Гулливер в стране Советов

Удивительное дело — тот, кто в течение многих и многих десятилетий считался режиссером номер один, чей авторитет не подвергался сомнению, а тон интервью и статей был неизменно подобострастно-восторженным; человек, одно перечисление регалий которого заняло бы страницу; кто не знал отказа в своих амбициозных пожеланиях, — ныне почти забыт, отринут и в списках признанных классиков не числится. Настолько, что беспрецедентная дорогостоящая акция «Мосфильма» — а именно новая цифровая версия «Войны и мира» — вызвала у многих недоумение (мол, и от старой клонит в сон).Западный же мир, долгое время довольствовавшийся официозным советским мейнстримом, выдававшимся на наших просторах за «шедевры», открывает для себя новые (то бишь хорошо забытые старые) имена советских режиссеров, при жизни ничего, кроме проблем и нищеты, не стяжавших. Таких, как Барнет или Медведкин. Бондарчук же, несмотря на первый в истории советского кино «Оскар» (за «Войну и мир») в списках не значится.Между тем во всех без исключения его портретах той поры — газетно-журнальных — сквозь тошнотворный хрестоматийный глянец просматривается неизменное: «сложная, противоречивая личность». Лейтмотив, за которым кроется осторожное восхищение этим железным дровосеком, который своего не упустит. С годами эта противоречивость и сложность дает о себе знать. Несмотря на то, что его время безвозвратно ушло (что отчасти выяснилось на 5-м съезде кинематографистов в 86-м году, где Бондарчука безжалостно растоптали представители новой генерации), а его режиссерская манера, тяжеловесная и патетичная, безнадежно устарела, он отчаянно сопротивляется, пишет бесконечные заявки и сценарии, претендуя на постановку «Тихого Дона». Отказ приводит его буквально в бешенство. Еще бы! Этот человек никогда и ни в чем не знал отказа...«У меня не было возможности осуществить постановку «Тихого Дона» в России. Последнюю бумажку с надписью «нецелесообразно» прислал тогдашний главный телевизионщик страны Леонид Кравченко».(Ситуация, конечно, пикантная. Какой-то там Кравченко, функционер и временщик, смеет отказать первому в стране придворному художнику, первому «оскароносцу», человеку, перед которым, словно по мановению волшебной палочки, открывались любые двери, в том числе кремлевские! В результате Бондарчуку приходится просить денег «на стороне» — то есть у итальянцев. Забегая вперед, можно сказать, что то был опрометчивый шаг — картина никогда не будет закончена, а снятый материл до сих пор блуждает где-то по свету.) Но Сергей Федорович не из тех, кто может так вот просто смириться: слишком давно парит он в заоблачных эмпиреях. Ненавидя «всю эту перестройку» (начав с банальностей типа «перестройку надо начинать с себя», — он, видимо, еще надеется поладить с новой властью), — заканчивает гневным: «Когда Горбачев предал КПСС, я вышел из нее».Полнейшая растерянность.Причем тут Горбачев? Если он и «предал» КПСС, то почему вслед за ним ее «предал» и Бондарчук, почему положил, как любили говаривать в 30-е, «билет на стол»? Ведь, по его же словам, «мне партия помогала в творчестве, я, в свою очередь, считал своим долгом каждую свою новую ленту показывать в редакции «Правды».«Ведь не каждому доверяли снять, к примеру, «Судьбу человека». Или «Войну и мир». Права на экранизацию великого романа добивались многие маститые режиссеры. Но коллегия Министерства культуры... поручила постановку мне...» («Война и мир» будет напечатана в количестве нескольких сотен копий, «Андрей Рублев» Тарковского положен на полку после купюр. Дело происходило в одно и то же время — в середине 60-х. Для сравнения.) Правда, надо отдать должное бойцовскому характеру Сергея Федоровича. Он не был невротиком, как Андрей Тарковский, не свихивался и не пил, как Геннадий Шпаликов, и, между прочим, даже к цензуре, этому бичу советских режиссеров, погубившему не одно поколение оных, относился весьма лояльно: «Я никогда не стенал о том, что вот, мол, у меня что-то там вырезали, что-то не дали снять...» Он шел напролом, несмотря на интриги и завистников (а таких при его-то успехах хватало). Его даже хотели снять с постановки «Войны и мира» прямо на середине картины, но как-то обошлось. Не могли простить и международного успеха, вполне реального, между прочим, — как ни крути, именно его выбрал западный продюсер для постановки «Ватерлоо» (лучшая, на мой взгляд, после пронзительной «Судьбы человека» картина Бондарчука с потрясающим Родом Стайгером в роли Наполеона).Завистники не могли простить и того, что сам Роберто Росселлини, великий итальянский режиссер, пригласил сниматься в своем фильме именно его, Сергея Бондарчука.Ибо как актер — и тут не поспоришь — Бондарчук обладал редкой органикой, огромным диапазоном и был, так сказать, из ныне утерянной породы «героев», настоящих, с чуть ли не античной повадкой, а не пресловутых «героев-любовников».Вот это «римлянство» его и сгубило. Нельзя хотеть всего и сразу. Нельзя всегда оставаться наверху, не жертвуя ничем.Нельзя остаться искренним посреди всеобщего лицемерия — если ты, конечно, хочешь быть еще и обласканным лицемерами.Бондарчук был типичным «выдвиженцем-пролетарием», самородком из самой гущи народной, символизировавшим всей своей статью (до самой смерти был красавцем-мужчиной, даже не без некоторого аристократизма) триумф воли народных масс. Все без исключения, кто брался за перо, чтобы восславить этого «гиганта», так и пишут о нем (правда, к сожалению, бездарно, аляповато и выспренне) — мол, герой эпоса, человек Ренессанса. Сквозь тяжеловесные пассажи тогдашних борзописцев, кинокритиков с погонами, проглядывает искреннее восхищение: в стране маленьких, забитых человечков, тотальной иерархии и сложной системы подчинения вплоть до священного ужаса перед ресторанным швейцаром — эдакий титан! Титану, правда, приходилось — искренне ли, нет ли, сейчас трудно судить, — такое иногда нести, что оторопь берет. За пятьдесят лет своей активной деятельности он успел отметиться чуть ли не во всех изданиях — от скромной провинциальной газетенки до полосных материалов в «Правде».«Никита Сергеевич Хрущев назвал киноискусство могучим орудием коммунистического воспитания трудящихся. Наша задача, наш священный долг — создавать как можно больше фильмов такого идейного и художественного значения, которое бы полностью отвечало этой почетной миссии». «Прогрессивным итальянским художникам, стремящимся в настоящее время к созданию произведений большого общественного резонанса, приходится продираться сквозь цензурные рогатки, испытывать гнетущую зависимость от финансовых кругов. Но правда всегда побеждала!» (Еще бы! В Италии побеждала, это уж точно. Статья о поездке в эту страну написана в период наивысшего расцвета итальянского кино, когда работали Росселлини, Де Сика и Дзурлини, блестяще стартовали Пазолини, Висконти и Феллини, шутя преодолевая «цензуру финансовых кругов». В это же самое время десятки наших картин легли на полку. Целый пласт кинематографа конца 50-х — начала 60-х был уничтожен — вкупе с реальными людьми и реальными судьбами.) Или — о только что вышедшей картине Абуладзе «Покаяние», снятой на свой страх и риск, еще до перестройки, с молчаливого «попустительства» грузинских властей, в частности, самого Шеварднадзе: «Как можно дойти до того, чтобы искать у своих родителей, у отца, у мамы, у деда качества, которые бы заставили отречься от родителей, от своего рода? А вот в искусстве уже есть такие примеры, когда сын выбрасывает из могилы собственного отца. Это безнравственно...» Однако сам он — в отличие, скажем, от Шукшина, — совершенно забыл о своих корнях. Его старинный друг Борис Велицын, снимавшийся с ним в давней картине «Тарас Шевченко», вспоминал, как трудно они жили в юности — вечно голодные, ютившиеся по углам. Негде было даже репетировать. Сидели на ящиках, стол был застелен газетами. А чтобы постирать, первая жена Бондарчука, Инна Макарова, одалживала у соседей тазик и стиральную доску. Приходилось заниматься «чесом»: Бондарчук с Велицыным объехали в те годы полстраны с концертными номерами. К слову сказать, неизвестно, любил ли «поздний», вельможный Бондарчук вспоминать об этом, — его талант комика, по крайней мере по словам Велицына, кое в чем не уступал таланту самого Ильинского.Наверное, «Судьба человека» (фильм, поставленный по далеко не лучшему, что есть у боготворимого им Шолохова) выросла именно из этой магмы жизни — нищеты, ощущения своей непризнанной силы, таланта, боли... Картину недавно демонстрировали по ТВ — в отличие от «Войны и мира» или каких-нибудь там «Красных колоколов» она нисколько не устарела.С тех пор награды будут сыпаться на него словно из рога изобилия, как бы ни сменялась власть. Даже когда его талант начал давать явные сбои, и на очередном его блокбастере засыпали даже члены ЦК. По-видимому, этим пролетарским выходцам с детства внушили, что подлинное произведение искусства должно навевать скуку. (Ну примерно как «Илиада» или «Божественная комедия».) Заголовки статей о нем дышат античным пафосом: «Вселенский колокол», «Песнь человеку», «Вдохновенный талант» и прочая. И лишь последние, перестроечные, названы по-человечески горько: «Много камней брошено, и ни один не страшен» (интервью в «Аргументах и фактах»). Он открещивается от многих грехов, от международного скандала в связи с невозвращенцем Тарковским, который прямо обвинил Бондарчука, что тот был прислан на международный фестиваль, чтобы голосовать (как член жюри) против приза картине Тарковского. «Голосование было тайное, откуда эти домыслы?» — в отчаянии защищается он. (История темная, Тарковский как раз был убежден в обратном.) И, конечно, высказывание по меньшей мере неосторожное, повредившее Бондарчуку в глазах либеральной интеллигенции: «Мне предложили войти в редколлегию газеты «День». Они поместили публикации о «Тихом Доне». «День» и «Правда». Остальные публиковали короткие издевательские заметки. «День» подвергается гонениям со стороны правительства, и это — повод для того, чтобы принять предложение. Я сказал, что подумаю».И дальше — в ответ на осторожное предупреждение репортера, что это, мол, антисемитское издание — «Но Вагнер тоже был антисемитом!» …На этом можно поставить точку. История Мефисто завершилась. История большого таланта и мелких, недостойных его соображений.[b]P.S. [/b][i]Сын Сергея Федоровича Федор, известный клипмейкер, клятвенно заверил, что «Тихий Дон», так и не завершенный отцом, он обязательно закончит. Во всяком случае, негативы пленки у него сохранились. Сохранилась и черновая версия авторского монтажа.Но стоит ли тревожить великие тени? [/i]