Хорошо бы нам вновь обрести свою душу

, корреспондент Западногерманского радио».В Суздале мы обе оказались во второй раз.[/i]— Впервые я побывала здесь ровно 15 лет назад, будучи еще студенткой, — начала разговор Штефани.— О, я никогда не думала, что люди могут жить так убого. Здесь и не пахло концом XX века. Так жили, наверное, лет сто назад: на улицах колонки с водой, женщины с ведрами, куры, козы, огороды. А быт?! Ужас какой-то.— Я понимаю. Но можно же строить дома, не закрывающие старинных монастырей и при этом пригодные для жизни современного человека. А такого раньше мне видеть не приходилось.— В Советском Союзе я проходила практику, жила целый год в Москве и за это время обзавелась множеством друзей. Они жили совсем по-другому, но тоже как-то очень тесно.— Я родилась и выросла в Восточном Берлине. Там же окончила школу и журфак, и всегда была уверена, что раз мы с вами союзники, то и живем одинаково. А когда побывала в России, поняла, насколько немцы жили лучше, чем русские. Правда, когда впервые увидела Западный Берлин, так просто ахнула: нам, оказывается, до них тоже было далеко.[b]— При прежнем режиме вам часто доводилось бывать в западной зоне? [/b]— Ни разу. Из нашей семьи только маме, когда она была уже на пенсии, западные немцы раз в год давали разрешение на въезд, потому что у нее там после войны остались родственники. Я тоже как-то подавала прошение, но мне отказали. А впервые попала в Западную Германию, когда рухнула Берлинская стена.— Это, в общем-то, расхожее мнение, что все восточные немцы жаждали ее слома. Конечно, многие из тех, кто бывал в ФРГ, тоже хотели жить, как на Западе, но многие побаивались, что объединение принесет какие-нибудь неожиданные сложности.Мы ведь не отрывались от телевизоров, когда у вас к власти пришел Горбачев. И ни глазам своим, ни ушам не верили: такой энтузиазм, такие надежды... Да что я вам об этом рассказываю, вы же сами все помните. И представляете, именно в это время мне посчастливилось быть в Москве и все видеть своими глазами. Я была счастлива, что попала в самую гущу событий. Мне хотелось скорее приехать домой и выплеснуть свои впечатления. Но там меня не очень-то хотели слушать: мол, весь этот шум стихнет, все успокоится.Так же и со стеной — не все принимали участие в ее разрушении. Я, например, в ту памятную ночь вообще спала дома и ничего не знала. А утром мама с испугу задернула шторы и сказала: «Не подходи к окнам и телевизор не включай, там что-то непонятное происходит». Многие тогда не были уверены, что это надолго.— Нам всем выдали по 100 западногерманских марок и разрешили поехать в западную зону. Вот тогда-то я и попала впервые в Западный Берлин. Он меня ошеломил. Я, немка, среди немцев же ощутила себя иностранкой: правил в их транспорте и магазинах не знаю, город незнакомый, все чужое. Я была в отчаянии.Вечером вернулась в Восточный Берлин в полной растерянности и голодная. Была в таком смятении, что даже домой не могла идти, зашла в ресторан при очень дорогом отеле, просидела там в одиночестве весь вечер и все ела и ела, пока не успокоилась.— Конечно, одно дело помочь два-три раза, а когда этот процесс растягивается на годы, кому хочется без конца решать чужие проблемы? Да и мы раньше вроде были люди самостоятельные, а получилось так, что пришлось принимать чужую помощь. Это, естественно, вызывало не самые лучшие чувства.— В основном у тех, кто раньше был связан с органами, я имею в виду ШТАЗИ. Мы все заполняли анкеты, где надо было указать, сотрудничал ли ты с этой организацией. Если да, то двери перед тобой закрывались. Человек, конечно, мог написать, что не сотрудничал, но если во время проверки выявлялся обман, работу он терял.— Я тогда работала на молодежном радио. Мы тоже жили в напряженном ожидании перемен, ведь средства массовой информации не могли оставаться прежними. Но для меня лично никаких осложнений не последовало. Может, потому что я была совсем юной и перестраиваться в двадцать с небольшим не так сложно.— Раньше все было общественным, за тебя думало государство. А теперь человек волен в выборе своего бизнеса, но ответственности появилось больше, ведь рассчитывать приходится теперь на собственные силы и удачливость. А удача в какой-то момент может и отвернуться. Так что, как у вас говорится, свобода — это палка о двух концах. И чтобы не оказаться на мели, нужно работать, крутиться, сидеть без дела и надеяться на доброго дядю уже не приходится.— Коне-ечно! У вас тоже стало больше свободы. Народ в значительной степени почувствовал себя лично ответственным за собственную жизнь. И Москва становится другой, и люди тоже.— Ваша столица заметно прихорашивается, построено много нового. Но она какая-то неравномерная: окраинные районы сильно отличаются от центральных в худшую сторону, а ее собственное лицо, на мой взгляд, стирается. Москва становится больше западной, а ведь в ней была раньше какая-то особая, самобытная привлекательность. Это мне кажется огорчительным.— Все очень озабоченны и серьезны. Энтузиазм горбачевских времен угас. У многих трудности с работой, на улицах появились нищие, на дорогах — красивые и современные машины, но водители ведут себя, мягко говоря, некорректно. И разговоры между людьми все больше о проблемах. В общем, неуверенные какие-то.— Разные. У кого есть хорошая работа — те живут замечательно. У кого нет, тем тоже не очень-то весело. Впрочем, как и везде. Мне доводилось работать в Париже, там народ тоже живет не без проблем, хотя общее настроение у французов более светлое. Очень хочется надеяться, что русские, как это бывало всегда, все-таки выкарабкаются из уныния и вновь обретут свою всем известную русскую душу. Хорошо бы это случилось побыстрее.— Не думаю, а точно это знаю. Я бывала в разных странах, работала с разными людьми, и мне есть с чем сравнивать. Может, не все качества русских так уж хороши, но они действительно щедры, широки и благородны. Это я вам говорю как человек со стороны. И эта самая русская душа очень подкупает. [i]Чтобы не заканчивать разговор на грустной ноте, я не стала уточнять, какие наши черты не так уж хороши.Мне было довольно и того, что русская душа все-таки не миф.Еще два дня в Суздале я присматривалась к тому, как работала Штефани: она быстро ориентировалась в незнакомой обстановке, на ходу брала интервью у местных властей, у интересных, на ее взгляд, людей, у народа на улице, успевала попробовать ягоды на базарчике, прикупить сувениры и что-нибудь полезное для собственного хозяйства и при этом в отличие от наших всюду опаздывавших телевизионщиков ни разу ни на минуту не задержала группу. Это было красиво, профессионально и по-немецки четко. Наверное, такую работу и имела в виду Штефани, говоря о том, что теперь всем надо много работать и крутиться, раз уж мы стали хозяевами своей жизни.[/i]