Я никогда не работал на заказ

– Ни то, ни другое. Плутовской роман означает, что человек пускается во все тяжкие или во все легкие. Короче говоря, именно плутует. Ничего этого не было. И такого, чтобы ктото с волшебной палочкой благословил или за руку куда-то там вел, не было. То есть на сказку тоже не тянет. Все было очень скучно, целенаправленно и планомерно. А вот ощущение некой, можно сказать, путеводной звезды – было. И появилось оно у меня очень рано. Я помню момент этого озарения. Даже книжку помню, «Приключения доисторического мальчика» Д’Эрвильи. Когда я ее закрыл, то подумал: а ведь автор-то не жил в то время.Откуда же он это взял? Придумал! И я решил, что самое интересное в жизни – придумывать вот такие истории. К тому же мне удавались сочинения по литературе, хотя с грамотностью, как у всех мальчиков, было не очень…– Да нет, у меня врожденная грамотность. Но со знаками препинания я был сильно не в ладу.– Я был, если взять евангельское сравнение, вроде той девы, которая не затушила свой светильник. Просто появился человек, от которого он зажегся ярче, – учительница литературы Александра Васильевна Грачева. Она говорила о книгах как о каких-то мирах, открывала в них такие глубины, какие до этого были недоступны.– Да, читал я много.– Нет.– Вот! Это же главное – чтобы в доме стоял книжный шкаф. И он у нас стоял. Я его прочитал снизу доверху, а потом пошел по библиотекам.– Одной из первых книг, которые я помню, был Пушкин, темно-красного цвета, почти бордового, с тисненым профилем на обложке. Бумага была, как я сейчас понимаю, мелованная или что-то в этом духе, она и пахла как-то по-особенному. Естественно, красивые иллюстрации, не очень много, чьи, не помню.Еще была огромная, тоже прекрасно иллюстрированная книга по коневодству, потому что папа у меня был специалист по сельскому хозяйству. Я ее тоже внимательно, с умом изучил. Трехтомник Маяковского, нормальный, недетский, я прочел очень рано, лет в 10–11, начиная со смешно написанной биографии «Я сам». С этого, кстати, началась долгая любовь к Маяковскому, связанная с интересом к личности этого человека. Потому что без интереса к личности поэта любви к его поэзии, как правило, не бывает. Чего в нашем книжном шкафу не было, это детективов.Как ты помнишь, в советское время они были дефицитом, а отец у меня был не большой мастер по части всяческого доставания.– Это кто ж тебе сказал? Я жил по системе: вечером не загонишь, утром не поднимешь, потому что почитать 2–3 часа на ночь – святое дело.– Между делом, полчаса – минут сорок, пусть меня простят родители. Память нормальная, давалось все достаточно легко. Часто делал задания на уроках. Параграфы делились для удобства по разделам. Если 5 разделов, значит, пятерых учеников спросят. Спрашивают первого, я читаю второй и так далее.– А у нас все так делали. Зато футбол, волейбол, баскетбол, дворовый хоккей, бег на лыжах – все это я освоил в детстве. Но часто предпочитал все-таки книги. До сих пор я помню: зачитался, а во дворе уже темнеет. Смотришь, еще играют, вроде можешь успеть. Быстро собираешься. Вышел, а все уже ушли, страшная обида!– Нормальная, на окраине Саратова. Правда, с химическим уклоном. Уклоны – это было модно тогда.– Вся. Она поставляла парней в саратовское училище химической защиты. У нас были сдвоенные уроки химии, лаборатория замечательная.– На филфак.– Из 75 человек на русском отделении парней было штук 12. Из них половина – традиционно – либо из Узбекистана, либо из Таджикистана.– Три года в школе проработал, потом грузчиком немного, потом – на местном радио и телевидении. Сознательно пошел в отдел писем, самый тихий, самый беспартийный, где занимался жалобами граждан.– Еще бы! Я звонил в исполнительные властные органы, причем не ниже начальника отдела, с остальными мне было не о чем разговаривать. И никто ни разу не отказал. Да, это было особое время. Нехватка всего и вся. Латание дыр. Все это я чувствовал. Но тем не менее на то были мы, щуки, чтобы этот толстый жирный карась все-таки не очень сладко дремал. Чиновничий класс без контроля никак не может. И контроль возможен либо жесткий государства, либо гражданского общества. А сегодня у нас контроля со стороны власти уже нет, а гражданского общества еще нет. И поэтому произвол абсолютный.– Проработал я года четыре, тут меня, к несчастью, заметили. Позвали в редакцию пропаганды. И я понял, что тут про крышу не получится, либо ты ангажирован, либо нет. Рискнул, ушел на вольные хлеба.– Я умудрялся на работе злоупотреблять служебным положением, то есть имеющейся в моем распоряжении электрической машинкой, и уже тогда начал строчить первые пьесы. Репортерская работа мне не нравилась никогда. Репортер, как коршун: налетел, схватил, принес в клюве. Факт – вещь поверхностная. А хотелось рыть. Первый гонорар я получил за пьесу, которая была поставлена в Ярославле. Называлась она «Любил, люблю и буду любить», подзаголовок – «Воспоминание о первой любви».– Она понравилась завлиту нашего местного театра, а та послала ее в Ярославский ТЮЗ, где под руководством главного режиссера Станислава Таюшева ее и поставили. Я ездил на премьеру, это была очень красивая постановка. И еще завлит отправила несколько моих одноактных пьес Виктору Розову. Как мне потом рассказывали, он притащил их на свой курс в литературном институте со словами: вот, человек не учится на курсе драматургии, а такие вещи пишет.Мало того, он за свои деньги их распечатал. Короче, с подачи Розова, с подачи Ярославского ТЮЗа началась потихонечку моя театральная карьера.– Журнал возник, конечно, до меня. Он был достаточно убогий, провинциальный. А тут рубеж 90-х годов, вал потаенной, неопубликованной литературы. Кроме того, были современные авторы. Некоторых из них мы открыли. А кто-то напечатал в «Волге» свои лучшие вещи. Например, Евгений Попов – повесть «Душа патриота, или Различные послания к Ферфичкину», Вера Павлова – одну из первых больших поэтических подборок. Мне предложили поработать там завотделом художественной литературы – из экономии соединили прозу и поэзию. Потом я оттуда ушел, опять на вольные хлеба.– Уже появился первый роман «Я не я». Потом «Первое второе пришествие» – этот роман вошел в 1994-м в шорт-лист Букера. В том же 1994-м году в Германии на первом европейском открытом конкурсе пьес я получил первую премию за «Вишневый садик». Он идет в театре Акимова в Петербурге, в других театрах России, ставился также в Германии, Швеции и Австралии. Сейчас пьеса называется «Мой вишневый садик». Именно премия мне позволила уйти на вольные хлеба. Я купил свободу, а для чего еще деньги нужны? Потом, конечно, они кончились. Но жена моя, которая всегда в меня верила, царство ей небесное, работала.И оно так и шло: я продолжал писать пьесы, прозу…– Я всегда интересовался кино. Сценарий начал писать где-то на исходе 90-х годов.– Мне повезло, я практически никогда на заказ не работал.– Никому. Сидит человек, пробует, умеет он или не умеет, и сам себя оценивает. Первый мой сценарий назывался «101-й километр». Потом кино вышло с таким названием, не мое, естественно. Я уже плохо помню, что там было, зато помню, что не хватало бумаги, приходилось расшивать тетради, засовывать клетчатые листы в машинку и на них печатать. Мне мама подарила пишущую машинку «Москва», 16 лет мне было, с тех пор я рукой фактически не пишу. Сочинял сценарии сначала для себя, а потом мне дозвонились люди из Питера, сказали, что прочли мою книгу «Анкета» и заинтересовались ею просто как хорошей прозой. Затем спросили, имею ли я отношение к кино. Мы решили попробовать сочинить сериал. Тогда это было дело еще относительно новое. Один из продюсеров привел меня на Первый канал. Сериал их не устроил, с продюсером распрощались, а мне сказали, как в фильме про Штирлица: «А вас я попрошу остаться!» Спросили, нет ли у меня чего-нибудь еще. Я вернулся домой и по электронной почте переслал заявки на несколько сериалов. Один из них назывался «Остановка по требованию».– Не оставляя прозы и драматургии, я начал осваивать профессию телесценариста. Появились психологическая драма «Пятый угол», «Участок», «Заколдованный участок». В промежутках меня просили отремонтировать некоторые чужие сериалы. Это называется сценарный доктор, отдельная, очень уважаемая профессия. И эта карьера развивалась до тех пор, пока мне не показалось, что моя телевизионная репутация начинает вредить моей репутации прозаика. Попробуй набери мою фамилию в поисковике, в каком-нибудь Яндексе.Я набрал как-то и увидел первой строкой: «Алексей Слаповский, «Остановки по требованию» автор… – а дальше все остальное. Мне это очень не понравилось. Зато с помощью того же Интернета я обнаружил, что меня и моих сверстников-писателей открывают для себя молодые люди, с 18 до 35 лет, которые только приходят к активному чтению. И представил себе такой диалог: «Слаповский? Какой Слаповский, тот, что сериалы пишет? Нет, даже в руки не возьму!» Когда мы входили в литературу, нашим ровесникам приходилось трудно жить, а то и выживать, они читать отвыкли, и не уверен, что вернут себе эту привычку. Что ж, пришли другие – шанс есть. Хотя меня давно перестало удивлять, когда люди достаточно образованные не знают имен современных писателей, которые уже оставили след в русской литературе.