На флейте пролетарских труб

Меньше всего трогали российскую музыкальную интеллигенцию. Вопреки требованию лозунга «Искусство принадлежит трудящимся» особого нажима на музыкантов новая власть не оказывала. Хотя и была организована идеологически музыкальная Ассоциация пролетарской музыки – АПМ. Пролетарской музыки как таковой не существовало в природе, но «пролетарские музыканты» с жаром принялись создавать всевозможные симфонии фабричных гудков и немыслимые оратории на производственные темы. В Москве даже умудрились явить публике первый в мире симфонический оркестр без дирижера.В этих условиях Московская консерватория сохранила большую часть своей профессуры, что позволяло ей выпускать из своих стен музыкантов мирового уровня. Ее директором тогда был Игумнов. При нем окончили курс и были занесены на «золотую доску» выпускников Оборин, Кабалевский и другие таланты.В конце 1920-х годов решающее влияние в музыке приобрела Ассоциация пролетарской музыки. Стараниями АПМ творчество многих классиков просто-напросто запретили. Как «несозвучные пролетариату» под запрет попали Чайковский, Шопен, Скрябин, Рахманинов.Особенно трудные времена для Московской консерватории настали, когда на пост ее директора назначили деятеля ассоциации Пшибышевского. Не долго думая, он отменил вступительные экзамены и текущие оценки и объявил, что «нам солисты не нужны, нам нужны музыканты-массовики». При Пшибышевском было уничтожено даже само название «консерватория», которое заменили на «высшая музыкальная школа имени Феликса Кона» (старый революционер и тезка Дзержинского). Московские музыканты стали называть новое учебное заведение «конской школой». Студентов туда начали принимать только по признаку пролетарского происхождения: ни способности к музыке, ни слуха, ни подготовки не требовалось. Однако противившихся этому профессоров консерватории убрать не успели, хотя уже подбирались к ним. Заодно деятели АПМ хотели взять под свое крыло и Московскую филармонию, и Большой театр.Так бы и случилось, но в апреле 1932 года правительство неожиданно ликвидировало пролетарские группировки в искусстве, как «выполнившие свою роль». Музыка как таковая была спасена, однако это вовсе не означало, что она осталась без идеологического присмотра.Причем очередное «закручивание гаек» наступало не в унисон с волнами террора, охватившими другие сферы жизни страны. В 1936 году Шостаковичу крупно попало от руководителей страны за «сумбур вместо музыки», а через год, когда по стране вовсю гуляла коса террора, опала с него была неожиданно снята.Партэстеты к одной и той же музыке в свете «руководящих указаний» в разное время могли относиться по-разному. Так, джаз, сначала почитаемый как прогрессивная музыка угнетаемых негров, в одночасье превратился в «музыку толстых». В этом смысле столь не любимому в Советском Союзе року повезло меньше. Люди старшего поколения наверняка помнят: «Сегодня он играет джаз,/ А завтра Родину продаст./ Сегодня рок танцует он,/ А завтра вражеский шпион».Вот такая музыка.