЙ БИТОВ: ЛЮДИ ВСЕГДА НУЖДАЮТСЯ В ЗАСТОЕ
[i]Да, его «проходят» в университете, а теперь, может, и в школе. Но проза его, не говоря о публицистике, настолько перенасыщена мыслями, тончайшими психологическими наблюдениями, что читать ее нелегко — нужно делать над собой усилие. А массовый читатель, особенно русский, вопреки расхожему мнению, серьезной литературы не любит: подавай ему... Тут следует написать имя какого-нибудь детективщика, а еще удачнее детективщицы. То есть писателя А. побить писателем Б. (Битовым - в нашем конкретном случае). Но делать этого я ни в коем случае не буду. Ибо Битов — абсолютная величина, если угодно — единица измерения таланта и нравственности писателя, как бит — единица измерения информации в виртуальном мире.[/i][b]— Как бы вы, Андрей, сформулировали путь России в ближайшие, скажем, 10 лет? [/b]— У меня есть только одна молитва, я всегда молюсь за тление времени, по возможности — бескровное. Потому что путь, на котором пока стоит наша страна, это путь разложения. А разложение — химический процесс, он длится определенное количество времени, так же, как распад атома, который, наверное, ни ускорить, ни продлить.Я молюсь за течение времени, которое потом оказывается историей. По возможности бескровное, да? Потому что жизнь все-таки надиктовывает, несмотря на жуткое сопротивление именно этому диктату жизни. Для чего была нужна нам свобода и демократия? Чтобы жизнь что-то подсказала, да? Люди, кстати, во что-то превратились за последние 15 лет. Очень народ развился. А вот эшелон управления как был ужасен, так и остался ужасен.[b]— В качестве возражения вспомню французскую пословицу: «Каждый народ достоин своего правительства».[/b]— Видите ли... Они же не дают вырасти людям! Вот поколение, не знавшее советской власти, — оно стало уже призывного возраста, да? И самое большое преступление власти перед собственным народом — это повергать именно это, не похожее на мозоль, первое поколение, ввергать его в ту же мясорубку: чеченскую и идеологическую.[b]— Ваш сын Ваня в нее, надеюсь, не попал? [/b]— Нет-нет, он успел окончить вуз, родил сына, Василия Ивановича, между прочим, который уже встает. Как-то я сыну говорю: не боишься, что его засмеют в школе? Он мне возражает: «Забудут к тому времени!» Никто, мол, к тому времени не будет знать, кто такой Василий Иванович Чапаев, который при поддержке Пелевина стал симпатичным персонажем.[b]— Давайте поговорим о вашем кровном деле — о литературе. Вы упомянули Пелевина, он уже ходит в классиках...[/b]— Пелевин завоевал это место, что мне про него говорить? Я, как чукча: писатель, а не читатель, и не любитель следить за литературным процессом.Для меня текст по-прежнему отличается от текста не направлением, не поколением, а тем, сколько в нем, так скажу, вдохновения и души. А этот продукт всегда был очень редок. Для меня все эти критические спазмы по поводу литературного процесса просто являются дополнительным маразмом. Особенно когда там «разделяй и властвуй», какая-то группировка, кто-то себя насаждает, объявляет, спихивает — все это скучно.По-моему, жизнь происходит в живых текстах, а точки, где эти тексты появляются, стали трудно прослеживаемы, потому что жизнь то там мелькнет, то там.По-моему, все-таки появляются замечательные книги, хотя бы замечательно изданные, необязательно даже сейчас написанные, а, может, даже переведенные. Культурологические книги хорошие, справочные.Имена есть имена — я сейчас не сумею перечислить, кого-нибудь забудешь, обидишь. Последнее явление было Шишкина с его «Измаилом», он получил Букера, вроде бы заслуженно. Я этот роман еще не осилил.[b]— Он молодой, этот Шишкин? [/b]— Не очень. Кстати, особенной молодости я не вижу вообще. Какое-то все устаревшего качества, особенно наглядно это видно в постмодернистском разливе. Люди сами не видят, как сами от себя отстали, неаутентичны живой жизни.Жизнь пока течет неописанной, между прочим. А это значит, что есть время, историческое время, которое сейчас происходит и проходит. Вот считать это отрицательным или положительным — не знаю. Конечно, люди всегда нуждаются в застое... Важно качество этого застоя. Застой должен возникать время от времени, но на лучшем уровне. Что - нет американского застоя? Застой есть всюду, он фиксируется на каком-то уровне, а у нас общество все еще варится, складывается, движется - так же, как и менталитет, который тоже варится, складывается, движется.Моя молитва простая: Господи, дай нам время! Не для каких-то свершений, а чтобы меньше насиловали само время, жизнь: идеями, лозунгами, построениями, перспективами.Вот сейчас все носятся у нас с национальной идеей, а я говорю: дайте время, дайте людям пожить более-менее без руководства.В принципе, у анархии, которая сейчас имеется в России, есть положительная сторона: это и есть течение времени, которого давным-давно не наблюдалось. Бывает руководимое, убитое время, да? Анархия, однако, учит людей. Но моя мечта о конституционной анархии повисла в воздухе. Анархия — налицо, а конституционности — нет. И попытка анархию проткнуть, закрепить какой-то властной вертикалью — нежелательна.[b]— Вы часто и подолгу бывали в Америке. Что вы думаете о нынешнем противоборстве наших стран? [/b]— Америку я люблю, но, надо сказать, не люблю одну вещь: американское политическое самодовольство.[b]— А наш брат, эмигрант, тоже отличается этим самодовольством? [/b]— Всегда радуюсь их успехам, потому что мне кажется, что эмигрант — это часть России. И превращение России из закрытой в открытую страну происходит благодаря им, и все это дело поколенческое, по диффузиям, по молекулам, по родственникам. Таскаем из России и в Россию не в чемоданах, а на подошвах: какой-то внутренний опыт, обучение. Но, признаться, я не люблю откровенную радость некоторых эмигрантов: у вас, мол, там (в России) все плохо. Мне это не нравится, как человеку, не покинувшему пределы. И не нравится именно это торжество, потому что оно мне кажется комплексом: человек до сих пор оправдывает свой отъезд. Это постсовковость такая, вошедшая в подсознание. Я, мол, сделал правильно: там такое говно — это довольно пошло.Никто не хочет понять, что идет весьма серьезный процесс, надо дать ему пройти, поэтому моя молитва о времени относится не только к нашим эшелонам власти, но и к мировому отношению к России.[b]— Последний вопрос, Андрей — извините, что он не оригинален: какие книги вышли, что пишете сейчас? [/b]— Мне удался мой амбициозный план перехода из века в век, из тысячелетия в тысячелетие по собственной программе. К рубежу тысячелетий я добивался установки памятника Зайцу, перебежавшему Пушкину дорогу, когда он собрался ехать в Петербург — чтобы встать, как он говорил, в ряды мятежников. Заяц перебежал саням дорогу, Пушкин вернулся — это известный факт. Памятник Зайцу в Пушкинских горах поставили, но книга, посвященная этому, выйдет только в мае, называется она «Вычитание Зайца». 5 января этого года удалось отметить в Сахаровском центре 50-летие со дня смерти Андрея Платонова. Мне это показалось очень знаково: он жил полвека, и полвека мы живем без него.Платонов мне кажется сокровенным писателем, который будет звучать в ХХI веке.У меня есть такое пристрастие: отмечать событие в должную дату. Платонов умер 5 января, и мне было важно, чтобы мы собрались 5 января, а не 4го или 6-го.[b]— И все же — о книгах.[/b]— Как всегда, у меня пять недописанных книг, и которую из них я дописываю, я не могу понять. В Англии, откуда я недавно вернулся, я целый месяц концентрировался и выбирал, какую из них допишу. А пока выбирал, начал писать новую книгу. Это будет последняя часть «Книги путешествий», но уже на заграничном опыте: как советский невыездной менталитет обмалывается в нем, этом опыте. Книжка практически сложилась, она будет идти по годам: пятнадцать лет — пятнадцать глав. Последняя глава будет называться «2001 год. Воспоминания о белом бычке». Она об Англии, но сквозь Россию — иначе я писать не умею.
Развлечения
АРКАДИЙ АРКАНОВ: МАХРОВОГО АНТИСЕМИТИЗМА В РОССИИ НЕТ, НО...
[b]— Аркадий Михайлович, вам не претит то, что наш брат-журналист ждет от вас хохм, юмора и так далее?[/b] — Это очень надоедает, потому что у большинства журналистов сознание работает по первому, поверхностному плану: раз тебя называют писателем, который работает в этом жанре, значит, давай немедленно расскажи что-нибудь смешное. Ничего более неприятного в общении с журналистом для меня нет. Есть еще один вопрос, от которого меня немного коробит: каковы ваши творческие планы? Это — когда уж нечего спрашивать.[b]— Но есть и другая крайность, Аркадий Михайлович, исходящая из довольно расхожего мнения людей начитанных. Юморист-де, сатирик, в жизни человек мрачный, угрюмый, и давай его терзать вопросами о несварении желудка и близком конце света...[/b]— Я абсолютно нормальный человек, более того, я считаю, что сатирик в таком расхожем смысле слова — это не профессия, так же, как и чувство юмора — это тоже не профессия. Человек, который делает юмор, иронию, сатирическое отношение к окружающему, то есть природные свои свойства своей профессией, становится ремесленником. Часовщик, вынужденный напряженно копаться в часовых механизмах, теряет зрение, оно уходит из-за постоянной эксплуатации. То же самое может произойти и с чувством юмора, если его бесконечно эксплуатировать. Не говоря уже о том, что к писателю это вообще не должно относиться. Писатель, поэт — уж извините меня за такую избитую фразу — это действительно состояние души. А уж какая призма внутри этого писателя: ироническая, историческая, романтическая, пейзажная — вопрос второй. Главное — он писатель.[b]— В своей статье памяти Григория Горина, вышедшей через несколько дней после его смерти, я написал, что думаю о вас, каково сейчас вам, старинному другу и соавтору Горина. Каково было вам тогда? [/b]— Гриша умер 15 июня, скоро будет год. А вечером 14 июня я говорил с ним по телефону, мы договаривались с ним об очередной съемке «Белого попугая». Рано утром мне позвонила одна моя знакомая и попросила телефон Гриши, чтобы пригласить его в цирк на вечер, посвященный очередной годовщине со дня смерти Юрия Владимировича Никулина. Я дал Гришин телефон, через несколько минут она перезванивает и спрашивает: «Аркадий, ты не ошибся? Может, это чей-то другой телефон? Телефон Гриши Гурвича?» Который, продолжу уже я, к тому времени ушел из жизни. Нет, говорю, это телефон Гриши Горина. «А мне сказали по этому телефону, что Гриша умер». Я не мог поверить! Позвонил, там был Игорь Кваша, очень близкий Гришин друг, и сказал: «Да, Аркадий, Гриша только что умер». У меня в тот момент горло забил ком, я разрыдался. Я до сих пор не могу поверить в смерть Гриши. Последние годы мы общались с ним не так плотно, как когда были соавторами, но перезванивались едва ли не ежедневно. У меня до сих пор ощущение, что он просто куда-то уехал, что он обязательно позвонит. Есть в медицине понятие: фантомные боли, когда болит отнятая рука или нога. У меня по отношению к Грише такое ощущение...[b]— Вы как писатель и раньше, наверное, задумывались о смерти?[/b] — О ней нельзя не думать, но с годами я все больше осознаю ее необходимость. Это процесс, и панически бояться его не следует. У Эпикура есть известное выражение: «Смерти бояться не надо, потому что когда она есть, вас уже нет, а когда вы есть — ее нет». То есть человек со смертью никогда как бы не соприкасается. Печалит только одно: что никогда не услышишь свою любимую музыку, которой у меня огромное количество, не будешь знать, что станет с твоими детьми, все это тебе уже будет не дано. Вот это очень печалит, очень беспокоит.[b]— А что важнее в вашей жизни: то, что вы написали, или то, что у вас есть сыновья?[/b] — Конечно, я отдам все свои так называемые творения, чтобы мои сыновья полагающуюся им жизнь прожили как можно полно, широко и достойно. Если бы передо мной встал вопрос выбора, я бы отдал немедленно все, что написал.[b]— Ваш старший сын Вася живет в Америке, стране очень прагматичной. Вас не беспокоит, что он станет американцем в худшем смысле этого слова? [/b]— Вася живет в Америке уже 8 лет, он генетически не прагматик. Ему там очень нелегко — именно из-за этого, поэтому мне-то как раз хотелось бы, чтобы он стал большим прагматиком. Может быть, пройдет еще несколько лет, и он наберется этой практичности? Честно говорю, мне бы этого очень хотелось. Хотя с материальной точки зрения он живет вполне нормально.[b]— Вы не хотели бы, чтобы он вернулся? [/b]— Это был его выбор, сейчас он взрослый человек, я могу ему что-то советовать — со своей точки зрения, я всегда это подчеркиваю. Моя точка зрения не обязана совпадать с точкой зрения моего сына. И вообще я считаю, что не должен был воспитывать сына по своему образу и подобию.[b]— Наши сыновья должны быть лучше нас, правда? [/b]— Они должны быть другими. А если еще и лучше, то об этом приходится только мечтать.[b]— Вас считают образцом элегантности, воспитанности. А вы сами себе нравитесь? Не замечали в себе нарциссизма?[/b] — Во мне не может быть этого самого нарциссизма по одной простой причине: я бываю неудовлетворен практически каждым своим шагом: и в жизни, и в творчестве. Мне все время чего-то мало, все время ощущение чего-то сделанного не так. Никакие признаки успеха в широком смысле слова меня не убедят. И потом, я человек, который неохотно делает новый шаг.[b]— Тем не менее вы его сделали, выйдя на эстраду и исполняя написанные вами иронические, что ли, песни.[/b]— Это был вынужденный шаг. Мне приятно сотрудничество с Левоном Оганезовым, нас объединяют его любовь к тому, что делаю я как исполнитель, и моя любовь к его музыкальному творчеству и к музыке вообще. Условия жизни профессионального писателя таковы, что если он не является поставщиком бестселлеров, то она, эта жизнь, весьма сложна. Поскольку у меня есть семья и я ответствен перед нею и самим собой, то я не имею права сидеть, что-то такое писать, не получая за это практически ничего.[b]— Н-да, и это говорит один из самых популярных в России писателей... Нет ли у вас, Аркадий Михайлович, ощущения, что с приходом Путина атмосфера в России сгущается? [/b]— Такое ощущение присутствует — особенно в среде так называемой либерально настроенной интеллигенции. Хотя у меня нет пока что оснований до конца с этим согласиться. Потому что объективных причин для коренных изменений политики я не вижу.[b]— Ну а пресловутое дело НТВ ни о чем разве не говорит? [/b]— Это, как вы его назвали, пресловутое дело имеет двойной смысл. В России приняты законы, и они худо-бедно действуют. С точки зрения закона как такового все, что произошло с НТВ, — абсолютно правильно. С точки зрения формальной логики и закона никакого жестокого наезда не произошло. Другое дело, что под этим может стоять нечто еще. Но у меня нет оснований, нет доказательств, что это нечто имеется на самом деле! Можно говорить, что это запрет, начало наезда на свободу слова, информации и так далее. Можно говорить, можно. Но весь фокус заключается в том, что все, что произошло, пока что абсолютно законно. Нельзя представлять дело так, что единственным правозащитником и единственным источником, пользовавшимся свободой слова, было НТВ. Нет. Я понимаю, что это печально, неприятно, я очень сочувствую людям, работавшим на НТВ, и тем, кто, очевидно, будет работать на ТВ-6. Но все они оказались жертвами этого закона! [b]— А судьба Березовского, Гусинского тоже вас не настораживает?[/b] — Я исхожу из первых заявлений, сделанных Путиным по приходе в Кремль. Он сказал, что его задача — удалить всю олигархию от власти. Формально я не вижу в этом ничего устрашающего. В конце концов, есть люди, которые занимаются политикой, а есть — бизнесом. Учитывая особенности России, ее высокий криминогенный уровень, то, что обладатели больших денег используют их для вхождения в Думу и так далее, считаю, что Путин, опять же формально, был прав, и его заявление у меня не вызвало никаких вопросов. А вот как это все делается — второй вопрос. Я не был лично знаком ни с Гусинским, ни с Березовским, не знаю их как личностей, не знаю о них главной информации, поскольку она по-прежнему закрыта.Должен заметить, однако, что в России отношение к богатому человеку испокон веков было и остается подозрительным, к богатому относятся как к жулику. И это обстоятельство можно очень легко использовать в самых разных, с точки зрения власти, целях.[b]— А не чувствуется ли кагэбизация российского общества?[/b] — Я знаю, что много бывших сотрудников ФСБ, КГБ оказалось сейчас на разных постах, и это меня настораживает. Но на себе этого я пока не испытал: ни слежки, ни прослушки — ничего этого, тьфу-тьфу, пока нет.[b]— Что вы думаете об антисемитизме в России?[/b] — Да, он есть. Такого густого, махрового антисемитизма, который когда-то бывал в России и из-за которого многие и стали эмигрантами, сейчас, конечно, нет. Но он витает в воздухе все время. В одном месте открылась синагога, а в другом синагогу подорвали или осквернили еврейское кладбище. До сих пор выходят мерзкие газетки — фашистского, антисемитского толка. Никто ответственности за их прямые призывы к погромам не несет. И что меня напрягает: можно, будучи Президентом России, прийти в ермолке в синагогу — это хорошо. Но почему бы не сделать жесткое заявление по поводу вспышки антисемитизма, фашистского высказывания члена Думы или губернатора какого-то края? Президент этого не делает, а с моей точки зрения, обязан делать. Единственный человек власти, открестившийся от антисемитизма в России, — Юрий Михайлович Лужков. Я еще больше стал уважать его.
Развлечения
Шокировать музыкой уже неинтересно
[b]Сергей ЮРСКИЙПредисловие к интервью[/b][i]Газетные страницы чаще всего несут нам тревогу, ужас, разоблачения, сенсации. Мы уже привыкли отыскивать подобное в печатном слове. И совсем разучились радоваться.Мне было радостно прочитать интервью, которое взяла «Вечерняя Москва» у молодой, красивой, успешной женщины, ныне живущей в Нью-Йорке, работающей в США и в Европе, и временами в России, а родившейся здесь, у нас – на Урале. Мне было радостно, потому что речь шла не о денежном измерении успеха, не о счастливом случае, не об интимной жизни. Речь шла о таланте, о содержательном творческом труде, о напряженной работе ума и сердца.Героиню этого интервью зовут Лера. Лет десять назад в Нью-Йорке после концерта ко мне за кулисами подошла девочка – девушка (тогда ей было около 17 лет) и вручила тонкую книжечку своих стихов. Случай в моей гастрольной жизни довольно обычный. А вот стихи были необычные. Не просто хорошие – таких сейчас немало – это были стихи МУДРЫЕ и ЯСНЫЕ. Это были стихи человека, много знающего, много думающего и пришедшего к твердым убеждениям.За десяток лет, что прошли с тех пор, я прочел несколько объемных книг стихов и прозы, написанных Лерой Ауэрбах. Я был на великолепном концерте в Московской консерватории, где она солировала, выступая вместе с гениальным Гидоном Кремером. Я видел запись исполнения ее концерта с Новосибирским симфоническим оркестром, где она была автором и исполнителем партии фортепьяно. Я восхищался ее двадцатью четырьмя сонатами для скрипки и фортепьяно – одна лучше другой! Не перестаю удивляться многообразию ее талантов – поэзия, проза, статьи, композиторское и исполнительское творчество.И при этом естественная разносторонняя жизнь в реальном современном мире.Оказывается, не все скручено суетой поп-культуры и успехом, измеряемым в денежных суммах. Бывают совершенно возрожденческие явления духа.Давайте вместе вслушаемся в слова ее ответов на вопросы интервьюера. Давайте порадуемся за нее и за себя – ее земляков.[/i][b]– Лера, начнем с конца. В Копенгагене состоялась премьера вашего балета «Русалочка» по мотивам сказки Андерсена. Вы довольны премьерой?[/b]– Мне о «Русалочке» сейчас сложно говорить, премьера недавняя, нет ощущения отстраненности, чтобы объективно судить о собственном сочинении.[b]– Если бы вам заказали вещь, не очень вас трогающую, вы бы стали писать музыку? И почему вы согласились написать балет по «Русалочке»?[/b]– Я никогда не берусь за заказы, которые меня не интересуют, то есть если мне что-то не близко, я этим не занимаюсь. «Русалочка» – сказка, но сказка очень страшная, трагическая и вовсе не для детей. Причем она автобиографична для Андерсена. История Русалочки – это история существа, которое не вписывается никуда: ни в людской мир, ни в морской. Ее любовь остается с ней всегда, но сама она все время меняется, трансформируется. Сказка Андерсена глубока, она затрагивает множество вопросов, именно так она замысливалась автором и так ее восприняли и я, и хореограф Джон Ноймайер.Когда я первый раз попала в Копенгаген, сразу же увидела статую «Русалочка». На меня она произвела большое впечатление. Ее фигурка на камнях трогательна, одинока. Эта меланхоличность присуща Андерсену, который, в принципе, не вписывался в свое время. В этом смысле он близок к нашему Пушкину, который тоже не вписывался в свое время.[b]– Вы сказали, что никогда не взялись бы за работу, которая вас не трогает. Но вспомним великих художников, музыкантов, которые именно заказные работы делали шедеврами, прославившими их на века.[/b]– Мне кажется, в этом нет парадокса. Заказчик определяет лишь внешние параметры: если мы говорим о музыке, то это – инструментовка и какие-то временные ограничения. А внутреннее наполнение, язык зависят только от композитора.[b]– Кто были ваши первые учителя в музыке?[/b]– Главным моим учителем музыки была мама. Ее влияние на меня было решающим. Кроме того, в то время, когда я росла в Челябинске, там оказалось несколько человек, от которых я многому научилась. Например, с педагогом по фортепиано Борисом Михайловичем Берецким, директором Челябинского музыкального училища, я занималась с 12 лет. Это был выдающийся музыкант и философ в музыке.[b]– Если бы не эмиграция ваших родителей в США, вы бы поехали, наверное, учиться в Москву, в ЦМШ?[/b]– Родители приехали в эмиграцию через 10 лет после меня, в 2001 году![b]– То есть «паровозом» были вы? Расскажите об этом, пожалуйста, подробнее.[/b]– Я не уезжала в Америку в эмиграцию, я ехала сюда на десятидневные гастроли. Никаких планов на то, что я останусь, не было ни у меня, ни у моих родителей. Все было спонтанно, незапрограммированно. Дело было летом, Джульярдская школа была закрыта, тогда я решила поиграть в «Манхэттен скул оф мьюзик». Меня прослушали и тут же приняли в нее вне конкурса, то есть все традиционные вступительные экзамены я пропустила. Мне к тому времени исполнилось 17 лет.[b]– К какому своему дару, Лера, необходимо относиться внимательнее, бережнее, что ли: композиторскому или пианистическому? Как эти ваши ипостаси соотносятся между собой: дополняют друг друга или, возможно, соперничают друг с другом?[/b]– Оба эти начала и дополняют друг друга, и соперничают между собой. Соперничают – из-за времени, это понятно. Вот как они соотносятся друг с другом – сложный вопрос, потому что он затрагивает скорее проблему приоритета, изначальной важности. Что я имею в виду? Композиторство – творчество более чистого, что ли, вида, а исполнительство – сотворчество, интерпретация, недаром, скажем, в английском языке слово interpreter означает переводчик.Творчество композитора – это то, что может остаться навсегда, а исполнительское творчество, даже если речь идет о великих мастерах, подвержено коррозии времени, поскольку со временем меняется вкус и так далее. Остаются только премьеры новых сочинений: за Рихтером навсегда останутся премьеры Прокофьева, благодаря Гидону Кремеру возникло много новых концертов для скрипки, и вообще изменился скрипичный репертуар конца ХХ века. Но, повторяю, в смысле творчества работа композитора – более чистая его форма.[b]– Ну хорошо. Поверим теперь гармонию арифметикой. Вы пишете музыку с 4 лет. Сколько сочинений написано вами? Какой форме отдаете предпочтение?[/b]– Балет «Русалочка» был 80-м опусом. А предпочтения какой-либо форме у меня нет.[b]– Оказывают ли на вас влияние русские композиторы-авангардисты: Шнитке, Губайдулина, Каретников? А самые влиятельные из русских – Шостакович и Щедрин?[/b]– Мне кажется, сегодня несколько устарело само понятие авангардизма. Если, скажем, во второй половине ХХ века, особенно в 70-е годы, имело место колоссальное стремление к новизне, к созданию такого, что никто до этого никогда не придумал, и к шокированию публики, что, как правило, не имеет отношения к настоящему качеству музыки. Так вот, само это стремление сейчас, мне кажется, неактуально. Возможно, эту стадию – шокирования и прочего – надо было пройти, это – виток спирали. Бродский, кстати, говорил, что язык диктует новое стихотворение. То же самое – и в музыке. Выдающиеся произведения тех же Шнитке, Шостаковича, безусловно, влияют на то, что последует за ними.[b]– Ваша музыка наряду с музыкой Шостаковича и Шнитке звучит в спектакле Сергея Юрского о Сталине. Как вы относитесь к первому и ко второму?[/b]– Об этом я узнала из вашего вопроса, спектакля, который идет в Москве, не видела, поэтому ответить на вопрос не могу.[b]– Тогда спрошу вас просто: как вы относитесь к Юрскому и как к товарищу Сталину?[/b]– Юрский – выдающийся актер и личность, и к нему у меня чисто человеческая благодарность: он уже в течение многих лет читает мои стихи, включает их в свои спектакли, записал диск с моими стихами. Юрский – важная литературная ниточка, которая связывает меня сегодня с Россией.Вопрос о Сталине большой, и я думаю, стоит ли эту фигуру впихивать в интервью о музыке? Но, безусловно, эта фигура бросила громадную тень на весь ХХ век, на искусство ХХ века, на тех же Шнитке и Шостаковича, а через них – и на современную музыку. Мою семью сталинизм тоже затронул: мой дедушка был репрессирован, и сообщение о рождении сына, то есть моего папы, пришло к нему в тюрьму. И дедушка в тюрьме начал писать стихи сыну, которого он не видел и мог никогда не увидеть. Все это отразилось на жизни моих родителей, на мне, поскольку я всегда с любовью и болезненно отношусь к поколению моих родителей.[b]– Женя Кисин считает себя романтиком. А вы?[/b]– Женя, конечно, больше чем романтик. Из того, что он играет, мне ближе всего Прокофьев. Вообще всегда опасно самому себе ставить какие-то рамки, хватает других, чтобы как-то тебя «заклеймить». Мы дружим с Женей больше 10 лет, он один из первых читателей моих стихов и прозы.[b]– А вы, Лера, во время отдыха слушаете музыку, читаете стихи или прозу?[/b]– Не знаю, насколько все перечисленные вами занятия являются отдыхом, поскольку это – активный процесс и процесс, необходимый для собственного развития.[b]– Ваши предпочтения в литературе.[/b]– Они со временем меняются, однако остаются ориентиры, которые так или иначе проходят через твою жизнь. Для меня это латиноамериканцы: Маркес, Борхес, немецкие писатели Томас Манн, Гессе. Из поэтов назову Бродского, Цветаеву, Мандельштама.[b]– А свои стихи вы не пробовали положить на музыку?[/b]– Нет, никогда не пробовала. Дело в том, что в стихах, которые можно положить на музыку, есть определенное пространство, которое эта музыка заполняет и раскрывает. В свои стихи, в слово, я вкладываю так много, что места для музыки там просто нет.[b]– Я знаю много вариантов музыки к пастернаковской «Зимней ночи». И любая музыка этими великими стихами отторгается. Вы это имеете в виду?[/b]– Возможно, это ощущение смыслового притяжения и того, как слеплен стих. Скажем, в стихах Гарсиа Лорки существует колоссальное пространство для музыки. Это не говорит о качестве стиха, то есть о какой-то его «пустотелости». Это говорит скорее о том, как слеплен стих, какова напряженность каждого слова. И музыка, заполняющая пространство стихов Лорки, может их видоизменить, придать им иную тональность, окраску. А у Пастернака, в том стихотворении, о котором вы сказали, каждое слово обладает огромной концентрацией, степенью притяженности к другому, музыка может только ослабить внутреннее напряжение текста. Большинство стихотворений Бродского тоже невозможно положить на музыку.[b]– Вам близки имена Высоцкого, Окуджавы, Галича, Визбора?[/b]– В свое время, когда я жила в России, мне Высоцкий очень нравился: его язык, накал его страсти, манера исполнения. Имена же Окуджавы, Галича, Визбора близки мне исключительно как ностальгическая связь с поколением моих родителей. Для них эти имена значили очень много. Если говорить слишком драматически, они помогалиим выжить. Если же отставить в сторону ностальгическую струнку, то мне эти авторы не близки: это не очень хорошие стихи и музыка. Но бардовский стиль я не очень хорошо знаю, поскольку мне он не близок. Так что не мне о нем судить.[b]– Кто-нибудь из маститых поэтов знаком с вашим творчеством?[/b]– Единственный маститый поэт, который был знаком с моим творчеством, – Иосиф Бродский.[b]– Вопрос, который вы бы сами себе задали?[/b]– Как правило, я задаю себе вопросы, на которые не знаю ответа.
Развлечения
СЕРГЕЙ ХРУЩЕВ: С МОИМ АРЕСТОМ АНДРОПОВ НЕ СПЕШИЛ
[i]Никита Сергеевич Хрущев — яркая, хотя и противоречивая политическая фигура. Можно по-разному к нему относиться, но за то, что воспитал хороших детей, он вызывает только уважение. Его дочь – Рада Никитична Аджубей – живет в Москве, многие годы является заместителем главного редактора журнала «Наука и жизнь». C сыном Никиты Сергеевича я встретился в американском городе Провиденс, штат Род Айленд, где он сейчас живет.[/i][b]— Сергей Никитич, что вы делаете в Соединенных Штатах, кем работаете? [/b]— Я работаю в Брауновском университете, точнее — в Институте международных отношений, входящем в этот университет. Должность моя — старший научный сотрудник, я веду семинары по тому, что происходит в бывшем Советском Союзе. И пишу книжки.[b]— Вы верующий человек, Сергей Никитич? [/b]— Нет, я человек неверующий в смысле принадлежности к какой-либо религии. На самом деле вера — вопрос очень сложный, потому что наверняка мы не можем ответить на два вопроса. Вопервых, откуда взялся человек со всеми его генами? Трудно поверить, что все само образовалось. Я хотя и верю Дарвину, но все-таки есть сомнения. И второе: откуда вообще взялась жизнь? Каждая религия объясняет сотворение мира своим богом.Мне, выросшему из атеизма, трудно принять какую-нибудь одну религию и признать, что этот бог больше бог, чем другой, скажем, православный, католический или еврейский. Так что в смысле конкретной религии я человек неверующий, но все праздники с удовольствием справляю, в том числе еврейские, если на них приглашают.[b]— Говорят, что вы — большой огородник. Огурцы выращиваете? [/b]— Ну, я не большой огородник, просто очень люблю природу. А любить ее мешает то, что у меня в обоих суставах — артрит. Один сустав я заменил, вот заменю второй — тогда смогу копать. Огурцы выращиваем, помидоры, этим занимается, в основном жена Валя. Но больше любим разводить цветы: много роз, тюльпаны, из России привезли ночную фиалку. Ну и сирень, конечно.[b]— Мы с вами окончили МЭИ — Московский энергетический институт. Вы выпускник какого факультета? [/b]— Тогда, а я окончил МЭИ в 1958 году, факультет электровакуумной техники и специального приборостроения. Потом его, кажется, поделили на два факультета: автоматики и телемеханики и электронной техники.[b]— Да, при мне на факультете автоматики преподавал Евгений Борисович Пастернак, сын поэта, читал курс «Основы автоматического регулирования». Потом за то, что провожал семью Солженицына за границу, его из института выперли, и он, имея степень кандидата технических наук, пошел работать в Институт мировой литературы младшим научным сотрудником.[/b]— И я примерно так спланировал из ракетной техники в международные отношения.[b]— Как вы думаете, Сергей Никитич, почему бывшие технари, становясь историками, журналистами, на новом поприще работают зачастую не хуже, если не лучше тех, кто получил специальное гуманитарное образование? [/b]— Может, здесь и сказывается мэивская школа: нас учили систематизации. Я занимался все время структурами систем. Начав заниматься ракетами и космическими аппаратами, я как бы имел дело с простыми структурами систем управления, потом пошли более сложные, такие, как энергосистемы.А дальше — общество. Подход — единый, и если вас научили этому подходу, то это позволяет разбираться в каких-то аспектах литературы, истории и так далее.[b]— В голову приходят имена кандидатов технических наук писателей Даниила Гранина, Сергея Залыгина, доктора технических наук Марка Галлая. Кстати, и модный нынче писатель Виктор Пелевин — выпускник МЭИ.[/b]— А Гриша Горин был просто доктор. Все зависит от ваших склонностей. Кстати, только что у меня в Москве вышла книга «Рождение сверхдержавы», она попала в десять лучших книг Московской книжной ярмарки. Сегодня получил факс от одного читателя, было очень приятно.[b]— Я, помню, читал в «Огоньке» главы из ваших воспоминаний об отце «Пенсионер союзного значения». Книгой эти воспоминания вышли? [/b]— Да, здесь они опубликованы под названием «Хрущев о Хрущеве». Новое издание этой книги сейчас выходит в издательстве «Вагриус». Я дополнил предыдущее историей о том, как рукопись надиктованных отцом воспоминаний попала на Запад.[b]— В двух словах — как же она туда попала? [/b]— Через доверенных людей. И была такая странная игра с КГБ: одно управление помогало нам их переправить, а другое — ловило. По-моему, все они действовали совершенно искренне, но об этом друг другу не говорили. У меня был один знакомый разведчик из КГБ, он рассказывал: «Знаешь, мы почти вас поймали, и надо уже брать, а Андропов не велит спешить».[b]— Сергей Никитич, передавая воспоминания отца на Запад, вы ведь здорово рисковали, вас могли попросту посадить.[/b]— Не могу сказать, что в то время все хорошо понимал. Наверное, это мне и помогало играть в ту игру. Я никогда не любил политику, но часто попадал в положение, когда деваться некуда. Не думал, что буду редактировать мемуары моего отца, но другие, в том числе Аджубей, отказались, поэтому редактором пришлось стать мне. А коли книга написана, она просится к читателю. В России выйти в свет она не могла, остался апробированный Пастернаком, Синявским и Даниэлем путь на Запад.[b]— Перенесемся из прошлого в настоящее. В Принстоне работает Нина Хрущева. Ее отчество Сергеевна? [/b]— Львовна. Она дочь дочери моего погибшего в Отечественную войну брата Леонида, закончила аспирантуру Принстонского университета по литературе, защитила диссертацию. В России вокруг имени Леонида, истории его гибели КГБ устраивал массу провокаций, пытаясь реабилитировать Сталина. Мол, Сталин приказал расстрелять сына Хрущева, за что Хрущев впоследствии и разоблачил культ личности. И в это многие ведь поверили! [b]— А работающий в «Московских новостях» Никита Хрущев имеет к вам отношение? [/b]— Вот он-то Сергеевич, мой сын. Он окончил психологический факультет МГУ, а потом, после ряда приключений, когда в брежневские времена его никуда не брали на работу, устроился в эту газету. Начальство его хвалит, что мне, родителю, приятно. Есть у меня еще и младший сын Сережа, а от второго брака — третий сын, Илюша.[b]— Вы сказали в одном из интервью, что с радостью стали гражданином Америки и хотите принести этой стране максимум пользы. Это заявление вызвало почему-то у некоторых читателей негативную реакцию.[/b]— Если я стараюсь приносить пользу Америке, это не значит, что я действую во вред России. Я хочу, чтобы Америка лучше понимала Россию, а Россия — Америку. Американцам я и объясняю на своих лекциях, в книжках, что на самом деле происходит в России.[b]— И что же у нас происходит? [/b]— Мне кажется, что начинает возрождаться, к сожалению, эдакая антизаграничность, как при Иване Грозном и Иосифе Виссарионовиче. Я считаю, что это очень неправильно: люди должны стараться понять друг друга, тем более что мы, Россия и Америка, разные цивилизации. Правда, я не могу сказать, что и Америка стремится к взаимопониманию. В России многие считают, что Америка сильно озабочена тем, что происходит в России. На самом деле она озабочена делами России не больше, чем делами любого другого государства.
Общество
ЕВГЕНИЙ ПАСТЕРНАК: ИМЯ МОЕГО ОТЦА СОПРОВОЖДАЕТ БЕССМЕРТИЕ
[i]Я встретился с Евгением Борисовичем Пастернаком...Читатель уже, конечно, догадался, что речь идет о старшем сыне поэта Бориса Леонидовича Пастернака.Получив высшее техническое образование (он с отличием окончил Академию бронетанковых войск), Евгений Борисович защитил кандидатскую диссертацию, преподавал в МЭИ, пока не понял (этому, правда, помог случай), что его призвание — в другом.Вот уже без малого тридцать лет Евгений Борисович занимается творчеством отца, став одним из самых тонких его исследователей.Подготовил к изданию несколько поэтических сборников Бориса Пастернака, написал биографию отца и книгу воспоминаний «Существованья ткань сквозная…» [/i][b]— Евгений Борисович, 30 мая исполняется 41 год со дня смерти Бориса Леонидовича Пастернака. Вы помните те дни? [/b]— Самым страшным был день 25 мая, когда у отца началось горловое кровотечение. День спустя на дачу привезли рентгеновский аппарат, и у отца обнаружили рак легкого с метастазами в сердце. Мы старались всеми силами продлить его жизнь, чтобы он смог увидеться с младшей сестрой Лидией, жившей в Лондоне и извещенной о смертельной болезни брата. Одновременно с вызовом ей мы с братом Леней послали телеграмму Хрущеву с просьбой о выдаче Лидии Леонидовне советской визы. Несколько дней она прождала этой визы в советском посольстве в Лондоне, но получила ее только в начале июня, прилетев в Москву уже после похорон Пастернака.Отца не стало в 11.30 ночи 30 мая 1960 года. С тех пор вот уже 40 лет этот день является Днем памяти Пастернака, на его могиле собираются люди не только из Москвы и Подмосковья, но, бывает, приезжают из дальних стран, из Японии, например. Читают его и свои стихи, возлагают цветы к могиле поэта… Меня никогда не оставляло чувство, что этот день стал большим событием в духовной жизни нашей страны. Тут господствует не ощущение смерти, а ощущение бессмертия и радости вечной жизни.[b]— Вы говорили как-то о полном собрании сочинений Пастернака, готовящемся Институтом мировой литературы, где вы работаете. Как продвигаются дела с подготовкой этого издания? [/b]— Никак. Причина проста: нет денег. Ни одного тома из полного собрания сочинений не выпущено, перспектива совершенно неясная.[b]— Лет 5-6 назад мне посчастливилось видеть фрагменты фильма, снятого при жизни поэта. Кто-нибудь собрал все кинодокументы о вашем отце, попытался сделать пастернаковскую фильмотеку? [/b]— Из всего, что сохранилось, сделано несколько документальных фильмов — русскими и финскими кинодокументалистами. Над этим работали также французские специалисты, в том числе дочь Ольги Всеволодовны Ивинской — Ирина. Сохранилось большое количество фотографий, которые, будучи вмонтированными талантливым режиссером в документальные кадры, позволят сделать еще один, а то и два фильма о Пастернаке. Должен рассказать, не дожидаясь вашего вопроса, об одном грядущем юбилее. 10 декабря нынешнего года исполняется 100 лет со дня вручения первой Нобелевской премии. В связи с этим Шведская академия и Нобелевский фонд создали Музей Нобелевской премии, где открылась выставка, посвященная 50 нобелевским лауреатам, среди которых четверо русских: академики Павлов и Капица, поэты Борис Пастернак и Иосиф Бродский. Издан замечательный каталог этой выставки. Шведы с нашей помощью отобрали большое количество материалов об отце для двух выставок: той, о которой я сказал, и ее копии, которая будет путешествовать по миру. Из Стокгольма она поедет в Токио, затем — в Соединенные Штаты и так далее. Кроме неподвижных материалов, на выставке представлен и документальный фильм о Пастернаке.[b]— С нетерпением будем ждать эту выставку в Москве. Коль скоро мы заговорили о Нобелевской премии Бориса Пастернака, вспомним, что он под давлением неправой силы отказался от премии в 1958 году, а много лет спустя, в 1989 году, вам в Стокгольме была вручена Нобелевская медаль и диплом нобелевского лауреата – Бориса Пастернака...[/b]— Тогда, при вручении медали и диплома, непременный секретарь Нобелевского комитета Сторе Аллен сказал, что актом вручения мне премии отца устанавливается, что отказ Пастернака был вынужденным. Точно такими же были отказы немецких ученых от этой премии во времена Гитлера — им просто грозили в случае принятия премии смертью.[b]— Где хранятся Нобелевские медаль и диплом Пастернака? [/b]— Медаль хранится в Золотой кладовой Музея изобразительных искусств имени Пушкина, а диплом – в нашей семье. Медаль мы имеем право в любое время взять из музея, чтобы показывать ее на выставках.[b]— Каковы, на ваш взгляд, главные достоинства личности Пастернака? [/b]— Когда-то мой отец сказал мне: «Если будешь обо мне писать, запомни одно: я никогда не был максималистом, был человеком реальным и делал то, что мог». И в письмах ко мне он писал, что, идя своей дорогой, постепенно, шаг за шагом, можно дойти до каких угодно высот. И не делать это рывками, нетерпеливо, тратя себя на какие-то демарши, на то, что называется бестактностью. Главным своим качеством, присущим, как он считал, и Шопену, и Блоку, было чувство земной уместности, потому что у художника жизнь переходит в искусство, в наследие духовной Вселенной. Это и было главной характеристикой моего отца. Самоотдача человека — вот основное для него. Он работал по 10 часов в сутки, а когда писал роман, то для заработка должен был еще и переводить Шекспира, Гете, грузинских поэтов. Одержимость работой и в то же время — терпение. Он не был бунтарем, он был человеком, максимально сосредоточенным на своем деле.[b]— К какому времени, Евгений Борисович, относятся ваши первые воспоминания об отце? Когда вы поняли, что он — выдающийся человек? [/b]— Первые мои воспоминания относятся, вероятно, к 2-3 годам, когда у меня уже начало работать сознание. Яркими воспоминаниями отмечена и встреча с отцом в поезде в Можайске. Он встречал нас, когда мы с мамой возвращались из поездки в Германию в 1926 году. Вообще никого больше, чем мой отец, для меня никогда не существовало. Ответ на второй вопрос относится ко времени, когда он играл мне на рояле, и я через него начал понимать, что такое художник, что такое искусство. Речь идет о 6-7летнем возрасте, накануне того, как в 1931 году они с мамой расстались. Для меня это было самым большим горем в жизни, я помню это до сих пор. Потом, когда папочка приходил, для нас с мамой это был праздник — мы его ждали, встречали, пытались понять и успокоить, если он бывал чем-то огорчен.[b]— В связи с разводом родителей вы попали в типичную, довольно сложную, психологическую ситуацию. Как вы относились ко второй жене Пастернака — Зинаиде Николаевне? Как она относилась к вам? [/b]— Начну с конца. Когда Борис Леонидович умер, мы с Аленушкой, моей женой, старались помогать Зинаиде Николаевне. Она поселила нас в маленьком домике рядом с большой дачей: не хотела оставаться одна, и наше присутствие было ей приятно.Но, конечно, она относилась ко мне как к человеку из другой семьи, из другой обстановки. Это всегда оставалось. И моего отца огорчало то, что до войны я не хотел иметь дело с его второй семьей. Это полностью прошло после войны, когда я понял, что Зинаида Николаевна в 30-е годы, в сущности, спасла отца. Ради нее, ее спокойствия он не позволял себе того, что наверняка бы позволил без уважения к ее хозяйственности и трудолюбию.[b](Пастернак в 1937 году не пожелал ставить свою подпись под требованием писателей казнить Тухачевского и других военных. Тем не менее среди других его подпись в «Правде» появилась. Возмущению Пастернака не было предела, и только уговоры З. Н. заставили его отказаться от гласного протеста против своей подписи, что действительно грозило ему прямой гибелью. —В. Н.). [/b][b]— Позвольте спросить вас и о последней любви поэта — Ольге Ивинской, о ее нашумевших воспоминаниях «В плену у времени».[/b]— Дело в том, что эта поздняя любовь была бы очень короткой, если бы Ольгу Всеволодовну не закатали в первый раз в лагерь. То, что она пострадала, как Пастернак считал, из-за него, делало его уже обязанным по отношению к ней. Кроме того, в его пожилые годы ему всегда были дороги ласка, душевное тепло, он очень это ценил. Ивинская была перепугана своим первым арестом, и когда разразился политический скандал с «Доктором Живаго», она, желая спасти Пастернака, толкала его на такие поступки, которые сам бы он не совершил. Он не хотел отказываться от Нобелевской премии, подписывать составленные для него письма Хрущеву и в «Правду».Нельзя не учитывать той защиты, которую он получил тогда от всего просвещенного мира, — пропасть бы ему не дали. В сущности, тогда проигрывался вариант Солженицына: напугать сильно, чтоб другим неповадно было, но самое жестокое наказание, которое ему грозило, — не тюрьма, а высылка за пределы страны. Отца ведь тоже вызывал к себе Генеральный прокурор Руденко, затевал дело о государственной измене. Обо всем этом вы читали. Пастернак отказался от Нобелевской премии потому, что Ольга Всеволодовна сказала ему по телефону: «Тебе ничего не будет, а от меня костей не соберешь». И тогда он пошел на телеграф и дал телеграмму об отказе от премии. Он бы выдержал эту осаду — не выдержала она.[b]— Пастернак помимо стихов сочинял музыку, занимался изобразительным искусством, знал четыре языка — гуманитарий чистой воды. Но меня поразило то, что он разобрался в теории относительности! [/b]— Отец в юности учился в Московском университете философии, а в Марбургской школе, куда он поехал к профессору Герману Когену, занимались философией науки, опиравшейся на новейшие достижения физики. Гораздо позднее, уже в пятидесятых годах, мой большой друг, профессор физики Михаил Львович Левин, готовил по моей просьбе брата Леню к поступлению на физический факультет МГУ. И он записал в своих воспоминаниях разговоры с Пастернаком той поры. «Многие писатели, — вспоминает Левин, — деятели искусств распрашивали меня о физике, теории относительности — как о чем-то экзотическом. А Борис Пастернак разговаривал со мной о физике, стремясь разобраться в том, как устроен мир». То есть это был глубокий, мировоззренческий интерес.[b]— Евгений Борисович, а вы свою техническую, так сказать, юность вспоминаете когда-нибудь? [/b]— Вспоминаю — и с радостью, хотя мои молодые годы проходили в тяжелое время. Я многое повидал, и то зло, которое цвело в нашей стране тогда, по счастью, меня коснулось сравнительно мало. Больших лишений я не терпел, старался быть достойным своего отца и внимать тем заветам внутренней свободы и любви к людям, которые были основой его личности.[b]— А как все-таки произошел этот переход — от теории автоматического регулирования к поэзии? [/b]— Это произошло не без помощи обстоятельств. Меня фактически из МЭИ выгнали — за то, что мы в «Шереметьево» провожали семью Александра Исаевича Солженицына: жену, детей и мать жены, отбывавших для воссоединения с ним, ранее высланным из страны. Ждали самолета, кругом шныряли корреспонденты и сотрудники органов. Меня, конечно, засекли. И в институте потом предложили не подавать документы на конкурс для переизбрания на должность старшего преподавателя.И я, имея степень кандидата технических наук, пошел младшим научным сотрудником в Институт мировой литературы (ИМЛИ), чтобы заняться биографией собственного отца.[b]— Евгений Борисович, повторю свой вопрос трехлетней давности: какие стихи отца вам больше всего по душе? Тогда, помните, вы ответили, что все зависит от вашего состояния: на тот момент любимыми стихами были «Стихи из романа». Какие сейчас? [/b]— Стихотворение «На Страстной». Оно связано с утром, с пробуждением жизни. Так что и на сей раз мои любимые стихи — стихи из романа «Доктор Живаго». Когда Пастернак переживал свои самые страшные последние годы, он говорил, что лишь через много лет станет ясно, какими силами направлялась его деятельность, как высоки были эти силы, ведшие его как художника.И хотя в России сейчас тревожно и страшно, время понимания, оценки поэта наступило. Отмеченное год назад 110-летие со дня рождения Пастернака несоизмеримо ни с чем по интересу к его творчеству и личности, по весу, по явному ощущению бессмертия, которое сопровождает его имя в России.
Развлечения
СЕМЕН АРИЯ: Я СКАЗАЛ БЕРЕЗОВСКОМУ: «ПОЛОЖЕНИЕ УГРОЖАЮЩЕЕ»
[i]Семен Львович Ария — один из старейших московских адвокатов. В его более чем полувековой практике — участие в самых сложных и громких судебных процессах. Авторитет С. Л. Арии среди коллег непререкаем, и не случайно именно ему на Всероссийской конференции адвокатов была предоставлена честь произнести речь «О нравственных принципах в адвокатской деятельности».В выходящем в Нью-Йорке справочнике «Кто есть кто в мире-2002» вы сможете найти и его имя.[/i][b]— Семен Львович, какие «громкие» дела вам приходилось вести вообще, и в последнее время в частности? [/b]— Громких дел было немало, перечислить их все невозможно. Упомяну хотя бы некоторые из них. Это «самолетное дело» (главный «герой» которого — ставший ныне очень известным человеком Эдуард Кузнецов) — о попытке угона самолета из Ленинграда в Израиль, дело Галанскова, Гинзбурга и других о «Белой книге», написанной ими в связи с процессом Даниэля и Синявского, дело Генриха Алтуняна об антисоветской пропаганде, дело актрисы «Мосфильма» Валентины Малявиной, обвиненной в убийстве актера Театра имени Вахтангова Станислава Жданько. Ну а из последних дел назову дело о хищениях в «Аэрофлоте», по которому ведется следствие, а также громкое дело заместителя гендиректора «Аэрофлота» Глушкова, обвиненного в попытке побега, и другие дела.[b]— К некоторым из названных дел мы, с вашего позволения, еще вернемся. А пока меня интересует следующее. Во главе российского государства сейчас стоит юрист, заявивший, что его кредо — диктатура закона. Как вам, юристу, это сочетание: диктатура – закон? [/b]— Я не усматриваю в этом сочетании особого противоречия.Здесь неприятно только слово диктатура, потому что мы пуганы диктатурами. Если под диктатурой закона понимается его верховенство, то это нужно только приветствовать. Если бы в стране главенствовал закон невзирая на лица, то можно было бы рассчитывать хотя бы на порядок в стране. Терминология меня не пугает.[b]— Вы говорите: если бы в стране главенствовал закон. Сослагательное наклонение означает, что закон пока не главенствует в стране? [/b]— Пока, к сожалению, нет. Здесь необходимо понимать, что такое правовое государство. В моем понимании это государство, в котором уничтожен произвол чиновников, где все общество, сверху донизу, подчиняется единым для всех нормативным актам — законам, принятым Думой. А у нас в стране очень многое зависит от толкования законов отдельными чиновниками. Правоприменительная практика идет впереди закона — вот в чем беда в данный момент.[b]— Извините, Семен Львович, мне не совсем ясно, от чего идет беда? [/b]— Все решается тем, как закон толкуется и применяется, а не тем, как он точно записан. Это укладывается в одну из пословиц: закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло. Дышла-то и не должно быть.[b]— Но за последние десять лет какие-то сдвиги в лучшую сторону есть? Суд присяжных, Конституционный суд — это все-таки признаки правового государства… [/b]— Конституционный суд в существующей и поныне в нашей стране пустыне беззакония — настоящий оазис, в котором собрались наиболее подготовленные и самые принципиальные юристы. Они поставлены в условия полной независимости, несменяемости. У англичан есть поговорка: «Важен не Шекспир, а комментарии к нему». В данном случае постановления Конституционного суда важны не менее, чем законы, которые они толкуют. А с судами присяжных у нас все обстоит не слава богу. Их финансирование — тяжелое бремя для субъектов Федерации: областей, краев, республик. Суды присяжных образованы в очень ограниченном числе областей, а практика их работы пока, увы, печальна.Чем это объяснить — мне трудно сказать. То ли менталитетом присяжных, то ли скверными следственными материалами, предлагаемыми суду. Словом, практика работы суда присяжных в настоящее время радости не приносит.[b]— Поговорим о шпионах. Поуп помилован, вернулся домой, так что о нем говорить не стоит. А вот года три назад вы защищали некого сотрудника Министерства оборонной промышленности России, шпионившего в пользу Великобритании. Его ведь посадили, правильно? Вы на этом успокоились? [/b]— Раз уж вы коснулись дела Поупа, то там факт шпионажа надо было еще доказать, поскольку Поуп совершенно легально, по контракту с нашими учеными, покупал у них какие-то отчеты. В случае же с этим обвиняемым все было ясно с самого начала: он был завербован Британской разведкой, имелись безупречные улики его вины. Для защиты представляли интерес недоказанные части обвинения, во-первых, во взяточничестве, во-вторых, в большей части обвинений в шпионаже По обеим этим частям он был оправдан, полагаю, благодаря усилиям защиты. За доказанные факты шпионажа он получил 10 лет, и, отсидев с учетом предварительного заключения пять лет, тоже был помилован президентом, уточню: Ельциным. Для помилования имели место веские причины.[b]— Сейчас идет процесс над убийцами журналиста «Московского комсомольца» Дмитрия Холодова. Что вы думаете об этом деле? [/b]— Если о деле Тамары Рохлиной я могу сказать, что там политика и не ночевала, то в данном случае для меня совершенно ясно: тут она бодрствовала и даже вовсю клокотала. Логика не позволяет мне отступить от твердого убеждения в том, что Холодов был убит чинами Министерства обороны, вернее, по их заказу в связи с тем, что вскрыл коррупцию руководства Западной группы войск, которое, по-видимому, расхищало имущество при вывозе его из Восточной Германии. Он разоблачал высокопоставленных воров, за что и был убит — у меня лично это никаких сомнений не вызывает. Хотя бы по той причине, что те офицеры, которые, судя по обвинению, осуществили это убийство, не имели решительно никакого интереса ни в похищении имущества, ни в устранении Холодова. Заказчика там, видимо, так и не нашли, а вот нашли ли достаточные доказательства вины сидящих на скамье подсудимых в «Матросской тишине» — мне сказать трудно.[b]— Происходят переносы суда, оттяжки и тому подобное. К чему суд клонит в таких случаях, Семен Львович? [/b]— Военная юстиция всегда выгодно отличалась от общегражданской большей самостоятельностью, более высокой требовательностью. Поэтому эти затяжки или оттяжки я объясняю стремлением более четко выяснить обстоятельства дела.[b]— Вопрос о деле «Аэрофлота», которое вы сейчас ведете, будучи адвокатом Бориса Березовского. В свое время он не явился на допрос в Генпрокуратуру по вашему совету? [/b]— Защитой Березовского я занимаюсь с ноября 1999 года, то есть полтора года. Он произвел на меня сильное впечатление. Это крупный ученый, доктор физ.-мат. наук и член-корресподент Российской Академии наук. Замечу, что член-корром он стал еще в советские времена. Но, к сожалению, приобрел репутацию некоего злого дьявола… Посоветовал ли я Березовскому не являться последний раз на допрос? Нет, не советовал. Я лишь сказал ему: «Положение угрожающее», а решение он принимал сам. Сейчас обвинение Березовского, уже почти подготовленное следствием, вновь признано Генпрокуратурой не имеющим достаточных оснований. Заметьте – во второй раз, хотелось бы думать, что окончательно. Что касается Глушкова с его «попыткой побега», то этот побег носит весьма сомнительный по доказанности характер.[b]— Не могли бы вы, Семен Львович, прокомментировать последнее выступление Березовского по НТВ относительно создания оппозиционной партии? [/b]— Нет, это не по моей части. Единственное, что я мог бы сказать, это то, что все, что делает Березовский, как правило, серьезно и основательно.[b]— Вы участвовали в только что закончившемся съезде адвокатов. Ваше впечатление о нем.[/b]— Неизгладимое впечатление на меня произвел проект Закона об адвокатуре, о котором ни я, ни мои коллеги не имели ни малейшего представления. Если этот закон будет принят, то на адвокатуре в России надо будет ставить крест на годы. Потому что закон предполагает распустить коллегии адвокатов, оставив только частную практику, как это имеет место в Соединенных Штатах. Но то, что хорошо там, губительно для России.[b]— Поясните, пожалуйста, почему? [/b]— В наших условиях адвокат, чтобы быть опорой гражданину в его споре с государством, должен как минимум быть не зависимым от этого государства и защищенным от его органов, иначе какой же он борец? Эти свойства дает ему действующая структура адвокатуры, выработанная многими десятилетиями в тяжелейших условиях. В этой структуре он является членом независимого коллектива – юридической консультации, и его защищает и представляет коллегия, объединение адвокатов субъекта Федерации. Согласно принятому в первом чтении Думой Закону об адвокатуре и консультации, и коллегии упраздняются. Адвокат остается беззащитным, одиноким частником перед лицом российского чиновничества, во власть которого он будет отдан. И теперь от этого же чиновничества он будет защищать клиентов? Хотелось бы знать, чем в действительности был порожден проект реформы адвокатуры: недомыслием? Или злой волей? Третьего не дано. Хаос, который будет создан принятием закона на основе представленного нам на съезде проекта, надолго лишает общество нормальной юридической помощи.[b]— Кто же автор такого сумасбродного проекта закона, Семен Львович? [/b]— Министерство юстиции Российской Федерации…
Общество
АЛЕКСАНДР ЯКОВЛЕВ: НАМ ПРИХОДИЛОСЬ ЛГАТЬ И ЛИЦЕМЕРИТЬ
[b]— Александр Николаевич, мы недавно отметили 10-летие провозглашения независимости России. Как прошли эти 10 лет? [/b]— Паркинсонно. Не поймешь иногда: занесли, кажется, ногу вперед, вот-вот она должна на землю ступить, а это, оказывается, был шаг назад. После 1991 года были огромные возможности довершить то, что не успели мы. Нам удалось отвоевать для России свободу слова, свободу творчества, убрать из Конституции 6-ю статью (о руководящей роли компартии), удалось покончить с холодной войной. Мы надеялись, что незаконченные политические и начатые военная, земельная, судебная, экономическая и другие реформы будут завершены или продолжены. Но ни одна из названных проблем не была решена до конца. И все это сейчас приходится решать президенту. Я читал проект экономичекой реформы, подготовленный Грефом, он мне понравился. Но нельзя же нерожденного ребенка держать больше 9 месяцев в чреве матери! Или земельная реформа — ставшая для России роковой. Без передачи земли в частную собственность то ли фермеру, то ли объединению фермеров, то ли какому-то кооперативу — формы могут быть разные — никакие другие реформы в России успешны не будут, это мое глубочайшее убеждение. Все дело в собственности на землю, в собственности вообще. Сейчас идут споры: что важнее — свобода или собственность? Они, поверьте мне, надуманны. По-настоящему свободным человек без собственности быть не может! Люмпен, нищий не может быть свободным, а марксизм нам внушал, что все наоборот...[b]— 8 из 10 «паркинсонных» лет прошли под водительством Ельцина...[/b]— Я всегда был против того, чтобы указывать пальцем персонально на кого-то: вот он виноват. Занимаясь сейчас сталинским фашизмом, я весь свой внутренний пафос направляю не на Сталина, хотя он был, конечно, негодяй, люцифер, клинически неразгаданный тип. Ну а мы все? Где были мы? Нас, как зайцев на охоте: тю-тю-тю, постреляли — и все.[b]— Смею вам возразить, Александр Николаевич. В России как, может, ни в какой другой стране роль первого лица колоссальна, поэтому огромной ответственности за несостоявшиеся реформы, за несбывшиеся надежды с Ельцина снимать нельзя.[/b]— Это верно. Но к чести Ельцина надо сказать, что ему удалось сохранить демократический вектор развития России. Коммунисты к власти не вернулись, хотя дважды пытались. Но Ельцин захлебнулся властью, неожиданно ему доставшейся. Связанные с его именем события 1991 года в России называют революцией. Я бы так их не называл, потому что революция — это самодурство: хочу это срублю, хочу — сломаю, а вон ту барышню — повешу.[b]— Давайте вернемся к началу перестройки, одним из отцов которой называют вас. У Горбачева, у вас был ее четкий план? Вы действительно верили в то, что в России можно построить социализм с человеческим лицом? [/b]— На этот вопрос вам никто не ответит, в том числе и я, — и вот почему. Любых реформаторов — назовем так — не в лабораториях готовят, не из зародыша они вырастают. Они вырастают из самой жизни, все зависит от их умения услышать землю: как она? Гудит? Молчит? Шипит? Поэтому плана перехода из одного общественного качества в другое и быть не могло. Если бы я сказал: все, ребята, начинается другая эпоха, меня бы поставили к стенке. На первых порах перестройки нам пришлось частично лгать, лицемерить, лукавить — другого пути не было. Мы должны были — и в этом специфика перестройки — мобилизовать на нее стержень тоталитарного строя — тоталитарную коммунистическую партию. Все члены политбюро голосовали за перестройку, все пленумы ЦК, все партийные органы на местах. И именно это не привело к гражданской войне! Теперь о людях. Почистить паровоз или пароход общественного строя, подлатать его готовы были все — даже такой ярый сталинист, как Андропов! На обновление, на ускорение были согласны все. А поменять мотор — не дал бы никто! [b]— Одним из героев «постперестройки» стал Зюганов. Как вы к нему относитесь? [/b]— Да никак. Есть люди, которых хочется похвалить, есть и те, которых хочется как бы вывернуть наизнанку. А этот человек не вызывает у меня никаких эмоций — пустое место.[b]— Но он же работал у вас, в отделе пропаганды, правильно? Вы считали его ценным работником? [/b]— Очень ценным, незаменимым! Он капитаном был волейбольной команды. Второе, что ли, место они заняли в ЦК. Это очень важно было, очень важно.[b]— Ну а о Жириновском что вы можете сказать? [/b]— Можно вспомнить его под вечер, когда настроение плохое, чтоб немного развеселиться. Но свою роль он сыграл, взяв на себя часть общества, поверившую авантюристическим словам, но, слава богу, не действиям.[b]— Ходили слухи, что именно вы привели его в политику...[/b]— Это не так. О том, кто и как привел Жириновского, я пишу в своих воспоминаниях. Он стал вице-президентом одной компании, куда вложила деньги Российская компартия, и так далее. Селекцию КГБ проходила вся партийная верхушка.[b]— Кстати, Крючков ведь докладывал Горбачеву, что вы «агент влияния» Запада. Вы объяснились тогда или теперь на этот счет с Крючковым? [/b]— Он представил меня Горбачеву не «агентом влияния», а агентом западных спецслужб. Организовал прослушивание телефонных разговоров, слежку. Об этом я и Горбачева спрашивал, и его самого. А по поводу моего «шпионства» я нанял адвоката, подал заявление в прокуратуру. Они сняли показания с Чебрикова, Бакатина, с начальников отделов. Через 4 месяца я получил оттуда документ о том, что это все — клевета. Явиться в прокуратуру по вызову Крючков отказался. Но когда Генеральный прокурор позвонил мне и сказал, что может направить дело в суд и Крючкову грозит от 3 до 5 лет тюрьмы, я подумал: Крючков сажал людей, теперь я его буду сажать... Меня это так резануло — тем более тогда я уже занимался реабилитацией жертв сталинских репрессий — что я подумал: да пошел он к черту, дерьмо собачье!..[b]— С кем из бывших коллег по Политбюро вы поддерживаете отношения? [/b]— Только с Михаилом Сергеевичем Горбачевым. С остальными мне общаться просто неинтересно, да они оказались по ту стороны баррикады, именуемой перестройка. Я наблюдал членов Политбюро близко, пишу о них в последней книге. Горбачеву посвящена в ней глава в 100 страниц, об остальных пишу бегло, поскольку это были просто партийные чиновники. Но надо отдать им должное: все-таки они голосовали за перестройку, только потом сообразив, что голосовали против себя.[b]— И Егор Лигачев? [/b]— У меня с ним были нормальные человеческие отношения, с ним можно было иметь дело, пока оно не касалось политики и идеологии. Мы никогда не переносили политику на личные отношения, несколько раз объяснялись с глазу на глаз, пытаясь что-то доказать друг другу. Происходило это в нормальной обстановке, человек он неглупый, но, как принято нынче выражаться, «упертый», со взглядами вчерашнего, а то и позавчерашнего дня. А если хорошенько подумать, то — прошлого века.О нем ходили всякие слухи, в том числе о каких-то его махинациях и прочем. Это — чепуха, он человек честный, для него такие вещи неприемлемы.[b]— А что вы можете сказать о Григории Васильевиче Романове? Правда ли, что он серьезно претендовал на роль генсека? [/b]— Лично у меня с ним тоже были деловые, ровные отношения. Но у него был некий извечный русский порок, поэтому всерьез говорить о нем не приходится. В Питере его вспоминют плохо, здесь же он ничем особенным себя не зарекомендовал. Я не думаю, что люди, которые решали проблему генсека — Громыко и другие, — всерьез рассматривали его кандидатуру. Хотя бы по причине его тяги к рюмке. В то же время человек он напористый, жесткий. Поручили бы ему, например, в сильный снегопад организовать очистку дорог от снега, он бы всеми правдами и неправдами с задачей справился.[b]— Хочу задать вам вопрос как председателю Комиссии при президенте России по реабилитации жертв политических репрессий. Сравнительно недавно — едва ли не за месяц до своей смерти — сын Берии Серго подал прошение о реабилитации своего отца. Вы рассматривали это заявление? [/b]— Здесь имеют место два положения. Говоря строго юридически, и Берия, и Ежов, и Ягода, и Абакумов должны быть — и это страшно даже произнести — реабилитированы. Потому что они расстреляны за то, чего они не делали: ни шпионами нескольких разведок, ни диверсантами и тому подобное они не были. Но это — палачи, убившие миллионы людей! Значит, их надо судить заново и как бы заново расстреливать. Но пока я жив, пока остаюсь преседателем названной комиссии, я не только не буду ставить этот вопрос, но и обсуждать его. У нас осталось еще около 400 тысяч нерассмотренных дел по реабилитации невинных людей, осужденных по приказам Берии и иже с ним. Я понимаю сыновние чувства уже покойного Серго Берии, но я должен считаться с чувствами детей и родственников миллионов безвинно убитых людей! [b]— Как вы считаете, Александр Николаевич, в России возможна двухпартийная система, как в Англии, Соединенных Штатах? [/b]— Я думаю, что две партии для России, да и для любой страны, — мало. Третья партия должна заставлять считаться с собой с точки зрения создания коалиции.Тогда первые две будут оглядываться, будут стремиться выполнять собственные обещания. Одной из партий России должна стать партия социального либерализма. Она должна объединить все силы социал-демократического содержания. Вторая партия должна быть левоцентристской — но не коммунистической, конечно. Ну и третья партия — это либеральная, которая должна, так сказать, звать в будущее. Она должна стоять на страже либерализма как идеи, как священного огня, к которому каждый может подойти, погреть руки.[b]— Как вы относитесь к Путину, Александр Николаевич? [/b]— Мое отношение к президенту будет формироваться в зависимости от того, как будут выполняться его обещания Федеральному собранию. По военной и земельной реформам дела пошли неплохо. По последней найден компромисс: и Конституция не нарушается, и регионы могут решать эти проблемы в зависимости от местных условий.[b]— Как вы думаете, президент распорядится похоронить наконец Ленина? [/b]— Я давно высказался по этому поводу — с этим язычеством надо кончать. Люди по всем законам лежат в земле.[b]— Несколько слов о семье, Александр Николаевич.[/b]— Я женат, женат один раз, супруга, слава богу, жива. У нас двое детей и семеро внуков. Старшей внучке уже за 30, младшему внуку 8 лет. Старшую зовут Наташа, младшего — Николаша. Сын работает вместе со мной — занимается розыском документов, у дочери небольшое издательство, издает хорошие книги, но доходов это дело почти никаких не приносит. В Ярославской области живут три моих сестры, они на пенсии, у всех свои семьи. Я езжу к ним каждый год, а то и два раза в год, навещаю могилы родителей. Живем мы очень дружно, у нас, к счастью, очень хорошая семья.[b]— Вы счастливый человек? [/b]— Да, без сомнения, во всяком случае, таковым себя считаю. Конечно, можно заняться самоедством, чем я часто и занимаюсь, но в целом я был бы неблагодарным судьбе человеком, если бы сказал: вот бы родиться снова, я жалею и так далее. Нет! Я не ушел ни от одного великого события ХХ века, в том числе — и от войны. И кое-что сделал для того, чтобы Россия стала свободной страной.
Общество
БЕЛЛА АХМАДУЛИНА: ПОЭТЫ ЕСТЬ — А КАК ИНАЧЕ?
[b]— Белла Ахатовна, какое событие, случившееся в течение последних недель, вы считаете для себя главным? [/b]— Посещение Папой Иоанном Павлом II Украины. Я усмотрела в этом визите — а я крещеная — истину, что Бог един, что вражда, составляющая часть нашей жизни, должна быть преодолена. Милость ко всему живому соответствует всем религиям, равно как и Бог есть любовь ко всем народам и исповеданиям.[b]— Ну а из светских событий? Вот, например, на Московском кинофестивале вы были? [/b]— Не была, не знаю почему, но не была. Джек Николсон хороший актер, но зачем надо было приглашать его, если многие наши актеры — не хуже. Когда я была в Америке, меня пригласили в гости, где был Джек Николсон. Потом спрашивают: «Ну как вам Джек?» Я ответила, что он хороший актер, но как человека я его не знаю.[b]— В шестидесятые годы вы собирали полные залы любителей поэзии. Сейчас есть поэты, способные повторить ваш «подвиг»? [/b]— Поэты есть — а как же иначе? Но время сейчас другое. Пастернак говорил вечности, мы говорили своему времени.[b]— Хотя не все великие художники почитали Пастернака, Набоков, например.[/b]— Я знала Владимира Владимировича, была у него короткое время в гостях в Швейцарии. На беду, недавно умер его единственный сын Дмитрий. Когда мне сказали об этом, я подумала, что это страшный сон, и спрашивала с некой надеждой своего мужа: Боря ([b]художник Б. Мессерер. — В. Н.[/b]), мне сон приснился, что Дмитрий Владимирович умер, или это, увы, правда? [b]— Белла Ахатовна, а как складывается судьба ваших дочек? [/b]— Очень хорошо складывается, потому что они добрые, скромные, почтительные. Воспитание не есть назидание, тем более — не наказание.[b]— Вам как поэту небезразлична судьба русского языка. Как вы отнеслись к несостоявшейся попытке реформы русского языка? [/b]— Слава Богу, что она не состоялась. Заслуженный профессор, чье имя называть не стану, предлагал иностранное слово жюри писать через «у». Он забыл, наверное, что есть совершенно другое русское слово — журить. Получилась бы полная путаница, если бы пожелания того профессора стали законом. Пушкин говорил: [i]И назовет меня всяк сущий в ней язык...[/i]Язык, по Пушкину, это и есть народ, невозможно ставить опыты над народом.[b]— Вы, как и Александр Сергеевич, родились в Москве. Где конкретно? [/b]— В Екатерининской больнице, что на Страстном бульваре. А потом, до войны, жила в 3-м Доме Советов, когда оттуда каждую ночь увозили арестованных. И вот еще одно довоенное воспоминание, которому никто не верит. Когда открылась выставка достижений чего-то, родители повели меня туда, я плакала, хотя в утешение мне купили виноград, название которого я помню с тех пор: дамские пальчики.[b]— Вас эвакуировали из Москвы? [/b]— Не сразу, потому что я заболела корью. Бабушка сказала: «К тому мальчику не подходи, он болен, у него корь». Ну как же я могла не подойти к больному мальчику и не пожалеть его! И девочек своих я учила тому же: жалеть! [b]— Ну а потом где вы жили, какие уголки Москвы вам ближе всего? [/b]— У меня есть стихотворение, начинающееся так: [i]Я школу Гнесиных люблю...[/i]Долгое время мы прожили в том районе, у Бориса до сих пор мастерская на Поварской, бывшей улице Воровского. А сейчас наш дом находится на Ленинградском проспекте, рядом с улицей Правды и фабрикой «Большевик».[b]— Политика вас совсем не трогает, Белла Ахатовна? [/b]— Отчего же. В первый раз я хочу публично поблагодарить Путина, с которым незнакома, за продление запрета смертной казни в России. Мой сосед по дому — замечательный человек, писатель Анатолий Приставкин, волнующийся за свою комиссию. Это волнение передалось и мне. ([b]Президент Путин намерен упразднить независимую комиссию по помилованиям, возглавляемую А. Приставкиным, и назначить вместо нее «ручную» комиссию из госчиновников. — В. Н.[/b])
Развлечения
НИКОЛАЙ КАРАЧЕНЦОВ: ЕСЛИ БЫ СПИЛБЕРГ ЗНАЛ
[b]— Николай Петрович, мы беседуем с вами на киностудии имени Горького в перерыве между съемками телесериала «Саломея», где вы играете роль строгого отца двух дочерей. У вас, я знаю, есть взрослый сын. Вы строгий отец? [/b]— Работа не позволяет мне уделять сыну столько внимания, сколько хотелось бы. Сыну 23 года, в прошлом году он женился, окончил факультет международного права МГИМО, сдал экзамен на право заниматься адвокатской практикой и буквально месяц назад принят в юридическую консультацию. Параллельно учится в аспирантуре. Внешне все хорошо, надеюсь, и в остальном у него порядок, особенно в молодой семье.[b]— По окончании школы-студии МХАТ вас приняли в Ленком, где вы играете по сей день. Спрошу не в обиду Марку Анатольевичу Захарову: не было мыслей перейти в другой театр, чтобы выявить какие-то другие стороны своего таланта? [/b]— Выявить, безусловно, интересно, и если мне какой-нибудь режиссер предложит захватывающую пьесу в своем театре, то я в антрепризе с удовольствием сыграю, и Марк Анатольевич не будет против. Если же говорить о театре как о широком понятии, то это и дом, и лаборатория, и товарищи по цеху. Для меня Ленком — лучший театр, Захаров — лучший режиссер. Зачем мне их менять? У меня даже мысли такой нет.[b]— Недавно я снова — через 20 лет — посмотрел «Юнону» и «Авось». Меня поразили свежесть, незаигранность спектакля. Как актерам, режиссеру это удается?[/b]— Вопрос некорректный в том смысле, что на него необходимо очень долго отвечать: как заставить актеров играть каждый раз так, как будто это последний раз в жизни. И в то же время играть этот спектакль так, будто он первый в жизни: чтобы не было проторенных дорог, штампованных интонаций. Этим артист и должен заниматься каждый день.Как это делать — долго рассказывать, тем более что роль графа Николая Петровича Рязанова из «Юноны» — грандиозная. В ней можно все время что-то искать, открывать новое. За эти 20 лет он у меня изменился, стал другим, поскольку и сам я изменился, и время изменилось — тут очень много всего. И если вы, зритель, не почувствовали некоторой тяжести — то, слава богу, все нормально.[b]— Удается ли вам отдыхать? [/b]— Не удается. Сегодня, к примеру, съемка «Саломеи» была назначена на 2 часа дня. Но перед тем было одно важное дело, которое сорвалось. Узнал я об этом в два часа ночи, и все дневные планы полетели, из-за чего опоздал на съемку.[b]— Вам, разумеется, ежегодный отпуск положен? [/b]— Положен. Но 15-го июля заканчивается сезон в театре, а 16го начинаются съемки в новой картине. И так много лет подряд — без отпуска. Года три назад дней 10 удалось отдохнуть, а перед этим лет 13—14 — ни одного дня. Недавно закончили картину «Фото», где снимались с Сашей Калягиным, параллельно шли съемки «Саломеи». График был такой: днем — «Фото», ночью, в соседнем павильоне, — «Саломея», на следующий день — снова «Фото». Такова жизнь российского артиста.[b]— А когда же остановиться, задуматься? [/b]— Живем вроде как по течению: жизнь тащит нас, мы пытаемся барахтаться, однако преодолеть течение не удается. Но! Наступает когда-то момент размышлительный... У меня он не связан ни с юбилеями, ни с Новым годом. Вдруг само по себе по башке: ба-бах! Мне нужно взвесить: что я сделал? Как я живу? Где у меня пробелы? Несмотря на то, что я всю жизнь на людях, имею в виду свою творческую жизнь, — с одной стороны, вроде приятно, что тебя узнают, любят (стучит по дереву. — В.Н.), с другой — популярность вызывает дополнительное напряжение: ты должен все время себя контролировать, потому что тебя слушают люди как представителя актерского клана.Я не тусовочный человек — может быть, компанейский, но не тусовочный.Когда рядом со мной близкие друзья, мне приятно быть с ними, а когда какая-нибудь презентация — я все равно немножко работаю, поскольку мой труд как бы зрительский. И здесь встает вопрос культуры артиста, я не о себе говорю, а вообще. Как сделать, чтобы, с одной стороны, не стать всеядным, не хватать все подряд, лишь бы крутиться в этой обойме? С другой стороны, если я в ней не буду крутиться, то, ожидая 5—10 лет какой-то роли, я потеряю квалификацию.[b]— Как же соединить несоединимое? [/b]— Я пытаюсь следить за тем, чтобы ни одна моя роль не была похожа на предыдущую. Не знаю, насколько успешно у меня это получается, но я изначально, когда смотрю предлагаемый материал, фиксирую: ну, этого я наиграл кучу, это мне неинтересно, а вот этого я не делал. Скажем, в «Саломее», съемки которой вы только что смотрели, довольно необычная для меня роль.Отец девочек не только строгий, он расчетливый, циничный — он продает свою дочь. Вторая его жизнь — карточные игры и публичный дом, и это все — при внешнем благообразии его семейства. Для меня все это внове, тем более я играю там с Женей Симоновой — замечательной актрисой, опровергающей все пошлые расхожести о дамах-актрисах: она умница, начитаный, интеллигентный человек. Каждое ее слово открывает для меня чтото новое, она постоянно подпитывает меня.«Саломею» снимает Леонид Александрович Пчелкин, снявший десятки фильмов, в том числе — «Петербургские тайны», в которых у меня сумасшедшие по длине монологи.[b]— Тогда технический вопрос, Николай Петрович. Как быстро вы учите стихи, прозу? [/b]— Профессия заставляет делать это быстро, поэтому я себя тренирую, получается довольно быстро схватывать большие куски. Но актер не зазубривает слова, когда работает над ролью! Я запоминаю внутренние ходы своего персонажа, а слова рождаются уже сами. Любой зритель тут же почувствует, что ты говоришь вызубренный текст, а не текст, рождающийся сию секунду! Зубрить нельзя! Найти живую, сиюминутную интонацию в выученном тексте — за это мне, наверное, и платят зарплату.[b]— Многие актеры пробуют себя в режиссуре...[/b]— Мне кажется, мы и так живем в век дилетантов. Мне предлагали стать режиссером и в театре, и в кино, даже возглавить один театр. Если взвесить все это прагматичным умом, то для того, чтобы включиться в новое, надо потратить полгода. И все равно это не будет сработано так, как у Захарова, как делал Товстоногов и так далее. А тогда — зачем? Ведь я — актер, я — тьфу-тьфутьфу — в более-менее приличной форме, и за это время сыграю четыре хороших роли. Этото меня останавливает. Что касается песен, стихов, прозы... Я могу песни писать, но то, что я могу сказать в рифму несколько слов, ничего не значит. Поэт, пишущий песни, — это вообще особая статья. Мы живем в век компьютеров, плееров, телефонов и так далее. А век назад люди разговаривали письмами, эпистолярный жанр был нормой их взаимоотношений. Люди поздравляли друг друга в стихах по любому поводу, интеллигентные люди музицировали, но это не значит, что все из них были Рихтеры или Евтушенко. Получается лишь тогда, когда это боль души. Скажем, когда-то Губенко снял «Подранки». Думали, что он эту тему не поднимет, а он взял, все снял сам, и получилось, потому что это была его боль, боль в каждом кадре.[b]— Николай Петрович, много хороших людей ушло в последнее время. Чья смерть задела вас более всего? [/b]— Любая смерть потрясает, она никогда не бывает вовремя, всегда как обухом по голове. Несколько лет назад я шел по коридорам «Петербургских тайн», выбежала какая-то девочка и говорит: «Леонов умер». А я знаю, что у него сегодня спектакль. И вот — Гриша Горин. Я с ним в день смерти разговаривал! Я называю известных людей, а вот на днях умер мой одноклассник. Геолог, поехал в командировку — инсульт...[b]— А ваши родители, Николай Петрович, живы? [/b]— Нет, я похоронил папу и маму. Правда, они разошлись, по-моему, еще до моего рождения, мы всю жизнь жили с мамой, но с отцом я поддерживал добрые, дружеские отношения, да и у родителей они были дружеские. Когда отец увидел моего сына, он специально приехал к маме, чтобы поделиться впечатлениями. Отец умер на 91-м году жизни, заснул и умер — счастливый человек.[b]— Круг ваших знакомых очень, мне сдается, широк. А круг друзей? [/b]— Во-первых, друзья по интернату, во-вторых, несколько близких друзей, приобретенных позже: например, балетмейстер театра Станиславского и Немировича-Данченко Дмитрий Брянцев.Если я долго не звоню, звонит сам: куда подевался, жизнь проходит, давай встретимся. С Максимом Дунаевским тоже дружим, правда, сейчас он больше живет в Америке. Ну а знакомых у меня — полмира...[b]— Хотели бы вы жить в Америке, работать в Голливуде? [/b]— Мне трижды предлагали, причем серьезно и в те времена, когда это уже не было безумно страшно. Но назовите мне хотя бы одного советского или русского актера, который бы что-то интересное сделал в американском кино. Более того, ежели я туда попадаю, я сразу из актера Караченцова превращаюсь в тип: в их картотеке есть славянский тип с русским акцентом — капитан КГБ в картине среднего режиссера. Материально я жил бы значительно лучше, но...[b]— Ну а если бы Спилберг предложил сыграть в его фильме? [/b]— Спилберг не предложит, потому что он меня не знает. Если бы он меня знал, думаю, предложил бы. А так... Представьте себе — Спилбергу говорят: знаете, в Монголии некто гениально играет Гамлета. Он что — полетит сломя голову в Монголию? [b]— Последний вопрос, Николай Петрович. Вы в политике кто? [/b]— Очень хочу быть НИКТО. Я благодарен Горбачеву и Ельцину за то, что мой внук не будет каждый день надевать пионерский галстук, что не будет партсобраний, куда хочешь — туда и иди.Сейчас что получается? Давайте, Николай Петрович, к нам, в СПС. Зачем, почему? Я волей-неволей читаю газеты и вижу, что всякого политического жулья — несть числа. На каждого читателя — по десятку политзазывал. Не стоит в этом вариться и крутиться. Лучше все же основываться на тех заповедях, которые оставили мне папа и мама.
Развлечения
АЛЛА ДЕМИДОВА, ЧЕЛОВЕК– ТЕАТР
[i]Не только множество ролей, сыгранных Аллой Демидовой в театре и в кино (вспомним хотя бы Раневскую в «Вишневом саде», Федру в «Федре», Ольгу Берггольц в «Дневных звездах», Марию Спиридонову в «Шестое июля»), но и «зашкаливающая» за тривиальные рамки «актерской культуры» интеллигентность делают эту актрису одной из самых заметных фигур в отечественном искусстве.[/i][b]— Алла Сергеевна, мы беседуем с вами после спектакля «Гамлет», в котором вы играли все роли, включая главную. Можно предположить, вы давно стремились к этому, уж не со времен ли «Гамлета», поставленного Любимовым, где в этой роли был Высоцкий, а вы играли Гертруду?[/b] — Мне показалось, вы спросите: уж не со времен ли первой постановки Гамлета в 1601 году... На самом деле мне посоветовала сыграть мужскую роль Анна Алексеевна Орочко, художественный руководитель нашего курса в Щукинском училище. В свое время она играла у Вахтангова Адель в «Принцессе Турандот», и он с ней, кстати, хотел ставить Гамлета. Я начала Гамлета репетировать, а потом уже Охлопков приглашал меня в своего «Гамлета»... И тогда Высоцкий сказал: «Хорошая мысль». Вот откуда возник Гамлет Высоцкого. Поэтому на ваш второй вопрос «почему именно Гамлет?» я тоже, кажется, ответила.[b]— Чей перевод Гамлета вы взяли — их ведь существует великое множество?[/b] — Я взяла перевод Пастернака. Прежде чем работать над текстом, я позвонила Евгению Борисовичу Пастернаку, наследнику прав переводчика, и попросила разрешение воспользоваться текстом его отца. Перевод Лозинского тоже хорош и, говорят, более по лексике и звучанию соответствует староанглийскому, но мне ближе Пастернак.[b]— А стихи Пастернака вы читаете в концертах?[/b] — Моя программа называется «От Пушкина до Бродского», в нее входят, естественно, и стихи Бориса Леонидовича.[b]— Мы встречались с вами в США, когда вы по приглашению Иосифа Бродского приезжали в связи со 100-летием Ахматовой. Поэт не показался вам очень уж коммуникабельным, правда?[/b] — Да, в книжке «Бегущая строка памяти» есть глава, посвященная ему и названная по строчке его стихотворения «Остановись, мгновенье! Ты не столь прекрасно, сколько ты неповторимо». В ней я рассказала, как привезла ему подарок из Москвы — раритетные книги прошлого века, вручила ему, ожидая восторга. А он даже не посмотрел на книги, бросил их куда-то в сторону. Потом, когда я была уже в Москве, он, как бы извиняясь, прислал мне свою книжку стихов с нежной надписью.[b]— Театр «А» под вашим руководством существует на самом деле или только теоретически?[/b] — А что такое, по-вашему, театр? Давайте определим так: театр — это здание, это — время: средневековое или какое-то другое, театр — это драматург: Розовский, Арбузов и так далее. Наконец, театр — это актеры: театр Сары Бернар, театр Мейерхольда. А по определению Немировича-Данченко театр это коврик на площади, актер и один зритель.[b]— То есть на мой вопрос вы отвечаете положительно: театр «А» в понимании Немировича существует, хотя ни здания, ни труппы у него нет. Есть только Алла Демидова.[/b]— Мне предлагали, кстати, помещение, давно, еще до перестройки. Но я тогда подумала: надо ведь содержать штат, играть с утра до вечера тридцать спектаклей в месяц, чтобы содержать еще и уборщиц, гардеробщиц и так далее. Я решила от этого освободиться, и мы маленькой труппой — пять актеров, осветитель, радист и директор — поставили цветаевскую «Федру» и ездили по всем странам, по фестивалям и так далее. Когда мы наигрались «Федру», греческий режиссер Терзополус поставил «Квартет» Хайнера Мюллера, и мы опять-таки гастролировали по Европе. А сейчас вот «Гамлет» — все роли играю я, костюмы тоже мои, а репетировали спектакль мы в Афинах, то есть половину денег дали мы, половину — греки.[b]— С Театром на Таганке вы поддерживаете связь?[/b] — Особых контактов нет, но, например, в минувшем году, летом, в Дельфах я играла моноспектакль «Тристия». Гостем фестиваля был Юрий Петрович Любимов, мы с ним часто обедали за одним столом, общались, обсуждали спектакли. А в спектаклях Таганки я не играю.[b]— В Москве только что отшумела Всемирная театральная олимпиада. Какие ее спектакли вы бы отметили?[/b] — Больше всего в театре я ценю уникальность, когда повторить спектакль невозможно. Боб Уилсон привез в Москву «Сны» Стринберга с актерами Королевского театра Стокгольма. Это — шедевр, потому что никто так не работает с пространством, со светом, с мизансценами, как он. Или привезенный из Литвы Некрошюсом «Отелло» — тоже шедевр, соединение собственной культуры с общеевропейской — получается что-то уникальное. Или Сузуки из Японии, за которым я давно слежу и давно люблю.Он соединяет традиции японского театра с поисками театра Мейерхольда 20-х годов и с европейским театром. И получается что-то такое необъяснимое. Теодор Терзополус делает древнегреческие трагедии, лучше него их не делает никто. Его отличает абсолютное знание архаики — он и родился в деревне, где в свое время родился Эврипид, и знание современных тенденций театра, поскольку стажировался и работал он у Хайнера Мюллера в «Берлинер ансамбле». Соединение архаики с немецким постпрессионизмом при минимальных выразительных средствах создает уникальность его постановок. Меня огорчает, что наша русская публика не подготовлена к такого рода восприятию театра, мы слишком переели театра психологической драмы, реалистической школы. [b]— Вы это чувствовали по реакции зала?[/b] — Я видела, как публика просто покидала зал.[b]— Вы продолжаете сниматься в кино и, извините за наивный вопрос, какая ваша роль любимая?[/b] — Ответить не могу, потому что многих своих фильмов не видела. В последнее время снялась у Грамматикова в «Маленькой принцессе», фильм пошел на видеокассету, и в «Незримом путешественнике» Таланкиных — это история Александра Первого и его жены.[b]— Вам не предлагали пойти в политику, поддержать какую-нибудь партию или президента на выборах? [/b]— Нет, не предлагали, потому что я всегда как-то нахожусь на обочине в этом смысле.
Развлечения
ЛЕВ АННИНСКИЙ: МЫ ШАТАЕМСЯ МЕЖДУ ДВУМЯ МЕРЗОСТЯМИ
[i]Пренебрежение писателя критикой есть не что иное как скрытое желание быть ею замеченной. Особенно если критик этот — Лев Александрович Аннинский.Нельзя сказать, что он доброжелателен, он скорее справедлив, ибо видит явление (литературы ли, политики) насквозь.[/i][b]– Лев Александрович, начнем, не мешкая, говорить «за детектив». Б. Акунин – это хорошо, или это хорошо по сравнению с Марининой?[/b] – Правильный ход, что вы сравниваете его с Марининой, ибо и он, и Маринина – литература нового типа, словесность нового типа. Первая характеристика этой словесности такова: это не цикл романов или повестей, это – проект. Надо понять, что такое проект. Это определенного рода система возбуждения ожиданий публики и немедленного удовлетворения этих ожиданий. Вот что общего между Марининой и Акуниным.[b]– Но в слово «проект» вы вкладываете положительный или отрицательный смысл?[/b]– Ни тот, ни другой, потому что это – не мое, мне это не интересно. Вернее, мне это интересно не так, как была интересна литература. Мне интересна была Маринина в той степени, в какой она – классный научный работник, разработчик методик для органов внутренних дел, бывшая их мозговым центром, спокойно излагает всю эту фактуру. И люди должны знать, как их будут убивать. Этим она занималась, это был ее проект. С чисто литературной точки зрения оценивать это глупо, потому что у нее другая сфера задач, которыми раньше занимались печать, очеркистика, но журналисты делали это с совершенно другим уровнем наполнения правды, с зависимостью от советской власти, то есть со значительной долей лжи. А сегодня, когда стало возможным говорить правду о людях в форме, эта информация – герои, сюжеты и прочее – перекочевала в детективы, и Маринина достаточно квалифицированно это делает.Почему меня не устраивает это у Марининой и у Акунина? Я объясню это с помощью самой Марининой – умной и сильной женщины. На одной из книжных ярмарок – кажется, во Франкфурте – ее спросили: «У вас 17 миллионов тираж, ни у кого из современных писателей такого нет. Скажите, пожалуйста, какое духовное послание вы адресуете этим 17 миллионам?» На что она ответила гениально: «Что я – Достоевский?» Все ясно: когда я читаю Достоевского, мне открывается бездна, новые миры, новые повороты, я не знаю, что он мне ответит. Когда я читаю Маринину – я знаю, что она мне расскажет, она разбудила во мне именно это ожидание. То же самое делает Акунин, но он делает это блестяще,это – глянцевая литература, которая сродни глянцевым журналам. Кстати, критики в России – критики умные: первое, что они поняли, что это – глянцевая словесность. И первые же отзывы об Акунине были в том плане, что это – лучшее из глянцевой словесности.[b]– Он себя, я думаю, считает выше Марининой.[/b]– Неважно, что считает Акунин – он тоже назвал свои романы проектом, он в душе тоже понимает, что это – искуснейшая имитация.[b]– Имитация чего?[/b] – Интереснейший вопрос. Вопервых, он переводчик с японского и с английского, блестяще образованный человек, по профессии математик. Он точно все рассчитывает. Кое-что я читал, подавляя скуку, а кое-что – без раздражения. Он, повторяю, великолепно все рассчитывает, не хуже Солженицына, который тоже – математик. Но Солженицын натыкается на неразрешимые проблемы и как пророк раздирает на себе одежды, и я вместе с ним переживаю его неудачи. А у Акунина серьезных задач нет вообще.[b]– Какие же задачи он ставит?[/b]– Он стилизует все, что угодно. Если он описывает роковую бабу, то стилизует ее под Настасью Филипповну из «Идиота» Достоевского, если монахиню – то под «Манон Леско», причем делает это открыто. Он сразу говорит: я вам стилизую. Но на черта мне его стилизация, если у меня есть оригинал? Поскольку все это вышло, положим, из Конан-Дойля, то в конце главы героя должны убить. И его убивают. А в начале следующей главы объясняется, почему его не удалось убить. В первых трех романах я дивился изобретательности Акунина, а с пятого-шестого я начал скучать: эта монотонность убивает все.Так есть ли у Акунина сверхзадача? Говорить об этом всерьез и исследовать это я не могу. Немзер написал статью, что это – плохая литература. Нет, это не плохая литература. Это просто нелитература, это что-то другое...Русская литература никогда не занималась изобретательностью, она пыталась понять, что такое человек, не ублажая потребителя.А вся эта словесность и рассчитана на потребителя. Уважаемая мною Маринина этому потребителю рассказывает, как ему уберечь свое тело от убийц, а Акунин ублажает его рецептами: как играть в карты, как биться на дуэли и так далее. Акунин хорошо рассчитал, что возврат к капиталистической мифологии предполагает возврат к этим играм. Тоске потребителя по тому, можно ли потреблять то, что было запрещено, а теперь реабилиировано, Акунин отвечает: можно это потреблять, я тебе стилизую, а ты – потребляй.[b]– Так вы считаете, Лев Александрович, что ренессанс русской литературы связан с ностальгией?[/b] – Наша литература пытается ожить, но не ожила. Она не знает, какие формы ей реабилитировать, сейчас идет ностальгия, но родились внуки, которым плевать на советское и антисоветское. Главная мерзость – это большевизм, но равная ей мерзость – антибольшевизм. Десять лет мы шатаемся между двумя этими мерзостями. Пришли молодые люди, которым все это до феньки, до лампочки. Какой, спрашивают, Ленин? Как Наполеон, что ли? Или как Пугачев? На этой почве возникает какая угодно ностальгия, по чему угодно, потому что просто так жить, без всякой сверхзадачи, русский человек не может.[b]– Возвращение человека к Богу – это не сверхзадача?[/b] – Это как бы возвращение к Богу. Наш безобразник обязательно при этом дергает Бога за бороду, он не может не безобразничать, не богохульствовать. Есть какая-то тяга что-то восстановить, а восстанавливать нечего, потому что должно родиться новое. А для этого нужно удобрить почву несколькими поколениями. Идет ностальгия по Советскому Союзу, что мне очень близко и мило, по партии и бюрократии, что мне не близко и не мило, по великой литературе – это мне тоже близко. Весь этот литературный хаос сейчас – это бесперспективно, должно родиться что-то совершенно новое. Ниши заняты разбитными постмодернистами: Ерофеевым («Русская красавица»), Пелевиным («Чапаев и пустота») и Сорокиным («Голубое сабо»), их задачи абсолютно отрицательные. Но сегодня они – властители дум, поэтому литература, которая пытается наблюдать жизнь, задвинута куда-то, и – что печально – она вынуждена применять те же постмодернистские приемы, которые ей как корове седло, тем не менее многие писатели умело это делают. И потом к коровьему седлу или пришейкобыльему хвосту – обязательная библейская реминисценция. После Булгакова читать это совершенно невозможно. Потому ренессанс хилый, что он неорганичен, что он лишь реакция на отсутствие большой литературы.[b]– Мне кажется, что театральное искусство сейчас опережает литературу...[/b]– Это так, и это понятно, но оно опережает еще и кинематограф – вот это не совсем ясно, почему. Студии расположены где-то в спальных районах, маленькие подвальчики, но они – полные, народ идет туда и смотрит – вот это загадка. Да открой телевизор, уткнись в американский боевик, триллер – куда как приятней, казалось бы! Но народ пошел в театр, во всякий театр – хороший и плохой. Режиссеры выдрючиваются кто как может, кто не может выдрючиваться – просто рассказывает, что у него на душе, а народ аплодирует, идет снова. Что же происходит, какой пинг-понг идет через рампу? Ну, например, идет поставленный Калягиным Шекспир. Не слишком мне приятный актер Козаков играет Шейлока, играет потрясающе. Но мне важно другое: когда суд присуждает этого Шейлока перейти в христианство, зал должен хохотнуть, и он хохотнул. Но кто-то продолжает хохотать, и это уже – антисемитский хохот.Спектакль как бы приостанавливается, а хохот продолжается! И мне интересен уже не спектакль, а кто хохотал, и сколько российского народу представлено этим хохочущим? А в литературе такой реакции сейчас нет: кто-то что-то напечатал, тираж 1,5 тысячи экземпляров, кто-то кому-то скажет: «Да, ничего текст, можно почитать». Можно и в Интернет заглянуть, но и он перегружен всякой всячиной до предела, поэтому народ не читает, или читает Маринину. Но это, увы, не учебник жизни. Поэтому и пошел народ в театр.[b]– Вы – критик, но ваши политические оценки всегда интересны.[/b]Как вы оцениваете эпоху Ельцина? – О, господи! О, господи! – вот так я ее и оцениваю. В этой жуткой, дикой стране нужно было ходом вещей приобщиться к глобальным ценностям. Поэтому нужно было найти деятеля, который согласился бы делать либеральную политику, имея нашу, исконно русскую физиономию, грубее сказать – морду, просящую кирпича. Ельцин и есть тот крутой русский мужик, нашинский, весь сотканный из нашей железной неповоротливости, непобедимой нашей хитрой дури, который и должен был «приобщать» Россию. И он сумел это сделать в русском образе: ленивый, крутой, не дурак выпить, никого не казнил, но не дал злым людям повернуть руль обратно, то есть он – лучший русский человек в этой ситуации. Его эпоха полна противоречий, а я к ней отношусь так: спасибо, что он так сделал, и слава Богу, что все это кончилось.[b]– Ну а теперь год во главе страны стоит «настоящий полковник». Что от него ждать, как вы считаете?[/b]– Меня совершенно не интересует, что он из КГБ – оттуда могут прийти замечательно умные люди, намного умнее, чем из партбюрократии. Жандармы всегда были наголову умнее прочих российских чиновников, потому что у них работа была жуткая. Но интеллигенция визжит: ах, нас завтра будут убивать... Вас будут убивать, потому что вы сами сделаете так, что вас будут убивать. Все подобного рода расклады на меня не действуют, я смотрю просто: человек пытается укрепить государство, а я – государственник. Я – помесь казака с евреем, но государственник по составу крови. Меня эта русская вольница не привлекает, потому что как только она по-настоящему начнется, Россия перестанет быть Россией, будет что-то другое. Путин пытается укреплять государство, и я ему сочувствую, потому что работа эта – не приведи Господь. Ни одной глупости он не сделал, не писал под колесо авиалайнера, как его предшественник, отказался пить в Чечне с офицерами и генералами. А ведь провоцируют его без конца! Скользкая была провокация, чудовищная – с «Курском». Произошло несчастье, и на этом несчастье НТВ паршивое делает политику: Путин не предусмотрел, Путин не поехал! Ну что это такое? И это все Путин должен был жрать. Попробуй быть человеком в этой ситуации! Я ему не завидую! Это страшные по непредсказуемости страна и ее народ.[b]– Поговорим о том городе, где мы беседуем с вами – о Москве. Какое место Москвы ваше любимое?[/b] – Таких мест несколько. Я вырос на окраине, сейчас там почти ничего не осталось, это Потылиха, где Эйзенштейн снимал свои фильмы. Там стояли хибарки такие, бараки, теперь все снесли, проложили дорогу. Девять лет я прожил в доме у жены в Леонтьевском переулке, у церковки, где нет толпы, я полюбил и это место. Я очень люблю старую Москву – с Мавзолеем и Кремлем. Я устроен как французы: вначале, когда Эйфель построил башню, они возмущались, потом притерпелись, потом восхитились.[b]– Уж не намекаете ли вы на Храм Христа Спасителя в Москве?[/b] – Именно на него и намекаю. Тон – человек героический, великолепный профессионал, настоящий немец, но человек неталантливый. Он сделал ожидаемое: как полагалось, так он и построил. Барма и Постник, сотворившие безумие на Красной площади, остались в веках. Потому что это безумие адекватно русскому безумию. А храм Христа Спасителя, извините, – школьное упражнение. Но это было кощунство – сносить храм, построенный на народные копейки. Тоновский храм я принимаю как мемориальное восстановление того, что было безобразно уничтожено.[b]– Ну а что вы скажете о творениях Церетели? [/b]– Он сделал из Колумба Петра, все были возмущены, но я к Петру привык, как французы к Эйфелевой башне, и теперь, если увижу, что под Петра заложили взрывчатку, я немедленно позвоню в полицию. Стоит – и не трогайте! Шлыков – талантливый скульптор, много поставил хороших вещей, но вот его Жукова я готов снести. Это так неудачно, так чудовищно: на арабской цирковой лошадке, с этим ложным жестом, с хвостом, упирающимся в стену исторического музея. Бездарно, кощунственно, это редчайший случай, к которому мне трудно привыкнуть и который я бы снес. Тем более, что в Свердловске скульптор Брумберг поставил замечательный памятник Жукову. Ну и в заключение несколько слов о Лужкове – этот химик, умеющий проникать во все, давший талантливым людям возможность свой талант проявить. Это – штучка, но штучка, которая меня устраивает.
Развлечения
Эксклюзивы
Вечерка ТВ
Приметы и советы
Проще, чем кажется
Мнения
Георгий Бовт
Георгий Бовт

Девальвация по наитию

Екатерина Рощина
Екатерина Рощина

Рубикон для взрослых детей

Михаил Щипанов
Михаил Щипанов

Назад к ядерным испытаниям

Александр Сапронов
Александр Сапронов

Забота о природе — просто норма

Все мнения
О проекте
▲
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.