Олег Герчиков — все материалы автора

Олег Герчиков

[b]Англичанин Медокс был, по существу, “первооткрывателем” в Москве “настоящего театра”, который стал предшественником (и по месту, и по рождению) нашего знаменитого Большого театра. Что же касается пожаров…[/b]О пожаре 1780 года москвичи узнали из объявления в газете, где, впрочем, больше говорилось не о самом пожаре, а о… шляпе, во время оного потерянной. Шляпа принадлежала камергеру Матвею Спиридонову и была украшена множеством бриллиантов, которые он и просил почтеннейшую публику возвратить…Получил ли камергер свою шляпу, нам неизвестно, но почтеннейшая публика новый театр получила. Причем Медокс организовал его по последнему слову тогдашней театральной техники. Во время представления пролетали ангелы, гремел гром, а герои появлялись из раздвинутых скал. Антрепренер сумел привлечь в свой театр не только талантливых актеров, но и хороших авторов: для первой постановки ему дал “Недоросля” сам Фонвизин! Театр Медокса был, говоря сегодняшним языком, универсальным культурно-развлекательным комплексом. Причем коммерчески довольно успешным. Здесь устраивались балы, маскарады, грандиозные фейерверки и ужины. За участие в этих мероприятиях взымалась немалая для того времени плата – по рублю с человека, а для увеселений с ужином – по пятерке! Впрочем, и для глазеющей публики, тех кто “попроще”, были предусмотрены дешевые места на галерке с отдельной лестницей…“Гламурная реклама” того времени не обошла своим вниманием и театр. Существовало даже особое издание – [i]“Карманная книжка для приезжающих на зиму в Москву старичков и старушек, невест и женихов, молодых и устарелых девушек, щеголей, вертопрахов, волокит, игроков и пр.”[/i] В этом справочнике предписывалось [i]“скакать на почтовых к театру, клубу и другим развлечениям”[/i].Нужно сказать, что некоторые “щеголи”, “вертопрахи” и даже “устаревшие девушки” вели себя в театре довольно шумно, заглушая своими разговорами артистов. Но большая часть публики к тому, что происходит на сцене, относилась с почтением. Современники отмечали, что многие дамы выходят из театра, смочив во время представления слезами не менее полудюжины платков… В театре ставилась и драма, и балет, и легкая опера. Особой популярностью в Москве пользовалась “Русалка”, где героиня распевала:[i]Мужчины на свете,Как мухи к нам льнут.Имея в предмете,Чтоб нас обмануть!..[/i]Эту бесхитростную песенку распевала вся Москва, хотя поговаривали, что в “Русалке” столько чертовщины, что и смотреть ее грешно. Молва приписывала второй пожар, уничтоживший театр Медокса в 1805 году, именно “нечистой силе”, вышедшей на сцену. Кто знает?

Ностальгия по СССР

Особенной загадкой была повседневная жизнь советских людей. Редкие зарубежные гости, каким-то чудом попавшие в столицу Союза в 1939 году, были поражены метаморфозами, которые происходили с нашими дамами в театрах. Трудно было понять, почему москвички приходят в театр в калошах или устрашающего вида ботах? Причем по фойе театралки разгуливали уже во вполне приличных туфельках, оставляя страшилища в том самом месте, с которого, по мнению Станиславского, и начинается театр – на вешалке.Дело в том, что «выходные туфли» служили для москвичек не столько обувью, сколько украшением. Это обстоятельство усугублялось еще и тем, что в январе 1939-го «родное советское правительство» резко вздернуло цены на одежду и обувь.Вот москвичи и нашли выход: на улицах появилось множество прохожих, щеголявших летом в резиновых тапочках, а зимой – в валенках с калошами или ботах типа «прощай молодость».По этому поводу неунывающий московский люд даже сложил песню «под Утесова»: Как много девушек в калошах, Как много в рваных башмаках! Но лишь одна мой сон тревожит, Что на высоких каблуках!..Распевать эту песенку в публичных местах было, разумеется, небезопасно. Да и на деле все было не так уж смешно. Девушки-служащие получали в среднем 150–180 рублей.Приличные туфли стоили не меньше двух сотен; крепдешиновое платье – мечта каждой домохозяйки – столько же, еще две сотни нужно было отдать за кожаную сумочку, да и шелковые чулки тянули на добрую сотню… Поэтому неудивительно, что в конце 1930-х москвички относились к одежде и обуви не просто бережно, а трепетно. Многие предпочитали сидеть месяцами на хлебе и воде, чтобы появиться в обществе в подобающем виде! Между тем в городе была целая сеть «закрытых» магазинов, спецраспределителей и столовых, обслуживающих партийное и советское начальство. Все это знали, но не все воспринимали по-философски спокойно. В конце 1930-х в Москве увеличилось число самоубийств среди молодежи. Летом 1939-го отравилась Зинаида М. Девушку нашли в ее комнате, в коммуналке. В старом шкафу висело новое платье, а в буфете было лишь несколько кусочков сахара, 2–3 заварки чая и черствая краюха хлеба. У аккуратно застеленной постели стояли старые тапочки, а на столе лежал раскрытый дневник, на последней странице которого было написано: «Где взять деньги?!» Предсмертная записка была еще короче: «Будьте вы все прокляты!» Сотрудники треста, где работала самоубийца, провели собрание, на котором гневно осудили поступок комсомолки, назвав покойную «нытиком, которому ничего не оставалось, как отравиться». Ведь недаром главный безбожник страны и один из идеологов новой жизни Е. Ярославский писал, что самоубийцами могут быть лишь «слабонервные, слабохарактерные, изверившиеся в мощь и силу партии люди…»

Из истории Воспитательного дома в Зарядье

О Воспитательном доме в Зарядье, где сейчас находится Военная академия им.Петра Великого, а вскоре, по слухам, может расположиться Совет Федерации, существует множество легенд. Всем известно, что это огромное здание, занимающее целый квартал, было сооружено архитектором Карлом Бланком в 1764–1777 годах, а деньги на строительство дали Екатерина II и меценат Бецкий. Но и знаменитый московский миллионер Прокопий Демидов сыграл в этом мероприятии большую роль.Одно время в Москве была весьма популярна легенда, согласно которой именно ему приписывалась главная заслуга в возведении и открытии Воспитательного дома в Москве.А началась эта история в далекой Англии. Будучи в Лондоне, Демидов отчего-то отчаянно невзлюбил англичан и решил перед отъездом им напакостить «по-русски». Да так, чтобы запомнили Демидова! Подкупив сторожей парламента, он проник ночью в зал заседаний и учинил там – как бы это сказать помягче? – некое «безобразие» на самом видном месте. Утром парламентарии узнали о случившемся не только по отвратительному виду, но и по весьма специфическому запаху оставленного ночным визитером «подарка».Выразив таким образом свое отношение к британской демократии, Демидов отбыл в Европу, а затем вернулся в пределы Российской империи. В Лондоне же без труда выяснили, кто оставил им это «послание», и отправили жалобу в Петербург императрице Екатерине II.– Ты меня на весь свет осрамил! – встретила Екатерина II богатого безобразника.– Матушка! – бухнулся в ноги императрице Демидов. – Прости! Я тебе воспитательный дом для незаконнорожденных построю!..Предложение, как говорится, было «интересное», денег на такие дела в казне, как всегда, было мало, и шутник был прощен. А вскоре начались работы по строительству Воспитательного дома в Москве. Демидов помог с деньгами на коммерческое училище, открытое при Воспитательном доме, но основные затраты легли вовсе не на него. Так что, если верить легенде, основной след в этой истории он оставил все-таки в Лондоне, а не в Москве.

Первые игорные дома строились в традициях конспирации

В конце 1924 года, когда страна еще скорбела по ушедшему из жизни вождю, а его преемники под кремлевским ковром ожесточенно сражались за власть, московская милиция обнаружила в городе целый “картежный трест”.В этот нелегальный “трест” входило более полутора десятков игорных домов. Заправлял организацией скромный счетовод Госбанка Тихомиров, который организовал дело не только по-бухгалтерски точно, но и в лучших большевистских традициях конспирации. Даже особо приближенные люди не знали, где в очередной раз состоится игра. Место сбора агенты “треста” назначали игрокам на нейтральной территории, а лишь потом увозили их в “клуб”.Игра шла по строгим правилам конспирации: новые игроки принимались лишь по рекомендации проверенных членов “клуба”, а опоздавших пускали в “казино” лишь до восьми часов и только по условному стуку в дверь. Играли обычно всю ночь. В это время никто не мог покинуть помещение. На случай неожиданного визита милиции денег у себя в карманах игроки не держали: они сдавали дензнаки содержателю притона, а взамен получали фишки. Десять процентов с каждого выигрыша полагалось хозяину “веселой квартиры”… Игра шла и с размахом, и с азартом.Тем более что с “подогревом” проблем не было: по первому требованию играющим подавались разнообразные напитки и соответствующие закуски. Однако, как и полагается в приличном заведении, фортуна улыбалась в основном шулерам. В качестве оплаты карточного долга принимались и драгоценности, которые тут же, у стола, продавались с аукциона. Случалось, что дамы, проигравшие все, ставили на кон последнее, что у них было, – собственное тело. Расплата в этом случае происходила тоже на месте, но в отдельном кабинете… Деньги, перетекавшие из кармана зарвавшихся игроков в карманы профессионалов, далеко не всегда были “личными доходами”. Здесь часто играли обыкновенные растратчики, ставившие на кон казенные деньги. Причем весьма крупные. Некоторые после такого конфуза предпочитали свести счеты с жизнью. На этот случай у “треста” были свои правила: его представители обязательно возлагали венок на могилу самоубийцы и даже анонимно оказывали материальную помощь семье покойного.Главный “Тихомировский клуб” преспокойно просуществовал два года в одном из домов по Сретенскому бульвару.Когда милиция накрыла притон, то застала там весьма разношерстную публику: нэпманы, трудяги черного рынка, праздные дамы, а также ответственные советские и партийные работники. При задержании одна из дам на вопрос, чем она занимается, вполне серьезно ответила: “Я чернорабочая, работаю по ночам по богатым домам…” Судебный процесс “треста” был показательным. К этому времени ГПУ обладало правом административной высылки содержателей тайных притонов и конфискации их имущества. Талантливого организатора Тихомирова выслали из Москвы первым, и дальнейшая судьба его нам не известна. Что же касается игроков, то с ними поступили по-разному: беспартийные были вынуждены покинуть столицу, а членов партии отдали на поруки товарищам по борьбе за новую жизнь.

Грязным быть – весьма почетно!

К середине 1920-х большевики осознали, что не только кино – важное искусство, но и литература тоже. Особенно – детская. Во всяком случае, без “правильной идеологии” она власти не нужна!А для того чтобы литература стала партийной, нужно было вырвать детскую книгу из рук частника. Эти “независимые” издатели печатали черт знает что! Например, какую-то совершенно беспартийную “Муху-цокотуху”, написанную вполне дореволюционным писателем Чуковским. А что эта самая Муха сделала? Всего-навсего нашла денежку и пошла отовариваться “по полной” на свои нетрудовые доходы. Или “Мойдодыр”, где неизвестно по какому праву стыдили трудящегося человека – трубочиста!По-большевистки пламенные специалисты по счастливому детству нашли в этих невинных сказках разлагающее буржуазное влияние и без тени иронии принялись поучать писателей, что советский трубочист не может быть нечистым; а грязь на его лице – и не грязь вовсе, а трудовая копоть. А значит, быть грязным – весьма почетно. Заодно с нашими писателями досталось и Андерсену, рассказывавшему подрастающему поколению о какой-то изнеженной принцессе, почувствовавшей одним местом горошину под периной. Рабоче-крестьянские дети должны чувствовать (видимо, этим самым местом) совсем другое! И как ответ на критику, на прилавки выплеснулся вал “правильных книжек”, которые сочиняли, естественно, люди, совсем не похожие на Чуковского или Андерсена.Одним из первых произведений из цикла “Ответ клеветникам” был рассказ “Ариша-пионерка”, сотворенный неким Миляевым. Сюжет был прост, хотя автор и не удержался от некоего “психологизма”, что в дальнейшем сослужило ему плохую службу. Деревенская девочка записалась против воли родителей в пионеры.Отец за это выпорол ее ремнем, но юная пионерка даже не пикнула, а пошла в отряд и поделилась своим горем с коллективом. Коллектив посочувствовал, пообещал помочь, но слова своего не сдержал. Убитая горем девочка возвращается на порог родного дома, но в знак протеста против родительского самодурства в дом не входит, а на пороге замерзает в жестокий буран. Наутро отец обнаруживает труп и глухо рыдает. Друзья-пионеры из дальнейшего повествования просто выпадают. Занавес.А в другом “правильном” рассказе 15-летний красноармеец, забаррикадировавшись в избе, с одной гранатой и наганом с семью патронами сутки отбивается от трех десятков вооруженных до зубов белогвардейцев. При этом он умудряется подстрелить гораздо больше врагов, чем у него было патронов. А когда враги поджигают избу, он выбегает из горящего дома, успевая, пока его не настигла вражеская пуля, не только подстрелить еще несколько беляков, но и произнести пламенную революционную речь… Это вам не “Муха-цокотуха”!Но работники Института детского чтения (был и такой) не поняли благих намерений революционных авторов и обвинили их в том, что советская действительность существует для них “только как объект карикатуры”.Хотя если вдуматься, может быть, авторы были не так уж и виноваты, а всему виной была эта самая советская действительность?

Грязным быть – весьма почетно!

Университетское образование как способ борьбы с сектанством

Московский университет издавна, по общему мнению, славился демократическими традициями. Хотя так было не всегда. Ведь даже при его организации одной из главных целей, которую провозглашали власти, была… борьба с сектантством и подавление инакомыслия!Московское общество в XVIII веке относилось к иноземным ученым, составлявшим основную массу профессоров университета, с опаской, в результате чего некоторые преподаватели порой оказывались в щекотливом положении. Так, некий профессор анатомии Эразмуе в конце “просвещенного” XVIII века вынужден был разуверять московских общественников в том, что он не чернокнижник, а его любимая анатомия не имеет ничего общего с живодерством! Сами студиозы того времени, не в пример своим сегодняшним коллегам, выглядели строго. Они носили мундир и шпагу, пудрили волосы, ходили медленно и с достоинством. А самых прилежных сажали не куда-нибудь, а в… камеру. Так называли почетное место в переднем углу под образами. Водворенного в камеру студента величали камер-студентом.В зависимости от успехов распределялись места и за обеденным столом. Примерные студенты сидели все вместе, а лентяям предназначался отдельный “ослиный” стол. Причем довольствовались они при этом одними пустыми щами. За серьезные проступки лишали и таких щей и сажали на три дня в карцер на хлеб и воду.Впрочем, наряду с этими строгостями университетское начальство заботилось, чтобы студентам была предоставлена возможность оттачивать свое мастерство в научных спорах. Если такой возможности не было, то ее стремились создать любыми способами. Известен случай, когда в 1768 году студент, который был единственным обучающимся на медицинском факультете, переменил его из-за того, что ему не с кем было подискутировать.

Стрельба из рогаток по портретам вождей

Летом 1928 года Надежду Константиновну Крупскую публично обвинили в отсутствии классового чутья и неуважении к памяти ее покойного мужа.По иронии судьбы, главными обвинителями на этот раз были не кремлевские вожди, у которых Крупская итак не пользовалась никаким авторитетом, а те, кого она воспитывала в “коммунистическом духе” – пионеры и комсомольцы Москвы. А началось все вроде бы с “частного случая”…Еще задолго до революции в Замоскворечье существовал “Детский уголок” – приют с обучением для детей бедноты.Главной воспитательницей здесь была дочь преуспевающего адвоката Полетаева, отдававшая детям все свое время.Удивительно, но и после революции она осталась в прежнем качестве, хотя сам “Уголок” получил новое, созвучное эпохе, название – Показательное учреждение Наркомпроса. В 1920-х в жизни бывшего “Уголка” произошли некоторые перемены: часть его воспитанников подросла и стала учениками советских школ, но предпочитала проводить все свободное время не дома, а по старому адресу, где было интереснее.И вот однажды кто-то из воспитанников, особенно хорошо впитавший основы коммунистической морали, “настучал” на Полетаеву, обвинив ее в том, что она “отравляет сознание ребят, готовит из них толстовцев”, да и сама окончила Смольный институт, а потому является классовым врагом! Начались проверки, в ходе которых “ужасных фактов” было выявлено немало.Самым вопиющим было то, что некоторые воспитанники “образцового учреждения” стреляли из рогаток по портретам вождей. Больше всего при этом доставалось изображениям Ленина, Крупской и Рыкова. Кроме того, на территории детского учреждения была обнаружена подозрительная старуха, прибиравшая за детьми. Она оказалась генеральшей Аничковой, крестницей самого Александра III.В вину педагогическому коллективу вменили также и то, что во время советских праздников, когда всем предписывалось петь “Интернационал”, дети капризничали и просили заменить коммунистический гимн на безыдейную “Кукушечку”…На защиту Полетаевой встала, как ни странно, Крупская. Она публично заявила, что выстрел ребенка из рогатки, пусть даже “по Ильичу”, нельзя расценивать как выпад против советской власти и ставить в вину педагогам. Это – просто детская шалость! Да и то, что бывшая генеральша убирает мусор за советскими детьми, якобы “не представляет особой социальной опасности”. Более того, Надежда Константиновна осмелилась утверждать, что старуха Аничкова давно встала на путь исправления.Этого простить вдове Ленина московская молодежь не могла. С юношеским задором и всей своей революционной непримиримостью комсомольцы и наиболее сознательные представители пионерии обрушились со страниц газет на Крупскую. Немолодую и плохо видящую женщину обвинили в “полной политической слепоте” и… неуважении к памяти Ильича. Примечательно, что среди зачинщиков этой кампании были и студенты Института коммунистического воспитания имени Крупской!А впрочем, что же тут удивительного? За что, как говорится, боролись, на то и напоролись…

Как советские идеологи осуществляли ревизию классики

В середине 1920-х большевики решили навести порядок на «культурном фронте». За дело власти взялись с революционным задором. Объявили религиозным мракобесом Достоевского, как «имеющих вредное влияние» перестали издавать некоторых классиков. «Несозвучное духу времени» оперное искусство понесло еще большие потери. Оперу «Лоэнгрин» запретили как произведение мистическое, а «Вертер» – на том основании, что в наши дни «нерационально культивировать вертеровские настроения…» А толчком к этой ревизии культурного наследства послужил, казалось бы, частный случай. Одно московское издательство представило на просмотр «соответствующих инстанций» пьесу, действие которой происходило в Африке, а действующими лицами являлись... обезьяны. По ходу действия между двумя группами животных разгоралась классовая борьба. Борьба эта проистекала вроде бы в правильном идеологическом русле: одна группа обезьян боролась за светлые идеалы всеобщего равенства и братства, а другая цеплялась за старое, отжившее.И тут на пути этого идеологически верного произведения встал цензурный запрет. Дело в том, что «тылы» противоборствующих групп обезьян были окрашены соответственно в красный и синий цвета.«Краснозадые» обезьяны, хоть и являлись носителями «революционного цвета», несли его на неподобающем месте, а «синезадые» вообще в герои не годились. В письме из Главлита указывалось, что «условием выхода пьесы на сцену явилось бы превращение «краснозадых» обезьян в «желтозадых». Но такое раскрашивание тыловой части приматов свело бы на нет всю идеологическую мощь пьесы! Видимо, обеспокоившись «цветной революцией» в театре, Главрепертком Наркомпроса взялся и за клубы. Деятельность этих «рабочих очагов культуры» оценивалась со всех сторон. В отчете 1928 года о культурно-политической работе в клубах рассказывалось не только о репертуаре этих заведений, но и об их художественном оформлении. Так, проверяющие отмечали, что в клубе «Красный текстильщик» все оформлено красиво и как надо, но самодеятельный театр совсем не работает. В клубе Центрального союза коммунальников над оформлением вообще не работали, а просто развесили по стенам все имевшиеся в наличии старые лозунги. К художественному творчеству подошли тоже весьма своеобразно, разместив на видных местах неизвестно кем придуманные частушки. «Главное место» на стене занимала частушка, видимо, самая любимая народом и клубным начальством: Теперь девки носят юбки По новой конструкции, Чтоб ребятам было видно Качество продукции! Московский клуб «Красный деревообделочник» поразил комиссию качеством мебели, которую рабочие сделали своими руками. Однако их восторг сменился разочарованием, когда они ознакомились с репертуаром местной самодеятельности. В кабинете завклубом, бывшего по совместительству и художественным руководителем, висели афиши с названиями спектаклей: «Авдотьюшка проснулась», «Жена по паспорту», «Уголок счастья». Руководящие товарищи несколько смягчились лишь после того, как худрук передал им приглашение на премьеру литературно-музыкального произведения под названием «Сердце-то в партию просится!» А на высказанные по части остального репертуара замечания хитрый завклубом процитировал слова одного из тогдашних деятелей Наркомпроса Бугославского: «Рабочий должен уйти из клуба удовлетворенным, но не утомленным». К романам Достоевского и музыке Глинки этот тезис, видимо, не подходил…

В «Славянском базаре» бывали и Чехов, и подгулявший купец

Открывшийся 135 лет назад «Славянский базар» сразу же завоевал симпатии москвичей. В «Славянском базаре» бывали и Чехов, и подгулявший купец. Особая атмосфера, возвышающая этот модный ресторан над привычными для москвичей трактирами, и отличная кухня привлекали сюда не только состоятельную, но и интеллигентную публику. Здесь сиживали Чехов и Гиляровский, Шаляпин и Станиславский, однако чаще всего «показывали себя» подгулявшие купцы. Соответственно публике строилась и развлекательная программа. Никого не удивляло, что сегодня в «Славянском базаре» можно было услышать игру на фортепьяно самого Чайковского, а завтра – выступление откровенного балаганчика... Весной 1886 года в «Славянском базаре» давали представления артисты-лилипуты. Объявления в московских газетах зазывали в ресторан «любителей»: «Самые маленькие англо-американские люди! Шесть персон! Цена за вход – 2 рубля (дети платят половину). От 1 до 3 и от 6 до 8 часов». Поскольку цена билета была немалой для того времени, то в «Славянский базар» повалил народ денежный, но простой до изумления. Некоторые из охочих до зрелищ купчиков называли лилипутов карлистами и спрашивали – можно ли здесь таковых увидеть? В ответ на это привычные ко всему официанты с нежностью подхватывали «их степенство» под локоток и подводили поближе к сцене. – Мелкий народ! – размышлял вслух огромный купчина, отправляя в рот очередную порцию мяса, хватившего бы для двух лилипутов. – У нас корма хорошие, не то что у заграничных немцев, – делал вывод его сотрапезник. – Поэтому-то у них и мелкота такая плодится!.. За соседним столиком франтоватый молодой человек и жеманная девица, глядя на кувыркающихся лилипутов, вели «содержательный разговор». Теребя салфетку и опустив глазки, девица с придыханием спрашивала у кавалера: «А интересно, могут ли такие маленькие люди любить?» «Безусловно!» – придвинувшись поближе к своей пассии, отвечал кавалер. Первые дни выступления заморских «карлистов» в «Славянском базаре» привлекали сюда едва ли не всех любителей «легкого жанра». Лилипуты ухитрились даже «оттянуть» на себя часть публики Эрмитажа и театра «Антей», где шли сверхмодные оперетки «Дитя Парижа» и «Курочка». Однако вскоре Москва пресытилась «карлистами»: через месяц труппа давала уже только одно представление в Сокольниках, а билеты стоили всего 30 копеек…

Как Бонапарта «ошпарить» хотели

[b]История войны пишется не только батальными мазками, но и штрихами карикатуриста. От Отечественной войны 1812 года осталось множество сатирических рисунков и исторических анекдотов; вполне, впрочем, достоверных. Вот один из них.[/b]Составление всевозможных патриотических листовок было одним из любимых занятий главнокомандующего Москвы, генерал-губернатора графа Федора Ростопчина. Но одной своей «афишкой», развешанной по Москве в конце августа 1812 года, он поверг обывателей в крайнее изумление. В ней москвичам предписывалось не удивляться появлению в небе невиданного аппарата – воздушного шара.Он, мол, не от злодея, – сообщалось в «афишке», а наоборот – ему на погибель.Злодеем Ростопчин называл подступающего к Москве Наполеона, а обозначенный в «афишке» воздушный шар предполагал использовать как мощное военное средство.Самое пикантное в этой истории то, что изобретатель шара, немец Франциск Леппих, сначала предлагал его… Наполеону.Французский император отнесся к изобретателю скептически, но на всякий случай велел за ним «присматривать». Между тем Леппих, жаждущий и славы, и денег одновременно, решил предложить свои услуги России. Через русского посланника в Штутгарте ему удалось связаться с российскими властями, заинтересовав этой идеей самого Александра I.Вскоре Леппих был тайно вывезен в Россию и оказался в Москве. Надо отдать должное этому человеку: он умел произвести впечатление на чиновников. В разгар наступления Наполеона на Москву ему было предоставлено все, что он просил, и даже больше. Недалеко от города оборудовали секретную мастерскую, где вовсю кипела работа. А самому Леппиху – для конспирации! – дали новую фамилию – Шмидт.Как уверял изобретатель, его будущий шар мог без особого труда поднять в воздух 50 человек и уйму боеприпасов, которые в разгар сражения произведут в бонапартовых войсках ужасные опустошения.Изготовление этого чудо-оружия начала XIX века должно было стоить казне не больше 40 тысяч рублей…Однако к концу лета на изготовление шара уже была истрачена огромная по тем временам сумма – 320 тысяч рублей. Но он так и не был готов к полету.Вконце концов шар так и не полетел. Леппиха-Шмидта объявили полусумасшедшим шарлатаном, а вот насчет умственных способностей официальных лиц, опекавших изобретателя, никаких заявлений сделано не было. Приватно только удивлялись тому, как же могли позволить увлечь себя какому-то проходимцу?! Впрочем, подобную сцену мы уже видели. В «Ревизоре».

Как считать: по рогам или по головам?

[b]Попытки сосчитать, сколько и чего в России есть в наличии, предпринимались издревле. Но не всегда они кончались добром.[/b]В далеком 1804 году в знаменитом московском Английском клубе вдруг ни с того ни с сего перестали подавать к столу лосятину. Да и в лавках Охотного ряда ее не стало. С чего бы это? – гадали гурманы. А между тем корень этого дефицита крылся сравнительно недалеко – на Лосином острове.Дело в том, что незадолго до этого в заповедный Лосиный остров был назначен обер-форшмейстером (что-то вроде главного лесничего) господин Эгерт, прибывший в Россию из Шварцвальда, где он родился, вырос и получил образование в школе лесничества.Лосиный остров, на котором новый хозяин должен был навести порядок, поразил немецкое воображение. При этом окрестные крестьяне без устали рассказывали ему, что раньше тут всего было го-о-раздо больше!Эгерт засел в архивах, и из старых бумаг узнал, что нынешний Лосиный остров – только малая часть старинного заповедного леса, где велась царская охота еще допетровского времени. Он докопался и до челобитной, поданной царю Алексею Михайловичу на холопов, застигнутых на месте преступления – за отловом водившихся тут соболей… Было от чего потерять голову!Между тем заповедный остров встретил Эгерта веселым перестуком топоров: тут вовсю рубили корабельный лес на нужды Черноморского флота. На естественный для любого немца вопрос: сколько деревьев срублено и сколько осталось? – местные дровосеки с недоумением пожимали плечами, что-то невнятно бормотали под нос и опасливо косились на управляющего… Когда наконец Эгерт понял, что в этой дикой стране деревьев никто не считает, он решил отложить вопрос с флорой на потом и заняться местной фауной. Сколько в заповеднике лосей и оленей? Они встречались на пути лесничего так часто, что смутили его европейское воображение. Вот тут-то он и совершил ошибку: стал спрашивать местных крестьян, сколько-де в округе дичи, а лосями и оленями интересовался особо… Мужички встревожились не на шутку: дотошный немец, похоже, покушался на извечную русскую вседозволенность и привычную вольницу. «Он и звезды в небе сосчитает, не то што лося або птицу», – шептались мужики. Теперь само появление нового лесничего в окрестных селах приравнивали к эпидемии оспы, которая не так давно посетила Москву. И на общей сходке было решено: не выдадим зверя Эгерту! А спустя несколько дней оберфоршмейстер с удивлением обнаружил, что лоси, олени и другая дичь куда-то пропали! Даже птиц стало меньше. Попрятались по избам и мужики. Впрочем, не стоило особого труда выяснить, что окрестные крестьяне просто-напросто выгнали большую часть зверья из леса, рассудив, что когда все образуется – они назад вернутся! А часть лесной живности окрестные умельцы умудрились загнать на свои дворы, заперев их вместе с домашними животными.Эгерт приказал немедля вернуть зверье в лес, что – хоть и с сожалением – было исполнено.Особо предприимчивые мужики, как свидетельствуют современники, пострадали вдвойне: не понявшие прелестей «одомашнивания» лоси забили насмерть многих крестьянских коров и овец…

Провокатор Малиновский был любимчиком Ленина

Диплом для 140 стран

Скандал в Елисеевском

[b]В начале двадцатых годов прошлого века, после завершения эпохи военного коммунизма, в Москве воскресли известные магазины «Мюр и Мерилиз», «Елисеевский» и другие; и их, несмотря на новые названия, продолжали называть по фамилиям прежних владельцев. Правда, в старых стенах было много нового.[/b]В этих дворцах роскоши и изысканной гастрономии простые граждане новой России из-за непомерной дороговизны, конечно же, постоянно отовариваться не могли. Чаще они ходили туда, словно на экскурсии, вспоминая времена «проклятого царизма». Но все же иногда с оглядкой могли позволить себе купить кое-что по мелочи. В основном там снабжались новая советская знать, нэпманы и удачливые воры, прожигающие жизнь.Во всех таких магазинах дежурили секретные сотрудники ГПУ, которые наметанным глазом могли отличить тех, кто имел право на шикарные вещи, шампанское и икру, от запуганных обывателей, этого права лишенных. Вызывающих подозрение тут же задерживали и отправляли на Лубянку. Однажды в обновленном «Елисеевском» разыгралась история, о которой долго судачила вся Москва. В центре ее оказался молодой человек приятной наружности, очень прилично одетый.Внимание бдительного сексота этот мужчина привлек тем, что отобрал разной снеди и напитков на несколько сотен червонцев. Когда подозрительный покупатель собирался выйти на улицу в сопровождении двух почтительно несших его покупки приказчиков, к нему подошел дежурный чекист и вежливо, но настойчиво пригласил следовать за собой в контору. Там произошел следующий разговор:[b]– Кто вы и откуда у вас такие большие деньги?[/b]– Я не обязан давать вам объяснения.[b]– Вы знаете, с кем вы говорите?[/b]– Не знаю и знать не хочу.[b]– Я агент ГПУ.[/b]– Может быть.[b]– Не может быть, а действительно. Вот мой мандат![/b]– А я секретарь французского посольства, но ничего предъявлять вам не собираюсь.Смущенный непривычно смелыми ответами задержанного чекист еще более вежливо, чем в начале разговора, предложил мужчине подождать минуточку и помчался отзваниваться начальству. Вернулся он минут через пять растерянным и явно напуганным и тут же принялся извиняться. Личность задержанного ему подтвердили по описанию.Самое интересное заключалось в том, что за несколько дней до инцидента в «Елисеевском» было ограблено французское посольство. Тогда чекисты успокаивали французов, что, мол, ничего страшного не произошло, так как украдена «только» шуба посла. И обещали усилить бдительность. Вряд ли дипломаты согласились бы считать «усилением бдительности» задержание своего коллеги.

Когда в Москве был создан совет по борьбе с проституцией

В НАЧАЛЕ 1920-х В МОСКВЕ БЫЛ СОЗДАН СОВЕТ ПО БОРЬБЕ С ПРОСТИТУЦИЕЙ С самого момента создания перед Советом по борьбе с проституцией возникла неразрешимая задача – как со всем этим безобразием бороться, если его в стране победившего пролетариата быть не может по определению? А те проститутки, которые еще остались на панели, как отрыжка прошлого, сами по себе обязательно исчезнут! Но раз партия сказала «надо», то отвечать можно было только «есть»! Активисты рьяно взялись за дело и выяснили, что на смену старой «эротической гвардии» пришла молодая поросль, занимающаяся древнейшей профессией в виде дополнительного промысла. Статистики подсчитали, что в 1920-х «профессионалок» среди проституток было всего 15 процентов, а остальные – «любительницы». Мало изменилась география мест «работы» проституток: Хитров рынок, Сухаревка, Тверская, Божедомка, Марьина Роща… Так же, как и много лет назад (и даже сейчас), часть «профессионалок» работала на дому, ничем особым не отличаясь от остальных обывателей. Никуда не исчезли притоны; вновь расцвели пышным цветом всевозможные модные салоны с комнатками для тайных свиданий. Но появилось и нечто новое: теперь «девочку» без труда можно было найти в рабочем или студенческом общежитии или… в комсомольском клубе, где нравы были очень свободными. В то время четкой политики по половому вопросу не было и у самих большевиков. Так, обращаясь к молодежи, борец за сексуальную свободу Александра Коллонтай объявила сохранение невинности «буржуазным предрассудком». Что дало повод Николаю Бухарину назвать комсомольские ячейки, которые немедленно и буквально последовали советам товарища Коллонтай, «очагами разнузданного разврата». На самом деле никакого разврата не было, так как советская власть сделала процесс заключения и расторжения брака предельно простой процедурой, на которую уходило несколько минут. Ничем не отличался от официального и так называемый фактический брак, названный тоже «свободным союзом». А отличить случайную связь от этого самого «фактического брака» было вообще невозможно. По этому поводу весьма едко высказался Демьян Бедный: «На кой же нам черт регистрировать брак,/ Если можно и так…» Наиболее продвинутые сторонники «свободной любви» предлагали платить алименты из «общего котла», введя для этого соответствующий государственный налог, а не удерживать их с беглых отцов. На что работницы Трехгорной мануфактуры написали письмо властям: «Если ввести такой налог, то мужчины окончательно распояшутся, получится сплошной разврат… Мужчина постарается не прогадать: не меньше 50 женщин гад испортит!..» Молодежь относилась к браку менее трепетно, чем их папы и мамы. По данным опроса слушателей Коммунистического университете имени Свердлова в Москве, проведенного в 1922 году, за кратковременные любовные отношения высказалось подавляющее большинство студентов. На втором месте оказались свободные любовные отношения, жизнь в браке считало наиболее приемлемой формой половой жизни 21,4% мужчин и 14,3% женщин. Удивляться этому нечего, поскольку завотделом ЦК Виноградская в 1923 году написала о многоженстве и многомужестве как о вполне допустимой практике в верхах партии. Главное, чтобы подбор партнера осуществлялся по классовому признаку! В интересах революционной целесообразности можно было даже вмешиваться в половую жизнь пламенного партийца… А иной раз эта самая половая жизнь вмешивалась в революционные будни. Порой доходило до абсурда. Так, группа комсомольцев обратилась к московским властям с предложением строить на улицах и парках не только общественные уборные, но и… кабинки для интимных встреч. По замыслу комсомольцев, эти своеобразные «павильоны любви» позволили бы пролетарской молодежи без всяких там буржуазных ухаживаний и лишних слов удовлетворять свои половые потребности с товарищами по борьбе за светлое будущее. Вожделенные домики комсомольцы предлагали построить своими руками на субботниках. От властей требовалось только обеспечить энтузиастов стройматериалами и кроватями. Ввиду явной абсурдности это предложение не прошло, но и общественных туалетов Москве пришлось ждать долгие годы…

Как губернатор москвичей без музыки оставил

[b]Бывший министр внутренних дел, усмирявший «холерные бунты», граф Арсений Закревский управлял Москвой строго, но весьма своеобразно.[/b]В должности генерал-губернатора он состоял в конце сороковых – пятидесятых годах ХIХ века. Обличенный большими полномочиями от самого государя императора, Закревский начал проявлять свою власть быстро и решительно. Он считал себя стоящим выше всяческих законов, подотчетным во всех своих поступках только самому Николаю I.«Люди незначительные» при вызове к грозному губернатору трепетали, случалось, лишались чувств, был даже один смертельный случай. В великосветских же кругах, где Закревского не боялись и относились к нему с иронией, его называли Арсеник-пашой и даже Чсурбан-пашой. Губернатор установил свой собственный порядок разбирательства дел, минуя судебный, и вмешивался буквально во все.Вскоре после начала таких «разборок» к графу Закревскому с прошениями потянулся мелкий московский люд. Арсений Андреевич, как «отец родной», не жалея своего времени и сил, мог дотошно разбираться с жалобой купчихи на нетрезвую жизнь мужа или с делом мещанки, выставленной из дома сожителем. Все эти и подобные дела решались по «благоусмотрению его сиятельства».Будучи человеком малообразованным и в науках несведущим, с особым подозрением и опаской Закревский относился к студентам. Подозрения эти усиливались на фоне революционных движений в Европе конца сороковых годов. А сами московские студенты, боясь быть заподозренными в вольнодумстве, не рисковали даже отрастить длинные волосы. Донесение о малейшей шалости какого-либо «студиозуса» немедленно ложилось на стол генерал-губернатора.Единственным местом, помимо университета, где студенты могли собираться большими компаниями, не рискуя навлечь на себя скорый гнев начальства, был трактир. Но все равно, и эти сборища настораживали Закревского. А поскольку запретить студентам ходить в трактир было слишком даже для него, то «хозяин Москвы» решил действовать по-другому. Он велел опечатать в трактирах механические музыкальные оркестрионы, стоившие трактирщикам многие тысячи и привлекавшие в их заведения «чистую публику».Этим самым неугомонный «Арсеник-паша» умудрился в одночасье превратить популярные среди студентов трактиры в заурядные кабаки. А заодно наказал и многих добропорядочных обывателей, отняв у них возможность выпить пару чая под звуки модного в то время оркестриона.

В письмецо в конверте тайно загляни...

[b]В том, что представители властей могут вскрыть и прочесть частные письма, в России были уверены всегда. О степени применения перлюстрации в практике русской жизни можно судить на основании фактов и литературных историй. Помните любопытного почмейстера из гоголевского «Ревизора»? Еще при Екатерине Великой многие видные государственные и политические деятели в своих письмах писали не столько о вещах, которые могли бы заинтересовать их частных адресатов, сколько о том, что было бы интересно правительству. Они знали, их послания прочтут именно те, «кому следует».[/b]Московский почтдиректор Иван Пестель (отец будущего декабриста), занимавший этот пост с 1789 по 1806 год, снимал копии в двух экземплярах со всех писем масонов. Одна из этих копий предназначалась главнокомандующему (так в те времена называли генерал-губернатора) в Москве князю Прозоровскому, другая шла на самый верх – в Петербург.Император Павел I не находил даже нужным скрывать, что частные письма читаются. Да и либеральное начало царствования Александра I отнюдь не исключало появления секретной инструкции для комитета полиции, в которой говорилось, что «через сношения с дирекцией почткомитет должен получать немедленные сведения о всяческой подозрительной переписке».В то время главным, вызывающим наибольшие опасения правительства городом считалась Москва. Именно сюда на зиму съезжалось богатейшее дворянство, именно отсюда «гибельная мода» порицать правительство постепенно переходила в провинцию.Сами пункты перлюстрации почты созданы много позднее. В 1880 году они появляются при департаментах полиции Москвы, Киева и Петербурга. Копии делали с писем общественных и политических деятелей. Поскольку перлюстрация по закону империи была делом незаконным, то сведения, полученные из писем, назывались «агентурными».Особо много хлопот «почтовым стражам» доставляли революционеры, которые старались всякими хитроумными способами зашифровать свои подрывные послания.Так, в октябре 1907 года один из чинов охранного отделения докладывал в департамент полиции, что для переписки между собой социал-демократические организации используют загадочный шифр, который не сразу удалось раскрыть. Оказалось, к делу революции «приобщили» классика: ключом к шифру были строки поэмы Пушкина «Евгений Онегин».По данным Министерства внутренних дел, в начале прошлого века ежегодно перлюстрацию проходило более 350 000 писем, а людей на этом «славном поприще» по всей империи трудилось всего лишь несколько десятков человек.Так что нелегко им, бедным, приходилось!

Идиот по-советски

[b]В облике Москвы в первые годы Совдепии появилось много непонятного тем москвичам, которые были «не обучены» новому языку. На стенах зданий вдруг возникло множество вывесок с загадочными словами, обозначающими названия советских учреждений.[/b]В середине 1920-х годов одна эмигрантская газета опубликовала рассказ старого московского инженера, уехавшего во Францию после окончания Гражданской войны.Как-то поздней осенью 1920 года этот инженер с ужасом обнаружил, что у него украли весь запас дров. А без специального талона в то время достать какое-либо топливо было невозможно. Для того же, чтобы получить эти самые талоны, следовало обратиться к соответствующим властям. К каким именно, инженер, благоразумно старавшийся иметь с новой властью как можно меньше дел, в точности не знал. Сердобольные сослуживцы подробно объяснили ему, как составить прошение и куда с ним идти.Адрес показался инженеру знакомым. Раньше в этом просторном особняке размещались известный ресторан и клуб, а сейчас сидело все районное начальство. В коридорах было грязно и сумрачно. У дверей кабинетов вдоль стен стояли измученные посетители; мимо, не глядя по сторонам, пробегали стриженые барышни с бумажными папками под мышкой. Инженер робко остановил одну из них и спросил, куда ему можно обратиться со своей бедой. Барышня скользнула по нему взглядом и указала на одну из дверей: «Этим занимается идиот».Проситель сначала оторопел, но затем решил, что чего-то недослышал, но поскольку вход в кабинет был указан вполне определенно, робко постучал в дверь. «Войдите!» – раздался из кабинета хриплый голос. Через мгновение перед глазами инженера предстал довольно молодой человек в помятом полувоенном френче и с опухшим лицом. От хозяина кабинета тошнотворно несло перегаром, но проблему он решил на удивление быстро, размашисто начертав в углу заявления – «Дать!» Забирая эту драгоценную бумагу, инженер обратил внимание на табличку, украшавшую стену позади начальственного кресла. На ней указывалась должность хозяина кабинета. Там было написано: [b]И[/b]сполняющий [b]Д[/b]олжность [b]И[/b]нструктора [b]О[/b]тдела [b]Т[/b]оплива». Из красиво выделенных заглавных букв само собой складывалось слово [b]«ИДИОТ»[/b]. Вот тут-то старый инженер и догадался, к кому направила его барышня. И именно в этот момент он, переживший революцию и Гражданскую войну, и все еще ждущий от большевиков какой-то новой экономической политики, которая даст людям жить более или менее нормально, и которая, по слухам, вот-вот должна начаться, понял, что все напрасно.В советской России идиот в кресле начальника будет всегда гордиться этим, иногда даже не осознавая, кем он является.

Онегина - посадить, Гремина - расстрелять!

[b]После октября 1917 года горячие головы в революционном экстазе предлагали «заменить» всю «непролетарскую» литературу, «сбросить с корабля современности» русских писателей-классиков. Крепко доставалось от обновителей мира и «буржую Пушкину».[/b]В 1924 году по всей Красной Пресне были расклеены объявления, приглашавшие желающих на показательный суд над Евгением Онегиным. Этот процесс, как писали газеты, привлек множество народу, хотя далеко не все понимали, что к чему.Для пущей убедительности «обвиняемый» был в костюме своей эпохи. Кроме главного подсудимого, к ответственности привлекались бывший генерал Гремин и его жена урожденная Ларина. Генерал, как водится, был в мундире с орденами, лентой и эполетами, а его жена – в декольтированном платье и вся в стекляшках, изображавших драгоценные камни.Онегин обвинялся во многих преступлениях, но главным образом «в эксплуатации рабочего класса», а также почему-то в «приверженности мещанским предрассудкам». Татьяну же обвиняли как пособницу своего мужа-генерала. Как и следовало ожидать, вина Гремина была самой тяжкой: ему инкриминировались ни много ни мало… многочисленные расстрелы и руководство царскими палачами. Заодно досталось и автору оперы – «буржуазному прихлебателю» Петру Чайковскому.Тщетно представитель защиты уверял обвинителей, что участие Гремина в расстрелах «абсолютно не доказано и нет никаких фактов». Гремина приговорили к высшей мере наказания как врага рабочих и слугу кровавого режима. Онегин получил 20 лет заключения со строгой изоляцией. Кроме того, его обязали основательно ознакомиться с сочинениями Маркса, Энгельса, Плеханова и Ленина. Татьяне Лариной повезло. Ее как «элемент малосознательный, в просторечии называемый дурочкой», освободили.Пройдет всего несколько лет, и многие из участников и свидетелей этого фантастического «уголовно-литературного процесса» превратятся в реальных подсудимых и получат вполне реальные сроки и расстрельные приговоры. И тоже за преступления, которых не совершали.А. С. Пушкин в отличие от великого композитора в этом приговоре как осужденный не числился. Видимо,его уже тогда готовили в «борцы с режимом» и «почти пролетарские» писатели...

По улицам слона водили…

[b]3 октября 1688 года вся Москва переполошилась. В этот день к русскому государю приехал с подарками посол персидский. Улицы, по которым следовало посольство, были буквально запружены толпами народа. Любопытство московского люда вызывали не только доселе невиданные смуглые гости в необычных одеждах, но и то, что их сопровождал зверинец. На львов, тигров и павлинов зеваки смотрели, раскрыв рот.[/b]Но то, что москвичи увидели после жар-птицы (так тогда за яркость оперения называли павлина), превзошло все их ожидания и потрясло до глубины души. Чудом этим был “превеликий слон-зверь”. Всадник, сидящий на нем, казался до того маленьким, что был скорее “аки врабий” (воробей), а не человек. Сам же гороподобный зверь “имел нози длиною с человека” и были они “толсты яко бревно”. Довольно точны и первые описания слона: “Толстотелесен, безшерстен, великоглав, ступанием медведоподобен, нос яко губа”.Первый контакт москвичей с экзотическим животным закончился паникой. Стоящего смирно слона, видя его добродушный нрав, обступила густая толпа. Люди с удивлением наблюдали, как ему на спину без всяких усилий влез погонщик, и в ужасе разбежались только тогда, когда слон, тяжело переваливаясь, переступил своими толстыми ногами.Прошло несколько лет, и в Москву привезли второго слона. Он, как и его старший собрат, был “персидским гражданином”. Этот “слоновий визит” завершился не слишком удачно. В то время в Москве вспыхнула моровая язва, которую обыватели, недолго думая, приписали появлению в городе диковинного чудо-зверя.Третий слон появился в Москве почти через сто лет после второго, в 1796 году. Теперь великий “слонзверь” вместо восторга, трепета и ужаса вызывал, скорее, спокойное любопытство. В Москве появляется множество “народных картинок” лубков, посвященных слону, которые в то время носили и своеобразный просветительский характер. Так, на одном из них было помещено краткое описание слоновьей жизни и сообщалось, что “обитает он в жарких странах, питается травой и листом. Кожа на нем цветом темноватая и седая, притом голая, морщеватая и жесткая. Он послушнее лошади, верностью равняется собаке, терпелив и послушен, но бывает сердит, как тигр, хитрее обезьяны, а хоботом может вырвать дерево с корнем…” Своими разнообразными талантами слон настолько полюбился простому люду, что редкий лубок появлялся без стихов в его честь: “Что делал слон, когда в Москву притопал он?” На первом же месте среди полезных навыков слона веселые москвичи отмечали его умение вытаскивать пробки из бутылок. Это, пожалуй, поражало их больше всего. Этот, третий в столичной истории, слоновый визит и навел, видимо, известного баснописца на мысль об очередной рифмованной сатире про то, как “по улицам слона водили...” Случилось это, правда, далеко не сразу…

Московские приключения французского «Мефистофеля»

[b]Декорации и «спецэффекты» в российских императорских театрах всегда была впечатляющими. Такими, что их достоверность подчас приводила к комическим случаям.[/b]Больше ста лет тому назад, на одном из представлений в московском Большом театре оперы Гуно «Фауст» партию Мефистофеля пел прославленный французский баритон Девойо. Помимо всего прочего, по ходу действия в первом акте Мефистофель должен был угощать студентов вином. Для этого он ударял шпагой по бочке, и оттуда сначала вырывалось пламя, а затем уже струей било вино. Затем Мефистофель сбрасывал с себя черный плащ и оставался в ярко-красном трико, усыпанном блестками. Только после всех этих телодвижений начиналась знаменитая ария о золотом тельце.Огонь, конечно же, был бутафорским и безопасным, но на этот раз вспыхнул почему-то сильнее обычного, на что кто-то из впечатлительных хористов крикнул: «Пожар!» Девойо не отличался храбростью, поэтому, услышав тревожные крики, моментально убежал со сцены и, выпучив глаза, промчался через кулисы, фойе и… оказался на улице.Дело было холодной зимой, в десятом часу вечера, когда магазины уже закрыты, а улицы темны и пустынны. Мороз и вьюга заставили заезжую знаменитость подойти к единственному освещенному окну в округе. Напуганный и замерзший певец в несколько прыжков перемахнул улицу и проскочил внутрь.В помещении, куда он попал, спасаясь от «пожара», располагалась маленькая пивная, где обычно после закрытия своих лавок за кружкой пива и порцией сосисок собирались местные немцы-торговцы. Так было и в тот вечер. Но на сей раз мирная беседа торговцев была неожиданно и самым фантастическим образом нарушена. Дверь пивной с треском распахнулась, и в ворвавшихся клубах морозного воздуха показалась… огромная фигура черта в красном, с рогами и обнаженной шпагой в руке! Перепуганные купцы и приказчики полезли под столы, а мирно дремавшая за стойкой хозяйка упала в обморок.Не меньшая паника царила и в Большом театре. Зрители с испугом смотрели на сцену, где бестолково топтались артисты и замер с палочкой в руке дирижер. Поиски Девойо внутри театрального помещения результатов не дали. След «сыщикам» указал изрядно напуганный привратник, сказав, что мимо него промелькнуло что-то красное с рогами и скрылось за дверьми, выходящими на Петровку.Когда посланные на поиск исчезнувшего баритона гонцы обыскали все дворы и порядком промерзли, они решили заглянуть в пивную.Вряд ли их в этой момент очень уж интересовал пропавший француз: скорее всего, просто тянуло к согревающим душу и тело напиткам! К их удивлению, зал заведения был совершенно пуст, и только в глубине его на диване раскинулась живописная фигура мирно похрапывающего после всех потрясений «Мефистофеля».

Во время Гражданской войны было не до веселья

Во время Гражданской войны и послевоенной разрухи большинству населения России было не до веселья. Многие увеселительные заведения, в их числе и театры оперетты, были закрыты С приходом НЭПа и оживлением культурной жизни новые власти решили возродить и оперетту. Однако большевики не были бы большевиками, если бы и к этому жизнерадостному жанру подошли не По-партийному. Одна из первых советских оперетт «Черный амулет» Стрельникова в идейном отношении была безупречной – в ней бичевались пороки современной Америки. На ее постановку не жалели средств, по всей Москве расклеили афиши, а в газетах вовсю расхваливали этот самый «Черный амулет», который никто пока не видел. Заинтригованную и повалившую на премьеру публику ошарашили с самого начала. Сцена была декорирована американскими флагами и огромными «золотыми» долларами. Исполнители в безупречных фраках и свиных масках изображали американских капиталистов. Они заняли все пространство сцены, время от времени беспорядочно похрюкивали, принимали угрожающие позы, что-то неразборчиво пели и говорили. Угнетаемых на сцене почти не было заметно, как и в сюжетной линии... Забитый в первые премьерные дни партийным и советским начальством зал постепенно наполняла другая публика – нэпманы, приказчики и просто любопытные. Настоящие ценители оперетты этого сценического действа выдержать не могли. Конечно, такая «заказуха» не делала чести ни зрителям, ни авторам, однако Стрельников реабилитировал себя тем, что его «Холопку» ставили долгие годы, и представления этой оперетты всегда проходили с аншлагом. Борцы за «правильную» оперетту работали по двум направлениям: пытались создать что-то свое и переделывали на новый лад классическую венскую оперетту. Горячие энтузиасты добрались и до кальмановской «Сильвы». В их трактовке князь Эдвин превратился в шахтера, его отец – в шефа жандармов, а Бони – в революционера. Эту постановку осуществили на Донбассе, а не в Москве, хотя и пытались. Сторонники широкого внедрения революционизированной «Сильвы» в качестве аргумента приводили тот факт, что «все руководящие донецкие товарищи хохотали до упаду» на этом представлении. Им и не пришло в голову, что хохот у «идейно выдержанных товарищей» вызвали их нелепые эксперименты. Как бы то ни было, но москвичи лишились сомнительного удовольствия увидеть своих любимых артистов в «Сильве» по-пролетарски. Здравый смысл возобладал, и классику оставили в покое. Перед войной «веселая классика» мирно уживалась с новыми опереттами советских композиторов, которые прочно утвердились на сцене. Откровенно абсурдных, но «правильных» среди них уже не было. Появились и по-настоящему талантливые произведения, имеющие многолетний успех у публики. А «Свадьба в Малиновке» Александрова народу полюбилась настолько, что по этой оперетте сняли одноименный фильм, который миллионы зрителей с удовольствием смотрят и сейчас.

Первый московский бестселлер

[b]Первые календари в России появились в 60–70-х годах XVII века. Они были рукописными, весьма трудоемкими в исполнении и предназначались лишь для немногих любителей «книжного почитания». А первый русский печатный календарь вышел в конце декабря 1708 года в Москве. Этот календарь получил весьма широкое распространение и выходил ежегодно до 1728 года.[/b]Но самым популярным в народе календарем, настоящим бестселлером почти двух столетий был «Календарь повсемественный или месяцеслов на вся лета…», вышедший из московской типографии в мае 1709 года. Он был составлен библиотекарем Василием Киприяновым под наблюдением сподвижника Петра I Якова Вилимовича Брюса, заслужившего громкую славу звездочета, колдуна и чернокнижника.Печатный календарь Василия Киприянова московские обыватели сразу же стали называть «Брюсов календарь». В нем читатели могли найти те же сведения, что печатаются и в современных отрывных календарях: о долготе дня в Москве, о восходе и заходе Солнца и Луны, предсказания погоды...В повторных выпусках «Брюсова календаря», сделанных в виде отдельных книжек, содержалось много сведений по астрономии, географии, топографии. В них также приводились таблицы расстояний от Петербурга до различных русских и зарубежных городов, перечислялись дворцы, монастыри и церкви, рассказывалось о географическом положении главных европейских городов.Кроме того, в календаре были карты центральных областей России. Самым популярным разделом была «Лунная таблица». В ней давались наставления на все случаи жизни: в какие дни и под каким знаком следует «брак имети… мытися в бане… брады брить, чтобы не скоро вырастали… власы с головы стричь, чтобы мозги укреплялись…»Большое место в этой таблице отводилось предсказаниям. Так, например, предсказывалось, что отрок, родившийся 9 февраля и 12 марта, будет флегматиком, а отроковица, появившаяся на свет между 14 сентября и 15 октября, «пригожа будет ликом и с красным смешана…»В продолжение целого столетия популярность «Брюсова календаря» была исключительной во всех слоях общества. С ним не могли конкурировать даже календари, которые несколько позднеестала издавать Академия наук. И это несмотря на особые указы властей, предписывающие покупать только академические календари. Впрочем, чему удивляться: и в наши дни многочисленные астрологические календари «с предсказаниями» покупаются охотно. А значит, дело «Брюсова календаря» с указанием, что делать, «чтобы мозги укреплялись», живет и процветает.

Индивиды «миловиды»

[b]В конце ХIХ века Царицыно считалось одним из самых поэтических и живописных мест Подмосковья. Но вот беда – к самому Царицынскому дворцу от железной дороги нужно было идти пешком или добираться с четверть часа на тряской повозке, запряженной хилой лошадкой. Поэтому благородные господа, не склонные скакать по кочкам и оврагам, эти места посещали нечасто. Зато публика попроще Царицыно обожала. Помимо романтических развалин здесь было много и других мест, привлекающих простой люд.[/b]Особой популярностью в народе пользовалась беседка с красивым названием «Миловида». Из нее действительно открывался очень милый вид, но достоинство сего сооружения заключалось не только в этом. Рядом с беседкой работал буфет с пивом, медом, холодными закусками и самоваром по весьма умеренным ценам.В один погожий осенний день, озабоченные досугом обывателей, этот уголок решили посетить господа из Общества народных развлечений. Едва они подошли к буфету, как оттуда выскочил какой-то детина с разбитым в кровь лицом, а вслед за ним растрепанная девица в порванном платье. Устроители народных развлечений сразу же смекнули, что мирным чаепитием здесь и не пахнет, и не рискнули переступать порог заведения без полиции. Хотя им было совершенно точно известно, что водки и вина в этом буфете отпускать не полагается.Прибывшие чины полиции, сопровождавшие господ в самый эпицентр веселья, удивились не менее самих гостей. В буфете не было ни одного трезвого посетителя, все столы буквально прогибались под тяжестью разнокалиберных бутылок, и даже самовары вместо кипятка были заполнены водкой. Сам буфетчик пытался стоять прямо, но взгляда сосредоточить не мог, а лишь бессмысленно улыбался.Ни под прилавком, ни в других местах во время осмотра буфетной водки и вина обнаружено не было. За исключением тех бутылок, что теснились на столах у гостей. Секрет раскрыл помощник буфетчика, а попросту мальчишка на побегушках. Этот усердный паренек за малую копеечку всегда мухой летал в ближайшую лавку и приносил клиентам заветную бутылочку. Ну а французского шампанского они не требовали, так что взаимопонимание сложилось полное.Этот же парнишка оттаскивал на воздух в «Миловиду» изрядно отдохнувших гостей, которые достаточно быстро приходили в себя и снова отправлялись в буфет. На память о себе они оставляли загаженную беседку и поломанные кусты.Тогдашние московские газеты упоминали о приключениях в Царицыне устроителей народных развлечений, после чего городские власти вычистили и окрасили беседку, отремонтировали буфет, но о дороге, как водится, не подумали. В результате старым клиентам искать у «Миловиды» стало нечего, а новым все так же трудно было туда попасть.

Язык с Лубянки

[b]Сто лет назад, так же как и сейчас, состоятельные москвичи предпочитали покупать продукты в крупных магазинах, а не на базаре. И так же, как и сейчас, иной раз это заканчивалось неприятностями.[/b]Осенью 1902 года в 1-й участок Мясницкой части пришел некий благообразный господин, назвавшийся доктором Саковичем, и потребовал околоточного надзирателя. Когда околочный явился, доктор показал ему язык, но не свой, а купленный только что в гастрономическом магазине купца Смирнова на Большой Лубянке.Сакович попросил составить протокол на сию покупку, произведя предварительно тщательный ее осмотр. Что и было сделано. Его коллега, полицейский врач, расстарался вовсю, в результате чего появился пространный протокол. В нем говорилось, что [i]«мясо в этом языке, видимо, принадлежит бычьему языку, повсеместно оно имеет очень темный цвет, а на краях – темный с зеленоватым оттенком. С одной стороны куска замечается пустота, заполненная червями, а от самого куска распространяется резкий затхлый запах. На основании этого я полагаю, что описанный кусок языка не годен к употреблению».[/i]Несмотря на «красоты стиля», выводы полицейского врача были верными, и в магазине Смирнова произвели тщательный осмотр, который дал следующие результаты.На прилавке на двух замызганных блюдах лежали три с лишним фунта вареной колбасы сомнительной свежести. Семь фунтов проржавевшей копченой колбасы были свалены в дальнем углу, там же нашли последнее пристанище 10 фунтов сыра, твердого, как камень.Самое интересное, что во время осмотра в магазине был задержан пьяный лакей, направленный хозяевами за покупками. Ему тоже «посчастливилось» стать обладателем большого куска мяса, запах от которого не смог уловить только пьяный. Таких покупателей, видимо, и дожидался оборотистый хозяин магазина с тем, чтобы всучить им сваленные в темном углу негодные продукты. Доктора Саковича «одарили» тухлым мясом, должно быть, по недоразумению.Кстати, в витрине гастрономического магазина купца Смирнова красовалось написанное крупными буквами объявление: «Всегда в продаже самые свежие колбасы, сыры, мясо». Объявление убрали, а купец отделался сравнительно легко: мировой судья присудил его к штрафу в 100 рублей.Лавочку так и не прикрыли, и через какое-то время Смирнов вновь принялся за старое. После очередного скандала его присудили к более крупному штрафу, в случае неуплаты которого имущество оборотистого купца могло быть описано судебными исполнителями. Однако Смирнов благополучно справился и с этими неприятностями, и через какое-то время в витрине его магазина вновь появилось объявление «Всегда самые свежие продукты».

Концерт для пациента

[b]Традиция так называемых шефских выступлений деятелей искусств «в глубинке» зародилась в 1930-е годы.[/b]Однажды по отдаленным колхозам области отправилась очередная бригада артистов Москонцерта. Ее руководителем была назначена известная до войны исполнительница народных песен и чтица, актриса Третьякова. Выбор на нее пал неслучайно. По неписаным правилам, столичные артисты, выезжая «на село», должны были иметь в репертуаре что-то народное, что-то из классики, а под занавес – немного юмора. Так что при необходимости Третьякова могла заменить собой всю артистическую бригаду.В поездку отправились люди бывалые, но по 2–3 ежедневных концерта в чистом поле вымотали артистов основательно. Когда после заключительного выступления хозяева накрыли обильный стол, артисты отдали ему должное, не избегая и крепких напитков. Уставшие труженики сцены клевали носом за уставленным всевозможной снедью столом, но стаканов из рук не выпускали…В момент приятной расслабленности, когда гости и хозяева уже выпили со взаимным уважением, а на столе еще много чего оставалось, вдруг раздалось тарахтенье грузовичка. Через минуту перед пирующими предстал тщедушный человечек в несвежем белом халате и круглых очках. «Доктор», – криво усмехнулся председатель. Человечек же поспешно кивнул и бросился к артистам, умоляя дать небольшой концерт для пациентов его больницы. Имущество артистов и их самих он обещал доставить на грузовичке к самой станции в лучшем виде.Отказать больным людям было нельзя, и бригада в полном составе погрузилась в грузовичок. Через 20 минут подъехали к больнице, а еще через пять бригада в полном составе оказалась на импровизированной сцене. Тех артистов, кому трудно было стоять после обеда, усадили на стулья. Большинству трудно было говорить – они просто стояли, для мебели. Отдувалась за всех Третьякова, выступление которой наиболее трезвый из ее коллег почему-то объявил «юмористическими сценками».Но «самый юмор» оказался не в том. Спев пару народных песен и прочитав чеховского «Злоумышленника», Третьякова внимательнее вгляделась в публику, которая показалась ей не совсем обычной. Больные смотрели на нее, а улыбались и хмурились чему-то своему. Нормально реагировали на ее выступление лишь два краснолицых упитанных мужичка в белых халатах да тщедушный доктор. Прочитав вопрос в глазах артистки, доктор развел руками…Все было ясно. Третьякова объявила об окончании концерта и заторопилась к выходу. Немного пришедшие в себя коллеги поспешили за ней.Но не тут-то было! Душевнобольные разом отвлеклись от своих мыслей и потребовали продолжения концерта.На защиту артистов встали санитары и доктор, обещавшие придержать пациентов, пока артисты не отъедут достаточно далеко. Через мгновение вся компания была в грузовичке. Шофер тронулся резво, но через минуту мотор заглох. Пока водитель ковырялся в нем, а потом набирал скорость, вырвавшиеся из рук санитаров сумасшедшие бросились догонять обидчиков-артистов. Хорошо хоть дороги у нас в глубинке такие, по которым не только не проехать, но и бежать вслед машине затруднительно…

Воровать так с музыкой

[b]Мастерицы-шляпницы – это, разумеется, не фабричные ткачихи, но и не благородные барышни. А отдыхать «по-благородному» хочется. Но как?[/b] Вот и решили мастерицы Алешичева и Кущина организовать в квартире, которую нанимали вдвоем, «светскую» вечеринку. Кавалеров достойных в округе не было, так что девицы решили сделать праздник «для себя».С утра начались хлопоты и приготовления, подруги съездили на Тверскую и закупили у «самого Елисеева» все лучшее. Позаботились и о музыке: по совету соседки-купчихи пригласили двух музыкантов – братьев Василия и Якова Михайловых.Они явились вовремя, к назначенному часу, но в сильно поношенных костюмах, чем поначалу вызвали у девиц некоторое подозрение. Однако виртуозная игра баяниста и гитариста рассеяла все сомнения. Веселье было в полном разгаре, когда один из музыкантов Василий, как сидел с баяном в руках, так и хлопнулся со всего размаха на пол. Девицы сильно напугались, особенно когда Яков, наклонившись над братом, тихо прошептал: «Умирает…»– Как умирает? Прямо у нас в квартире?!Но тут умирающий громко захрипел и вытянулся. «Отходит», – с болью в глазах произнес Яков. В ужасе девицы бросились вон из квартиры.Потоптавшись в растерянности у порога дома, они наконец направились в участок. Прибывшие на место происшествия полицейские чины не застали на месте трагедии ни мертвого баяниста, ни живого гитариста.Вместе с ними из квартиры исчезли все имевшиеся в наличии украшения и другие ценные вещи компаньонок. Соседка-купчиха божилась, что знает братьев-музыкантов давно и никогда за ними ничего такого замечено не было. Разве что в вине не всегда меру соблюдали…Прошел год. Летом 1897 года девицы решили вновь организовать у себя «светскую» вечеринку. Нашлись и достойные кавалеры, а музыкантов пригласили через других знакомых. Каково же было изумление хозяек, когда перед ними вновь появились Василий и Яков. Одеты в этот раз они были гораздо приличнее, а у Василия галстук был заколот брошью с бриллиантом, год назад пропавшей из их квартиры! С помощью кавалеров музыкальные гости были скручены и связаны. Послали за полицией.Прибывшие сыщики без особого труда опознали в музыкальной парочке профессионалов-домушников, не один год разыскиваемых полицией.

На флейте пролетарских труб

[b]Сразу после октябрьского переворота большевики относились к работникам искусства довольно бережно.[/b] Меньше всего трогали российскую музыкальную интеллигенцию. Вопреки требованию лозунга «Искусство принадлежит трудящимся» особого нажима на музыкантов новая власть не оказывала. Хотя и была организована идеологически музыкальная Ассоциация пролетарской музыки – АПМ. Пролетарской музыки как таковой не существовало в природе, но «пролетарские музыканты» с жаром принялись создавать всевозможные симфонии фабричных гудков и немыслимые оратории на производственные темы. В Москве даже умудрились явить публике первый в мире симфонический оркестр без дирижера.В этих условиях Московская консерватория сохранила большую часть своей профессуры, что позволяло ей выпускать из своих стен музыкантов мирового уровня. Ее директором тогда был Игумнов. При нем окончили курс и были занесены на «золотую доску» выпускников Оборин, Кабалевский и другие таланты.В конце 1920-х годов решающее влияние в музыке приобрела Ассоциация пролетарской музыки. Стараниями АПМ творчество многих классиков просто-напросто запретили. Как «несозвучные пролетариату» под запрет попали Чайковский, Шопен, Скрябин, Рахманинов.Особенно трудные времена для Московской консерватории настали, когда на пост ее директора назначили деятеля ассоциации Пшибышевского. Не долго думая, он отменил вступительные экзамены и текущие оценки и объявил, что «нам солисты не нужны, нам нужны музыканты-массовики». При Пшибышевском было уничтожено даже само название «консерватория», которое заменили на «высшая музыкальная школа имени Феликса Кона» (старый революционер и тезка Дзержинского). Московские музыканты стали называть новое учебное заведение «конской школой». Студентов туда начали принимать только по признаку пролетарского происхождения: ни способности к музыке, ни слуха, ни подготовки не требовалось. Однако противившихся этому профессоров консерватории убрать не успели, хотя уже подбирались к ним. Заодно деятели АПМ хотели взять под свое крыло и Московскую филармонию, и Большой театр.Так бы и случилось, но в апреле 1932 года правительство неожиданно ликвидировало пролетарские группировки в искусстве, как «выполнившие свою роль». Музыка как таковая была спасена, однако это вовсе не означало, что она осталась без идеологического присмотра.Причем очередное «закручивание гаек» наступало не в унисон с волнами террора, охватившими другие сферы жизни страны. В 1936 году Шостаковичу крупно попало от руководителей страны за «сумбур вместо музыки», а через год, когда по стране вовсю гуляла коса террора, опала с него была неожиданно снята.Партэстеты к одной и той же музыке в свете «руководящих указаний» в разное время могли относиться по-разному. Так, джаз, сначала почитаемый как прогрессивная музыка угнетаемых негров, в одночасье превратился в «музыку толстых». В этом смысле столь не любимому в Советском Союзе року повезло меньше. Люди старшего поколения наверняка помнят: «Сегодня он играет джаз,/ А завтра Родину продаст./ Сегодня рок танцует он,/ А завтра вражеский шпион».Вот такая музыка.

Фавориты играли по-крупному

[b]Наибольшее распространение карточная игра получила в России во время царствования Екатерины II. Сама не чуждая земным утехам, Екатерина все же понимала вред карточной игры, разорявшей дворянство: за ломберными столиками проигрывались миллионы, что по тем временам было суммой фантастической.[/b]И вскоре последовал «высочайший запрет» на азартные игры. Но соблюдался он плохо. Тем более что в домах фаворитов императрицы – Потемкина, Орлова и Зорича – игра шла по-крупному. В обеих столицах картежников становилось все больше. Их не пугал и арест за нарушение царского указа. Екатерина не на шутку встревожилась и приказала главнокомандующим обеих столиц иностранцев-игроков немедленно высылать за границу, а своих – «унимать по мере».Исполняя распоряжение императрицы, тогдашний главнокомандующий Москвы Михаил Измайлов 7 июня 1795 года представил ей объяснительную записку.Измайлов выражал свое мнение, что сам факт содержания игорного дома предосудительным не считает, а полагает преследовать только тех содержателей, которые употребляют при игре «обманные средства», то есть шулеров. Были названы и сами шулеры. Таковыми, по докладу главнокомандующего, были советник Молимонов, секунд-майор Ротштейн, названный «академиком карточной игры», и подпоручик Волжин.В притоне Молимонова эти люди обыграли чиновника Шатиловича, который проиграл им 25 тысяч рублей казенных денег. Измайлов арестовал всех игравших с чиновником и держал их под арестом до тех пор, пока они не внесли всю проигранную чиновником сумму в казну.В докладе Измайлова подчеркивалось, что в Москве вовсю работают 32 игорных дома, собирающих большое количество игроков.Азарт оказался сильнее царских указов. Хотя Екатерина сослала всех известных шулеров на север России под надзор городничих, а сами азартные игры были запрещены, картежников не становилось меньше. Картежная игра продолжалась при попустительстве властей, многие из представителей которой были сами весьма к ней склонны.Запрещал карточные игры и император Павел I. Да и Александр I при вступлении на престол, по примеру отца и бабки, также издал указ о запрещении игры в карты: [i]«Толпы бесчестных хищников, с хладнокровием обдумав разорение целых фамилий, одним ударом исторгают из рук неопытных юношей достояние предков, веками службы и трудов составленное»[/i], – говорилось в указе.История карточной игры хранит имена многих выдающихся игроков того времени. Среди них и сам Михаил Кутузов, до того как стать героем войны с Наполеоном, был широко известен в армии как неисправимый и непобедимый картежник. Его сослуживец Храповицкий, спустивший в карты все свое состояние, так отзывался о Кутузове: «Его в карты никто не перехитрит».Так, может быть, Михаилу Илларионовичу стоило не баталии с Наполеоном устраивать, а сесть за ломберный стол и… отыграть у него всю армейскую амуницию, а заодно и императорскую корону?

Крепка, как советская власть

[b]Двадцатые годы памятны столичным старожилам многими событиями. Но 5 октября 1925 года москвичам запомнилось особенно: советская власть сделала своим измученным нарзаном гражданам особый подарок. Слабоалкогольная водка «рыковка», прозванная в народе по имени тогдашнего предсовнаркома, была доведена до 40 градусов и пущена в свободную продажу.[/b]Казалось бы, только и всего. Однако властям требовалось преподнести это событие как крупный праздник, причем с идеологическим уклоном. Поэтому кампания по внедрению любимого народом нового-старого алкогольного напитка проходила под лозунгом: «Крепка, как советская власть!»Но, как водится, предусмотрели не все. И прежде всего огромные очереди, образовавшиеся у винных магазинов с самого раннего утра. Эти очереди, затмевающие даже «мануфактурные хвосты», начинались далеко от дверей магазина, но в отличие от прочих очередей в них не наблюдалось ни перебранок, ни ссор. Настроение у людей было праздничным. «Господи! – умилился какой-то сивый старикашка, кутаясь в драную кацавейку, – для такого дня да не постоять! За хлебом стояли! За сахаром стояли! А тут! Не размокнем! 11 лет ждали!..»Стоящий за ним прилично одетый господин одобрительно покачивал головой в такт этим восклицаниям, а за господином радостно улыбался пролетарий… Классовая идиллия!Счастливцев, выходящих из магазина с просветленными лицами и поллитровками в руках, немедленно окружала толпа. Некоторые, почтительно глядя на хозяина водки, просили «показать бутылку». Кто-то прямо на выходе начинал дегустировать прозрачную жидкость. А следящим за каждым его глотком зрителям, утирая губы, докладывал: «Хороша же, стерва! Как по маслу сама в горло лезет!» Но большинство, зажав драгоценные бутылки в руках, мчались домой, где их ждали другие страждущие…А еще в тот же день в Москве случилось вот что: во-первых, в столице… съели всю закуску. А во-вторых, в отделениях милиции все камеры, коридоры и дежурные помещения были заполнены «пострадавшими». Станции «скорой помощи» не успевали подбирать пьяных, накал страстей усиливался. На одной из трамвайных остановок произошла драка, в которой участвовали больше 80 человек. Все участники побоища, в том числе и женщины, были пьяными вдрызг.Через несколько дней нарком здравоохранения Семашко заявил: [i]«Мы восстановили продажу водки не потому, что нам понравилась эта идея, а потому, что она является самым сильным оружием в борьбе против самогона…»[/i]«Оружие» действительно оказалось очень сильным. Волна пьянства, охватившая жителей нашего города по случаю восстановления продажи водки «довоенной крепости», была сравнима с цунами. За неделю от чрезмерного употребления «правильной» водки умерли более ста человек – куда больше, чем от распития «неправильного» самогона.С этого дня негласный лозунг «Социализм – это советская власть плюс спаивание всей страны» действовал безостановочно.

Патриота встречают по одежке

[b]В России, как известно, всегда «по одежке встречали». Но всякие «чересчур» никогда не приветствовались. Уже в царствование императрицы Елизаветы стремление модников было ограничено законодательно. Чтобы не затмевать сияние первых лиц государства, мелким чиновникам разрешалось покупать ткань для одежды не дороже двух рублей за аршин, а чиновники высших классов могли шить наряды из четырехрублевого шелка.Ботинки – только коммунистам[/b]Следствием Отечественной войны 1812 года стало то, что французскую моду в России объявили непатриотичной, а Александр I в приказном порядке сделал русский сарафан и кокошник официальным придворным платьем. Правда, все эти наряды полагалось расшивать золотом и украшать драгоценными камнями.Существенным образом повлияла на моду и Первая мировая война. Женская и мужская одежда стала более строгой и демократичной, а в чем-то – даже «полувоенной». А потом прогремела революция; сначала одна, а потом и другая…К началу 1918 года одежда в Советской России приобрела четкий политический смысл. Кожаные куртки и фуражки – только для комиссаров и видных большевиков. Для лояльных к советской власти рабочих – кепки и сапоги. Для крестьян – лапти и косоворотки. Каждый, кто рискнул показаться на улице в приличном костюме, смотрелся крайне подозрительно. А за появление в офицерской шинели и в ЧК загрести могли. Тем не менее в том же году были организованы особые склады конфискованных вещей, где те, кому это «полагалось», могли получить любую одежду. А полагалось, как водится, не всем, и современники жаловались, что «ботинки нынче выдают только коммунистам и чекистам».С наступлением НЭПа на улицах вновь стали появляться дамы в шикарных платьях и шляпках с перьями. Пролетариат же по большей части донашивал одежду, оставшуюся от «проклятого прошлого», но в «светлое будущее» продолжал верить. Рабочие завода «Красный пролетарий» писали товарищу Троцкому: [i]«Да здравствуют вожди всемирной революции Ленин, Бухарин, Калинин, Зиновьев, Каменев! Выдайте нам сапоги, и мы пойдем на Красную площадь. Настанет день торжества всемирного пролетарского праздника, а пока нам, рабочим-металлистам, вообще не в чем идти на Красную площадь…»[/i][b]Стахановцы – без очереди[/b]В конце концов даже твердокаменные большевики осознали, что до наступления мировой революции в лохмотьях народ не продержать. В 1922 году в Москве на Петровке открылось первое советское ателье мод, замаскированное под название «Центр по становлению нового советского костюма». Представленные в нем модели решительным образом отличались от клоунской «одежды будущего», предлагаемой ошалевшим согражданам футуристами.«Советский костюм», представленный на Петровке, был аскетичен и сер, но все же походил на нормальную одежду. Москвичей же больше всего поразила витрина ателье, где за стеклом неподвижно застыли женщины в настоящих платьях. Зеваки горячо спорили, живые они или нет. Собралась огромная толпа, перекрывшая движение по улице. И через какое-то время первый в послереволюционной Москве показ мод закончился тем, что милиционер попросту приказал закрыть витрину. От греха подальше.В 1930-е ателье в СССР стали появляться во всех крупных городах. Первоочередным правом пошива в них пользовались руководящие партийные и советские работники и стахановцы. Однако производственной одежде, именуемой в те годы прозодеждой, власти уделяли куда большее внимание, чем повседневной и праздничной.Оно и понятно: советский человек обязан был прежде всего трудиться, а не отдыхать. Именно при конструировании такой одежды фантазии модельеров били через край. Здесь допускались «идеологические украшения» в виде молота на спецовке рабочего и серпа на рубахе крестьянина.На рубеже 1920–1930-х годов «руководящие кадры» начали облачаться в «сталинки», представляющие собой нечто среднее между гимнастеркой и френчем. Значительность начальника подчеркивали лишь качество материала и пошива; сам же фасон оставался неизменным.Свой след в советской моде оставили и считавшиеся «социально близкими пролетариату» уголовники. На протяжении 1920–1950-х годов многие молодые люди с гордостью носили приблатненный «прикид»: брюки, заправленные в сапоги-гармошки с отворотами, небрежно наброшенный на плечи пиджак и кепку-восьмиклинку. Наиболее «продвинутые» покоряли окружающих дам «золотой» фиксой, сделанной из украденной с родного производства медяшки…[b]На свадьбу в комбинации[/b]После войны в некоторых деревнях возникла удивительная мода. Колхозницы по торжественным случаям стали появляться на людях в… комбинациях, принятых ими за праздничные платья. Дело в том, что мужья этих модниц прихватили с собой из Европы в качестве трофеев некоторые детали дамского туалета, ни минуты не сомневаясь в том, что везут своим любимым «выходные платья». В Москве в те годы поговаривали, что видели в подобных «платьях» и некоторых генеральских жен, но ни одного «именного свидетельства» очевидцы нам не оставили…[b]Электрификация плюс болониезация[/b]Резкий скачок на Запад советская мода сделала около 50 лет назад. Еще недавно дружинники ловили на улице Горького «стиляг», разрезая прямо на них узенькие брючки, «оскорбляющие эстетические чувства советских людей». И вдруг – на улицах стали появляться люди в невиданных доселе болоньевых плащах и рубашках из непонятного материала.А началось все, как всегда, с политики. Никита Хрущев, позавидовав развитым соседям, проявил инициативу и к ленинскому лозунгу «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны» добавил: «плюс химизация народного хозяйства». Под этой самой химизацией наш тогдашний лидер понимал не только увеличение производства удобрений, но и производство одежды из синтетики.Появилась новая советская костюмная ткань – лавсан, названная в честь разработчика – лаборатории высокомолекулярных соединений Академии наук. Однажды сам Хрущев нацепил на себя папаху из искусственного каракуля и очень радовался, когда подхалимы из окружения делали вид, что не могут отличить ее от натуральной…

Дитяшеньку не обижать!

[b]Зоосад устроили на одном из Пресненских прудов, в месте тихом и зеленом, которое, впрочем, скоро перестало быть таковым. Самое интересное, что шум и всяческое беспокойство происходили не от обывателей, устремившихся поглазеть на братьев наших меньших, и даже не от животных, которых поначалу было не так уж и много.[/b]Крикливым обезьянам в Москве почему-то не везло, они здесь грустили и часто умирали. Остальные звери ютились в тесных клетках и выглядели подавленными. Не в пример лучше жилось слонам. Их тогда было три, из которых один, самый большой, был подарен русскому царю бухарским эмиром. Этот слон был свиреп, поэтому ему спилили клыки и опутали цепями.Другой слон, поменьше, отличался дружелюбным характером и потешал публику. Особенно комично отмахивался он от мух. Для этого он брал хоботом сено и забрасывал его себе на спину и голову.Зрители хохотали и угощали слона морковкой, которую тот с удовольствием уплетал. Третий, самый маленький слон был родом из Африки: большие уши, глаза печального ребенка. Этого слоненка никогда не обижали, всегда жалели и прозвали «дитяшенькой».Густая зелень в этой части Зоосада приглушала все звуки. В другой его части зверей не было, но людей собиралось побольше, чем у клеток с животными. Здесь постоянно устраивались фейерверки и шумные гулянья. А о животных, глядящих через решетку на посетителей в двух шагах отсюда, напоминала некая девица Альфонсина Рест. Делала это она весьма своеобразно, выступая с гимнастическими упражнениями, изображающими сцены из жизни дикой природы. Ее одеяние и само сценическое действо не раз ставили полицейские власти в тупик: дозволительно ли настолько раскрепощаться? Прогрессивная часть публики видела в этих выступлениях аналогию с древними греками, а кто-то, менее просвещенный, плевался и уходил. Но простой обыватель, как правило, при виде Альфонсины бросал не то что африканского слоненка, но и столы с закусками, и спешил приобщиться к искусству...До поздней ночи на территории Зоосада слышались песни и крики, с оглушительным треском взрывались в небе разноцветные огни, пугая и зверей, и окрестных жителей.

Бродят шуточки по свету

[b]Первоапрельский обычай обманывать и разыгрывать существует давно. И москвичи, как говорят, приобщились к нему чуть ли не во времена Петра I. Вот только лучшими авторами мистификаций были в ту пору не обыватели, а московские дореволюционные газеты.[/b]Лет сто назад, 1 апреля, сразу несколько газет опубликовало сенсационное сообщение: изобретен механический человек, который может не только ходить, но и говорить. Причем кое-кто поместил и снимки этого «человека», а заодно его изобретателя. Сообщалось также, что в 12 часов дня все желающие смогут увидеть это самоходное и говорящее изобретение в Александровском саду.К означенному часу под кремлевскими стенами собралась уйма народу. Обещанного чуда все не было, а в многотысячной толпе стали возникать слухи один нелепее другого.Нашлись и «очевидцы», подробно описавшие соседям механического человека. Кто-то божился, что только что видел его идущим к саду от Боровицких ворот Кремля…Между тем в толпе, которая, как водится на Руси, просто так ждать не может, появилась водка, а потом и пьяные. Несколько раз живого человека принимали за механического, но благодаря вмешательству полиции обошлось без жертв. Через день газеты признались в шутке.А вот еще один случай. После прихода к власти большевиков наши газеты шутить были не склонны. А иностранцы знали об этом диковинном государстве слишком мало, поэтому и нередко писали о Советской России всякую чепуху. Так, одна зарубежная газета, исходя, по-видимому, из созвучия слов, утверждала, что родиной большевизма является подмосковный поселок Болшево. А другая «сенсация» была опубликована Берлинской иллюстрированной газетой 2 апреля 1923 года: она поместила снимок громадной, в человеческий рост, головы, высеченной из камня. А рядом – маленькая девочка и мужик в крестьянской рубахе и почему-то в цилиндре. Эта голова, поясняла газета, – часть памятника легендарному великану Большеву, который и является основателем большевизма.[b]Тереза ДУРОВА, ПРАВНУЧКА ПЕРВОГО РОССИЙСКОГО КЛОУНА АНАТОЛИЯ ДУРОВА, ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ МОСКОВСКОГО ТЕАТРА КЛОУНАДЫ: [i]«В День смеха у клоунов выходной»[/b]– Бывают люди – душа любой компании в офисе или во дворе. Порой некий шутовской образ они даже несут по жизни. Но юмор их – в основном компиляция. Клоуны – творцы шуток, они создают их сами. День смеха, или как его иначе называют День дураков – наш профессиональный праздник. И мой «фамильный».[/i]

Искушение старого гусара

[b]Внешне размеренное течение московской жизни XIX века было обманчивым и порой затягивало в «тихие омуты» людей весьма основательных, не склонных к разного рода приключениям.[/b]Приехавший зимой 1852 года в Москву богатый помещик, почтенный отец семейства, отставной полковник Степан Недорожин не мог и предполагать, чем обернется для него наезд в Первопрестольную. К поездке домоседа-помещика побудили два обстоятельства. Во-первых, он собирался прикупить соседнее имение, для чего нужно было оформить кое-какие бумаги. Во-вторых, намеревался подыскать гувернантку-француженку для дочерей. Любящему папаше хотелось заполучить не просто француженку, а такую, которая ко всему прочему умела бы петь – этакую «мамзель с музыкой».Поселившись в гостинице «Лейпциг» на Кузнецкому мосту, отставной полковник однажды, нанеся визиты в присутственные места, сидел у себя в номере и листал «Полицейские ведомости», отыскивая в них объявления о найме гувернанток. В этот момент раздался стук в дверь, и лакей доложил, что барина желает видеть Худосоков.– Какой Худосоков?– Говорят, вместе служили-с…– Проси.Отворилась дверь, и вошел господин, немолодых уже лет, с нервическим лицом, но одетый прилично и по моде.– Извините, не припомню…– Когда-то я имел честь служить в вашем эскадроне корнетом…И тут отставной полковник сразу вспомнил корнета Худосокова – повесу, буяна и нечистого на руку картежника, по требованию офицеров исключенного со службы.Зародившиеся было в душе Недорожина подозрения бывший корнет, однако, развеял, пояснив, что давно живет в Москве, с прошлым покончил, женат, имеет детей и ни в чем не нуждается.Недорожин пригласил гостя к столу и за беседой рассказал ему о поисках гувернантки для дочерей. Господин Худосоков тут же обнадежил бывшего командира: есть у него как раз такая на примете!На следующий день лакей доложил, что барина ожидает какая-то «губернантка». В номер вошла прекрасно сложенная молодая женщина с личиком, полуприкрытым кокетливой вуалью. И Недорожин сразу вспомнил, что когда-то был гусаром…А через два часа приятного времяпрепровождения в качестве задатка будущей воспитательнице дочерей щедрый наниматель подарил даже бриллиантовый браслет...Не стоит удивляться, что прекрасная француженка больше в номере у полковника не появлялась. Вместе с ней исчез и Худосоков. А вошедший во вкус полковник уже не мог остановиться: ему нужны были «на пробу» все новые и новые «мамзели».Старый вояка раскрутился вовсю: деньги, предназначенные на покупку имения, пошли на «поиски гувернантки». Недорожин осел в Москве, изредка отправляя весточку супруге, что ищет «мамзель с музыкой»...И вот однажды в его номер ворвалась жена. К счастью для помещика, рядом с ним не было никакой «француженки». Вид у него был страдальческий: буквально за минуту до появления супруги он подсчитал, что деньги в кармане почти кончились…– Ты болен? – дрожащим голосом спросила жена.– Да, но сейчас мне уже лучше, – нашелся полковник. – А не писал тебе и дочуркам, потому что не хотел тревожить.То ли супруга у бывшего гусара была легковерная, то ли актерские способности господина Недорожина оказались на высоте, но все закончилось благополучно. Через день супруги отбыли в имение…

Буденный на рыжем кобыле

[b]Пивная занимала в жизни советской Москвы 1920-х прочное место. Причем место это было культовым, заменяющим многим москвичам театр, кинематограф, «красный уголок» и многое другое.[/b]Появившиеся после революции рабочие клубы пивным явно проигрывали. Конечно же, новая власть призывала сознательный люд нести излишки не в пивную, а на сберкнижку, но толку от таких лозунгов было мало. К тому же душа трудящегося человека время от времени требовала праздника, а большинство пивных предлагало посетителям не только разного рода напитки, но и культурно-развлекательные программы. Репертуар таких «шоу», как правило, сводился к нескольким темам: еда, алименты и «красивая жизнь». Однако и в нэповском угаре хозяева этих заведений не забывали о политическом значении искусства для народа. А невзыскательной публике идейно выдержанные частушки нравились:[i]Всех буржуев бьем примерно,До победного конца.Все под знамя Коминтерна,Ламца-дрица, а-ца-ца![/i]Не менее популярными были и куплеты, исполняемые в пивных, о героях Гражданской войны:[i]Ура, товарищ угнетенный,Уж рабства нету на земле!Семен Михайлович БуденныйНа рыжем скачет кобыле.[/i]Несмотря на всяческие «ламца-дрицаца» и «рыжих кобылов», содержание самих куплетов было, в общем-то, «правильным», а оборотистые хозяева этих народных питейных заведений с полным на то правом могли заявить в своих афишах-объявлениях: «У нас поэты и стихи».Новая же власть от пристрастия победившего пролетариата к подобного рода забавам особой радости не испытывала.Рабочий класс явно пренебрегал своими родными клубами, а досуг предпочитал проводить в пивных, доставшихся в наследие от «проклятых царских времен».Восемьдесят лет назад, в начале 1927 года, в Москве состоялась профсоюзная конференция по работе в клубах. Главной темой многих горячих выступлений, прозвучавших там, как раз и было противостояние рабочих (по названию) клубов и пивных, которые, вопреки усилиям большевистских функционеров от культуры, являлись рабочими клубами на деле. Один из профсоюзных деятелей, некий товарищ Маркичев, призвал популярных эстрадных авторов обратить свои взоры на клубную сцену, а самих рабочих активнее участвовать в художественной самодеятельности.Призыв был услышан, но не всеми.Осыпаемые «пивными» деньгами «эстрадники» большой заинтересованности к написанию «клубных куплетов» не проявили, зато известная пролетарская писательница Лидия Сейфуллина специально для рабочей сцены написала «Мужицкий сказ о Ленине». Это литературно-театральное действо было сработано как «народная сказка» о том, как Ленин с Николашкой власть делили.Ставить произведение Сейфуллиной решили на самодеятельной сцене одного из клубов Пресни. Вскоре обязательная тогда комиссия была приглашена на пробный просмотр. Рабочие-артисты очень старались, но текста не помнили, а потому говорили каждый о своем, причем все разом. Громкие крики, звуки гармошки, топот ног, дробь барабана, имитирующая выстрелы, сливались в единую какофонию. Что это плохо, было ясно даже профсоюзным товарищам, однако исключить из репертуаров рабочих клубов это идеологически правильное произведение было никак нельзя. Комиссия решила мудро: произведение в репертуаре оставить, а к исполнению привлечь… ненавистных «эстрадников».Ответственные люди прошлись по пивным и ресторанам, отбирая достойных времени исполнителей. Как и ожидалось, «акулы куплета» сыграли «сказ о Ленине» менее безобразно, чем пролетарии, а потому заслужили снисходительную похвалу руководящих товарищей.А тут еще подошло время готовиться к празднованию 10-летия Октябрьской революции. И, соответственно, возникла повышенная потребность в «правильных» пьесах и сценариях. А «эстрадники», почувствовавшие, что за идеологически верный репертуар им будут платить хорошие деньги и партийные товарищи, легко перешли из пивных в рабочие клубы. Они в считаные месяцы буквально завалили клубные театры р-р-революционными пьесами, скетчами и монологами. «Ляписы-Трубецкие» встали в строй идейных борцов за «рабочую идею» и пришлись там ко двору.

Посох Ильича

[b]В конце 1926 года в приемной Наркомата юстиции среди «чистой публики» появились, как это было когда-то в Гражданскую, крестьяне-ходоки. Когда они рассказали свою историю ответственному дежурному, тому стоило немалых усилий сохранить на лице подобающее случаю выражение. А началось все вполне обычно. Ранней осенью в родном селе ходоков недалеко от подмосковного Дмитрова появился осанистый и благообразный гражданин городской наружности. Он объяснил крестьянам, что приехал из Москвы поправить свое здоровье и подышать свежим воздухом, который, мол, здесь оказался сладким, как мед. Недолго думая польщенные сельчане предложили ему кров да стол, а по доброте душевной и денег за это не потребовали.[/b]Прошло несколько дней, в течение которых приезжий завоевал симпатии всего села. Он сказался не только спокойным и солидным, но и благожелательным и рассудительным собеседником. Обычно он часами прохаживался вдоль лесной опушки, и любой сельский грамотей мог присоединиться к нему и завести степенную беседу обо всем на свете.Однажды новый «друг крестьян» собрал своих почитателей и повел их в лес. Окинув взглядом лесные просторы, он обернулся к крестьянам и спросил: «Нравится?» Те в ответ дружно затрясли бородами. «Берите лес, владейте», – разрешил приезжий. Когда мужики осторожно поинтересовались, кто он такой, «благодетель» объяснил, что его фамилия Курский, а сам он – родной брат наркома юстиции. Недоверчивые крестьяне сначала переглядывались, а «товарищ Курский» тем временем рассказывал, что он старый каторжанин, участник всех революций и кавалер двух орденов Красного Знамени. Но окончательно мужичков добил посох, с которым приезжий не расставался и на котором, как он рассказывал, сам Ильич, перед тем как подарить «брату наркома», вырезал свою фамилию и лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»Благоговейно осмотрев реликвию, сельчане окончательно уверились во всемогуществе своего благодетеля, подарившего им кроме леса все окрестные поля и луга. А вскоре товарищ Курский засобирался в Москву, к Калинину – оформлять все необходимые для дарения бумаги. Но на бумаги нужны были деньги.Как водится, мужички сбросились, кто сколько смог. На такое важное дело не пожалели, и их благодетель отправился в столицу с внушительной суммой. Возвращения афериста ждали до первых заморозков, затем поехали в Москву за правдой. Из Наркомата юстиции ходоки по совету сердобольного дежурного прямиком отправились в ближайший отдел милиции. Там им доходчиво объяснили, что у товарища Курского сердобольных братьев нет, а земля и леса в СССР и так по закону принадлежат всему трудовому народу, а значит и им – крестьянам. Вот только распоряжаться ими без позволения начальства не рекомендуется…

Кто самое большое «Г»?

[b]В 1920-е годы в репертуаре Малого театра, всегда считавшегося театром Островского, произошли существенные перемены.[/b]Пьесы самого Островского, как несозвучные новой эпохе, исчезали со сцены, а их место заняли революционные произведения с «правильной» идеологией. Так уж совпало, что тогдашний нарком просвещения Луначарский, помимо всего прочего, «баловался» драматургией. А еще получилось так, что актриса театра, некая Розенель, завладела сердцем неравнодушного ко всему прекрасному наркома. Особенно если это «прекрасное» – в юбке. В результате этих роковых совпадений на сцене появилась новая пьеса Луначарского «Бархат и лохмотья», ведущую роль в которой исполняла его дама сердца.Москвичи-театралы от этой романтически-революционной белиберды были далеко не в восторге и из уст в уста передавали эпиграмму, сочиненную в связи с этим событием пролетарским баснописцем Демьяном Бедным.[i]Нарком, сшибая рублики,Себе поставил ясно цель:Давать лохмотья публике,А бархат – Розенель.[/i]Однако «мужик вредный» Демьян Бедный упивался всемосковской славой недолго. Нарком тоже умел писать в рифму. И вскоре вся Москва цитировала ответ Луначарского:[i]Демьян, ты далеко не Беранже!Скорей ты Г…, скорей ты Ж…,Но все-таки не Беранже![/i]Трудно сказать, на чьей стороне были симпатии обывателей. Но всего через каких-нибудь 5–7 лет подобную литературно-театральную пикировку невозможно было бы и представить – времена изменились. Пролетарское искусство (а другого к тому времени практически не было) загнали в жесткие рамки социалистического реализма, когда за такие «шуточки» в адрес власти (пусть даже театральной) любой мог поплатиться не только запрещением на работу и творчество, но и свободой.

Сколько стоит испуг?

[b]В июне 1905 года при выезде с Ярославского вокзала Москвы потерпел крушение скорый поезд. Впрочем, ни жертв, ни крови, ни даже особых разрушений не было: три пассажирских вагона сошли с пути и получили незначительные повреждения. Это был не теракт, а несчастный случай. Пассажиры не пострадали, и никто из них первоначально не заявлял ни жалоб, ни претензий.[/b]Однако через некоторое время в Управление железной дороги поступило прошение от жандармского ротмистра Аргамакова, в котором он заявлял, что от крушения пострадал он сам и его семья. Оказывается, при сходе вагонов с рельсов ротмистр Аргамаков, в отличие от прочих пассажиров, так испугался, что это, по его словам, сильно отразилось на его здоровье.Для поправки расстроенного по вине железнодорожников здоровья пострадавший ротмистр посчитал необходимым пройти курс лечения электричеством, стоящий 60 рублей в месяц, затем курс лечения водой, который будет ему стоить ежемесячно 45 рублей. В связи с необходимостью водолечения ротмистру следовало ехать на Кавказ. Причем непременно с женой и детьми, так как вследствие испуга он получил «онемение верхней части правого бедра» и не может обходиться без помощи супруги. Жена же, понятное дело, не может оставить малолетних детей одних.Жизнь на кавказских курортах по исчислению бравого ротмистра будет стоить никак не меньше четырех сотен в месяц. Кроме всего прочего, Аргамаков по причине той же «онемелости бедра» не сможет ходить пешком, а вынужден будет ездить только на извозчике.При подсчетах дотошный жандарм учел все. Он предусмотрел, что даже после «комплекса оздоровительных мероприятий» его здоровье в полной мере может и не восстановиться. Поэтому конечную сумму, которую он желал бы получить в возмещение ущерба, Аргамаков определил в 3,5 тысячи рублей. При этом оправившийся от испуга ротмистр подчеркивал, что желал бы получить ее во внесудебном порядке, а потому извещал Управление Московско-Ярославской железной дороги, что «исчислил ее весьма снисходительно». Между тем как вследствие потери здоровья мог бы требовать для себя обеспечения пенсией – и не на один год, а вполне возможно, что и на всю оставшуюся жизнь…Самое любопытное, что юрисконсультант Управления дороги присяжный поверенный Псищев, то ли зачарованный местом службы просителя, то ли войдя (вместе с положением) в долю к пострадавшему, принял дело к исполнению. Если господин Аргамаков испугался, то и «онемение бедра» могло произойти. Железная дорога компенсацию ротмистру выплатила.Хотя после «полюбовного собеседования» сумма выплат и была сокращена до 1,5 тысячи рублей.

Не хочу быть коммерсантом

[b]В середине 1820-х годов подающий надежды коммерсант, сын богатого купца Дмитрий Воробьев оставил службу в конторе солидного английского банка в Москве. И в тот же день на московской сцене появился новый артист – Дмитрий Ленский.[/b]Сменив фамилию, купеческий сын круто поменял и свою жизнь, отказавшись от обеспеченного будущего во имя артистической карьеры. Но талант – он от Бога! Так уж сложилось, что актер из Воробьева получился посредственный. Хотя была одна-единственная роль, в которой он был неподражаем – Молчалина в «Горе от ума».Прославиться однофамильцу пушкинского героя было суждено не на сцене, а… за кулисами. Он стал автором модных водевилей, которые выходили из-под его пера с поразительной скоростью. «Продуктивности» Ленского способствовали и друзья-актеры, все время просившие его сочинить «что-нибудь эдакое» для своих бенефисов. Как правило, он не отказывал. Ленский написал более ста водевилей, переведя их с французского, и весьма вольно переделав на русский лад. Критика была к нему строга, а вот Пушкин, обративший внимание на переводы Беранже, сделанные Ленским, всячески поощрял молодого водевилиста в этом занятии и рекомендовал ему продолжить свои «опыты». И не зря. Написанный Ленским водевиль «Лев Гурыч Синичкин» не сходит со сцены до сих пор. Да и фильм по этому сюжету, снятый еще в 1960-е, пользуется популярностью до сих пор – уж больно актеры были хороши! Жизнь Ленского выглядела как один сплошной праздник: по полдня он проводил в московском трактире Печкина, о чем сам же писал:[i]С утра до вечера занятие одно,У Печкина сижу и пью себе вино![/i]Непременный участник театральных пирушек, он направо и налево сыпал остротами, которые потом подхватывала вся Москва. Как вспоминали его друзья, Ленский мог поднять на смех всех и каждого, но злого сердца при этом не имел. Однако, как всякий острослов, он подчас превращался в человека до крайности язвительного. Беззаботный и непостоянный, не подходящий для семейного очага, он, тем не менее, не раз пытался осчастливить законным браком понравившихся ему девиц. Когда одна из них резко отказалась от его предложения, Ленский тут же стал видеть в ее достоинствах одни – недостатки:[i]Матушка, дочка –То ж и одно:Матушка – бочка,Дочка – г…[/i]Более всего Ленский не любил что-нибудь делать на потеху благородным и богатым господам. А таких вокруг него всегда увивалось предостаточно. Как-то один из этих «тонких ценителей прекрасного» целый вечер не сводил в трактире глаз с Ленского. Тогда Ленский, вперив взор в настырного незнакомца, крикнул: «Человек, трубку!» «Это вы мне?» – побледнел господин. «Что вы, как я смею вас называть человеком!» – ответил остроумец, принимая от лакея трубку. Смущенный невежа пробкой выскочил из трактира.

Эксклюзивы

Пиратские фильмы исчезли из российских кинотеатров. Как это отразится на прокатчиках

Как облегчить симптомы аллергии

Почему страны не поддержали США в голосовании против членства Палестины в ООН

И давление тоже: иммунолог Логина назвала нетипичные симптомы аллергии

«Маятник качнется»: чем закончатся ответные атаки Ирана и Израиля

Пиратские фильмы исчезли из российских кинотеатров. Как это отразится на прокатчиках

Проще, чем кажется: как облегчить симптомы аллергии

Почему страны не поддержали США в голосовании против членства Палестины в ООН

И давление тоже: иммунолог Логина назвала нетипичные симптомы аллергии

«Маятник качнется»: чем закончатся ответные атаки Ирана и Израиля

Вечерка ТВ

Вне эфира. 19 апреля

Интересное в городе от 19 апреля

Круглый стол «Миграционная политика»

Приметы и советы

Народный календарь. Как укрепить здоровье на Вадима Ключника, 22 апреля

Народный календарь. Зачем умываться ключевой водой 21 апреля

Народный календарь. Как уберечь себя от русалок 20 апреля

Народный календарь. Как не навлечь проблемы в любви 19 апреля

Народный календарь. Как сохранить тепло и любовь в доме 18 апреля

Народный календарь. Как укрепить здоровье на Вадима Ключника, 22 апреля

Народный календарь. Зачем умываться ключевой водой 21 апреля

Народный календарь. Как уберечь себя от русалок 20 апреля

Народный календарь. Как не навлечь проблемы в любви 19 апреля

Народный календарь. Как сохранить тепло и любовь в доме 18 апреля

Проще, чем кажется

Как облегчить симптомы аллергии

Как пережить сезон аллергий

Как выбрать качественный шашлык и сэкономить

Как подготовить дачу к летнему сезону

Какие грибы можно найти в Подмосковье в апреле

Как облегчить симптомы аллергии

Как пережить сезон аллергий

Как выбрать качественный шашлык и сэкономить

Как подготовить дачу к летнему сезону

Какие грибы можно найти в Подмосковье в апреле

Автор

Установите vm.ru

Установите vm.ru