Химеры сменили ангелов

Васильев соединил пушкинского «Каменного гостя» и одноименную оперу Даргомыжского, создав ту пограничную зону, где поэтическое слово точно достигает некой точки кипения и воспаряется, становясь музыкой.Мужчины – гости Лауры, Дон Карлос, а затем и Дон Гуан сидят на стульях, точно скованные страстью, которая прорывается наружу лишь в словах, и каждое похоже на залп салюта. Все поединки и дуэли – бессмысленная мужская бравада – здесь превратились в кукольное представление: смешные плоские «доны» и «сеньоры» на веревочках нелепо дергаются, орудуют своими шпажками, вызывая у людей лишь усмешку. Слова же – точно последняя попытка сладить со стихией, имя которой музыка. Женщины – Лаура (М. Зайкова), а затем и Дона Анна (Л. Дребнева – столь редкий для женщин теноровый тембр, совсем уж не предусмотренный у Даргомыжского, превративший Анну в какое-то почти потустороннее существо) – органичная часть этой стихии, не подвластной мужчинам. Васильевской Лауре же отнюдь не «осьмнадцать лет» (эту строчку она поет кривляющимся голоском травести, издеваясь над морализирующим Дон Карлосом, да и над собой тоже). Она, этаким Дон Гуаном в юбке, тоже давно ищет и не находит идеальную любовь. В ее переливчатое бельканто неожиданно врываются грубые, низкие – почти как у деревенских баб – ноты животной страсти, горечи или презрения.Последнюю часть первого акта – она же заключительная часть оперы – Васильев целиком отдал во владение музыки – певцам и струнному оркестру. Дона Анна, Дон Гуан и Командор одной ногой ступили в кубы с клокочущей водой, точно вошли по колено в Лету. А на переднем плане (в других театрах сказали бы – на авансцене) разворачивается совсем иная история. Несколько довольно неприглядных рабочих спускают на веревках простой измазанный известкой гроб, опускают его под сцену.Стук молотков врывается в музыку, на сияющий паркет с балкона плюхаются комья земли и бездушные «партийные» гвоздики. Изысканную эстетскую мизансцену точно перечеркивает чья-то корявая рука. Кто-то торопливо и беспардонно хоронит красоту – «маляр негодный мне пачкает Мадонну Рафаэля».Второй акт – фактически отдельный спектакль, соединивший балет-фантазию по «Капричос» Гойи и романсы де Фальи в исполнении В. Смольниковой.Стерильная белизна анфилады и костюмы танцовщиков окрашиваются в бледно-салатовый цвет – цвет мертвечины и первой зелени. Балет безупречен по красоте и безжалостен к тем, кто привык жить «на 45 оборотов» и уже нуждается, как в допинге, в интенсивном, клиповом монтаже.Офорты Гойи, включая самый известный «Сон разума рождает чудовищ», предстают отдаленной рифмой к донжуановскому сюжету. Один из исполнителей коллективного Дон Жуана первого акта (А. Лаптий) появляется во втором с крыльями летучей мыши или химеры – деревянными спицами с черными перепонками. Хлопанье этих крыльев над лицами его жертв создает ощущение нешуточной опасности. Вариации на тему мужской охоты, женской мести и коварства (черные веера в их изящных ручках меняются на те же крылья химер) постепенно заполняют все пространство – сцену и знаменитую лестницу.Там, где когда-то ворковали белоснежные голуби («Плач Иеремии»), где выстраивался ангельский хор, споря с самим Моцартом, что «Реквием» – это музыка света, а не скорби («Моцарт и Сальери»), – там сегодня поселились химеры.