Патриотизм в песочнице

Горьковский вариант Тригорина, писатель Константин Мостаков (Владимир Остапов), строчит в книжечку наблюдения и афоризмы (иногда кажется, что каждый второй персонаж здесь умнее его) и разбирается со своими женщинами, «по бесхарактерности успевая и там и тут». Его жена (Лариса Гольштейн) с умелостью Аркадиной возвращает себе заблудшего мужа, с той лишь разницей, что у Аркадиной был свой бог – собственный театральный успех, а у горьковской героини нет ничего, кроме материнской заботы о писателе-муже, да памяти о погибшем ребенке (а это уже из «Вишневого сада»). Имеется и непременный желчный доктор (Борис Косницын), и свой «Сорин» (Вукол Потехин – Виктор Черноусов), можно найти немало рифм и с Ниной Заречной, и с Сашенькой, и с Медведенко. С той лишь разницей, что чеховские «Чайки» летают над театром стаями. А многословных и вторичных «Чудаков» днем с огнем не сыщешь. Впрочем, Анатолий Праудин справедливо решил, что и здесь «есть, что поиграть», как говорят актеры.Это введенное сравнительно недавно в «Золотой маске» деление драмы на спектакли большой и малой формы (больше 200 зрителей и меньше, соответственно) не так уж безусловно. Скажем, «фоменки» всегда (кроме нынешнего фестиваля) числились по ведомству малой формы просто потому, что помещение у них «малой формы». Но однажды, устроив собственный фестиваль – ретроспективу в «Новой опере», они легко доказали, что «взять» большой зал не составляет для них труда, вопреки всем разговорам о тонкости психологических кружев, что плетут «фоменки». А вот праудинские «Чудаки», несмотря на густонаселенность, достигают лишь ближнюю цель. Для зрителей задних рядов их неспешная аккуратная поступь (вышел, постоял, подумал, сунул сигарету в рот, потянулся за спичкой, вынул, передумав, сигарету, сделал еще массу всего глубокомысленного) оборачивается торжественной скукой, которую почему-то принято считать родной сестрой психологического театра.Ни драйва, ни музыкальности, ни ярких режиссерских ходов, которые как воздух необходимы большой сцене, в омских «Чудаках» нет и в помине.Но с близкого расстояния зрителю дано разглядеть массу нюансов: гримасу боли, проступившую сквозь победную улыбку у героини Ларисы Гольштейн, или трезвое осознание своего внезапного и окончательного одиночества у записного остряка и стоика Вукола Потехина, чей угрюмый сын-доктор вдруг решил уехать, убежать от себя самого куда глаза глядят.Патриарх сценографии Март Китаев создал некую среднеарифметическую декорацию (вздыбленный пол, он же – послереволюционная Россия на дыбах), грубые задники – подойдет для любой пьесы Горького и не только его. С той лишь разницей, что на переднем плане примостилась песочница – любимое место писателя Мостакова. Здесь он забывается и заигрывается своим высокопарным говорением (особенно смешно, когда, объясняясь с женой по поводу измены, он эдак ловко выворачивает на Россию и ее новых, каких-то особенных деток – и руки его быстро-быстро лепят очередной песочный замок).И в финале у Анатолия Праудина получилась очень «русская» картинка: разглагольствующий мужчина в песочнице, его женщина со слезами и благодарной улыбкой по поводу возвращения мужа, да старуха, что обмывает покойного жениха своей дочери (при жизни терпеть его не могла) и нежно поет ему колыбельную.