[i]Виолончелист и дирижер [b]Дмитрий Яблонский [/b]выбрал музыку своей профессией не без влияния матери — известной пианистки Оксаны Яблонской. Его становление как музыканта прошло в Америке. Принято считать, что музыкантам здесь живется нелегко… [/i]— У каждого своя судьба, — говорит Дмитрий. — Если человек не может жить без своей профессии, тогда все становится на свои места. Профессию мне поменять не так сложно, учитывая, что я владею несколькими языками, обожаю готовить, мог бы без труда стать поваром. Но эмоциональный выход для меня возможен только один — музыка. К занятиям виолончелью довольно рано, в 25 лет, добавил дирижирование — чтобы еще больше погрузиться в музыку, как бы удвоить объем ее восприятия. А что касается трудностей — они есть на всех уровнях. Музыкант не может поступить в оркестр из-за невероятной конкуренции, у дирижера много концертов — накапливается чудовищная усталость, нет концертов — нет заработка… Но давайте вспомним, как жил Шуберт — ведь он умер в 31 год! Или как Вагнер умирал от голода в Париже и писал при этом гениальные оперы. Так что грех жаловаться.Меня больше волнуют проблемы в мире, чем какие-то музыкально-бытовые неудобства.[b]— Вы имеете в виду войну в Югославии? [/b]— Конечно. Я, гражданин Америки, считаю решение этнических конфликтов путем бомбардировок безумием. Вообще представление об американцах как о людях слишком практичных, бездуховных — поверхностное. Сажусь недавно в автобус где-то в Джерси-сити — не скажу, что распрекрасное место. Шофер, завидев мою виолончель, начинает петь «Рококо» Чайковского. А потом говорит: «Мне нравится концерт Сен-Санса, каждые два года, подкопив денег, езжу на музыкальный фестиваль в Зальцбург». Этот простой пример говорит о многом, правда? Хотя музыка здесь только поощряется государством, а не поддерживается им материально, как это было в Советском Союзе.[b]— Насколько я представляю, виолончельный репертуар достаточно беден? [/b]— По сравнению с фортепиано — да, со скрипкой — нет. Конечно, я играю все, написанное для виолончели: сонаты Брамса, Бетховена, модерновую музыку (я много ее играю, хотя не все люблю).[b]— А какую музыку вы считаете модерновой? [/b]— Пендерецкого, например. Я играл ее с большим удовольствием еще и потому, что он сам дирижировал оркестром, это был его Второй концерт для виолончели с оркестром, написанный для Ростроповича. Виолончель, скрипки и фортепиано — репертуар оркестра интереснее и шире, чем у всех этих инструментов вместе взятых! Поэтому я и стал дирижером.[b]— Значит, репертуар виолончели все-таки для вас был узок? [/b]— И да, и нет — вы можете всю жизнь играть виолончельный концерт Шумана и гениально его не сыграть. У Баха всего шесть сюит для виолончели, а не девяносто, как для фортепиано. Но, играя их, вы каждый раз играете по-новому — вы меняетесь, другая публика, акустика, даже погода на дворе.[b]— А в чем, собственно говоря, трудность, Дима? Вот есть ноты для скрипки, играй их на виолончели — и дело с концом.[/b]— Получится очень низко, а мне хочется, чтобы виолончель звучала ближе к скрипке, Бетховен ведь был не дурак.[b]— В каком смысле? Виолончель ведь во времена Бетховена уже существовала.[/b]— Конечно, но он написал именно скрипичный концерт — до виолончельного, как говорится, просто не дошли руки. Если бы он дружил с каким-нибудь виолончелистом, написал бы пяток концертов для виолончели, а то и десять. Вы, композитор, живете, с кем-то общаетесь, вам что-то заказывают — так и складывается ваше будущее собрание сочинений.[b]— Шнитке дружил с Ростроповичем, Башметом, Кремером, Гриденко и писал для них… [/b]— Конечно, хотя я Бетховена не сравнивал бы особенно со Шнитке (смеется). Послезавтра мы с мамой играем в концерте романсы Рахманинова, переделанные мною для виолончели. Я очень люблю эту музыку, и только потому решил переделать романсы. Они потрясающе звучат для виолончели! Я, человек, родившийся в XX веке и нацеленный в век XXI, люблю музыку старинную, чтобы и звучание было оттуда, из тех времен. Поэтому металлическим струнам предпочитаю жильные.[b]— А кого вы поставили бы в первую пятерку виолончелистов мира, действующих и ушедших? [/b]— О ныне живущих говорить трудно. У выдающегося пианиста Артуро Бенедетти Микеланджели спросили, кто ему больше всех нравится из современных пианистов. Он подумал и ответил: все уже умерли. Я назову старых мастеров, потому что их стали забывать. Святослав Кнушевицкий для меня просто бог. Он играл трио с Ойстрахом и Обориным. Пятигорский был гениальный виолончелист, жил и умер в Америке. Эмануил Фойерман — невероятный музыкант, играл с Хейфецем и Рубинштейном, умер в 1940 году.[b]— Вы не забыли Казальса? [/b]— Казальс? Пожалуй, но те трое мне ближе, не знаю даже почему. Французы тоже были невероятные мастера: Пьер Форнье, Тортилье и Навара. Они умерли совсем недавно. А из XIX века необходимо вспомнить отца русской виолончельной школы Давыдова, венгра Поппера — они были композиторами для виолончели, и по тому, что они написали, можно судить, какие это были мастера.[b]— У вас есть затруднения в поисках партнера по дуэту — пианиста? [/b]— В старые времена это был аккомпаниатор, да? На Западе понятия «аккомпаниатор» как бы не существует: если вы играете сонату, это уже партнер. Я хочу иметь партнером пианиста, играющего лучше, чем я, чтобы он меня вдохновлял (смеется).А многие виолончелисты из амбициозности не хотят, чтобы пианист играл на равных, им надо, чтобы пианист играл пиано, то есть тихо, не мешая ему. Меня это, ей-богу, раздражает! Для бизнеса это, может, и хорошо, для музыки — не очень.[b]— Вернемся к вашей второй специальности — дирижера. Бывало так, что вы дирижируете оркестром, а партию фортепиано исполняет мама? [/b]— Очень много раз: в Испании, например; с национальным оркестром Тайваня; в Москве, да и записи тоже есть.[b]— Обычно тон задает дирижер, а в случае когда солистка ваша мама, как обстоит дело? Кто кому подчиняется? [/b]— Я не дирижер-эгоист, поэтому у меня нет проблем с солистами, мама это или кто-то другой. Как солист я знаю, что я хотел бы от дирижера, но когда играет моя мама — и так как это моя мама — скандальчики, конечно, бывают (смеется). Я стараюсь солистам не то что уступить, нет — поддержать их в понимании произведения.[b]— В Америке много наших дирижеров: Темирканов, Гергиев… [/b]— Я даже не знаю, что сказать... Дирижер — такая профессия, что больше говорят об оркестрах. Три дня назад в Испании я был на концерте Русского национального оркестра под управлением Миши Плетнева. Исполнялась Одиннадцатая симфония Шостаковича — я такого давно уже не слышал! Уважение, гипноз имени выдающегося музыканта заставляют оркестр подчиняться ему. Плетнев тем концертом в Испании мог вообще не дирижировать, но гениальная игра оркестра — заслуга Плетнева, и больше никого! Он такой пианист и музыкант, что знает, что он хочет получить от оркестра.[b]— Ваши ближайшие планы? [/b]— Я организовал свой фестиваль в Испании, в Каталонии. В июле музыканты со всех концов света соберутся там во второй раз. В прошлом году все было замечательно, первый блин не вышел комом: фирма «Ямаха» отремонтировала зал на 600 мест, испанское телевидение показало наш фестиваль на всю страну. Надеюсь, в этом году будет не хуже, а лучше. Скоро собираюсь в Москву — записывать компактдиск с оркестром Плетнева, а в ноябре снова приеду в Москву дирижировать оркестром Московской филармонии в Большом зале консерватории. Но до этого поиграю на престижных фестивалях музыки во Франции, Швейцарии и Японии.