Художник – почти врач

Сегодня Карен Шахназаров – один из самых влиятельных людей в нашем кино. Оставаясь творческим человеком, снимая кино, Шахназаров умудряется быть тем, кого называют менеджерами высшего звена. Будущие поколения рассудят, но и сегодня уже ясно, что Шахназаров, который никогда не выступает с высоких трибун и не кричит на весь белый свет о своих прожектах, сделал для кино больше, чем кто бы то ни было. Внешне медлительный, слегка ленивый, он много лет по-восточному мудро и осторожно руководит несколькими тысячами подчиненных, кажется, ни разу в жизни не повысив ни на кого голос. Его высказывания и суждения обычно тоже очень взвешенны: Шахназаров говорит только о том, что его действительно волнует, и о чем он много думает.– Мне кажется, что герой сегодня стал мельче. Он меньше мучается, меньше задает себе вопросов. У меня ощущение, что современное общество, массовая культура как катком проходят по личности, нивелируя ее. Очень трудно в нынешней системе образования и информации вырасти яркой личностью. А что ни говори, именно личность определяет развитие. Возьмите политику. Где крупные личности? Очень мало. Мне интересен герой, который поднимает уровень разговора.В современном мире очень устаешь от того, что уровень разговора на любую тему снижается. Глобальные вопросы – жизнь, смерть, смысл – уходят совсем. А очень хочется об этом поговорить.– Что значит «конъюнктура»? Если режиссер попадает в тему, которая всех волнует, это плюс, а не минус. Конъюнктура – это когда говоришьне то, что думаешь, чтобы кому-то понравиться. А если говоришь то, что думаешь, и это совпадает с тем, что думает большинство, это, извините, не конъюнктура, а талант.Что такое кино? 50 процентов – выбор материала, 50 процентов – выбор актеров. Остальное – техника, муть. Вот материал – это то, что человек чует. И если он попадает – хорошо, значит, он ощущает, что нужно. Мы для того и созданы, чтобы давать зрителю то, что его волнует. Как говорил Сергей Аполлинариевич Герасимов, надо снимать кино, как повар. Есть повара, которые готовят, а сами не кушают. Повар должен готовить так, чтобы сам ел. Тогда это будет честно.– Ну, да, я бываю в высоких кабинетах, но высказываюсь только там, где спрашивают, и там, где я частное гражданское лицо. Но вообще я говорю своими фильмами. И, думаю, это самое важное. Я же не политический деятель. Я очень боюсь втягиваться в политику. Чехов сказал как-то: «Художник должен заниматься политикой в той степени, в какой должен оградить себя от нее».Это не лукавство. Даже аполитичность художника – уже позиция. Но я понимаю смысл этой фразы так, что все-таки надо заниматься своим делом. Мы знаем примеры, когда большие художники просто исчезали, как только приближались к политике. Скажи в кино то, что думаешь, создай образ – это твоя миссия. Я боюсь потерять свою художественную независимость, стать неинтересным для зрителя. Художник ведь, как врач. Партии разные, а люди – одни.– Вообще-то я стал социалистом в последние годы. При социализме я социалистом не был. Я был сторонником правой идеи и по нынешним временам, наверное, мог бы называться либералом. Ну а с годами, с опытом стал социалистом.Но у меня другой взгляд на социализм. Он отличается от того, что был у нас в советские времена. Мой взгляд не отрицает основ рыночной экономики. Просто любого человека, независимо от его происхождения, общество обязано обеспечить образованием и здравоохранением.Оно в любом случае не должно быть звероподобным. Оно должно оставаться человечным, и это абсолютно неизбежно. Иначе те общественные противоречия, которые сегодня существуют во всем мире, приведут к тотальному насилию, краху и самоуничтожению, в чем, кстати, тоже проявляется террор.– Сегодня люди довольно мало встречаются. Каждый занят своим делом. Ну, если только застолье… Но такой общности, как в советские времена, нет. Это нормально. Художников нельзя в этом обвинять. Художник всегда эгоистичен, индивидуален и завистлив и если он не будет таким, то ничего не сделает.Другой вопрос – мера. Есть люди, в которых эти качества существуют в гипертрофированном виде. Но в целом я могу сказать, что за последние 10–15 лет люди стали гораздо холоднее друг к другу относиться, стали гораздо более конфликтными внутренне. Раньше такого не было. Раньше было чувство локтя, поддержки, некоего общего дела, заинтересованности. Очень много говорили о кино.Сегодня, к сожалению, говорить о кино даже стало как-то неприлично. Дескать, ребята, что мы обсуждаем, у каждого свое дело, и понятно, что он делает его лучше других.А в результате, чего не хватает? Творческого бульона, в котором мы варились и в котором черпалось очень много идей. Эти разговоры, иногда полупьяные, давали огромные стимулы к творчеству. Особенно молодежи.Кстати, на Западе, как ни странно, это осталось. Мне время от времени приходится попадать в компании американских кинематографистов, и вот они-то как раз говорят о кино. Я вспоминаю, что последний раз говорил о кино, когда приезжал МакДауэлл. Мы сидели в ресторанчике и говорили о том, как кино развивается, о новых идеях, новых проектах. А до него – на Монреальском фестивале, со своими друзьями англичанами и американцами. Весь вечер говорили не о деньгах, не о финансировании, а о кино. У них что, проблем с деньгами нет? Да все у них есть! Только говорят они не об этих проблемах. Может, потому у них и кино посильнее нашего?– Я не могу себя оценивать… Это был другой человек, отдельный от меня. Я даже не могу сказать: это я. Я гляжу на себя молодого, как на постороннего. Мне кажется, это та загадка, с которой сталкивается каждый человек. У меня, например, совершенно нет чувства значимости, которое присуще этому возрасту. Я, наверное, и веду себя не так, как должен. Могу завестись с пол-оборота. По внутреннему ощущению мне, наверное, от 30 до 40. Лет 37 приблизительно.Более того, мне иногда кажется, что я не имею никакого отношения к фильмам, которые снял в молодости. Мне даже это немножко обидно. Как будто они меня использовали и ушли. Не кто-то использовал, а картина. И я ей теперь не нужен. С другой стороны, это хорошо, правильно. Раз у картины есть своя жизнь, значит, она востребована.Есть и еще один момент. Фильмы обладают особенностью сохранять возраст. «Мы из джаза» – молодая картина. Там и герои молодые, и сделана она молодыми людьми. Не мной сегодняшним, а мной тридцатилетним. С этой точки зрения получается, что автор не я, а тот тридцатилетний человек.Сейчас мне кажется, что те картины дались мне очень легко. Это одно из свойств кино: заканчиваются съемки, проходит время, и в памяти остается только хорошее. Всегда кажется, что самая трудная картина – последняя.– Я к работе директором отношусь, как к режиссуре. Мне интересно во всех нюансах создавать эту студию. И как туалеты работают интересно, и как организовать питание, и то, что надо закупить новое оборудование в плотницкие мастерские – все.Я очень часто обхожу территорию «Мосфильма», потому что, сидя в кабинете, не увидишь проблем. Пусть многие из них мелкие, но их тоже надо, что называется, пощупать руками. Когда я стал директором, первым делом велел отремонтировать туалеты, бумагу повесить, мыло положить. Все разворовывалось! Все! Мне говорили: «Бросьте вы эту затею!» Я отвечал: «Пусть воруют, кладите обратно!» И постепенно воровать перестали.А сегодня «Мосфильм» – лучшая студия в Европе. Единственная, которая предоставляет весь спектр услуг.– Конечно, за время моего директорства отношения со многими коллегами изменились. Это не проявляется внешне, но внутренне я это чувствую. Не думаю, что сам я изменился, хотя любая власть, безусловно, портит и я, наверное, не исключение. Очень трудно себя в этом смысле контролировать.Но есть и другие причины. Может быть, кто-то завидует. Говорят: он директор, он может снимать кино. Но я ведь снимаю кино так же, как и другие – находя на это средства! К тому же я сделал столько картин, окупившихся в десятки раз! Но кто-то болезненно это воспринимает.Может быть, кому-то я не помог, а чьи-то интересы, напротив, лоббировал. Люди это замечают. Но я никогда не лоббирую ничьи интересы, если это принципиально нарушает интересы студии. Мне часто приходится отказывать, и это обижает людей. Мне говорят: мы же друзья, а ты не можешь мне помочь! Тебе же легко! Всем кажется, что мне действительно легко. Людям невозможно объяснить, что я не могу этого сделать, именно потому, что боюсь преступить ту грань, за которой можно навредить студии. Это очень сложные моменты.– Конечно, кино должно прежде всего сохранять национальную традицию. Нашей культуре свойственно стремление к реализму. Потом – элемент целомудрия. Почему у нас не получается ничего, что связано с сексом? Все вырастает в чудовищную пошлость. Это настолько нам чуждо! Ничего унизительного для нации в этом нет. У немцев тоже получается грубо, зато замечательно получается у французов. Потому что там есть традиция – Мопассан, Франсуа Вийон. У нас же образ женщины – это образ Татьяны. А если проститутка, то Сонечка Мармеладова. Это совсем другая проститутка! Другое отношение к ней, тип поведения! Просто не надо делать то, что тебе несвойственно.Надо делать то, что умеешь. Вот аттракцион делали в России, начиная с немого кино, и прекрасно получалось. Не случайно у нас был такой замечательный эксцентрический комедиограф, как Гайдай. В чем его прелесть? Он необычайно национален! Не случайно же у нас получается удивительное сочетание – и Гайдай, и Тарковский. Надо сохранять эту традицию.– Фокус в том, что обычно я дни рождения никак не праздную. Не потому, что в этом есть какая-то идея – просто некогда. К тому же у меня день рождения в такое время неудачное – лето, жара, в Москве никого нет.Лучший подарок? Наверное, тот, который что-то в тебе переворачивает. Маленькому мальчику подарили кожаный мяч, и в результате он стал Пеле. Такого у меня не было. Я вообще к подаркам мало претензий имею. Лучшие, быть может, те, что дети дарили. Рисовали какое-нибудь море или корабль, писали что-нибудь трогательное – и папа сразу расчувствовался.– Давайте итоги пока не будем подводить. Можно просто сказать, что сделано. Снято больше 10 картин. Если Бог даст, я еще столько же сниму. Одну картину я сделал как сценарист, одну как настоящий продюсер. Это «Звезда».Программ тридцать выпустил для телевидения. Несколько лет занимался тем, что пытался превратить «Мосфильм» в современную студию. Пусть это не прозвучит слишком хвастливо, но, кажется, удалось, даже больше, чем хотелось и ожидалось. Сегодня на «Мосфильм» приезжают из-за границы и говорят, что снимать у нас кино можно не хуже, а в чем-то даже и лучше.Что еще? Родил троих детей. Я этим заканчиваю не потому, что ставлю на последнее место, а потому, что это самое важное. А что я понял про себя и про кино… Не могу сказать, что вообще что-то понял. Чем старше становишься, тем меньше понимаешь. В молодости ответы на все вопросы кажутся гораздо яснее. Так и не ответил на вопрос, в чем смысл жизни. На него можно ответить, только если признаешь наличие силы, которую люди называют Богом. Понял единственное: правильно сделал, что связал свою судьбу с кино. Хотя мог бы заниматься и чем-то другим.