Денис Суханов: комедия – дело потное

[b]«Смешные деньги».Театр «Сатирикон».В главной роли – Денис Суханов [/b] – Самое яркое первое впечатление от театра я получил в классе третьем-четвертом. Это было на Камчатке, где мы в то время жили с родителями (у меня отец – футболист, поэтому мы много переезжали). Тогда наш класс повели на спектакль «Гаврош». Но у меня еще раньше были поползновения в эту сторону. Я помню, не отрываясь смотрел по телевизору все фильмы-спектакли: Малого театра, БДТ, МХАТа, которые тогда показывали в большом количестве. Потом я оказался в театральной студии, где с удовольствием занимался несколько лет. Увлекся танцами, пантомимой – это было очень модно. После школы меня забрали в армию. Служил на Камчатке и Чукотке. Увидел весь наш Дальний Восток во всей его красоте и во всем его ужасе. На втором году службы меня позвали в ансамбль песни и танца Северо-Восточного пограничного округа. Отслужив, остался там еще на два года. Но мысли о театре не покидали меня. Я бросил ансамбль и поехал в Москву поступать в театральный. – Они безумно переживали. Не хотели меня отпускать. Считали, что актерская профессия очень сложна, что в ней много подводных камней: повезет – не повезет. Но я настоял на своем. Ходил, как это обычно делается, по всем театральным. Меня нигде не резали безжалостно. В итоге меня взял к себе Авангард Леонтьев в Школу-студию МХАТ. Я ему многим обязан. Он великолепный педагог. И был заслуженно строг и справедлив.Считал, что дисциплина в актерской профессии, может быть, даже важнее, чем талант. Сейчас, спустя годы, понимаю, что его политика была верна. Первая фраза, которую мы услышали, была: «Ребята, вы никому не нужны. И может быть, никогда не будете нужны! Если вы не пробьетесь в первые ряды, вы будете безработными, нищими и несчастными». У нас не было никаких иллюзий. Он всегда говорил: «В этой профессии вы каждый день будете доказывать себе, партнерам, зрителям, что вы занимаете свое, а не чье-то место. Ваши вчерашние победы не будут засчитываться. Всю жизнь нужно будет заново добиваться успеха, если вы его вообще когда-нибудь добьетесь». Это нас очень спускало на землю. И заставляло трезво смотреть на театр, на жизнь… – Это практически правило. Цыплят ведь по осени считают. Жизнь в театральном институте сильно отличается от работы в театре. Когда мы приходим в театр, нам, молодым артистам, очень часто говорят: «Забудьте все, чему вас учили. Только сейчас начинается настоящая учеба».– «Сатирикон» входил в этот список, где были еще «Ленком», «Табакерка», МХАТ, «Современник». Райкин смотрит все показы, и всегда в первую очередь. Нас он смотрел в начале февраля, когда еще о показах не думают. А Райкин, как очень внимательный и держащий нос по ветру, как только мы предложили показаться, сразу согласился. И мы всем курсом приехали с костюмами в «Сатирикон» и показали спектакль на малой сцене. После чего мне одному последовало приглашение пойти в труппу. Причем надо же было еще дальше показываться… Что, с первого раза соглашаться, что ли? Да и сокурсникам надо было помогать. Но надо отдать должное Константину Аркадьевичу. Так как он меня уговаривал, не уговаривал потом больше никто. Он говорил, что столько работы, сколько в «Сатириконе», у меня не будет нигде. Не знаю, что он во мне увидел, как разглядел. Но он так горячо приглашал, что я подумал: от таких предложений отказываться просто глупо.– Да. Например, звал Олег Николаевич Ефремов. Но он был уже очень болен. Он приглашал, но чувствовалось, что уже… не для себя. Я помню его глаза: очень добрые, печальные, уставшие. Мы вдвоем остались в какой-то комнате. И он сидел в пальто, смотрел на меня и говорил: «Оставайся. Ну, оставайся, Де-н-и-ис». Он запомнил мое имя… Когда его не стало, конечно, это было для всех огромной потерей. Я помню «Кабалу святош», где Ефремов играл Мольера, Смоктуновский – Людовика, Табаков – слугу Мольера. Какой это был спектакль! Невероятный! Когда еще раньше, в 94-м, умер Смоктуновский, это было для меня сильнейшим потрясением. Я считаю, Смоктуновский был не просто гениальным актером. Он был уникальным среди гениальных.– Нет, пару раз случайно встречал на улице. Первый раз – когда учился на первом курсе. Это был скромный, очень незаметный человек с собачкой. Только при столкновении лицом к лицу можно было узнать, что это Смоктуновский. И вот эта несовместимость – выдающийся актер и совершенно незаметный человек на улице – меня поразила. Тогда же я где-то вычитал, что настоящий талант чаще всего очень скромен, незаметен и раним. Поэтому он все время скрывается, прячется. Только эксплуататоры искусства ведут себя вызывающе, пошло и громко. Это практически правило. Недавно я смотрел, как набирался актерский курс. Стоял на улице среди абитуриентов, вспоминал, как сам поступал и наблюдал за ними. Некоторые молодые люди вели себя, как открытая бутылка шампанского: бурлили, кричали, собирали вокруг себя толпу. А рядом стояли скромно одетые, тихие, даже испуганные девушки и юноши. Потом в аудитории ситуация разворачивалась с точностью до наоборот. Самые скромные незаметные ребята вдруг раскрывались. В них обнаруживалась глубина, зачатки таланта, какие-то необыкновенные качества. А те, кто вели себя вызывающе, терялись… и проигрывали. В этом есть какой-то закон. Почему таланту надо помогать, а бездарности пробьются сами? Именно потому, что настоящий талант раним, скромен, он сомневается в себе. Хотя нет правил без исключений.– Мне кажется, актеру даже больше, чем людям других публичных профессий, периодически необходимо одиночество. Мне часто после спектакля хочется остаться одному, потому что когда очень много отдаешь, тебе нужно восстановиться. Конечно, к тебе что-то возвращается из зала. Но бывает, что ты очень много отдал, а к тебе не вернулось ничего. И в этом не всегда вина актера. И зал никогда не виноват. Виноваты всегда мы, те, кто делает спектакль. Зал всегда можно перебороть. Это в актерской власти. Правда, только, если все этого захотят. Но ты же не можешь заставить других, только – себя. А вот на премьере все настроены на победу, все хотят успеха. Общий эмоциональный подъем, все нервы оголены, и в результате, несмотря на то, что еще что-то не доделано, куда-то прорываемся. Хотя все начинает идти так, как должно быть где-то на двадцатом спектакле. Спектакль – живой организм. Он настаивается. Растет. А как иначе? Зачем же мы тогда его играем? А премьера – это волнение, истерия, и, в общем, не то. Поэтому и говорят, что не надо смотреть премьеру. – Немножко ушло истерическое волнение, которое в отличие от нормального не помогает, а вредит, потому что ты не можешь им управлять. Но за восемь лет работы в театре я научился обуздывать себя, быстро брать себя в руки. Когда ты начинаешь заниматься на сцене делом – играть судьбу, полностью погружаться в обстоятельства, – истерическое волнение потихоньку покидает тебя. Но это приходит не сразу. Только через годы работы начинаешь понимать, куда тебе нужно направлять энергию, как себя «сэкономить», на что нужно обращать внимание, а на что нет.– Каждая роль меняет. Хотя бы чуть-чуть. А бывают случаи, когда роли очень сильно меняют людей. Нужно уметь каким-то хитрым образом отделять роль от себя, дистанцироваться. Каждому – индивидуальным способом. И хотя все из себя берется, нужно уметь делать это исключительно на сцене. Ты же все равно любишь своих героев, даже если они резко отрицательные. Относишься к ним не как к своим врагам, а как к своим друзьям. Надо найти грань и лавировать. – Я очень дружу с Леной Бутенко. Нас сблизила работа над спектаклем «Мадам, еще…». Мы часто ходим в театр вместе. У нас совпадают взгляды и вкусы. С Максимом Авериным очень дружим, с Гришей Сиятвиндой, со многими приятельские, почти дружеские отношения. Нас очень объединяет театр. Если бы не он, может быть, со многими не общались бы, потому что людей больше всего связывает любовь и работа. – Иногда мне кажется, что я сам виноват. Начинаю в себе копаться. Думаю, что во мне что-то не так, что, наверное, я неинтересен.– Да. Я не раз отказывался даже от очень интересных предложений, потому что не успевал. Многие просто не хотят иметь со мной дело. Обо мне уже слух идет, что меня не дождаться. Работа в кино, как правило, предполагает какие-то отъезды от нескольких дней до месяца, чего я вообще не могу себе позволить. Признаюсь, мне, конечно же, хочется сниматься. Но хочется же какой-то хорошей серьезной, настоящей работы, чтобы за это не было стыдно. Вообще же кино – это странная субстанция. В отличие от театра оно не дает никакого опыта. Оно пользуется тем, что в тебе уже есть. Это машина по поиску новых лиц. Непонятно, чем эта субстанция питается. Можно грандиозно сняться один раз и все… Актер может состояться и стать настоящим только в театре. Но люди сами выбирают. Хотя есть и удачные примеры, и немало, когда люди успешно все совмещают.– Даже репетировал. Но это не увенчалось успехом. Не по творческим причинам. Были случаи, когда потратил силы и время, а все разваливалось, и люди, ни копейки не заплатив, не то что не извинялись, а даже не объясняли что произошло, будто бы ничего и не было. – Я так живу уже многие годы. И не считаю, что это геройство. Это смешно. У многих актеров ситуация гораздо хуже. А сколько великих актеров долгие годы бедствовали и жили в ужасных условиях. Одни актерские общежития чего стоят! Но сниматься в плохих сериалах ради денег… – Огромное счастье – получить роль, пусть даже маленькую, и обнаружить в себе самом то, о чем ты даже не догадывался. Вот это производит на тебя потрясающе впечатление. Но это возможно только благодаря режиссеру, благодаря атмосфере, которая складывается на репетициях.– Шантеклер. Я не ожидал, не знал, что так смогу. Как и в «Макбете», и в «Мадам, еще…». Надеюсь, что и в новом спектакле я предстал в каком-то незнакомом качестве. Хотя я уже играл в комедии, сейчас я попытался как можно дальше уйти от того, что уже было. Максимально обмануть себя, зрителей, коллег, режиссера.