Феномен

Сегодня Льву Колодному исполняется семьдесят. Те, кто его знает, вряд ли поверят.— Вы все знаете о Москве, а сами, оказывается, не москвич?[/b]— Приехал из Днепропетровска, чтобы поступить на отделение журналистики МГУ.— Да что вы! Надо было набрать 25 баллов из 25. Пять экзаменов сдать на пятерки. И даже в этом случае могли не принять, если бы не нашлось места в общежитии. В итоге я провалился и поступил в Финансовый институт.— Да, тогда было значительно проще стать финансистом, чем журналистом. Это был непристижный вуз, куда шли все непоступившие. Я даже сдал там первую сессию. Высшую математику и прочее, но когда пришел мужик в черных нарукавниках и принес счеты, я пришел в ужас. Я понял, что дальше не смогу. Это была мечта моей мамы – чтобы я был таким приличным бухгалтером в нарукавниках. Но не моя. И вот однажды я иду по Москве и вижу витрину «Московского комсомольца». И там фотография – счастливые комсомольцы в фуфайках. И подпись внизу, которая объясняла, что днем они трудятся на строительстве Московского университета, а вечером готовятся туда поступать. Я понял, это – шанс. Бросил Финансовый институт и стал строить университет. Я был такелажником. Знаете, что это такое?— Так вот, стал я работать на стройке. Половина строителей были зэки. Их приводили под конвоем башкиры с огромными овчарками.— Нет, зачем им умирать? Работали! Они построили физический, биологический и химический факультеты.— С этими — нет. Но там были и другие зэки, расконвоированные. Они были практически свободные, только паспорта у них лежали в отделе кадров. Среди них у меня был приятель – Володя Виноградов. Он солдатом вынес на базар свою шинель и получил 8 лет. Он называл меня «Оленем».Еще я там познакомился с Вадимом Кожиновым из комитета ВЛКСМ МГУ, впоследствии известным литературоведом. Он тогда был большой романтик. Водил меня в пивбар на Пушкинской площади, где научил пить пиво с раками. За что я ему очень признателен. Потом наши пути разошлись.Короче говоря, через год я поступил на журналистику. Правда, только на заочное отделение. На дневное меня не приняли.— Не объясняли. Но тогда, в 52-м, больше одного еврея не принимали на курс журналистики.— Вы что, с того света прилетели? Всех, кто работал на стройке, приняли. Меня – нет. Может быть, это было даже и неплохо. Потому что я мог продолжать работать. Я работал и ходил на лекции. А потом уехал в Одессу.— Захотел жить в Одессе! У моря. В Москву ездил на сессии. Когда окончил журналистику, поступил в Училище имени Гнесиных, на вокальное отделение, к Анне Семеновне Штейн. Она была жена посла в Италии. А потом я учился у Владимира Петровича Захарова. Он был заслуженным артистом, солистом радио. У него был прекрасный баритон.— А у меня бас. Но на втором курсе меня взяли в штат «Московской правды». И начались метания между оперой и журналистикой.— Кто бы мне дал писать фельетоны! Я писал заметки в сорок строк! Это сейчас вам сразу полосу дают, а нам нужно было все ступеньки проходить!— Нет! Я сидел на двух стульях и не знал, что мне делать. Меня в училище уже к Марку Рейзену водили. Но он бросил преподавать. Нужен был педагог хороший. И потом, меня не вдохновлял тогдашний репертуар. Тогда нельзя было петь что захочешь. Петь нужно было «Матросов Байкала». А я не хотел. В итоге остался в газете.— Меня тогда интересовало все. Я был молодой и любопытный. Учился всему на практике у корифеев. И искал темы. Потому что я уже тогда понимал, что в журналистике, если хочешь чего-то добиться, нужно найти свою тему. И рыть в ней до самых глубин, куда еще никто не добирался. И писать надо о том, о чем до тебя еще никто никогда не писал. Тогда это – интересно.У меня все началось с того, что я попал в Кремль. — А что, это было трудно?[/b]— Невозможно! Там была крепость, в которой жил Сталин. Не то что попасть – фотографировать было нельзя! Сразу пленку засвечивали. А в школе я прочитал сочинение Лермонтова «Вид на Москву с колокольни Ивана Великого». И оно мне запомнилось. Когда я приехал в Москву, очень хотел побывать в Кремле. Об этом все знали, и один раз меня даже купили на это. Ловят знакомые в коридоре общежития на Стромынке и говорят, что в 315-й комнате дают билеты в Кремль. Я со всего размаху туда влетаю без стука. А там – девушки в ночных рубашках, а некоторые и без них. Я уже устал о Кремле мечтать, и тут мне и всем очень повезло.Умер Сталин, и Хрущев открыл Кремль для народа. Я считаю, это было одно из его великих деяний. Мне как комсомольцу дали билет в Кремль на встречу Нового года. И я с этим билетом туда пошел.В Георгиевском зале стояла елка. Я танцевал с девочками. И вдруг вижу – открыта дверь во Владимирский зал. Я – туда. Оттуда вышел в Екатерининский зал. И так пошел по всей анфиладе, пока не оказался в Теремном царском дворце. Туда никогда никого не пускали, и до сих пор не пускают. Но я туда попал в тот праздничный день. Потом позвонил коменданту Кремля, генерал-лейтенанту Веденину Андрею Яковлевичу, и попросил разрешения подняться на колокольню Ивана Великого. И смог его убедить каким-то образом. Он меня пустил. Хотя предупреждал, что может обвалиться лестница. Он был добрый человек, вел себя демократично и не пыжился. Я недавно узнал, что он сидел.Когда я увидел эту Москву чудесную, то написал очерк. С тем же лермонтовским названием. Потом прошел по стенам и башням Кремля. На Сенатскую башню флаг вместе с офицером поднимал. Спускался в подземелье Арсенальной башни. Там до сих пор есть колодец с водой. А потом уже само собой получилось, что я стал ходить по Москве и окрестностям и писать об этом. Меня очень интересовали огромные стройки. Я первым проехал на самосвале по только что пущенной МКАД. Облетел Москву на вертолете, генштаб разрешил. У меня получалось везде проходить.— Я получил диплом, мне дали направление во Владимирскую филармонию. Но я не поехал. Я уже три года в штате «Московской правды» работал.— Ну почему. Я и сейчас вам могу что-нибудь спеть. Вот Илье Глазунову нравится, как я пою. Мы с ним иногда поем дуэтом. У него, между прочим, изумительный слух и гениальные актерские способности. Если бы у меня были такие способности, как у него, я бы стал певцом!— Чтобы состояться в любом деле, в журналистике – в том числе, главное – желание писать.— Нет, главное все-таки желание. Способности на втором месте. Потому что надо преодолеть такую массу преград, что без желания ты этого сделать не сможешь.Второй момент – надо попасть в хорошую компанию. И в хорошее время. Мне с этим жутко повезло. Я пришел с новой командой. До этого в «Московской правде» не было репортажа. Не было очерка. Нельзя было написать: «Я пришел и увидел». И – никакой критики.Кроме желания, нужны профессиональные качества. Нужно преодолеть робость и научиться общаться с людьми. Нужна любознательность. Умение работать не только в течение рабочего дня, а тогда, когда нужно. Культура тоже нужна.— Я репортер. И меня больше интересует событие. Но в поиске этих событий я встречался с уникальными людьми. Мне дал интервью Курчатов, который не давал его никому. У меня были встречи с Чижевским*. Причем, когда я постучал к нему в дверь, он сказал, не открывая: «Я болен и никого не принимаю!» На что я ответил: «Вы можете меня не принимать, но вы можете мне ответить на один вопрос – вы действительно были на встрече Ленина с Цандером?» И он открыл дверь в трусах.— Потому что на этой встрече шла речь о запуске корабля на Марс! Потому что то была главная встреча его жизни!— Так я же говорю – нужна любознательность. Еще у меня была потрясающая встреча в жизни: Ари Штернфельд, теоретик космонавтики. Он на арифмометре рассчитал трассы всех спутников. Арифмометр брал тайком из бухгалтерии домой на ночь.— Это тогда был дорогой прибор! Но книгу я о нем не написал, потому что в теории космонавтики не разбираюсь. Зато я написал две книжки о пионерах космонавтики. Правда, не называя их по фамилии.— Потому что нельзя было! Королев был закрытой фигурой! Книжка-то при его жизни вышла в 65-м году. Я первым в советской печати стал писать о телекинезе.Мне за это дали по голове. «Правда» назвала меня гоголевским персонажем, к которому летят галушки в рот. Меня сняли с должности заведующего отделом информации. Стал спецкором. Это тоже неплохо – не надо редактировать. Но лишился городского телефона, отдельного кабинета и тридцати рублей в месяц.— Почему одну? Я книгу об этом написал. Я первым рассказал о Джуне!— И Джуна на вас повлияла…[/b]— Как она могла на меня повлиять?— А я – Лев Колодный! Мы с ней дружили, ездили к ученым-физикам. Они доказали, что это серьезно. Написал книжку «Феномен Д». Вопреки общественному мнению. Потому что «общественное мнение» — это, как правило, массовое заблуждение. Все считали, что «Тихий Дон» — плагиат. Я нашел рукопись романа, написанную Шолоховым. Если ты хочешь чего-то добиться в журналистике, надо идти поперек общественного мнения. И это удавалось много раз.— Например, все считали, что срыли Поклонную гору, где памятник Победы. Требовали закидать это место землей. А никто ее там не срывал. Я доказал это с помощью специалистов-картографов и историков. Как была отметка «167», так она и осталась. Мне потом звонили домой и угрожали.Или, к примеру, все считали, что экстрасенсы – это жулики и шарлатаны. Я поехал в Ленинград, где мы сняли фильм о Кулагиной. Она могла читать мысли на расстоянии. Однажды мы с ней ждали академика Гуляева.Он опаздывал, и она рассердилась. Записала телефоны и рисунки из его записной книжки, которая у него была с собой. Когда он приехал, она ему швырнула листок: «Вот, на тебе! Где ты был, я тоже знаю! У любовницы! Вот ее телефон!» Нельзя было, например, писать о дне 16 октября 41-го года, когда Москва дрогнула. Потому что было массовое бегство. Я написал.Нельзя было писать о потерях под Москвой. Я написал и об этом в газете. До книги академика Самсонова.— Нет, никто не хотел ходить вокруг Москвы пешком! Писать об улицах было непрестижно! Никто не хотел этим заниматься. Все хотели писать передовые. Получать за час работы 28 рублей. А я ни разу не написал ни одной передовой. Зато обошел всю Москву вдоль и поперек.— Абсолютно. Москвой регулярно занималось несколько историков – Сытин, Земенков. Но они, блестяще зная Москву, не умели писать. Они были архивариусами. Я считал, что писать о Москве надо иначе. Потому что Москва – это не город.Это целый мир.— Боюсь, что нет. Хотя – может быть.[i]* Основатель гелеобиологии, соратник Циолковского. Много лет осидел за то, что связал события политики со вспышками на Солнце.В лагере продолжал работать. Когда у него конфисковали чемодан с работами, дал телеграмму Сталину. Чемодан был немедленно возвращен, а Чижевского сделали профессором университета.[/i](.)