Александр Городницкий: “На бегу писать стихи не могу”

Первая публикация Александра Городницкого, одного из “атлантов” авторской песни, состоялась, страшно представить, аж 60 лет назад, в 1948 году.– Я не помню вообще, когда это было. Одна была публикация в “Ленинградской правде”, а вторая… в “Ленинских искрах”.– Сейчас это как-то забылось. Стихи-то плохие были.– Да, конечно.– Стихи это стихи, а песни это песни. Стихотворная основа совсем другая. А что самое главное, это что песни пишутся сразу на мелодию и именно мелодия определяет строй стихов песни. А стихи – это стихи отдельно. Это разные вещи. Нельзя из стихотворения сделать песню. Хотя, конечно, можно стихи положить на мелодию, но в принципе песни пишутся отдельно.– Многие русские народные песни, как вы знаете, поются а капелла, без сопровождения музыкального инструмента. Я не испытывал никакой потребности в гитаре, пока не стал что-то петь со сцены. И расходились они без гитары. Другое дело, что потом люди брали гитару и аккомпанировали себе на гитаре. Первые песни – “Деревянные города”, “Кожаные куртки”, “Снег” – были написаны без всякой гитары и только потом уже получили гитарное сопровождение.– Немножко, но в принципе только для себя. Потому что на всех выступлениях я всегда выступаю только с профессиональными гитаристами.– В раннем детстве хотел быть пожарным, потом полярником, потом уже геологом или моряком.– В последнее время я совершенно одичал и ничего не читаю. Из классиков перечитывал “Войну и мир” Льва Толстого раз в три года. Я любил перечитывать на корабле. Там бежать никуда не надо, спешить не надо.Смешно сказать, потому что это тривиально – любил перечитывать Пушкина и Толстого. Не любил – Достоевского, потому что я его как боялся, так и боюсь до сих пор. Есть классики, которых я не перечитываю, чтобы не испортить впечатления, которое было ранее от прочитанного. Это Хемингуэй и Ремарк, которых я очень любил в юности. Это бывает – берешь книжку, которой зачитывался в юности, а сейчас она уже не идет.– Случайно. Кто-то что-то подсказывает... Но несколько лет назад я был членом жюри “Букер – Открытая Россия”, и надо было прочитать 47 романов на русском языке. Это отбило охоту читать на несколько лет.– Отдыхаю я очень просто. Я очень люблю лежать на песке и ничего не делать. В теплом месте и желательно у воды.– Да, у моря. Но это, оказывается, и единственная возможность писать стихи. Потому что лежать-то лежу, а голова работает. А на бегу я не могу этого делать. Поэтому я очень люблю лежать на песке...– Как ученый, вы занимаетесь, если сказать по-простому подвижкой земных плит. Тема на философский лад настраивает… Это отражается на творчестве? – Конечно. Не в прямую, может быть, но в принципе понимание того, как устроен мир, оно иногда полезно.– Чтобы они не пугались дурных сообщений, а находили что-то интересное и позитивное. Потому что усталый от повседневной работы и нашей пренеприятнейшей политики, читатель уже совсем зомбирован, бедняга. Я желаю, чтобы он в “Вечерке” находил то, что способствовало бы его отдыху и воспоминанию о том, что есть ценности, которые выше того, что мы сейчас имеем.История[/b][i]Припомним позабытые года,Растаявшие в пушечном дыму.История – не “где” или “когда”.История скорее “почему”.Меняется ее привычный кройВ противоборстве фактов и идей,Где Александр Невский не герой,А, вроде, получается – злодей.Охотится на Ленина Свердлов,Не там застрелен Киров и не так.Внезапных данных горестный улов Историку –непримиримый враг.Чем больше фактов, тем темней водаВ реке времен, где исчезает след.Сбежим же в стародавние года,Где правит миф, а фактов вовсе нет.К далеким возвратимся временам,Где царствуют Овидий и Платон,И дан в познанье суетное намЛишь Библии непостижимый том.[/i][b]11.06.2008***[/b][i]Когда сгорает прошлое в тумане,И никого не воскресишь уже,Недолгая пора воспоминанийПриходит у веков на рубеже.Чей облик, позабытый и веселый,Поможет воскресить телеэкран?Кого вернут обратно режиссеры?Самойлов, Окуджава, Эйдельман.Сырой листвою выстелив дороги,Сентябрь занимает города,Где я один сегодня из немногих,Что был их современником тогда.Стучат часы над головою тупо.Последних лет сжимается кольцо.Опять приходит съемочная группаИ светит мне прожектором в лицо.На листьями усеянной планете,По юности испытывая грусть,Я руку поднимаю, как свидетель,И только правду говорить клянусь.[/i][b]09.11.2008Волошин[/b][i]В голодной России бушуют метели,Все певчие птицы на юг улетели,Почуяв беду.Мне видится снова в пустом КоктебелеВолошин, рисующий акварелиВ тридцатом году.К мольберту прижав непослушную руку,Стараясь унять безысходную муку,Грызя карандаш,Смертельной тоске наступая на горло,За сутками сутки он пишет упорноВсе тот же пейзаж.Залив на пейзаже означенном оном,И мыс, именуемый Хамелеоном, Летящий во мглу.Чтоб сердце измученное не болело,На каждом пейзаже он дерево слева Рисует в углу.Над желтою бухтой и синей скалою,Над юных костров неостывшей золою,Где чаячий плач,Над черным хребтом разоренного Крыма,Присутствуя в каждом рисунке незримо,Стоит Карагач.Горит его листьев зеленое знамя.Он в жесткую почву вцепился корнями,На склоне скользя.В земле нелюдимой, порою тревожной,Срубить его можно, сломать его можно,Но вырвать нельзя.Лохматый старик, уходя в неизвестность,Он станет со временем гением местаВ той горькой стране,Где я поутру, не вставая с постели,Смотрю, как меняют цвета акварелиНа нашей стене.[/i][b]ЧИТАЕМ ВМЕСТЕАндрей КОВАЛЕВ, депутат Мосгордумы:[/b]