Олег Митяев: Я в музыке предпочитаю портвейн

Как-то раз на одном очень представительном концерте две юные девушки, увидев у меня в руках программку, с надеждой спросили: а Митяев будет? Я заглянула внутрь – и сказала: нет, не обещают. Видели бы вы, какое разочарование отразилось на прелестных девичьих личиках! И я поняла, что именно Олегу Митяеву, возможно, удастся продлить жизнь авторской песни, которую в последнее время почему-то стало хорошим тоном хоронить.– Дело не в жанре, скорее в том, что люди разные, и среди них есть лирики. Если бы у авторской песни не было музыки, остались бы стихи. Если бы не было ни музыки, ни стихов, осталось бы отношение к жизни, при котором люди замечают грозу, дождь, запах озона, могут остановиться на улице, чтобы всем этим наслаждаться. То, чем я занимаюсь, можно назвать авторской песней, а можно – лирическим роком.– Я всегда считал, что глупо отказываться от такой прекрасной компании, как Юлий Ким, Булат Окуджава, Виктор Берковский… Поэтому – что ж, пусть называют бардом.– Я заслушивался Александром Сухановым, Владимиром Ланцбергом, Александром Розенбаумом, уже не говоря о Городницком, Киме, Окуджаве, Визборе… Палитра авторской песни очень широка. От утонченных стихов Михаила Щербакова и Алика Мирзаяна до совсем уже простых песен. Есть даже хармсовское направление…– Пожалуй, нет. Когда говорят: «сухановщина», «митяевщина», я не понимаю, что это такое. Хотя… Слушал я тут песню «Проститься» группы «Ума2рман». Мне понравилось, но только потом я понял, почему. Потому что было похоже на меня.– Недавно на концерте, посвященном дню рождения Высоцкого, я пел «За меня невеста отрыдает честно…» Неважно, кто герой песни, пусть даже комбайнер или зэк, но в ней должно быть настоящее переживание, она должна цеплять. Думаю, что не столько ты выбираешь песню, сколько она тебя.– Подобные вопросы мне задавали еще в то время, когда я работал в Челябинской филармонии. Я пригласил Константина Тарасова, чтобы он играл партию второй гитары. Точнее, первой. Хотелось, чтобы было, как говорится, покрасивше. Потом стали возникать подобные дуэты, и даже довелось услышать, как кто-то у кого-то спросил: а кто у него Тарасовым? У Леонида Марголина есть свои песни, даже целый альбом «Ни страны, ни погоста…» (его музыка, стихи Иосифа Бродского, пою я). Но в нашем проекте он исполняет роль музыканта и аранжировщика.– Конечно, Леонид окончил музыкальное училище. По классу баяна, но на рояле и на гитаре он играет тоже на очень высоком уровне.– Классе в седьмом-восьмом. Все в подъезде играли – и я научился.– Нормальный, дворовый. И Высоцкий, и «Поющие гитары», и те песни, что звучат в передаче «В нашу гавань заходили корабли». И все это прекрасно уживалось в одном песеннике.– В 1978 году случайно попал на фестиваль авторской песни под Челябинском. Послушал других, подумал: хорошо бы приехать через год с чем-нибудь своим! И написал песню «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».– К сожалению. Когда ее везде стали петь, я подумал: неужели это моя главная песня? Потом писал вещи более глубокие, но такой популярностью они не пользовались.– Нет, что вы, никакого инструмента не было. Что же касается библиотеки, то дома была книга про Эрнста Тельмана, которую подарили отцу на одном из цеховых вечеров – вместе с медалью «За трудовую доблесть». Еще были Синклер Льюис и четыре сереньких тома Есенина. Слушали то, что было: Лили Иванову, песню «Толстый Карлсон». Сначала на проигрывателе, затем на магнитофоне. Все это в меня вошло – и позднее вышло моими песнями.– В том-то и дело, что не знал. Да никто и не афишировал. Русские слова на западные мелодии писали, чтобы на нашу эстраду протащить, скажем, «Битлз» или другие известные группы.– Возможно, у вас было более интеллектуальное окружение. А я – типичный продукт своей эпохи. Для меня тогда, например, Солженицын и Сахаров были врагами народа. А что касается «Битлз»… Мы переснимали их фотокарточки – это был прекрасный подарок, знали всех по именам. Но музыка мне не нравилась абсолютно!– Слышал, но она меня не трогала, казалась пафосной, выпендрежной. Да еще и на английском языке! Но, вы знаете, может, в этом и было мое счастье? Потому что годам к 30, когда я работал в Челябинской филармонии, меня, наконец, пробило. Как будто атомная бомба разорвалась – я открыл для себя «Битлз» и два месяца взахлеб слушал. А до этого – слушал, но не слышал.«Пинк Флойд», например, меня до сих пор не пробили. Если сравнивать со спиртными напитками, то в музыке я люблю портвейн. Сейчас скажу ужасную крамолу: мне приятно было слушать «Ласковый май». Никакие тексты, никакие голоса, никакая музыка, а все вместе ужасно гармонично. И я балдел.Конечно, лучше, когда, скажем, стихи Бродского, музыка Шнитке, а поет…– Вот! И тоже получается гармония – на другом уровне. Но это бывает редко.– Меня это миновало. Может быть, как раз потому, что меня не заставляли в свое время ходить в музыкальную школу, у меня не пропала любовь к классической музыке.– В пионерском лагере мы слушали оперу «Орфей и Эвридика».– Любимым произведением моей мамы, которая работала поварихой и прачкой, был марш из оперы «Аида». И я с детства тоже очень любил эту музыку. Обожаю музыку Свиридова к повести Пушкина «Метель», особенно – «Романс». Понимаю, что это уже «из другой оперы», но мне очень нравятся Луи Армстронг, Элла Фитцджеральд. Как видите, я совершенно не изощрен в своих музыкальных пристрастиях. Была у меня интересная история. В городе Сатке под Челябинском мы встретились с одним струнным квартетом имени не помню, кого. Он состоял из девушек, у каждой из которых за плечами были музыкальная школа, училище и консерватория. Каждая к тому моменту была победительницей какого-нибудь конкурса как солистка, затем они стали лауреатами уже как квартет. А я окончил зачем-то монтажный техникум, хотя ехал поступать в геолого-разведочный. Потом пошел в армию. Потом поступил в Институт физкультуры, который окончил с отличием.– По плаванию. Сначала был первый разряд, затем стал кандидатом в мастера спорта. Потом поступил в ГИТИС, где, кстати, учился с Мишей Евдокимовым… Так вот, встретились мы в Сатке. У меня – полные залы. А у квартета – неполные…– Конечно. Я не особенно обольщаюсь, когда собираю Кремлевский дворец. Но и не печалюсь. Это разный зритель, но это – мой зритель. Мне хочется, чтобы музыка становилась более изощренной, слова – более глубокими, но чтобы при этом аудитория совершенствовалась – и не уменьшалась.– Искренность и честность – это то немногое, что у меня есть и чем я очень дорожу. Я искренне думал, что человек должен быть октябренком, пионером, комсомольцем и, конечно, коммунистом. Я абсолютно честно в 1980 году стал членом партии. Но чуть позднее много чего прочитал и понял: надо валить. Когда в 1987 году я выходил из партии, секретарь партийной организации Челябинской филармонии сказал: «Этот поступок заслуживает…» – и сделал большую паузу, потому что уже не мог сказать: осуждения, но еще не мог сказать: одобрения. Поэтому он сказал: понимания. И меня отпустили.– После того как я вступил в партию, меня назначили освобожденным секретарем комсомольской организации Челябинского института физкультуры. Я же всегда был активный такой! Ленинский стипендиат, участник художественной самодеятельности… Это было очень ответственно, почетно, в груди все горело... То есть, полная… глупость!– Какой-нибудь просвещенный человек и тогда мог мне сказать, что это глупость, но я бы ему не поверил. У меня был вот такой жизненный опыт, такая среда: Ленинский район, трубопрокатный завод, рабочий класс… До построения коммунизма оставалось всего ничего!– Что-то слышал о привилегиях для членов партии, но вступал туда, конечно, не за этим. Я отказался от работы в обкоме комсомола, а ведь за это давали квартиру, если бы предложили пойти в ЦК – то дали бы и московскую прописку. Но я всего этого не знал.– Это был бы куда более мучительный выбор, но судьба помиловала меня, отвела от подобного искушения.– У меня такое ощущение, что это разные вещи. Сегодня уже понятно, что не все богатые люди плохие и не все бедные хорошие. Все так переплетено! У меня есть много знакомых – вполне обеспеченные люди, но я знаю, сколько они работают! И есть другие знакомые, необеспеченные, – абсолютные разгильдяи! Самое большое осложнение в этой жизни – то, что нет правил. Четких, по которым бы люди жили.– Когда грянула перестройка и все зашаталось, все посмотрели на Булата Окуджаву. Он представлялся тем человеком, который не будет врать, даже тогда, когда ему это выгодно. Окуджава воспевал Веру, Надежду и Любовь, пел про честь и достоинство. В любое время, в любой ситуации каждый должен уметь сам себе ответить на вопрос: честно ли это? Честность, порядочность – вечные ценности. Как и десять библейских заповедей, и похожий на них Моральный кодекс строителя коммунизма. Вопрос в том, как это выполняется.– Я как-то спросил известную писательницу Викторию Токареву: может, мне начать писать? Она ответила: если бы тебе было суждено, ты бы писал уже лет 20, а теперь не парься.– Хорошо бы никогда не стать взрослым, солидным и начать писать мемуары! Во всяком случае, пока мне гораздо интереснее жить, чем писать.– Про авторскую песню это говорил Окуджава. Но то, что умирает для одних, возрождается для других.– Обычная история: кому-то больше нравится поющий сосед по лестничной клетке, кому-то – я. Все это очень индивидуально. Но мне приятно, что у меня есть и молодые поклонники.)– Невозможно предугадать то сочетание качеств, которое тебя покорит. Не могу сказать даже, должна это быть блондинка или брюнетка, с высшим образованием или без, доярка или инженер, в джинсах или в бальном платье. Иногда бывает одно – очень сильное – качество, которое тебя потрясает, но, стоит ей открыть рот – и все пропадает.– Хотелось бы прибавления...– Человеку всегда чего-то не хватает. Мечтаю неспешно пообщаться с замечательным поэтом Тимуром Кибировым – не знаю, мечтает ли об этом он. С Борисом Акуниным мы виделись не так много, как хотелось бы. А уж с моими соседями рад общаться всегда. Пытаюсь затащить их к себе или завалиться к ним в гости ().– У нас все просто: шашлык, пельмени и приятные напитки. Еда – не главное, тем более в такой компании. Вот вчера я мешал водку с пивом. И – ничего! Потому что была такая компания!