«Береги брата…»
[b]…Это было весной 1945-го. Помню как сейчас: темно, вечер. Из приоткрытого окна – аромат цветущей черемухи… И вдруг – грохот, выстрелы, крики. Я вскочила, бросилась к братику, чтобы скорее его одеть и бежать в убежище. Мы выбежали на улицу и услышали крики: «Победа, победа!» Это был салют. Стреляли возле соседнего дома, там жили военные, и у них было радио. В небе сияли ракеты, а в той стороне, где Минск, тоже вспыхивали огни салюта и доносился глухой грохот орудий. Победа. Как мы ждали ее! И сколько бы лет ни прошло, помню как сейчас…Пули меня не задели[/b]Мы жили в Бресте. 22 июня мы с мамой были дома, отец был на дежурстве в крепости. Утром рано проснулись от грохота орудий.Война! Нам с мамой удалось добраться – до Уручья, это окраина Минска, где мама жила до войны и работала в военном городке счетоводом. Там жили мамины родители, брат Сергей и сестра Нина. Когда шли бои под Минском, мы вместе с соседями прятались в больших погребах-убежищах на огороде.Однажды утром затих грохот боя, и люди услышали стрекот мотоцикла. Люк открыли, и сверху немцы с автоматами закричали: «Рус, выходи!» Все поднялись и стояли возле люка, моя бабушка Кристина тоже стояла тут же. Автоматчик скосил глаза в люк: «Партизан, найн?» Ему ответили: «Нет, нет, партизан». Он направил дуло автомата в люк и пустил очередь туда. Моя бабушка истошно закричала: «Лариса!» – и кинулась вниз. Все замерли! Я спала, и она меня поэтому оставила там. Она поднималась из люка со мной на руках.Ярко помню: открываю глаза, а передо мной соседи и немцы в касках, форме и с оружием. Я спала у стеночки под лестницей, и пули меня не задели.…В первые дни оккупации немцы еще вели себя спокойно, еще не зверствовали. Как-то однажды мы, дети, пошли за село, куда-то далеко, и меня взяли с собой. Шли долго по брустверу длинной траншеи окопов. У меня в сандалии засыпалась земля, колола ноги, я ныла, что устала. Долго шли вдоль проволочных ограждений.Наконец мы пришли. За проволочной решеткой были пленные наши красноармейцы. Дети постарше сказали нам маленьким: плачьте, кричите: «Папа, папа идем домой!» Я сказала: «Тут нет моего папы!» – «Ну и что, ты все равно кричи, отпустят нашего солдата, так он спасется. Ну, вон на того дядю, будто он твой папа!» ...Дома я рассказала, что было.Бабушка Кристина ругала кого-то из старших соседних детей, что повели меня, такую маленькую, и я стерла в кровь ноги.Помню, как немцы застрелили у забора нашу рыжую собаку Дружка. Мы с тетей Ниной его закапывали, я все рыдала, а кто-то из взрослых сказал: «Людей уже убивают, а вы по собаке плачете!» Через несколько дней привезли в дом на подводе дядю Сережу, ему было 16 лет, и он где-то подорвался на мине. Бабушка сильно кричала и рвала на себе волосы. Потом у гроба все стояли тихо.Я же стояла у изголовья и вдруг спросила: «А почему голову зашили красными нитками?» – и показала пальцем на шов на бритой голове дяди Сережи. Кто-то зашикал: «Уберите ребенка».В январе 1942 года мама родила брата Ленечку. Мы с бабушкой нянчились с ним, а мама стала часто уезжать куда-то. Иногда она брала меня с собой, где собиралась молодежь, и они что-то обсуждали. Мама мне строго-настрого запретила что-либо рассказывать об этом на улице.…Мама была связной между уручинской подпольной организацией и партизанским отрядом. В марте 1943 года немцы провели карательные акции против партизан. Много расстреляли и повесили. Уручье разделяло на две части Московское шоссе. От крайних домов до шоссе поставили в ряд виселицы, и на них несколько дней висели повешенные, их не разрешали снимать. Чтобы восстановить связь с партизанами, подпольщики решили под видом «свадебного поезда» съездить к партизанам. Мама сказала, что она пойдет со мной. Бабушка Кристина запричитала, заплакала, стала отговаривать маму: «Ты не знаешь, если немцы узнают, расстреляют всю семью». Мама в ответ: «Так надо».И мы поехали утром рано, еще было темновато, несколько саней выехали из села. Мимо виселиц ехали, мама сказала: «Не смотри!» Но я уже увидела и запомнила на всю жизнь.…В апреле 1944 года кто-то из подпольщиков Уручья попался немцам, когда подвешивал мину к немецкой машине. Его долго пытали, и он выдал всех. Помню, прибежал к нам какой-то паренек и сказал маме: «Вера, убегай! Фашисты со списком идут по домам, арестовывают всех!» Мама сказала: «А дети, родители? Ведь их сразу схватят! Нет, не побегу!» Парень убежал. Через некоторое время в дом вошли фашисты с полицаями и маму увели. А на следующий день арестовали бабушку, потом и дедушку. Нас не выдали беженцы, которые у нас жили за перегородкой, они спрятались в темном углу на печи. Когда арестовывали дедушку и спросили про детей, он сказал, что детей нет. Беженцы подтвердили.…А потом немцы привезли маму, разрешили ей переодеться. У ворот стояла машина и автоматчики, еще солдат стоял у порога.Мама зашла за занавеску, где стояла кроватка Лени, и из-под перегородки от беженцев я пролезла к маме. Очень обрадовалась, что она вернулась. Когда она переодевалась, я увидела на ногах широкие красные запеченные полосы (ее пытали каленым железом), на спине тоже были ожоги и синяки. Мама подошла к спящему в кроватке братику и сказала мне: «Ты старше его. Вы останетесь одни, береги его. Я, наверное, не вернусь!» Я вся сжалась, даже плакать уже не могла.Маму вывели во двор, там немцы обшарили уже все – и погреб, и сараи. На сеновале под крышей они нашли гранаты и мину. Я стояла во дворе у стенки дома. Маму под автоматами заставили взять связку гранат и мину, чтобы она сама понесла к машине. Я бросилась к маме. Автоматчик направил на меня дуло закричал: «Цурюк!» (назад). Я остановилась. Маму увезли.На следующий день к воротам подогнали грузовую машину с прицепом. Солдаты вынесли из дома все вещи, из погреба вытащили запасы овощей. Потом я выковыривала со дна погреба остатки морковки. После этого беженцы тоже куда-то уехали. Я осталась с братом в пустом доме. В угол набросала соломы, собрала всю оставшуюся одежду, на ней мы и спали.…4 июля освободили Минск. Но еще несколько месяцев мы оставались дома одни. Люди звали меня к себе, но я решила ждать маму. Были бои, опять мы прятались в убежищах. Я сажала брата на спину и быстрей бежала, куда бежали люди. Соседи нам помогали, приносили кто молока, кто хлеба.Однажды утром перестрелка зазвучала совсем рядом. Я с Леней на спине выбежала на край огорода, чтобы бежать к убежищу. Над ним был косой деревянный навес. Я увидела, что под навесом стоят люди и что-то мне кричат и машут руками. Из-за громких выстрелов я не слышала.Все же я направилась через поле. Мне пуще замахали руками, я попятилась сначала назад, потом все же решила бежать к людям. Они меня встретили, ругаясь, даже потягали за уши: «Ты что же, не видишь, что идет перестрелка, вас могли подстрелить!» Оказывается, со стороны шоссе шли наши и через пустые огороды стреляли по немцам.Вскоре все затихло и приехали первые красноармейцы на мотоциклах. Все бросились к ним обнимать, плакали от счастья, что наконец нас освободили. Через пару дней из партизанского отряда вернулась тетя Нина, ей было всего 18 лет. Много потом было трудностей. Тиф, голод, разлука с братом на долгие годы, все пережила. Но годы войны стоят всегда в памяти страшным кошмаром.…В 2006 году я побывала в Минске. На месте нашего дома заканчивали строить станцию метро. Говорят, ее назовут «Уручье».