Крупный специалист по маленьким ролям

Светлана Немоляева оказалась в самом центре творческой династии, да еще и дворянских корней. Мама – звукорежиссер, папа – кинорежиссер, брат – кинооператор, муж и сын – актеры, и по их стопам отправилась внучка. Она стала душой этой династии. Лазарев–Немоляева – одна из самых красивых и достойных пар нашего театра и кино, наши отечественные Джинджер и Фред.Школа стонала от безудержной энергии Светы Немоляевой, которая неожиданно нашла себе выход – в четвертом классе веселая двоечница организовала драмкружок, выбрала для премьеры «Ревизора» и на правах главной назначила себя на роль... слуги Осипа, стянув для нее отцовские кальсоны немыслимого цвета. Кстати, сегодня этот круг замыкается – Сергей Арцибашев выпускает «Ревизора», отдав своей приме роль Анны Андреевны.«О, мне эта девочка подходит, все по Пушкину: кругла, красна лицом она, как эта глупая луна на этом глупом небосклоне», – обрадовался режиссер, когда ему привезли на пробы юную Светлану Немоляеву на роль Ольги в «Евгении Онегине» – ее первом серьезном фильме. Как ни странно, но комплекция не помешала Немоляевой и покорить Театр им. Маяковского. Подыгрывая однокурснику на показе в «Укрощении строптивой», она заставила комиссию умирать со смеху над своей «страстной» – пухлой и писклявой – строптивой Катариной.Вместе с ней менялась, наполнялась новым содержанием, постигала все оттенки женского одиночества и женской обреченности ее Бланш Дюбуа – великая роль из великого спектакля Андрея Гончарова «Трамвай «Желание» с мощным, брутальным, излучающим неумолимое мужское желание Арменом Джигарханяном (Стенли). Немоляева тогда сыграла своего рода «открытый перелом» души. «Трамвай» тогда не разрешали ставить никому, но для Гончарова сделали исключение. Он репетировал с двумя составами, до последнего не выбирая главный. Вместе с молодой Светланой Немоляевой роль Бланш готовила очень опытная и сильная актриса Евгения Козырева. Но Гончаров сделал выбор, поставив на взрывную эмоциональность начинающей актрисы. Он был прав, крича Немоляевой на репетициях: «У тебя больше никогда не будет такой роли».Спектакль шел больше двадцати лет, покане выдержали сами актеры, как не выдерживают иногда слишком сильную любовь. «Я играла до смерти каждый спектакль, так что даже мне потом Саша сказал: «Я не хочу тебя потерять, надо уже заканчивать с этим спектаклем».Светлана Владимировна из тех актрис, кто обожает ставить над собой самые отчаянные эксперименты, призывая публику разделить с ней радость и удовольствие от игры. И не из тех, кто судорожно цепляется за уходящую молодость, а из тех, кто умеет красиво стареть.– У меня к театру такое же отношение, как и раньше, – я его обожаю. Но тогда я была и сильнее, и здоровее. Та роль требовала колоссальных физических и нервных затрат, ведь я весь спектакль не уходила со сцены. Не буду хитрить и лукавить, но сегодня я на такое уже не способна. По молодости вообще очень хочется играть, иногда все равно что. Но со временем начинаешь хотеть чего-то определенного.– А чтобы роли были не очень большие.– У нас получился не совсем хрестоматийный спектакль – современный по ритму. И моя роль не очень большая – мы кое-что сократили. Но по-прежнему не перестаешь изумляться – на будущий год Гоголю исполнится 200 лет, а написано точно сегодня. Ну, разве что лексические обороты мы такие уже не употребляем.– Вот чего я никогда не смогу делать, так это играть роли с нецензурной лексикой! Тут меня не уговорить. Недавно мне предложил роль режиссер Валерий Ахадов в «Подмосковной элегии». И роль занятная, и сценарий Михаила Казакова интересный, и я даже с удовольствием представила, кого изображу в этой роли. Но – сплошная нецензурщина. И я сказала режиссеру, что рада, конечно, его предложению, но согласиться не могу. Через неделю получила переписанный текст без всякой брани. И театр, и кино могут прекрасно без нее обойтись и оставаться такими же интересными. Данелия, Гайдай, мой любимый Рязанов, Александров обходились без такой лексики, и до сих пор они интересны.– Вот это у меня еще не спрашивали. Я люблю спектакль пятнадцатый – двадцатый, в зависимости от сложности. Знаете, это как корабль, который уходит в море. Вот он сходит со стапелей, разрезает волны и уходит в открытое море. Все у него осталось таким же – корма, мачты, штурвал... замысел режиссера, мизансцены. Но он уже остался один в этой стихии. Больше всего я люблю тот момент, когда ко мне вдруг приходит это ощущение.– Помните, у Шекспира в «Гамлете», когда актеры разыгрывают сцену Мышеловки. «Растет любовь, растет и страх в груди». Мы очень боимся беды. Так же, как когда-то боялись за Сашку. Мы знаем, какой это сложный, тернистый путь, какие ранимые актеры, которых любая глупость может сильно задеть, и какие шишки непременно должны посыпаться. От всего этого не убежишь, можно только молить, чтобы их было поменьше. А с другой стороны, эти раны помогают играть. Нет в жизни ничего сильнее страданий, но они делают нас более глубокими.