Павел Колобков: Слава богу, что в меня почти никто не верил

[i]Павел отбросил свою шпагу, сорвал маску: такого бурного ликования, таких прыжков и кульбитов, которые Колобков продемонстрировал прямо на дорожке, я, признаться, давно не видела.Обычно наши радуются на порядок сдержанней — с советских времен еще привычка осталась. Павел вроде из того поколения, вырос при том режиме, но прыгал, падал на дорожку, лежал и снова вскакивал, словно не у нас родился, а у них, где буря чувств из распахнутой настежь души — именно то, что нужно.Позже, когда я подожду его у двери с надписью «Допинг-контроль», уже успокоившегося и очень уставшего, он признается, чуть опустив голову: «И здорово я там прыгал? Наверное, некрасиво получилось, да?» Там, по пути от дверей допинг-контроля до машины, куда Колобков шел в сопровождении сиявшего от счастья президента федерации, все время повторявшего: «Нам сейчас так тяжело, нашему фехтованию так нужна была эта победа», мы и говорили. Ничего, что на ходу: чего-то подобного мне и хотелось — простого, человеческого, совсем не того, что обычно «толчется» на пресс-конференциях.[/i]— Какие-то моменты я, конечно, помню. Но, по правде говоря, очень смутно. Весь сегодняшний день — он проскочил, как одно мгновение. Хотя так со мной бывает всегда, мне понадобится, наверное, несколько дней, чтобы восстановить свои сегодняшние поединки в памяти, вспомнить подробности. А именно сейчас — пустота, тишина.— Нельзя, это точно. Но в то же время сомнений именно перед этим поединком у меня не было никаких. Юга Обри — мой старый знакомый, и ему со мной катастрофически не везет. Вот и в этом сезоне я у него постоянно выигрывал. Мне на самом деле гораздо тяжелее было с корейцем сегодня справиться, Ли Сон Ки.Прилично я с ним повозился.— Да, но этот — особенно.— Покажусь, конечно, нескромным, если вот сейчас объявлю, что перед встречей со мной нервничают все. У меня большой авторитет в фехтовании, было много побед, и любой шпажист скажет вам, что не слишком радуется, когда в соперники ему достается Колобков.— Маме пока нет, но как только сяду в машину, тут же номер ее наберу. А моя жена, кстати, здесь, в Сиднее. Приехала вместе со мной.— О, нет. Осталась в гостинице. Она так волнуется за меня, так переживает, что просто отказалась идти на мое выступление. «Я там с ума сойду», — так и сказала.— Думаю, даже не включала его. Во всяком случае, жена ездит со мной всего второй раз и в прошлый раз поступила точно так же: и в зал не пошла, и по телевизору не смотрела. Я ее прекрасно понимаю: она испытывает те же дикие, запредельные чувства, которые захлестывают меня каждый раз, когда я на дорожке. Но я хоть выплескиваю их тут же, в борьбе, а как быть ей — выплеснуть некуда. А держать и носить в себе такое просто невозможно.— Да нет, что вы, женаты мы очень давно. У нас двое детей: девочка и мальчик. Дочка уже большая, в школу ходит, ей восемь лет. Просто, повторюсь, дело в том, что привыкнуть к этому нельзя. Каждый шаг по фехтовальной дорожке, каждое движение шпагой — оно на пределе нервов, при атомном сердцебиении. Только так, и не иначе.— Скорее нет. Она любит, когда меня показывают по телевизору, смотрит с большим интересом, знает, что я хороший фехтовальщик. Но уровень, на котором я выступаю, — этого она до конца не сознает. Видимо, должны пройти годы, прежде чем у нее появится понимание всех моих успехов.— Трудно сказать, я их в руках еще не держу, даже мысленно. А вообще, когда я ехал сюда, о деньгах особенно и не думал. Деньги приходят, а потом уходят. А вот победа на Олимпиаде — это на всю жизнь.— Нет, наверное, особенно ничего. Как жил, так и буду жить. Если уж на то пошло, то у меня и без звания олимпийского чемпиона было предостаточно громких титулов. Я везучий, мне многое удавалось.— Конечно, но в то же время я не стал бы очень жалеть и головой о стенку биться, что Олимпиаду вот не выиграл. Да, вы только что спрашивали, изменится ли у меня что-нибудь, а еще раньше я сам говорил, будто победа важнее денег. Все правильно, так оно и есть, но... Я сейчас подумал: а, пожалуй, деньги кое-что могут изменить. Благодаря им у меня появится больше уверенности в будущем. Теперь я обеспеченный человек, а это при нашей-то жизни много значит.— Там очень глупо получилось: травма бедра. Не на самой Олимпиаде, а когда готовился еще. Ну и восстановился, видимо, не до конца. А потом и с жеребьевкой не повезло. Соперник попался очень для меня неудобный — приблизительно такой же как я сам для Одри.— Они у меня постоянно бывают, после каждого поражения. А потом проходит день-другой, смотришь: жизнь налаживается.— Открыл глаза и подумал: «О-о, до чего же все противно. Какая гадость!» Хотите верьте, хотите нет — совсем не хотел фехтовать. А что делать? Пришлось...[b]— Извините, Павел, я не хочу вас обидеть, но далеко не все в вас верили. Двукратный олимпийский чемпион Марк Ракита, например, с которым мы вместе летели в самолете, прямо так и сказал: вряд ли Колобков сможет выстрелить.[/b]— Ничуть меня это не обижает. Наоборот — я рад, что в меня не особенно верили. А то когда все ставят только на тебя, это сильный психологический пресс: «Надо, ты должен...» С такими мыслями выиграть трудно.— Очень хочется спать, но ничего не поделаешь — уже заказан ресторан, его заранее из Москвы заказали. Еще до отлета на Олимпиаду.— Я — нет, ресторан заказали мои друзья. Это они, получается, все знали. Вернее, знать, конечно, ничего не могли, просто до такой степени в меня верили.— Считается, а у меня вышло наоборот. О чем это говорит? Приметы все врут.