Валентин Никулин: Я ничего не потерял, ибо я — самодостаточен

[i]Харизматический интервьюер упавшего Союза Урмас Отт учил, что серьезная беседа должна начинаться с анекдота. Поэтому, как говорят в Одессе, слушайте сюда.[b]— Кто такой дважды еврей Советского Союза? — Это еврей, который эмигрировал и вернулся обратно.[/b]Когда в самом конце 1990 года по Москве пронесся слух, что Валентин Никулин уезжает в Израиль, многих мучили три вопроса: а что, разве и он — того?.. Или жена вывезла? И третий: и чего это он вздумал? Его друган Михал Михалыч Козаков во всеуслышание объявил: уезжает потому, что только что родил Мишку, а с детским питанием в Москве напряженка. Год назад оба народных артиста России вернулись восвояси. Галантный, броско одетый Никулин на прошлой неделе заглянул в редакцию...[/i][b]— Валентин Юрьевич, если мое утверждение покажется вам обидным, скажите без обиняков.Мне кажется, что известность пришла к вам после того, как в телевизионном сериале Михаила Анчарова «День за днем» вы спели песню «Ты припомни, Россия, как все это было»...[/b]— Хорошо, что вы начали именно с этого. Когда Миша был еще жив, меня пригласил сниматься в этом фильме Сева Шиловский, с которым мы учились в школе-студии МХАТ.Я действительно в этом сериале пел, потом играл небольшую роль. Но знаменитым не стал. Это может подтвердить Славочка Тихонов. Я ему говорю как-то: «Слава, посмотри какой ты — ну на весь мир, абсолютно...». А он в ответ: «Милый мой, я знаменит, так сказать, для народа. Ты же знаменит в определенном, элитарном слое...». Он считает, видимо, что это важнее...— Сперва я окончил юридический факультет МГУ, Михал Сергеич (Горбачев) учился на два курса старше, я его застал и смутно так помню. Не проработав ни дня по специальности, я поступил в школу-студию. Так хотела моя мама, замечательный музыкант, Евгения Наумовна Брук-Никулина.— (Смеется) А отец, Юрий Леонидович Никулин, брат писателя Льва Никулина, автора знаменитого романа «России верные сыны», тоже был писателем, правда, менее известным. Впрочем, «Любовь бессмертна» с успехом шла и в Москве, и в провинции... Рубен Николаевич Симонов прямо выхватил эту пьесу из отцовских рук и сказал : «Даму мы найдем, но где же мы возьмем кавалера де Грие?». Рубен Николаевич считал, что мало кто из драматургов хорошо читает свои пьесы, а после отцовского чтения объявил всей труппе: «Тут видна экспликация!».— Это как бы режиссерское видение спектакля, пояснение к постановке... Еще о родителях — теперь уже вы простите, что отклоняюсь в сторону. Отец, который был старше мамы на восемь лет, сказал ей, еще ученице седьмого класса: «Обратите внимание, Женечка, как ранний Скрябин похож на Рахманинова!». Была какаято удивительная духовная связь, потом они поженились, а когда мне стукнуло пять лет — расстались. Когда я повзрослел, мама меня горько упрекнула: «Почему ты так чураешься своего отца?». Как не похоже на то, что обычно происходит между разведенными супругами в России! — А у нас было все наоборот... Итак, я не стал знаменитым — и не обижаюсь на судьбу. Покойная мама говорила: «Не дай бог, если ты будешь похож на этих азиатских идиотов — они же упоены собой!».— Еще бы! Это две стороны одной медали. Возвращаюсь к той песне. Когда мне говорят, что на тему родины никто так не пел, я соглашаюсь, потому что... ничего специально не делал — просто пел. А Мика Таривердиев сознался, что хотел предложить мне ту самую песню из «Семнадцати мгновений весны»: «Не думай о секундах свысока...».— Но я как всегда опоздал... Когда Гафт начал сочинять свои великолепные эпиграммы, я ему сказал: «Ну что ты так серьезно к этому относишься? Это не более чем хобби, нечто параллельно идущее». А он вдруг спал с лица. А я к своему исполнительству отношусь чуть-чуть иронически...— Задавайте вопросы, чтобы я мог ответить: да или нет.— Пятьдесят ролей как минимум за тридцать с лишним лет. А в кино... (насвистывает мелодию: «Море встает за волной волна»). Я там и просвистел, и спел, и сыграл — все, что хотите. Потом была чеховская «Душечка», «Братья Карамазовы»...— Да, конечно. И не кого-нибудь, а Смердякова в «Братьях...». «Три толстяка», «Волчья стая», Андерсен.— Я ни от чего не уезжал, меня моя супруга увезла. Дочь ее — замечательный хирург, великолепно там работает, в американском центре в Иерусалиме. Они там все болееменее ничего, лишь я один: ни-чего! Как вы все это передадите на бумаге? («Сейчас девочка принесет вам стакан», — говорю я, останавливая собеседника от желания выпить принесенный с собой кефир «из горла». Принесли стакан. Диктофон записал бульканье влаги.) Что вас смутило, мой дорогой? — В ту ночь, когда я улетал из Шереметьева, шел снег. Я ничего не соображал. А понял, когда самолет взлетел. Я сидел у левого борта, я это точно помню. Попросил у соседа плейер и поставил кассету Сережи Никитина. Все вдруг понял, поэтому и вернулся.— Моя супруга, она... да, да. Но ничего, господи. До конца моих дней буду молиться за Игоря Борисовича Бугаева (председатель Московского комитета по культуре) — он взял на себя заботу о моей крыше над головой, из своего лимита.— Ничего с тех пор не изменилось!.. Но Игорь Борисович помог.— Автор живет в Барнауле, фамилия его Строганов, он психотерапевт.Пьеса — пусть это записывается! — с тараканами, поэтому Олег (Ефремов) мне и сказал: «Киндинов отказалСА, Мягков отказалСА, Славочка Любшин отказалСА...». Сотый сезон, пьеса с тараканами... Один я согласился. Автор просиял: «Боже мой, Никулин! Пусть главную роль играет!».— Трое.— Точно.— Дорогой мой, какая удача!..— Я вам отвечу (диктофон воспроизводит звяканье стекла о стекло). Если б меня тогда, в 91-м году, жена не взяла с собой, то я, может, как Кваша и не оказался бы на танке возле Белого дома, но я был бы хотя бы рядом с вами. Понимаете, о чем я говорю? Вот и все. Я не оказался, как мой дорогой Кваша на танке около Белого дома... Поэтому я переживаю все как бы на расстоянии, умозрительно.— Не могу знать, милый, не могу! Это же сослагательное наклонение, да? А за время отсутствия в России я потерял Давида Самойлова, Юрочку Левитанского. И наконец — Володя Соколов, и НАКОНЕЦ — Булат. Наконец, Булат...— Я очень устал, поверьте мне. Я теряю себя. У меня такое ощущение, что я не очень вписываюсь в сегодняшнюю Москву, как она ни похорошела. На это мне интеллигентные люди, такие, как Фазиль (Искандер), Левочка Разгон, говорят: «Валька, какое это имеет значение, что не вписываешься. А ты думаешь, мы вписываемся?». То есть я все время как бы...Мне кажется, что я... Понимаете, о чем я говорю? Это не отрицательный знак — то, о чем я говорю, нет. Обвал касается меня в опосредованной степени. Я ничего не потерял, ибо я — самодостаточен.— (Длинная пауза, вздох) Вот если бы это можно было записать... Когда вы позвонили, вам ответила женщина, да?.. В общем, она меня как-то поддерживает, являясь моим то ли импресарио, то ли... не знаю, как сказать.— Я перезваниваюсь с коллегами. С тем же Сашенькой Лазаревым, с Арменом— если брать этот срез. Что касается того, что я вижу... Можете написать, что я настолько удручен своей ситуацией, что просто боюсь заезжать в театр. Звонил сегодня перед нашим свиданием в один известный театр. Главный режиссер был очень любезен, но работу не предлагал.Я всегда это объясняю тем, что они хотят знать, что у меня есть крыша!.. И тогда они со мной начнут разговаривать. Та же Галя (Волчек).— Сейчас отвечу. Марину (Неелову) она же возила в течение двух лет из Парижа, да? А мне сказали: «Но это Марину! А тебя еще возить рано». Все расписание спектаклей Галя под нее переделала. Я ее тем не менее люблю и прекрасно к ней отношусь.— Говорят, да.— Пока что не складываются.— (Пауза) Жизнь меня научила, если она, конечно, чему-то научила, что я должен оставаться самим собой. В мои 66 меня переделать (почти переходит на крик) — невозможно! Надо работать, и я должен и хочу это делать.