Утомленные «Солнцем»

[b]– Таня, вы великолепно сыграли женщину Востока, а откуда вы родом сами?Татьяна Кузьмина:[/b] – Я русская, родилась в Тверской области, в деревне Самша. Моя мама – мать-героиня, у нее было десять детей, я в семье пятая.[b]– Каким ветром вас занесло в большое кино?Т. К.:[/b] – Я прогуливала урок в балетном училище имени Вагановой и попалась на глаза киношникам, которые искали девочек для гарема Абдуллы. Мне было всего 16 лет, и помню, я очень испугалась, я подумала, что меня сейчас поведут к директору за то, что я прогуливаю.[b]– Николай, а ваш путь в кино был столь же случаен?Николай Годовиков:[/b] – Нет, я рано начал сниматься. Когда мне было 15 лет, я снялся в «Республике ШКИД» Геннадия Полоки. Потом Полока же пригласил меня в картину «Женя, Женечка и Катюша». И он же подсказал Мотылю взять меня в картину «Белое солнце пустыни» .[b]– С каким чувством вы вспоминаете о съемках этого фильма? Что это было – веселое приключение или тяжелый труд?Т. К.:[/b] – Мне приятно вспоминать о них. Это было как выходной день после тяжелой рабочей недели. Я была в группе самая молодая, ребенок, можно сказать. Все меня любили, оберегали, заботились обо мне. – Это был труд, но труд в радость. Картина снималась на большом подъеме. Все, включая костюмеров и плотника, вбивающего гвозди, чувствовали себя творцами.[b]– Вы долго репетировали сцены, прежде чем звучал сигнал: «Мотор!»?Н. Г.: [/b]– Как таковых репетиций у нас почти не было. Режиссер объяснял свои задумки, и пошло-поехало. Мотыль давал актерам импровизировать. Я к нему очень хорошо отношусь, хотя он и садист.[b]– Серьезно?Н. Г.: [/b]– Узурпатор страшный! Меня на съемках прохватила дизентерия, и когда снимался эпизод, в котором я прошу Гюльчатай открыть личико, у меня была температура под сорок. Говорю Мотылю: «Владимир Яковлевич, больше не могу». Он стал меня уговаривать: «Коля, ты представляешь, сколько времени и средств будет потеряно, если мы отменим съемку?» В итоге сняли мы этот эпизод, отошел я в сторону и упал без сознания. В машине Мотыля меня и увезли со съемочной площадки.[b]– Одна из самых ярких сцен фильма – когда Верещагин в исполнении Павла Луспекаева в обнимку с осоловевшим Петрухой поет песню про госпожу удачу. Что вы пили в этой сцене на самом деле?Н. Г.:[/b] – Газировку. Еще Станиславский говорил: никогда нетрезвый актер не сыграет пьяного лучше, чем трезвый. На съемках мы были строго трезвые, а после съемок, конечно, позволяли себе. Когда снимали в Сосновой поляне – филиале Ленфильма, там по соседству был небольшой магазинчик. Мы ездили к нему на «козлике» втроем – я, Луспекаев и Кузнецов, исполнитель роли товарища Сухова. Подъезжали, и меня как самого молодого посылали: «Ну, Николай, вперед!» Почему-то всегда покупали девять маленьких. Помню, Мотыль все время к нам напрашивался, а Пал Борисыч Луспекаев ему говорил: «Владимир Яковлевич, у вас есть своя «Волга», вот и катайтесь на ней».[b]– Луспекаев в это время был уже тяжело болен?Н. Г.:[/b] – Да, у него были ампутированы ступни ног, он ходил на протезах. Ему было очень трудно, но он старался этого не показывать. После съемки всегда отходил в сторонку, садился у моря, опускал ноги в воду, и у него аж слезы были на глазах. От меня он не скрывал своих эмоций. Я был доверенным лицом его жены, и когда она уезжала в Ленинград, всегда просила: «Коля, ты не поживешь у дяди Паши, пока меня не будет?» И я всегда жил у него в номере. Он мне много чего рассказывал. Несмотря на разницу в возрасте, у нас с Павлом Борисовичем были чудные отношения. Мне кажется, он меня очень любил и относился ко мне как к сыну. Может быть, потому что у него была дочка, а любой мужик в глубине души мечтает о сыне. Когда Пал Борисыча не стало, я служил в армии, в Сибири. Его родные прислали мне телеграмму с приглашением на похороны, но меня, к сожалению, не отпустили. – Во время съемок «Белого солнца...» Коля все-таки больше общался с актерами, чем я. А меня так: взяли, привезли, сняли и увезли. Я ни с кем и не разговаривала толком. Разве что с Колей мы немножко общались.[b]– Еще бы, ведь Петруха по роли хотел жениться на Гюльчатай...Т. К.: [/b]– Да, и когда я смотрю наш последний кадр, где и Петруха убит, и Гюльчатай убита, у меня все время возникает одна и та же мысль: «Наконец-то он увидел мое личико». Оно все время было закрыто, а тут открыто, и его голова ко мне повернута.[b]– Смерть Петрухи и Гюльчатай – один из самых драматичных эпизодов фильма. Как, впрочем, и гибель таможенника Верещагина во время взрыва на шхуне...Н. Г.: [/b]– А вы знаете, что сначала Верещагина хотели оставить в живых – якобы он уплывал на шхуне. Собирались снимать вторую серию картины про него. А финал задумывался такой: прошло много лет, советская власть установилась в Средней Азии, басмачей больше нет. И товарищ Сухов волею судьбы опять попадает в те же места, где он воевал. Там идет мощное строительство, и Сухов опять встречает тех же женщин из гарема Абдуллы. Они что-то строят – в грязи, в пыли – и все такие счастливые![b]– Нашим читателям было бы интересно узнать, как сложилась ваша дальнейшая жизнь?Т. К.:[/b] – После окончания балетного училища я работала в танцевальном ансамбле в «Ленконцерте». Вышла замуж за композитора Геннадия Кузьмина. Он пришел в наш коллектив, и как говорится, Господь нас соединил. У нас родилось двое детей – Сереженька и Машенька. – А я сразу после съемок картины ушел в армию, там и увидел первый раз фильм полностью. Пришел из армии, опять начал сниматься. Но мне не повезло: в 1977 году я получил проникающее ранение в область сердца. После выписки из больницы работал грузчиком – в магазине, на кожевенном заводе, дрожжевом. Но мне было очень тяжело работать, ведь после ранения образовались свищи, которые никак не заживали.А каким работягам охота таскать за меня ящики? Ну, и, естественно, какое-то время я не работал. А раньше ведь как было: четыре месяца в году не работаешь, значит, тунеядец, можно сажать. В 1980 году, накануне московской Олимпиады милиция объявила всесоюзную операцию «Трутень». У нас все тюрьмы были переполнены трутнями. И меня посадили в «Кресты». Первые два суда меня вообще отказались судить, узнав о моем здоровье. Ну а потом меня подлечили в тюремной больнице и осудили на год.[b]– В зоне вы как Петруха пользовались какими-то привилегиями?Н. Г.:[/b] – Я бы не сказал, что меня особенно узнавали, а сам я не кричал на каждом углу, что я Петруха. Там вообще нет такого понятия – привилегии. В этом институте жизни человек настолько высвечивается, оголяется, что всем все видно. Авторитетный, уважаемый на воле человек может там опуститься или его там опустят – смотря как он себя покажет. Вообще там, как себя поставишь, так и будешь жить – все от человека зависит.[b]– Что было с вами дальше?Н. Г.:[/b] – Освободился из зоны – ни жилья, ни прописки, ни работы. Бомжевал, ночевал по чердакам и подвалам, ходил в каком-то потертом ватнике. Потом на одной квартире познакомился с ворами, и они, если честно, очень мне тогда помогли. Они дали мне сразу 500 рублей – по тем временам деньги немалые, одели с ног до головы, обули. Причем сказали: «Мы ничего от тебя не требуем, устраивайся и живи». Но я человек очень благодарный по натуре, и когда им нужно было помочь, я сам предложил свои услуги и пошел с ними на кражу. В результате получил новый срок, отсидел четыре года. Потом семь лет пробыл на воле. Вроде пошла нормальная жизнь: я сошелся с женщиной, она родила мне сына... Но жизнь не заладилась.В итоге она со своей мамой меня практически выгнали из дома. Опять мне некуда было податься, опять я бомжевал, ну и снова по дурости подписался на кражу.[b]– Сколько же вы отсидели?Н. Г.: [/b]– В общей сложности восемь лет. В принципе, я никого за это не кляну. Считаю, что во всем, что со мной произошло в жизни, виноват только я один. Как сказала бы Таня, грешен. – Мы, истинные христиане, не должны обвинять человека во всех грехах. Не проклинать грешника мы должны, а молиться за него, помнить, что Иисус кровь свою пролил и за этого грешника тоже. Некоторые говорят: вот Бог какой нехороший, меня наказал жестоко. А Бог никого не наказывает, наказывает человека его собственный грех.Богом человеку дан разум для того, чтобы человек думал, идти ему на плохое дело или не иди. И тут речь не только о Коле, а обо всех нас. Копни любого человека, который живет без Бога, – у всех какие-то тупики, трудности, безобразия в жизни. И у меня то же самое было, пока я жила без Господа. Я, можно сказать, на дне была: и курила, и пила, и чуть по рукам не пошла, пока Господь меня не остановил.[b]– Картина «Белое солнце пустыни» имела огромный успех, в том числе и кассовый. Неужели вам это не принесло никаких дивидендов?Н. Г.:[/b] – О чем вы говорите! Знаете, до смешного доходило: когда проводили в Питере фестиваль «Золотой Остап», то пригласили на него и исполнителя роли Абдуллы Кахи Кавсадзе из Грузии, и Кузнецова из Москвы... А про нас с Татьяной забыли. – А когда фестиваль кончился, мне позвонили и сказали: «Что же вы не пришли? Вам и место в зале было забронировано». Не нашли даже приличной отговорки. А летом меня пригласили на фестиваль в Сочи. Сказали: «Танечка, мы так рады, что вас нашли. У нас для награждения актрис предусмотрены необычные призы – золотая, серебряная и бронзовая Гюльчатай. И мы бы хотели, чтобы вы их вручали».Взяли мои паспортные данные, попросили никуда не уезжать из города, сообщили, что билет на самолет уже заказан. Сказали, что дорога, питание и проживание за их счет, что я буду купаться в бассейне с морской водой. Я ждала-ждала звонка, но так и не дождалась. А потом мои знакомые видели по телевизору, что вручала призы какая-то другая Гюльчатай.[b]– Вам не обидно за себя? За то, что вы не сделали карьеру в кино?Т. К.: [/b]– Нет. Знаете, какая у меня карьера? Я устроилась работать уборщицей в музей. Все знали, что я актриса, что я Гюльчатай, а я ходила с тряпкой в руках и не стеснялась этого. Славила Господа и благословляла всех людей, которые там работали. – А у меня жена работает в метрострое, и чтобы не сидеть дома, я пошел к ней.[b]– Ну а с кино покончено навсегда?Н. Г.:[/b] – Честно говоря, я бы и сейчас с удовольствием снимался. Но именитым режиссерам не до нас, а менее именитые, но не менее талантливые и снимали бы, да не на что – нет средств. – Мне несколько раз звонили, предлагали сниматься. Но если раньше я согласилась бы на любое предложение, то сейчас я уже посмотрю, познакомлюсь со сценарием. Потому что в кино сейчас очень много мерзости.