Воздушный поцелуй Герберта фон Караяна

[i]Наше восхищение вундеркиндом почти всегда сдерживают воспоминания о юных талантах, так и не ставших взрослыми гениями, не оправдавших наших надежд, как бы нас даже обманувших.Но есть, к счастью, и приятные исключения.Слух о [b]Жене Кисине [/b]впервые прошел по Москве лет двадцать назад: есть чудо-мальчик, пониманием музыки и репертуаром намного опережающий свой возраст; с электронной музыкальной памятью, позволяющей запомнить симфонию едва ли не с первого прослушивания... Однажды я узнал, что учится Женя не в питомнике вундеркиндов — Центральной музыкальной школе (ЦМШ) при Московской консерватории, а в учебном заведении рангом пониже — музыкальной школе-десятилетке имени Гнесиных. Школу эту я знал очень хорошо, в ней тогда же училась моя собственная дочь.Несколько раз я с другими родителями слушал Женю, прильнув ухом к двери небольшого зала школы. Я понимал, что подслушанная мною игра мальчика — прекрасное, настоящее искусство. Своим восторгом я поделился с писателем Андреем Битовым, с которым состою в давней дружбе. Андрей, как выяснилось, о вундеркинде слышал, но никогда его не слушал. Потому и согласился пойти на отчетный концерт учащихся школы.Концерт в Большом зале института имени Гнесиных начался в шесть вечера. До одиннадцати мы вместе со всем залом, томясь, ждали, когда же иссякнет эта бесконечная прелюдия к главному событию — выступлению входившего в славу гениального мальчика.На дворе было время застоя; почти профессиональный детский хор исполнял песню Пахмутовой и Добронравова «Гайдар шагает впереди». Пелось о дедушке будущего и.о. премьера Егора Гайдара — командире и писателе. Играли дети всех возрастов на всех существующих инструментах… Женя рывком появился на сцене, размашистым шагом устремился к роялю, бросив быстрый взгляд в зал. Ему как будто не терпелось немедленно освободиться от чего-то, томившего душу, выплеснуть это «что-то» наружу. То была шестая соната Прокофьева… Боковым зрением я иногда поглядывал на своего знаменитого друга, слушающего гениального мальчика. Битов — человек сдержанный, чуть холодноватый — сидел с непроницаемым лицом, а когда Женя закончил играть, своим непередаваемым баритоном только и произнес: «Да, Париж стоил обедни».Любители музыки, музыканты со всего света много лет следили за ростом гениального мальчика, молились за него Богу, чтобы он не погас, не растерял себя, с тревогой ждали его повзросления. К счастью, их ожидания оправдались: залы всего мира переполнены, когда играет [b]Евгений Кисин[/b], год назад он получил «русского Нобеля» — премию «Триумф» за исполнительскую деятельность.[/i][b]— Женя, у вас, я знаю, абсолютный музыкальный слух. Является ли его наличие обязательным для музыканта мирового класса? [/b]— Честно говоря, я об этом не задумывался. Вероятно, это зависит от того, какой музыкант. Для педагога — не обязательно. Я говорю об этом с такой уверенностью, потому что уже 20 из своих 27 лет занимаюсь с Анной Павловной Кантор, у которой нет абсолютного слуха, но это совершенно не мешает ей в работе, не мешает быть выдающимся музыкантом. Вообще, абсолютный слух и музыкальный дар — это разные вещи, они не всегда совпадают.[b]— Есть ли в России либо в другой стране пианист, не имеющий общественного признания, но которого вы считаете уникальным исполнителем? [/b]— Григорий Соколов. Это совершенно замечательный музыкант, музыкант с большой буквы, обладающий яркой творческой индивидуальностью, очень глубокий и в то же время виртуоз высшего класса. Я слышал в его исполнении музыку самых разных эпох и стилей, от Баха до Стравинского — и всегда восхищаюсь им. Он, к сожалению, не получил должного признания, потому что, будучи честным и преданным делу музыкантом, гораздо больше интересуется своим искусством, нежели карьерой и славой — за что, я считаю, заслуживает двойного уважения! На Западе же мне пока не пришлось столкнуться с тем, чтобы выдающийся исполнитель не получил общественного признания.Другое дело, что есть знаменитости, которых я лично не считаю выдающимися музыкантами, — но тут уже, понятно, я не хочу называть имен.[b]— Пианист подобен поэту-переводчику. Его задача, с одной стороны, как можно полнее выразить замысел композитора, выявив при этом свою индивидуальность, но, с другой, не настолько, чтобы задавить первоисточник. Как вы решаете эту задачу? [/b]— Для меня это никогда не было задачей, требующей решения. Я никогда не стараюсь демонстрировать специально свою индивидуальность, я просто исполняю музыку так, как понимаю и чувствую ее, и стараюсь передать все прекрасное, что вижу (вернее, слышу) в ней. А индивидуальность моя при этом выявляется сама собой. Происходит это благодаря вдохновению, которое исполнитель получает от музыки.А вообще это весьма интересная тема. В наше время исполнители, как правило, придерживаются принципа: «Музыка — прежде всего». Психология виртуозов прошлого века была прямо противоположной: «Я, исполнитель, — прежде всего!».[b]— Вам приходилось играть с лучшими дирижерами современности: Гербертом фон Караяном, Юрием Темиркановым…. Кто из дирижеров произвел на вас наибольшее впечатление как музыкант и как личность? [/b]— Мне действительно посчастливилось работать со многими замечательными дирижерами. Продолжу ваш ряд именами Клаудио Аббадо и Даниэля Баренбойма, Кристофа фон Дохнанья и Сейжи Озавы, Зубина Мейта и Евгения Светланова. Меньше всего, конечно, я хочу обидеть кого-либо из них, но, отвечая на ваш вопрос, назову двух корифеев дирижерского искусства второй половины нашего века: Герберт фон Караян и Карло Мария Джулини.С Караяном я познакомился в августе 1988-го. У меня были в то время гастроли в Швейцарии и Австрии, и мой импресарио, устраивавший эти гастроли, послал Караяну мои записи, приписав, что если маэстро заинтересуется этим молодым человеком, то последний будет в Зальцбурге, тогда-то и можно будет встретиться.И вот 9 августа в 11.30 утра в одной из комнат зальцбургского Festspielhaus состоялась эта встреча, которую я буду помнить всю свою жизнь. Маэстро вошел… да нет, не вошел, потому что он был болен и уже не мог сам ходить, — маэстро ввели в комнату в сопровождении свиты; он был в спортивном костюме и темных очках. Мы поздоровались (кстати, несмотря на немощь, рукопожатие у него было — будь здоров!).Все расселись, и я пошел к инструменту, стоящему довольно далеко (комната была большая — для занятий балетом).Сначала я сыграл Фантазию Шопена. Закончил — молчание. Я встаю, делаю несколько шагов по направлению к маэстро — и вдруг он шлет мне воздушный поцелуй! Подхожу ближе и вижу, что очки у маэстро сняты и он вытирает глаза платком. Вы можете себе представить мое состояние… — Еще! — говорит Караян.— Можно я сыграю 12-ю рапсодию Листа? — Что хочешь!..Сыграл я рапсодию, встал, иду снова к маэстро, а у того очки уже снова надеты, он поднимается со стула и пытается пойти. Мы — сзади свита, спереди я — бросаемся ему помочь, он отталкивает тех, кто сзади, и мы идем к роялю.Анна Павловна, мой педагог, рванулась было пойти с нами, но ее не пустили, а Спиваков, тоже присутствовавший на этой встрече, сумел присоединиться к нам, сказав свите, что знает немецкий и поможет с переводом.Что было потом, я помню уже не так детально. Караян предложил мне выучить 2-й концерт Брамса. К нам постепенно подошли все присутствовавшие… Я сыграл начало 3-й части 2-го концерта Рахманинова; Караян попросил сыграть конец, а затем пригласил сыграть это с ним через год там же, в Зальцбурге. Я сыграл еще «Сицилиану» Баха.Прошло около часа, встреча подошла к концу. Мы все были, конечно, на седьмом небе.А через полтора месяца я получил приглашение сыграть с Караяном и Берлинским филармоническим оркестром 1-й концерт Чайковского на новогоднем концерте в Берлине. По окончании всего этого, перед отъездом из Берлина, я сказал в интервью: «Последние 5 дней для меня — самые значительные из 17 лет, мною прожитых». Так оно и было.Работать с таким гением — это и безмерное счастье, и безмерное наслаждение, и безмерное напряжение всех духовных (да и физических тоже) сил.Тогда, в августе, Анна Павловна сказала мне, что так Фантазию Шопена я еще никогда не играл, а я играл ее очень много раз в течение четырех лет до этого. А в декабре Анна Павловна отметила, что я делал в Концерте Чайковского такие вещи, о которых она даже не подозревала. Но все это происходило совершенно помимо моей воли. Видимо, само присутствие такого титана раскрывало во мне весь потенциал, до того остававшийся частично скрытым.Я ужасно рад, что тот новогодний концерт был записан как на аудио, так и на видео. Он транслировался по ТВ на весь мир, и теперь, оглядываясь назад, я вижу, каким это было скачком в моей карьере. Но даже если бы этого не произошло, все равно я был бы ничуть не меньше благодарен судьбе за то, что просто играл с Караяном. К сожалению, Концерт Чайковского оказался единственным произведением, которое нам было суждено сыграть вместе. В марте 1989-го мы дважды сыграли его в Зальцбурге, а в июле великий маэстро ушел из жизни. Месяц спустя в Зальцбурге состоялся концерт его памяти, в котором я принимал участие.Конечно, я не имел права ни на что претендовать, но все-таки жалко, что мое общение с Караяном ограничилось репетициями и концертами. С Джулини же мне посчастливилось немного пообщаться помимо музыки. Вернее, говорил в основном он, я по большей части лишь слушал, но тем не менее мне удалось узнать его как человека — а человек он совершенно необыкновенный. Он глубоко верующий католик, а в общении — настоящий аристократ, обладающий какой-то царственной простотой. Перед репетицией в Амстердаме у нас было около получаса свободного времени, мы — Джулини, моя импресарио и я — сидели в артистической, и Джулини говорил. О том, как изменился стандарт женщины: раньше женщина видела себя женой и матерью, а теперь все только заботятся о том, как сделать карьеру (послушали бы это американские феминистки, а?!). О том, что они с женой создали семью, построенную на взаимной любви и уважении, и воспитывали детей в соответствующем духе, а их старший сын против родительской воли женился на девушке, которая теперь, когда муж-хирург ночами работает, вовсе не уделяет внимания детям. О том, что теперь из-за засилья компьютеров дети все время только нажимают кнопки и даже не умеют рисовать.О том, что сейчас многие девушки ходят в брюках («Мне не нравится, но — ладно. Но ведь эти брюки еще и с дырками!»). О том, как на каком-то приеме он спросил одного ученого, нобелевского лауреата: «Куда мы идем со всем этим прогрессом науки?» — и тот ответил: «Не знаю».А от других я узнал, что Джулини, когда его жену разбил паралич, отказался от карьеры в Америке и вообще сократил концертные поездки, чтобы как можно больше времени проводить дома.Вот такой это человек. И каков он — такая и его музыка: глубокая, одухотворенная, чистая, искренняя, возвышенная. Я вообще считаю, что человек как таковой неотделим от музыканта. Меня Анна Павловна этому еще с детства учила: «Будешь плохим человеком — и в музыке это отразится».[b]— Пабло Казальс вспоминал, как однажды в горах он упал и повредил руку. Одновременно с болью пришла мысль: теперь не нужно будет заниматься. Случалось ли и вам, Женя, испытывать чувство облегчения, когда по уважительной причине вы пропускали ежедневные многочасовые занятия? [/b]— Нет, не припомню такого. И когда мне случалось пропускать? Только когда болел. А болеть весьма противно, так что… никакого облегчения быть не могло.[b]— Насколько мне известно, вы не принимали участия ни в одном музыкальном конкурсе.Вам это неинтересно? [/b]— Дело в том, что конкурсы сейчас нужны молодым музыкантам для того, чтобы получить известность, чтобы открылись двери на большую сцену. А мне посчастливилось приобрести все это и без конкурсов. Когда-то мы с Анной Павловной думали о шопеновском конкурсе в Варшаве, но потом отказались от этой идеи — в этом просто не было необходимости.[b]— Какое место в вашей жизни занимает семья? [/b]— Мне особенно повезло в жизни в двух вещах: первое — это природный музыкальный дар, а второе — семья. Под семьей я подразумеваю не только маму с папой и старшую сестру, но и Анну Павловну, которая живет с нами вот уже почти семь лет. Теперь, оглядываясь назад, я осознаю… хотя, может, и не вполне, сколько они все для меня сделали, скольким пожертвовали ради того, чтобы сделать из меня человека! А что касается будущего, то мне бы не хотелось принадлежать всю жизнь к так называемым свободным художникам, которые мотаются со своим искусством по белу свету, пользуются обожанием поклонниц и плодят безотцовщину. В этом смысле для меня примерами являются такие люди, как Владимир Ашкенази, Кристиан Циммерман, тот же Джулини.Конечно, человек предполагает, а Бог располагает, но мне бы хотелось создать крепкую семью, полную детей, и посвятить ей по мере возможностей значительную часть своего времени и сил.[b]— Какой самый большой триумф в жизни вы испытали? Когда получили «Триумф»? [/b]— Не знаю, право. Надеюсь, самый большой тот, который впереди.