Литовская прививка

[b]Ф. Шиллер. «Играем... Шиллера». Реж. Р. Туминас. «Современник» [/b]Формула спектакля заложена в названии «Играем... Шиллера» (сразу вспомнилось «Играем «Преступление» Камы Гинкаса, где слово «игра» тоже было определяющим в отношениях с драматургической реальностью). Имя шотландской королевы пропало из названия, к тому же Мария Стюарт перестала быть центром спектакля. (Режиссер сократил весь первый акт, где Мария уже находится в заточении, подвергается обыску, вспоминает об убийстве своего мужа-невежи и рассуждает о бескровном соединении двух народов, шотландского и британского, — мотивах ее притязаний на британский трон.) В спектакле этот центр сместился в сторону соперницы Марии Стюарт английской королевы Елизаветы, предысторию рождения которой разыгрывает, кстати, «Ленком» в своих «Королевских играх».— по сути является первой женщиной с настоящей страстной и небезгрешной женской судьбой, с которой Елизавете довелось встретится. И страх этой встречи держит ее в таком напряжении, что на Марию она так и не взглянет). Хороший актер всегда делает зрителя своим адвокатом, а не прокурором. И даже в сцене, когда Елизавета подписывает смертный приговор Марии, на первом плане — не этика поступка, а та цена, которую Елизавета платит за решение.Королевское платье, в которое ее облачают, похоже на цепи, в которые она добровольно дает себя заковать. Текст приказа королева зачитывает все медленнее и надрывнее, словно внутри нее начался физически непереносимый процесс распада, разрывающий ее изнутри. Поставленная подпись вызывает экстаз ложного освобождения, настолько заразительный, что парализованный немой персонаж, именуемый «бастардом двора» (), в порыве восторга поднимается на ноги. А вся сцена оборачивается безумной, страшной и экстатической клоунадой.Спектакль Туминаса вызывающе красив. Строгая музыка ) оттуда, где, говорят, наши предприимчивые «челноки» провозили мелкие ценности. Лаконичная простота — с параллельным действием, которое обволакивает текст, как изысканная упаковка. Художник Адомас Яцовскис наполнил сцену чувственной и осязаемой конкретикой, которая определяет спектакль на запах, на ощупь, на вкус. Вода. Камни. Сено, которое Елизавета разбрасывает в ярости и в которое пытается укрыться после убийства Марии.Подвешенная, как колокол, ржавая цистерна со строительным крюком вместо язычка, о который Мортимер, несостоявшийся спаситель Марии, ласкается, укрепляясь в своей ненависти к власти на родине — гнетущей протестантской власти, пропитанной ложью и страхом. Крупные горошины, которые Елизавета насыпает в хрустальные бокалы, и мы слышим, как глохнет в ней голос жизни: отчаянный звон хрусталя, по которому бьют горошины, — глухая дробь — шелест — шорох — тишина.Смерть сестры-соперницы, на которую она решилась, гибельна и для нее. Потому что в трагедии человек обречен на выбор, и любой выбор для него смертелен. Римас Туминас дает почувствовать аромат истинной трагедии (имеется в виду жанр).Поиграть в трагедию, но поиграть всерьез.А в финале спектакля раздается хохот. Два отпетых обитателя британского двора, наигравшись и насмотревшись на кровавые игры, удирают на лодке вниз по течению, налегая на весла и хохоча после пережитого ужаса.