Лилия Амарфий: Мне казалось, что я Сильва

[i]Несколько лет назад, когда примадонна Московской оперетты Лилия Амарфий оказалась на гастролях в Израиле, чуть ли не в каждом из залов, где она выступала, находился зритель, бросавшийся к певице с возгласом: «Лиля, Лилечка, я из Оргеева! Ты меня узнаешь?». Она узнавала.Потому что в маленьком молдавском городке, во-первых, все пели, во-вторых, все на улицах друг другу улыбались и друг с другом раскланивались. До сих пор она в театре со всеми, даже с незнакомыми людьми, раскланивается первой. А когда приехала в Москву учиться, столица ошарашила ее не размерами и не шиком, а закрытостью живущих в ней людей. Ни привычных улыбок, ни приветливости. Когда Лиля ехала в метро, лица пассажиров казались ей прикрытыми заслонками.[/i]-А как вы думаете, почему в Москве так много успешно сделавших карьеру людей из провинции? Потому что мы такие уж пробивные по сравнению с москвичами? Да нет же. Просто наша милая столица настолько жестко бьет «не своих», что эти удары рождают в конце концов такой же силы сопротивление. Москва открыла во мне жизненные силы, о которых я даже не подозревала. Рыдать рыдала, но не сдавалась. Пока училась в ГИТИСе, подрабатывала по ночам уборщицей в МИДе, чтобы прокормиться. Брала напрокат швейную машинку: никаких выкроек, покупаю дешевую ткань — бжик-бжик-бжик. Выкраивала «на раз», папины гены сказывались.Он у меня был самым модным в Молдавии портным, к нему со всех городов съезжались. Раньше ведь как было: шили костюм из хорошей ткани лет на десять—пятнадцать… Зарабатывал папа хорошо, мы с мамой и братом ни в чем не нуждались. Но когда мне исполнилось 14, он внезапно умер, а маме одной тянуть нас было нелегко. Другим девочкам из общежития родители, конечно, что-то подкидывали, а я все сама. И вот надену на себя собственными руками сшитое платье — все кругом: «Ах, как она одевается!». А у меня с оборота нитки торчали — убирать их у меня уже не хватало терпения и времени. Потому что в институте тоже долго не складывалось: у меня был жуткий местечковый еврейско-молдавский акцент, я была толстая, как пышка, не могла работать у балетного станка, у меня были проблемы с вокалом.— Я рыдала, но потом говорила себе: «Нет, сдаваться ты не имеешь права…» Не было вечера, чтобы я не побывала в каком-нибудь театре. Не было дня, чтобы я не отправилась в музей. Ведь мой интеллект был на уровне моего провинциального захолустья, и в тот первый год я все впитывала в себя, как губка.Каким-то образом почти избавилась от акцента, и меня не выгнали с первого курса. Коекак перевалила второй. А на третьем распределяли оперные отрывки. Мне не дали ничего. Мой педагог Ирина Ивановна Масленникова сказала: «А ты пой, что хочешь». Я захотела «Соловья» Алябьева, понимая, что совершаю безумие, что это не для меня. И вдруг напрочь ушел не отпускавший меня все время страх, и на прослушивании я запела так, что сбежались все, кто был в соседних классах! После «Соловья» все пошло легче — и пение, и речь, и танец. И уже на пятом курсе меня пригласили в Театр оперетты, где я до сих пор работаю. Правда, и здесь я долго была на второстепенных ролях, о чем не жалею. На этих ролях я училась думать на сцене. Но мечтала, конечно, о Сильве. Мне казалось, что я — Сильва. Хотя бы потому, что родилась в Молдавии, а значит, как можно мне не давать эту роль?! Но не давали, и очень долго.— Я проработала в театре долго, уже пела ведущие партии, а у меня все не было партнера. Тот же Герард Васильев — шикарный, замечательный мужик, но как-то у нас с ним не состыковывалось. Юра Веденеев, мой однокурсник, тоже потрясающе хорош — и тоже с ним не получалось. Вдруг приходит молодой парень, «зеленый», неопытный. Мы с ним встали рядом на сцене. Подбежал режиссер и сказал то же, что и вы сейчас: «Лиля, вы так вместе смотритесь!». Мы проработали с Сережей много спектаклей... разбегались, но потом опять возвращались друг к другу.— В российской провинции, в Соединенных Штатах и в Израиле народ висел на люстрах. Оказывается, сказка нужна всем. Особенно в глубинке, где главное развлечение — телевизор, в котором сплошные мерзости и нагнетание безнадеги… А на «Сильве» можно расслабиться: «Боже мой, как хорошо…» Антрепризу эту придумала я. Мы сами играем, получая удовольствие. А когда играешь «в кайф», то и зрителю этот кайф передается. Ездим второй сезон на полную катушку. И удовольствие, и заработок. А так ведь зарплата в оперетте, как и в большинстве театров, грустная.[b]— Сегодня вы примадонна. На вас ходят, у вас масса поклонников. Звезды обычно, скажем так, люди непростые.[/b]Ответьте по возможности объективно: каков ваш стиль поведения в театре? Вы скандальны, капризны? Часто ли проявляете характер? — Проявляю. Когда пытаются на меня надавить не по делу.Например, однажды вышел пренеприятнейший разговор с главным режиссером, которому не нравилось, что меня часто приглашают сниматься на телевидение. Пришлось ему в резкой форме объяснять, что я не крепостная актриса. Думала, на следующий день появится приказ о моем увольнении. Не появился. Видимо, человек что-то понял… Но главное — в театре никому ничего нельзя говорить, ни с кем нельзя делиться. Потому что даже люди, которые к тебе хорошо относятся, все равно нашепчут: «А вы знаете, что о вас Амарфий сказала?..»