Но обо мне товарищи заплачут

Помнишь уже, кажется, каждую сцену, каждый кадр, каждую реплику! Даже крошечные эпизодики, вроде того, когда случайную прохожую, которую играет Ирина Скобцева, ребята просят позвонить по телефону маме Алены:– Как маму зовут? А как меня зовут? как тебя зовут?Вот и хорошо, теперь мама спокойна, можно идти на свадьбу! Ту самую, где никак не помирятся нервный жених-призывник Стеблов со своей невестой «Светланой Михайловной»….Как это снято! И как это НАПИСАНО! Реплики героев, их разговоры, их диалоги – каждое слово на месте, ни прибавить, ни убавить. А ведь тому, кто написал все эти слова, автору сценария, Геннадию Шпаликову было тогда всего 27 лет мальчишка! Впрочем, Лермонтов в его годы…Он родился 6 сентября 1937 года. 1959 по 1964 год учился на сценарном факультете ВГИКа. Его первой серьезной работой в кино стал фильм «Застава Ильича» режиссера Марлена Хуциева. Фильм вышел в 1962 году и тут же был снят с проката как «идеологически вредный». Картина не понравилась Хрущеву, и когда в марте 1963-го Кремле проходила встреча руководителей страны с деятелями советского искусства, именно этому фильму досталось от нашего главного «кукурузника» больше всех. О том, как все происходило, много написано, но может быть, стоит повторить? Когда все критические выпады в адрес картины были сделаны, партийные чинуши потребовали выйти на трибуну главных виновников случившегося: Марлена Хуциева и Геннадия Шпаликова.Первым вышел режиссер. Он говорил о том, что снимал свою картину от чистого сердца, что даже в мыслях не держал никакой антипартийности. В общем, вместо того чтобы покаяться, режиссер горячо отстаивал свое произведение, признавал отдельные ошибки и обещал сделать правильные выводы. Зал встретил это выступление гулом неодобрения.Дальше – больше: не успел сойти с трибуны Хуциев, как на нее уже лихо вбежал 25-летний Шпаликов. То, что он затем сказал, привело партаппаратчиков ярость уже неописуемую. Он заявил, что настанет время, когда кинематографисты будут пользоваться в стране такой же славой, как и герои-космонавты, что убежден в своем праве на ошибку! Чтобы какой-то сопляк учил их жизни?! Такого в этом зале, на этой трибуне еще не бывало! Последние слова молодого оратора буквально утонули в диком реве и гвалте чиновной братии. Казалось, еще мгновение, и вся эта толпа номенклатурщиков сорвется со своих мест и растопчет, растерзает юношу. Видимо, это почувствовал Хуциев, который вскочил своего места, вбежал на трибуну и, пытаясь перекричать зал, произнес: «Мой коллега очень взволнован, три часа назад него случилось радостное событие – у него родилась дочка. Не будем к нему строги...»Но зал продолжал кричать, топать ногами, и казалось, что этому не будет конца.«Заставу Ильича» цензоры резали кромсали целых три года. Даже название сменили на более нейтральное – «Мне двадцать лет». Наконец в 1965 году фильм вышел на экран.А что же Шпаликов? Сломался, испугался, понял, что «плетью обуха не перешибешь», сделал выводы из того скандала на высокой трибуне, поумнел, повзрослел – в циничном смысле этих слов? Да ни в какой мере, ни в малейшей степени! Смел и дерзок был, настоящее «дитя оттепели», буян и бретер – вот, вспомнилось слово из позапрошлого, лермонтовского еще века…Хулиган – если выражаться современней. Ни Бога, ни черта, ни КГБ не боялся вот какой случай был в короткой его биографии.В сентябре 1962 года фильм «Иваново детство» завоевал Гран-при на Венецианском фестивале, и группа создателей картины решила отметить это дело в ресторане «Арагви». Вот что вспоминал об этом один из участников той пирушки, В. Богомолов: «Часов в девять вечера Тарковский вышел позвонить. Вернувшись, спросил: «Вы не возражаете, если приедут Хуциев и Шпаликов?» Конечно, мы не возражали, и где-то через час приехали Марлен Геннадий, с которым я встретился впервые. Мы пили за только что законченный их фильм «Застава Ильича», о котором Андрей сказал: «Эта картина сильнее нашего фильма». И вдруг Шпаликов, обращаясь ко мне и Андрею, говорит: «Ребята, закажите мне макароны!» Я, не заметив хитрой ухмылки Андрея (который хорошо знал способности Шпаликова разыгрывать присутствующих), воскликнул: «Гена, ты что!» Но тот настоятельно просил.В это время в кабинет, где мы сидели, зашел официант. Я попросил его принести макароны. Официант почти испуганно произнес: «У нас макарон не бывает».«Как это, ресторан высшего разряда, нельзя заказать простые макароны?!» спросил я. Официант стал сбивчиво отвечать: «Но вы первые, кто попросил макароны, у нас никто никогда макароны заказывал...» Тогда я вышел к метрдотелю, дал ему «за культурное обслуживание», не помню, по-моему, рублей 25 сказал: «Здесь за углом в магазине прекрасный бакалейный отдел, там наверняка есть макароны. Пошлите кого-нибудь, пусть купят и сварят...»Минут через 30 нам приносят макароны. А кабинет, где мы сидели, имел вентиляционные прорези, забранные бронзовыми решетками из вертикальных планок. И как только официант, подавший блюдо из макарон, вышел из кабинета, Шпаликов встал и сосредоточенно стал заталкивать макароны между прутиками решеток. Я ничего не понимал. «Что вы делаете?» – спросил я его. А он, продолжая заправлять макароны между прутиками, невозмутимо ответил: «Знаете, техника зачастую отказывает (намекая на подслушивающее устройство), и туда сажают живых сотрудников, а о них тоже надо думать!»А потом была картина «Я шагаю по Москве». И о ней – что говорить и рассказывать? Ее смотреть надо – хоть в десятый, хоть в двадцатый раз. Не надоедает, не приедается – каждый раз, как в первый! И каждый раз как будто в сказку попадаешь– сказку о Потерянном Времени…Потом он напишет еще несколько сценариев, которые станут фильмами: «Я родом из детства» (1966), «Ты и я» (1972), «Пой песню, поэт» (1973). А в 1967 году выйдет единственная режиссерская работа Шпаликова – фильм «Долгая счастливая жизнь», где главную роль сыграет его жена, Инна Гулая. Блистательно сыгравшая Наташу в фильме «Когда деревья были большими». И еще была у нее фантастическая роль в немодном и забытом нынче фильме «Тучи над Борском» – а немодном потому, что у нас теперь, видите ли, «свобода совести и вероисповедания», а там весь сюжет построен на том, как девочку чуть было не замучили насмерть сектанты-изуверы-религиозные фанатики…Говорят, они очень любили друг друга, Гена и Инна. Но вот «долгой счастливой жизни», как в кино, как в сказке, у них не получилось.Он писал сценарии, писал стихи, писал песни. Он был одним из самых молодых и самых дьявольски талантливых из той обоймы «шестидесятников».Но они уже уходили – эти благословенные 60-е, – да-да, именно благословенные! Хотя бы и со скандалами на кремлевских трибунах. Ведь чем, в сущности, кончился тот афронт для него, Гены Шпаликова? Да ничем. Писать же не запретили! И на Колыму не сослали.Их добивали иначе – самых талантливых, самых лучших. Потому что уходил воздух из их жизни, свет и смысл. А когда нет в жизни ни света, ни смысла, то остается одно: из жизни уйти. Так, как ушел он, Геннадий Шпаликов. Своими руками затянув на шее петлю.На вопрос «почему?» каждый из знавших Шпаликова отвечал по-разному. Одни говорили о том, что его погубил диктат чиновников от кино, борьба которых со свободомыслием в начале 70-х приобрела просто маниакальные формы. Другие упирали на разгульные нравы богемной тусовки, на то, что не хватило характера, чтобы сопротивляться ее порокам.Наверное, и то, и другое. Как-то в конце 60-х знакомый встретил Шпаликова возле Третьяковской галереи и услышал от него такой монолог: – Вот я – алкоголик профессиональный! Витя Некрасов тоже, есть еще люди, а остальные писатели профессиональные, а главный среди них – Евтуженька. В СССР нет выбора вне выбора. Или ты пьешь, или ты подличаешь, или тебя не печатают. Четвертого не дано...И пришли они, эти тусклые и вязкие 70-е. Он скитался по друзьям. Говорят, с похмелья любил читать расклеенные по стендам газеты. И продолжал писать стихи, сценарии. Писал, где попадется, чаще всего на почте, где всегда в избытке были и чернила, и перья, и бумага – телеграфные бланки. Друзья первое время помогали ему как могли, затем постепенно помогать перестали.Ну правильно: сколько ж можно давать ему «трешки» на опохмел – да еще, считай, без отдачи?! В 1974 году Шпаликов с питьем внезапно завязал и засел за новый сценарий, который назвал «Девочка Надя, чего тебе надо?» Вещь была изначально непроходной, и на что рассчитывал Шпаликов, так и не понятно. Речь в нем шла о передовице производства, токаре одного из волжских заводов Наде, которая волею судьбы становится депутатом Верховного Совета СССР. Все в ее жизни до определенного момента развивается хорошо, но затем удача поворачивается к ней спиной. В конце концов девушка доходит до крайнего предела: она идет на городскую свалку и там публично сжигает себя на костре.Поставив точку в финале этой сцены, Шпаликов запечатал сценарий в конверт и в тот же день отослал его в Госкино. Но ответа на него он так и не дождался, потому что через несколько дней, 1 ноября 1974 года, покончил с собой.Этот день потом удалось восстановить едва ли не по часам-минутам.Утром Геннадий отправился к знакомому художнику и попросил у него в долг несколько рублей. Тот отказал. Зато некий режиссер чуть позже сжалился и выручил поэта. Шпаликов отправился на Новодевичье кладбище, где в тот день открывалась мемориальная доска на могиле режиссера Михаила Ромма. Здесь он попытался выступить с речью, но кто-то из высоких начальников к трибуне его не пустил. После митинга Шпаликов ушел с кладбища с писателемГригорием Гориным. Опять просил денег. Горин дал. Купил дешевого вина. Вместе поехали в Переделкино.Позднее Горин пожалеет о том, что дал Шпаликову денег именно на вино, а не на водку. Если бы произошло наоборот, то Шпаликову вряд ли хватило бы сил после бутылки водки покончить с собой. А так он выпил дешевого вина и быстро захмелел: ведь до этого момента был в «завязке».Приехав в Переделкино, он поднялся на второй этаж одной из дач и там повесился, соорудив петлю из собственного шарфа. Было ему всего 37 лет.Тело Шпаликова первым обнаружил все тот же Горин. Он пришел слишком поздно. И до конца своей жизни не мог себе простить, что оставил в тот момент его одного…Через шестнадцать лет после гибели Шпаликова ушла из жизни его жена, его любимая Инна Гулая. По одной из версий, она умерла от передозировки снотворного.А может быть, ей тоже стало в жизни мало света и смысла….Марианне Вертинской[/b][i]Выпей со мной, Марьяна,Из моего стакана.Пусть тебе снитсяСветлая НиццаИ заграница, Марьяна.Кошки на мягких лапах,Твой знаменитый папа.…………….Ах, утону я в Западной ДвинеИли погибну как-нибудь иначе, –Страна не пожалеет обо мне,Но обо мне товарищи заплачут.Они меня на кладбище снесут,Простят долги и старые обиды.Я отменяю воинский салют,Не надо мне гражданской панихиды.Не будет утром траурных газет,Подписчики по мне не зарыдают,Прости-прощай, Центральный Комитет,Ах, гимна надо мною не сыграют.Я никогда не ездил на слоне,Имел в любви большие неудачи,Страна не пожалеет обо мне,Но обо мне товарищи заплачут.[/i][i]Москва, июль печет в разгаре,Жар, как рубашка, к зданиям прилип.Я у фонтана на Тверском бульвареСижу под жидковатой тенью лип.Девчонки рядом с малышом крикливым,Малыш ревет, затаскан по рукам,А девочки довольны и счастливыСтоль благодатной ролью юных мам.И, вытирая слезы с мокрой рожи,Дают ему игрушки и мячи:«Ну, Геночка, ну перестань, хороший,Одну минутку, милый, помолчи».Ты помолчи, девчонки будут рады,Им не узнать, что, радостью залит,Твой тезка на скамейке рядомС тобою, мальчуган, сидит.И пусть давным-давно он не ребенок,Но так приятно, нечего скрывать,Что хоть тебя устами тех девчонокСумели милым, Геночкой назвать...[/i]