У него был ответ

К сожалению, невозможно написать обо всем. О том, что предки его по матери – из рода Софиано, с греческого острова Зея. Что в роду были русские офицеры, три поколения священнослужителей, дед – просветитель и правозащитник, отец – известный физик.Что пушкинское время для него – еще одна реальность. А гибель поэта - личная трагедия.О том, что он дарил жене вазы со смешными записками: «Дарю тебе, красотка, вазу. За качество не обессудь. Дарил уже четыре раза. Но к вазе – книга. В этом суть».Сахаров был убежден: если с Еленой Георгиевной что-нибудь случится, он покончит с собой. Ему было физически важно, чтобы она всегда была рядом. При этом, даже помогая ей шинковать капусту, он умудрялся делать открытия. Заявил, например, что в многоугольниках, которые получаются при рубке капусты, отношение среднего квадрата периметра к средней площади – 4p, как для круга.Он считал ход истории своим личным делом. Мог сказать в глаза американскому президенту, что его стратегическая оборонная инициатива (СОИ) – блеф. Уже в 70-е написал программу будущей перестройки – требовал гласности, открытости, свободы для политзаключенных, отмены графы «национальность» и т. д.В нем вообще было много от мудреца-провидца. Как повернулась бы история страны, проживи он еще лет 10? Но главный вопрос, на который нет ответа: как удавалось этому классическому интеллигенту при его внешней хрупкости, мягкости совершать вещи бесстрашные до абсурда?Сегодня об Андрее Сахарове вспоминает человек его ближнего круга, коллега по отделу теоретической физики ФИАНа, [b]руководитель общественной организации «Право ребенка» Борис АЛЬТШУЛЕР.Мой отец работал с Сахаровым в ядерном центре Арзамас-16, недалеко от города Саров. Отец работал над атомной бомбой, Сахаров – над водородной. Все мои школьные годы прошли там, в Сарове. Но Андрея Дмитриевича я тогда, конечно, не знал.В 1953 году была взорвана первая советская водородная бомба. Сахарова сделали академиком в 32 года.…Саров – город на границе Нижегородской области и Республики Мордовия. Замечательное место! Природа чудесная, мы ходили на лыжах. Там река Сатиз. По карте это сейчас открыто. А тогда абсолютно запретные слова – Саров, Сатиз.Как-то уже после смерти Андрея Дмитриевича я в ноябре 90-го открываю газету. А там рассказ о советском атомном проекте.– Вы думаете, нашу атомную бомбу делали в Курчатовском институте, в Москве? – спрашивает автор. – Нет! В Челябинске на Урале, в районе Семипалатинского полигона? Нет! Ее делали в городе Саров, в ядерном центре Арзамас-16.Для меня это была революция! Ведь с детства на произнесение этого слова было табу! Даже письма нам доставлялись через Москву. Адрес был: Москва, Центр-300.Конечно, Саров и Арзамас-16 – особое место. Прежде всего своей иерархией. На самом социальном дне – заключенные. Утром, в 6 часов, они огромной темной колонной, обязательно с конвоем с собаками, шли на свои рабочие площадки, где работали. Но это не было «шарашкой». Ученых среди зэков не было.Ни в коем случае! Место было сверхважное, туда не подпускали политических.Работали зэки и у нас во дворе. Помню, съели у мамы всю кадушку с солеными огурцами. Но на них не обижались. Наоборот, родители подкармливали их.А на самом верху – элита, главный начальник объекта Юрий Борисович Харитонов и прочие. Они жили в роскошных больших коттеджах на берегу речки Сатиз. И Андрей Дмитриевич одно время жил в таком.Мы, ученые специальной группы и начальство среднего звена, жили в финских домиках попроще – на две семьи с участком. За нами следующим уровнем шли ИТР, инженерно-технические работники. Они жили в квартирах современного типа. Были еще частные домики местных жителей. Ну, и бараки – в них селились бывшие зэки. Срок у них закончился, но с объекта не выпускали. Чтоб не разносили информацию. Вот они и оставались жить здесь, уже как вольные – по три семьи в одной комнате, за занавесочкой.А как только Сталин умер, Берию тоже арестовали довольно быстро, уже к концу 1953 года Хрущев стал кончать со сталинской системой ГУЛАГа. И заключенные исчезли. Их сменили солдаты-«чернопогонники» строительного батальона.Потом я уехал в Москву. И с Андреем Дмитриевичем мы впервые познакомились только в 1968 году. Мне было уже 29 лет. Я написал диссертацию по общей теории относительности. И мой отец попросил Сахарова выступить на защите оппонентом.У Андрея Дмитриевича умерла супруга Клавдия Алексеевна. Я был на кладбище, видел, как он плакал. Это была большая трагедия, осталось трое детей. К тому времени он уже опубликовал свои знаменитые «Размышления о прогрессе, мирном существовании и интеллектуальной свободе». Они вышли на Западе. Его фамилия стала публичной, а сам он – в опале. Его изгнали с объекта. И его бывшие коллеги по ФИАНу, где он работал до Сарова, приехали к нему домой просить вернуться обратно в институт. Он вернулся. Его выступление на моей защите в январе 1969 года (а проходила она как раз в ФИАНе) было, по сути, первым после длительного перерыва его публичным появлением. В ФИАНе Сахаров проработал до самой смерти – 19 лет, включая горьковскую 6-летнюю ссылку.Позже Андрей Дмитриевич, как и я, участвовал в гравитационной конференции в Тбилиси. И мы оказались с ним в одном самолете, там и иностранцы были. Но до Тбилиси не дотянули, над главным кавказским хребтом разразилась гроза. Поэтому самолет тихо, без аварий посадили в Минеральных Водах. Полет – на следующее утро. И всем важным пассажирам предложили гостиницу (она была маленькая).В тот момент, когда предлагали Андрею Дмитриевичу, он разговаривал со мной. Спросил: а где я буду ночевать? Мне гостиница не полагалась. И он тоже отказался. Нет-нет, говорит, тогда и я не пойду. Ему было неудобно. Так мы и провели с ним ночь на стульях в зале ожидания.Когда я глубже включился в правозащитную деятельность, я довольно часто заходил к ним домой, на «Сокол» - после смерти Клавдии Алексеевны прошло больше двух лет, он женился на Елене Георгиевне Боннэр.Помню, когда он в 1975 году первый раз объявил голодовку, я приволок к ним домой «Боржоми». Бутылок 60. Потому что знал – пригодится.Тогда, в 1975 году, они победили.Сейчас спорят, откуда он взялся, такой диссидент? Между тем Сахаров не на пустом месте возник. Отдел теоретической физики в Сарове– закрытая зона. Все прослушивается. Однако ученые там общались достаточно открыто – на всякие темы, в том числе политические.Установка руководства даже в самые страшные времена была такая: «Ученые! Пусть болтают о чем хотят. Это помогает им бомбу «соображать».Сахаров многое обсуждал с коллегами. А идею его знаменитого письма к Хрущеву о запрете испытаний водородной бомбы (из чего позже вырос московский договор «О запрете испытаний бомбы в трех средах – атмосфере, земле и воде») ему дал коллега «по бомбе» ученый Виктор Борисович Адамский.В то время люди рассуждали так: есть две системы, два лагеря – наш, светлый. И капиталистический, уходящий в прошлое, черный. Идея мировой революции! – этим наркотиком жили долго. Поэтому и мой отец, и Сахаров сначала исходили из простой мысли: по нам хотят ударить страшные враги. Мы – Советский Союз – должны быть сильными и не допустить этого. Поэтому нужна бомба.Даже Эйнштейн во время войны писал президенту Трумэну: «Надо делать бомбу!» Потому что понимал – она может быть у Гитлера. И что тогда? Поэтому здесь неоднозначно все: не делать страшно и делать страшно.По сравнению с отцом американской атомной бомбы, великим физиком Оппенгеймером, Сахарову, конечно, повезло. Ведь бомба Оппенгеймера убила сотни тысяч людей в Японии. И когда молодые физики США ликовали по поводу ее успешного применения, он заперся в кабинете и плакал. Сахаров знал об этом эпизоде и очень переживал.Чувства вины у него не было. Но внутренний ужас перед тем, что его детище будет использовано для убийства людей, был.В 1955 году прошли испытания третьего варианта «народной» советской водородной бомбы, которая не имела ограничений по мощности.После успешных испытаний – банкет. На банкете Сахаров поднимает тост: «За то, чтобы наши бомбы всегда успешно взрывались на полигонах. Но не взрывались над городами!» Встает маршал Советского Союза Неделин и говорит: «Тут вот ученый произнес тост. Я по этому поводу расскажу анекдот. Старуха и старик вечером в избе. Старик молится: «Господи, укрепи и направь»! А старуха в ответ: «Молись, старый, об укреплении. А направить я и сама сумею».В смысле, вы, ученые, делайте свое дело. А направить мы сумеем, знаем, кого бомбить и когда. Сахаров сидел и молчал. Это было началом его прозрения.Сначала он, как многие, думал, что при всех недостатках сталинской системы будущее – за коммунизмом. Потом стал придерживаться идеи равноправия двух систем. Поэтому нужно двигаться к сближению, конвергенции. Со временем он все отчетливее понимал, что у нас есть люди (он знал их лично), которые, не задумываясь, нанесут удар, уничтожив при этом половину собственной страны, ради победы над «проклятым империализмом».Что касается Неделина, лет через пять после того банкета он, маршал Ракетных войск, принимал испытания баллистических ракет. Важнейшее событие! Он сидит в бункере. Вокруг человек 150 офицеров. Идет отсчет: 9, 8, 7 секунд до старта… 0! А ракета не взлетает. Не взлетает и все.Посидели пять минут, и Неделин говорит: «Ну, пошли!» И пошел – туда, к ракете (хотя по технике безопасности все должны оставаться в укрытии).Когда маршал идет, никто ослушаться не может. Все двинулись за ним. И вот, когда они приблизились, ракета взорвалась. Вырвались тонны огненного горючего. И в его пламени погибли все. Просто сгорели заживо. Там были железные сетки вокруг. Люди лезли на эти сетки и сгорали там.Сахаров был один из немногих, кто понимал, насколько эти люди ничего не понимают. И насколько человечество висит на волоске от гибели.Правозащитной деятельностью он занялся до Елены Георгиевны Боннэр. Он ходил на демонстрацию в защиту Синявского и Даниэля, когда еще работал в Сарове. И «Размышления» его вышли при первой супруге, Клавдии Алексеевне. То есть гражданская позиция его постепенно формировалась. Елена Георгиевна просто придала ей большую направленность на защиту конкретных людей.Сахаров во все вмешивался! Он был человек реализации. Все доводил до ума. Бомбу – до конструкции, так, что срабатывала. То же и в общественных делах.Я как-то спросил Андрея Дмитриевича: почему вас просто не задавят? Он сказал: мы не должны об этом думать. Наше дело настаивать на своих принципах. А результаты, возможно, последуют.Начиная с 1973 года и дальше он настолько далеко вышел против всей системы, что, почему его не убирали, можно только гадать. В Комитете госбезопасности был целый сахаровский отдел – огромный, сотни сотрудников. С другой стороны, после его «Размышлений» он перестал иметь «оборонное» значение, но тем не менее был на особом счету в оборонных структурах. А там свои службисты, которые с большим презрением относились к шпикам с Лубянки. И, конечно, Сахаров у них был под особым табу: «Не трогать!» Я полагаю, сыграло роль и личное заступничество Леонида Брежнева.Когда Сахаров резко выступал против испытаний водородной бомбы в Семипалатинске и на Новой Земле, на него сильно взъелся Никита Хрущев. Он хотел предстать перед Западом с этими бомбами. Даже сказал на одном банкете: «Из-за таких слюнтяев, как Сахаров…»А потом Хрущев вызвал академика в Кремль. Тот приехал. «И Хрущев, – рассказывал Сахаров, – несколько минут на меня орал. Топал ногами, весь красный. Ну, я стоял молча, все это слушал. Потом он сказал: «Можете уйти». Я повернулся и вышел в длинный кремлевский коридор. И как раз идет Брежнев, бывший тогда секретарем ЦК. И вот я шел минуты три по длиннющему кремлевскому коридору. И Брежнев, идя чуть позади, все говорил, как он меня уважает и как высоко ставит».Конечно, он был гений. Его коллега, знаменитый ученый-физик Яков Зельдович, говорил: «Мой мозг – компьютер, который работает в пять раз лучше и быстрее мозга обычного человека. А мозг Сахарова просто иначе устроен».Сахаров гениально угадывал. Недавно сотрудник ФИАНа рассказал совершенно феноменальную вещь. Нужно было просчитать результат одного эксперимента, связанного с бомбой. И дали это задание трем группам – группе Сахарова, группе Зельдовича и экспериментаторам, чтобы померили.Через полтора месяца группа Зельдовича еще ничего не успела просчитать. Экспериментаторы померили. И Андрей Дмитриевич сказал, что у него есть ответ.Когда все вышли из комнаты, Зельдович сказал: «Андрей Дмитриевич, напишите ваш результат на доске». Сахаров написал. Зельдович закрыл надпись. Позвал экспериментаторов: «Напишите, что вы намерили». Они написали. Когда надписи сравнили, выяснилось – числа почти совпадают. Как, говорит Зельдович, Сахаров узнал то, что мы считали целым отделом? Как он догадался, я не знаю! Сахаров тоже считал. Но считал как-то по-своему.В 1967 году он написал одну из своих фундаментальных работ по физике – объяснение барионной асимметрии Вселенной. Тот же Яков Зельдович, положив на пол газетку и встав перед Сахаровым на колени, умолял: «Андрей Дмитриевич, не занимайтесь вы этой ерундой!» Все были уверены: эта идея – чистое безумие! И что же? Прошло 12 лет, и в 1979 году возникла независимая теория Великого объединения всех взаимодействий. Куда сахаровская идея просто естественно вошла. И тогда ученые вспомнили: «А ведь Сахаров об этом еще 12 лет назад говорил!» Кстати, не исключено, что именно та работа спасла ему жизнь. Осенью 1979 года все советские газеты стали писать: академик выродился, он дегенерат! Но вот появилась эта теория, подтвердившая открытие Сахарова.И дело ограничилось 6-летней ссылкой в Горький. Горбачев вернул его оттуда лишь в 1986 году, за три года до смерти Андрея Дмитриевича.Когда в 1989 году в Москву приехал далай-лама и захотел встретиться с Сахаровым, тот принял его у себя в квартире, на улице Чкалова… в час ночи. Другого времени у депутата Верховного Совета СССР просто не было. Он работал сутками.В последние дни, кроме всего остального, дописывал две свои работы – книгу «Воспоминания» и проект Конституции СССР. Очень волновался, что не успеет к началу работы Конституционной комиссии. И действительно не успел.«В последнем телефонном разговоре, – пишет Елена Боннэр, – в четверг, 14 декабря, в 8 часов вечера, Андрей Дмитриевич сказал, что еще поработает над текстом Конституции. И отдаст окончательный текст в воскресенье вечером. А через час Андрея Дмитриевича не стало. Это так странно! Так не в его характере, чтобы он не закончил какую-то работу. Вот книгу «Воспоминаний» завершил. Еще утром в тот день положил мне на стол листы с последней правкой. И вечером, уходя отдохнуть, сказал, чтобы я разбудила его в половине одиннадцатого – будем работать. А на Конституцию ему не хватило трех дней».