ЛЕТАЕТ, НО НЕ КОППЕРФИЛЬД

— Вряд ли. Все на свете уже переделали. Китайскую стену убрали, Статую Свободы украли… Я скромные вещи делаю: летаю и при этом живьем пою.— Ничего подобного. Копперфильд делает этот трюк, пытаясь убедить публику, что он находится в свободном парении, что он расправился с силой гравитации. Мы ничего не доказываем. Мы работаем на лонжах, при этом танцуя и припевая.— В принципе, это поэтическое словосочетание. Не нужно к этому относиться как к роману «Война и мир». Нет в этом, как в серьезной литературе, какого-то глубинного, всепроникающего смысла. «Безымянная планета» — среда, которую я сам создал. На два часа. Это планета, где нас не закармливают страхами, печальными эмоциями, где нет горя, слез, где есть только состояние безмятежности, может быть, счастья.— Я думаю, не существует однозначного ответа — одинок человек или нет. Он может быть в чем-то одинок — в неразделенности каких-то своих ощущений… Это очень тонкие вещи. Я не могу сказать о себе: «Ах, я такой несчастный, одинокий, нищий человек! Никто не разделяет моих убеждений!» Но в определенной мере одиночество необходимо. Это твой внутренний мир, в котором ты варишься. Одиночество необходимо, чтобы тебе было больней. Чем острее боль – тем эмоции острее, тем острее ты воспринимаешь окружающее. Вот такая математика. Я не одинокий человек. У меня есть друзья, люди, которые меня понимают. Нет, я определенно не несчастный человек.— Наверное, вы правы. Меня на съемках все время просят улыбаться. И я послушно улыбаюсь. «А глаза грустные!» — кричит фотограф. Меня эта фраза всегда преследует.— Вы знаете, будущее можно вычислить интуитивным путем, а можно – логическим. Интуитивно мне кажется, что я могу жить, петь и работать еще очень-очень долго. А если подойти к этому с позиций разума, логики – то можно просчитать, когда примерно мне это надоест. И тогда я все закончу.— Когда мне закрыли Москву в 80-м, то концертный зал «Октябрьский» принял меня с распростертыми объятьями. Питерские коммуняки пришли, посмотрели концерт и не усмотрели никакой угрозы существующему порядку. Первые шоу — направленные, осмысленные, носящие названия — я делал там. Петербург для меня был и кухней, и домом творчества. С тех пор так и повелось.— Не знаю, что и выделить. Слухи обо мне — один невероятнее другого.— Что же пишут? Очень интересно. Я уезжаю и никогда не знаю, что вышло после концерта.— По вине устроителей там не получилось стыковки с поездом. Мы не успевали с концерта на поезд. Чисто техническая причина.— Сейчас вспомню. В Ульяновск мы прилетели вечером, концерта в этот вечер не было. Помню, что я хорошо поел и читал книжку весь вечер. Потом выспался и «пошел на работу». Телохранителей-то у меня нет! Начнем с этого! — Ерунда. Такой же виртуальный персонаж, как и личный повар. Эта чушь соответствует представлениям людей о популярном человеке. Им кажется, что должно быть так: врачи, повара, официантки бегают, телохранители с ружьями стоят. Помните, в западной прессе долго муссировалась история о том, что в команде Майкла Джексона есть человек, который отвечает за то, чтобы приехать с гастролером в гостиницу и прибить табличку на дверь: «Номер Майкла Джексона». У них, может, это и так, а нам не до жиру, да и незачем.— Что ж, прекрасно! Прекрасно, что с Джексоном, а не с Тютькиным.— Отвратительный, мерзкий режим, в котором я живу. Встать —лечь, встать — лечь. Сегодня на концерт с самолета едва-едва успеваешь. Завтра ты приезжаешь в город в шесть утра: ни то, ни се. Лечь поспать до обеда? Потом опять встать, пойти на репетицию. Отрепетировал, отработал концерт. Помыться? Нет! Тебе нужно на поезд. Потому что концерт заканчивается в 22.30, а поезд – в 23.10. Истерически погрузиться в вагон и скорее укладываться спать. А случается так, что мы целую неделю спим в поезде, и это страшно выматывает.— В этом есть какой-то кайф. Это так торжественно и парадно, когда в день рождения ты не сидишь, запершись в гостиничном номере и выпивая со своей группой, а встречаешь его с четырьмя тысячами человек. Как-то мы купили тысячу бутылок шампанского, и всем наливали в фойе. Чтобы каждый мог выпить по фужеру за мое здоровье.— Ну я же не водкой их поил. А догнаться у них не было возможности, потому что антракта не было.— …я бы с удовольствием отказался фотографироваться. Ненавижу! И у профессиональных фотографов, и с поклонниками после концерта. Так хочется добраться до гостиницы, лечь в ванну… А тут: ну, пожалуйста, с нами! А с нами? А встаньте так! А сядьте сюда! Встаешь и садишься, делаешь все, что тебя просят, потому что думаешь: если этого не сделаю — кого-то обижу на всю жизнь.— Начиналась бы она фразой из серии — «рейс задерживался». Потом — описание предконцертной истерики. Как появляется звук, как подвешивается трюк, как динамик орет: «Когда пускать публику? Давайте третий звонок! Прекратите это безобразие!». А заканчивалась бы, наверное, эта книга словами «Вылет задерживался». Это была бы книга о дороге.— Только что прочел очень любопытную вещь. Доктор наук Мулдашев из Уфы – человек с международным именем, который провел исследования на Тибете и в Гималаях, предлагает нам собственную теорию возникновения человечества. Эта теория не имеет ничего общего с дарвинизмом. Мулдашев считает, что не мы произошли от обезьян, а обезьяны — от одичавших племен. А мы — все-таки порождение духовной энергии. Он настаивает на том, что религия — это правда, рассказанная народу в форме сказки — доступными словами. Я под впечатлением.— Мне больше хотелось бы верить в этот процесс, чем в происхождение человека от обезьян.