Русская поэзия с македонским акцентом

Иван Поповски ставил спектакли в российской провинции и во Франции, представлял Россию в масштабном проекте “Отель Европы”. Когда Македония оказалась втянута в балканский конфликт, уехал на родину — быть вместе с родными и ставить свою македонскую “Одиссею”. Сейчас вернулся и поставил “Отравленную тунику” о любовной страсти в ее первозданной чистоте на фоне дворцовых интриг, византийской жестокости и холодного расчета циничной власти – самую знаковую пьесу Гумилева, которая была опубликована только через тридцать лет после его гибели, а впервые поставлена в России лишь в конце 80-х.Византийский император Юстиниан прочит отдать тринадцатилетнюю дочь Зою за царя Трапезонда — города вольнолюбивого, счастливого и выгодно расположенного на пересечении торговых путей. Юстиниан готовит зятю в подарок отравленную тунику, чтобы управлять городом, где будет формально царствовать его овдовевшая дочь. Но Зоя отдает свою любовь арабскому поэту Имру, который приехал в Византию просить военной помощи, чтобы отомстить за разоренные земли своей родины. Речь гумилевских византийцев — белый стих, речь араба Имра — рифмованная, по-восточному витиеватая, раскаленная страстью плазма.А женщины, как известно, “любят ушами”.“Отравленную тунику” Ивана Поповски легко любить и “глазами”, и “ушами”. За психологическими кружевами лучше идти на спектакли самого Петра Фоменко, за образцами его стиля – на спектакли других режиссеров с актерами-“фоменками”. Работа же Ивана Поповски в корне отличается от тех и от других: красота для него – величина самодостаточная. Художник Владимир Максимов сложил дивного вида мозаику из знойного марева и воспаленных закатов в световых решениях. Из строгих колонн, чье плавное передвижение создает иллюзию ходьбы по дворцовой галерее. Двойного дна пола с отделениями для гальки и воды (перебирание камешков дает звук морского прибоя, а вода, смочившая волосы, – ощущение зноя и страсти). И даже нескольких визуальных цитат из африканской поэзии Гумилева – “изысканного жирафа с острова Чад” и “попугая с Антильских островов”. Со сцены в зал льется жгучая чувственная лава поэзии, ограненная стихотворным размером. Особенно хорош здесь Кирилл Пирогов (Имр), чей голос скользит вдоль той границы, где речь уже переходит в пение – минорные переливы арабской мелодии.Для поэтических красот режиссер создает кристально чистую атмосферу, лишенную каких бы то ни было бытовых, психологических “испарений”. Безмолвные диалоги кистей, почти балетные позы, заставляющие вспомнить, в частности, “Послеполуденный отдых фавна” Нижинского (кстати, “Отравленная туника” первоначально задумывалась как либретто к балету дягилевской труппы), певучие, отстраненные интонации. Лишь дважды в разряженный воздух его спектакля врывается горячее дыхание земных человеческих эмоций. Царь Трапезондский (Рустэм Юскаев), сраженный убийственной искренностью своей невесты (Мадлен Джабраилова), полюбившей араба, отталкивает ее от себя и тут же снова обнимает: ему невыносимо больно и отпустить ее, и остаться рядом. Безжалостный Юстиниан (Андрей Казаков), приговаривая дочь к пожизненному заточению за любовь к нищему Имру, берет ее на руки, баюкает, гладит, может быть, впервые почувствовав себя отцом. Будь таких крутых перепадов от поэзии высоких страстей к подлинности человеческих переживаний – цены бы этой “Отравленной тунике” не было.