Без врага Западу скучно

[i]Поэты (poets), очеркисты (essаyists) и романисты (novelists) организовали в 1921 году (идея принадлежала знаменитому автору «Саги о Форсайтах» Джону Голсуорси) ПЕН-клуб — аббревиатура из начальных букв английских названий, входящих в него «специалистов».Клуб преследует гуманные и правозащитные цели.Руководят ПЕН-клубом избираемый раз в два года президент и бессменный (выборный) генеральный секретарь исполкома. В настоящее время в него входит около 120 национальных ПЕН-клубов, в 1989 году в ПЕН-клуб принят русский ПЕН-центр, с президентом которого известным писателем — Есть слова, которые не прирастают к сознанию, в частности, совершенно провальная премия Букера. Букер раздражает слух, потому что это не наше дело. Мы не изобрели спорт, судейство и многое другое.И Букер раздражает, дразнит и привлекает внимание хотя бы скандальностью. Также раздражает слово «ПЕН»: то ли пена, то ли, кто знает немного английский, перо. Поскольку у нас ментальность советская, все путают и думают, что это более прогрессивный, более демократичный союз писателей. Ничего подобного! В советское время ПЕН называли либеральной, реакционной и так далее организацией. А ПЕН-клуб выступал лишь в защиту свободы слова, права писателя на эту свободу, как Эмнисти Интернешнл, только уже. Очень легко говорить, что вся эта борьба стала достаточно формальной, потому что мир формализовался и там эти проблемы давно никого не волнуют. У нас защита свободы слова актуальна и сегодня. Я знаю эту проблему с 1987 года, когда ко мне приехал Александр Блок, чтобы это обсудить.Это сложная проблема, долгая история, но в конце концов русский ПЕН-центр возник. Эту организацию трудно было зарегистрировать, потому что она неправительственная, некоммерческая, в общем, как бы несуществующая. И при всем благоволении властей они не знали, в какую графу ее занести, какую галку поставить.С 1989 года мы криво-бедно существуем, и я должен сказать, что авторитет русского ПЕН-центра, как это ни странно для меня самого, в мире очень высок. Потому что на уровне формальных организаций наша все еще отвечает за что-то. И когда я спрашиваю нашего генерального директора Александра Ткаченко: что мы, строго говоря, сделали, он отвечает: «30 человек спасли от смерти». Что это — плохая продукция? А нас все время награждают ложным прочтением: мол, клуб это что-то элитарное, что-то важное, связанное с мировой славой. Да ничего подобного! Мировую славу зарабатывает каждый себе сам, в одиночку. А центр никуда не зовет, никого никуда не посылает, ничего не платит, еле-еле вытягивает, чтобы дворнику заплатить. Из-за этого и произошел визит к Лужкову. Мы объединяем хорошие имена, и нужно сохранять демократизм и элитность, ибо расширение ПЕНцентра грозит гибелью. Если будет 12 тысяч человек — это будет бессмысленно. Именно в России, с ее памятью тоталитаризма, обязательны имена. В мире эта организация на именах не держится. Поэтому мы собрали лучшие имена. Войти в ПЕН-центр сложно, но не потому что это какая-то замкнутая организация, а потому что иначе она не выдержит своих функций и обязанностей.— Ради бога. В принципе каждый пишущий человек подает заявление, что он разделяет хартию ПЕН-клуба и берет две рекомендации от его членов. Заявление рассматривает исполком, двумя третями голосов.Голосование тайное, поэтому попасть сложно. Бондарев может подать заявление, но никогда этого не сделает, потому что он играет в подобные игры, а мы — нет! Мы не принадлежим к какимлибо структурам, мы действительно независимы.— Никаким образом. Хотя вынуждены немного брать на свои плечи заботы о ветеранах, о пенсиях. Это — косвенно. Но мы к союзам писателей, повторяю, в принципе отношения не имеем.— ПЕН-клуб нуждался в русском ПЕН-центре, потому что представить себе мировую литературу без русской нелепо. Русский ПЕН-центр за время своего десятилетнего существования подтвердил, что он — один из активных членов клуба. И нам выпала честь в 2000 году впервые провести Всемирный конгресс.Это означает, что мировое сообщество признает значение русской литературы. Нам повезло, что достался такой замечательный год: то ли первый — будущего тысячелетия, то ли последний — предыдущего. Перемена цифр на спидометре влияет на восприятие тысячелетий. Все это символично: Россия, потеряв 50 миллионов человек, сполна расплатилась с веком, и считать, что это лишь русский опыт, уже неинтеллектуально. Это опыт мировой.— Вообще-то я избегал этих конгрессов, старался послать на них кого-то из членов ПЕН-центра. Но на последних двух был. Для Мексики конгресс был очень важен, поскольку это страна с приблизительной демократией. А для Шотландии это не столь существенно. Для стран, объявляющих себя демократическими, важно доказать, что они таковые.В присутствии гостей чего-то нельзя делать, да? Я не уверен, что Россия относится к странам такого порядка, потому что у нас демократии, точнее свободы, достаточно. Нам не стыдно, нам нечего прятать, делать турецкий вид, что у нас все в порядке. Но поучиться не помешает, к тому же еще разрушить ностальгию Запада по империи зла. Им нечего делать без империи зла, и железный занавес штопается снаружи, и, к примеру, все эти визовые дела... Накачивается страх перед русской мафией — это все инерция Джеймса Бонда. Нельзя тыкать в норку палкой и думать, что кыска не укусит. Мир этим занимается, к сожалению. На конгресс приедут люди с разутыми, а не обутыми глазами. Но кроме того, всегда лучше потрогать, пощупать, посмотреть. Конгресс — очень важная акция против тенденции сделать из нас врага. Без врага Западу скучно, без него не движется экономика, рынки и так далее. Кончилось это обеспечение. Не только у нас кончился социализм, но и у Запада кончился антикоммунизм. Это серьезная проблема, и ее надо решать на таких конгрессах.— Времени достаточно.— Нам было важно подтвердить благоволение Москвы к этому мероприятию. Мне кажется, что эта встреча и была посвящена тому, чтобы внушить достаточно занятому человеку Лужкову, что это дело нужно Москве, нужно России. Я думаю, что человек, занятый такими масштабными делами, обладает довольно сильным потенциалом, тем, что мы называем талантом. Я не умею ни думать, ни мыслить на этом языке.Раз он это все делает — все же отмечают, как изменилась Москва, — там есть свой ум, со своими алгоритмами. У меня — свои... Я не любил власть, не люблю и никогда не полюблю — я урод. Но Лужков для меня — человек дела, а не власти, и это я понимаю.