Оправдание Ричарда

– Да так, идут переговоры.– Никаких. Просто он мне сказал: «Юра, предлагаю вам сделать у меня «Ричарда III» со мной в главной роли». Мне этого было достаточно.– Нет, не о любви. Я дал себе слово не говорить о спектакле. Когда меня спрашивают так впрямую, мне сразу как-то грустно становится.– С калеками? Нет, только через литературу. Мы с Константином Аркадьевичам долго обсуждали эту тему, разумеется, и какие-то подпорки в литературе находили, естественно. Достоевский всплывал (его Парадоксалист – пусть не физический калека, но нравственный), Мисима много писал об этом.– Психология человека ущербного, обделенного, обиженного очень важна в спектакле. Поэтому мы часто вспоминали Достоевского. Психология убийцы – наверное. Но надо помнить, что каждый человек, абсолютно каждый, бывает в ситуации изгойства, отверженности. Это начинается в раннем детстве, когда нас ставят в угол, не сажают за стол со взрослыми и так далее. Все сконцентрировано в детстве. Все, что произрастает в нас потом, заложено там. Мне так кажется.– Все зависит от силы удара, от глубины раны. И от способности воспринимать этот удар. Эта способность воспринимать и чувствовать и есть талант.– Можно и так сказать. Он, безусловно, талантливый человек. Возможно даже, что между внешними недостатками, уродством и способностью обостренно воспринимать окружающий мир есть прямая зависимость. Но мне бы все-таки хотелось, чтобы в восприятии этого образа внешнее уродство отступало на второй план (хотя это важный момент). Грубо говоря, такой человек может быть и без горба. Горб – это еще и театральная форма, условность. Недаром же в истории театра были попытки играть Ричарда красавцем.– В нашем спектакле герои – заложники своего детства. Я не собираюсь спорить с Коттом – он замечательный мыслитель, мне даже переводили кусок из этой книги. Просто мне кажется, что исторические хроники – вообще довольно условное и стереотипное определение для этих пьес Шекспира. А «Ричард III» вообще стоит особняком. Тут я совсем не понимаю, что значит «историческая хроника». Уже доказано-передоказано, что никого Ричард не убивал, что все в пьесе фальсифицировано, а если и есть какие-то исторические совпадения, то нужны они были только для того, чтобы разбудить фантазию драматурга. У меня «Ричард III» ну никак не ассоциируется с историей Англии, как «Гамлет» не ассоциируется с Данией, а пьесы Вампилова – с советской действительностью 50–60-х годов.–– Есть в Англии какое-то общество защитников Ричарда, члены которого устроили немножко, конечно, театрализованный, но все же настоящий суд – с прокурором, адвокатом, сбором данных и следствием по делу Ричарда. И выяснилось, что ни одно из преступлений, в которых Ричарда обвиняет Шекспир, доказать невозможно. Во всяком случае, реального Ричарда III, который правил всего три года, очень любили. Кстати, он был очень красивый мужчина, судя по портретам и воспоминаниям современников.– Противный горбун – вымысел Шекспира. Разве что на каком-то портрете у реального Ричарда одно плечо чуть выше другого, а вообще – статный красавец. Словом, «Ричард III» – сложное художественное произведение, а не хроника. Я долго не мог включиться в работу, пока мы с Константином Аркадьевичем не нашли одно совпадение в наших взглядах на этот образ. Если читать пьесу по-честному, то возникает странная штука – чувство симпатии к этому человеку. Это ощущают почти все. Гений Шекспира распорядился так, что ты парадоксальным образом начинаешь любить Ричарда. И мне страшно захотелось разобраться в этом не объяснимом логикой парадоксе.– Ну вот я и говорю – талантливый человек. Есть какая-то предельная страшная правда в сцене, где Ричард овладевает душой леди Анны на могиле ее… ммм…– Вот-вот, и вы туда же! Нет, это поразительно! Почти все, даже театроведы, у которых пьеса должна от зубов отскакивать, убеждены, что она принимает его предложение на могиле мужа, что выглядит просто чудовищным. Не мужа, убитого Ричардом давно, а отца мужа. Просто гений Шекспир настолько обострил эту ситуацию, что даже в нашем сознании она обостряется. Нам кажется, что это невозможно, а Шекспир доказывает, что и это возможно. Я сам попадался в эту ловушку, пока не стал заниматься пьесой.– Да и искушенному тоже.– Конечно, будут параллели. Сначала я нахожу эту параллель эмоционально, потом ищу ей образное воплощение.– Ни один из них нельзя назвать абсолютно точным, потому что каждое слово имеет столько оттенков, столько смыслов. Язык устаревает, какие-то слова уходят из обихода, а значит, устаревает и перевод. Есть более академические переводы, наиболее точные по степени накала страстей, а есть более фарсовые, живые, полные юмора. Мне кажется, переводы Георгия Бена и Александра Дружинина, которые мы взяли, это, на сегодняшний день, две крайности, которые прекрасно дополняют друг друга. А дальше мы сочиняем свое произведение – переставляем сцены, убираем какие-то реплики. Но театр только так и делается – на сцене, а не за столом драматурга или переводчика.– Меня совсем не волновали бы политики и политические аллюзии. Хотя, конечно, есть какие-то обстоятельства пьесы, которые я бы не смог обойти.– Просто мне интересно заниматься Личностью – талантливой и очень сложной. И разобраться в этом парадоксе – человек борется за власть, убивает, а ты его почти любишь. Что же это, думаешь, я такой ненормальный, что ли? А оказывается, с другими то же самое происходит.– Не знаю.