ЦДЛ

[b]Сегодня в Большом зале Центрального дома литераторов пройдет вечер, посвященный юбилею не какого-то отдельного, пусть даже и очень знаменитого, писателя, что, в общем-то, привычно. Вечером 27 мая ЦДЛ будет чествовать сам себя. Точнее, юбиляра придут поздравить все те, для кого этот «дом на две улицы» (а в него действительно можно попасть и с Большой Никитской, и с Поварской) стал вторым домом.Особняк с рестораном[/b]Когда по Москве конца 20-х годов прошлого века пополз слух о том, что вроде бы писателям собираются выделить место, где они могли бы собираться, Владимир Маяковский откликнулся такими строками: Не знаю – петь, плясать ли, улыбка не сходит с губ. Наконец-то и у писателей будет свой клуб. И в мае 1934 года (Маяковский не дожил) такой клуб был создан. Его назвали Домом советского писателя. Позднее на его основе возник и Союз писателей СССР.Самая красивая «составляющая» Центрального дома литераторов (ЦДЛ) – особняк в стиле модерн романтического направления. Особняк украшает собой Поварскую улицу, которая в советские времена называлась улицей Воровского, а когда-то была участком дороги из Кремля в Новгород. Здание было построено по заказу князя В. В. Святополк-Четвертинского в 1889 году, а проектировал его известный московский архитектор Н. С. Бойцов. Вскоре особняк перешел в руки графини А. А. Олсуфьевой, которая и владела им до 1917 года. После революции в доме жила городская беднота, затем здание принадлежало Отделу детских учреждений ВЦИК, а в начале 30-х его решили отдать писателям.Именно здесь начиная с 1934 года и проходила вся литературная жизнь столицы: отмечались юбилеи, проводились панихиды, бурлили собрания, кипели диспуты. Ну и, конечно, ресторан. «Когда напивались, то в дружбе клялись, болтали цинично и прямо». Даже в годы Великой Отечественной войны приезжавшие с фронта писатели непременно заходили сюда.К концу 50-х в особняке стало тесно. Ну не был он рассчитан на такое количество членов Союза советских писателей, а также членов их семей.Пришлось расширяться на Большую Никитскую (в то время улицу Герцена). Эта часть ЦДЛ не так красива, как особняк на Поварской, зато удобна. Писатели получили Большой и Малый залы, бильярдную и много чего еще.В начале 90-х, после того как распался (еще до официального распада СССР!) Союз советских писателей, растеряв по дороге (и продолжая терять до сих пор) совместно десятилетиями нажитую собственность, казалось, что и Центральному дому литераторов не уцелеть. Но он, на удивление, выжил. Во многом благодаря бессменному в течение многих лет его директору Владимиру Носкову. Владимир Акимович занял тогда достаточно уязвимую, но, как показало время, правильную позицию: союзов писателей стало слишком много, а дом – один. И негоже одних привечать, а других тащить и не пущать. Да и потом, а судьи кто? И ЦДЛ оставался, пожалуй, единственным местом, где можно было одновременно встретить и крутого демократа, и пламенного патриота. Водки хватало всем.Вскоре было принято идеальное в подобной ситуации решение: создать клуб, основанный на профессиональной принадлежности и находящийся вне идеологических разногласий. И в 1993 году по инициативе членов не дружественных друг другу писательских союзов таких разных писателей, как Владимир Солоухин, Борис Можаев, Сергей Михалков, Владимир Шугаев, Григорий Поженян, Генрих Боровик и другие, была создана общественная организация «Клуб писателей ЦДЛ», объединяющая ныне более 1200 литераторов.К старым формам работы ЦДЛ прибавились новые, чисто клубные. К писательским вечерам прибавились театральные, музыкальные.Недавняя модернизация Большого зала позволила показывать в ЦДЛ первым экраном самые новые фильмы и даже проводить кинофестивали. При этом билеты для всех желающих доступнее, чем во многих других модных кинотеатрах, а члены клуба к тому же, естественно, пользуются правом серьезных льгот.Открывшийся после ремонта ресторан, расположенный в знаменитом Дубовом зале, что в особняке в стиле модерн на Поварской, стал одним из самых дорогих и престижных в столице и оказался не по карману большинству писателей. Зато благодаря деньгам, которые там (а также в тоже недешевом и тоже весьма легендарном Пестром зале) оставляют состоятельные люди, руководство ЦДЛ может себе позволить содержать дешевый буфет, в котором может перекусить даже бедный студент Литинститута.Андрей Вознесенский. Деревянный ангелок.…На витой колонке бесстрастно отсвечивает скульптурное девичье личико – деревянного ангела ЦДЛ. Эта девочка – Маша Олсуфьева, графинюшка, последняя владелица нашего дома.Я довольно хорошо знал Марию Васильевну. Аристократически стройная, сухопарая, она жила с дочерьми в своем палаццо во Флоренции, переводила прозу Пастернака и Солженицына и делала «литерал» – подстрочный перевод для моей первой книги в издательстве Фельтринелли.Жак-Жакомо Фельтринелли, романтический террорист-миллионер, издатель «Живаго» и Мао, проклятый советским официозом, на тайной встрече в загородном доме – ему нравилось играть в конспирацию, оберегая русского поэта, – понизив голос до шепота, сказал: «Мы пригласили для вашей книги графиню – она лучший знаток русской литературы».Графиня стоически перенесла слова «лажа», «а на фига?» в моих текстах. Дочь ее была своей для молодежной вольницы, водила меня к «ангелам грязи». Как-то среди работы Мария Васильевна обронила: «У меня есть дом на Поварской…»Много лет спустя, когда табу на нее ослабло, М. В. Олсуфьева побывала в Москве. Я пригласил ее обедать в ЦДЛ. «Это же мой дом», – остолбенело оглядывалась гостья. Мы сели под колонкой с детским личиком. Их профили совпадали.«Я хотела бы взглянуть на свою детскую. Где я спала. Это здесь, за дверьми, на первом этаже!..» Ее лицо озарилось, стало страшно похоже на детское личико барельефа. Рука ее затрепетала. Как, наверное, сердце ее сжалось, выходя в прихожую!..«Что там сейчас?» На дверях детской спаленки поблескивала табличка «Партком».Михаил Поздняев. Чего только не было...Отдельно взятый член Союза писателей стоит перед витриною буфета в ЦДЛ, созерцая немудрящий пасьянс из бутербродов с колбасою и пирожных эклер. Ни книг его никто отродясь не читал, ни имени не слышал, да и в лицо он никому не знаком. Глубокомыслия меж тем достаточно и в выраженьи глаз, и в том, как декламирует он, обращаясь будто бы к бутербродам, а в действительности – к некой высшей, нематериальной инстанции.– Да… Прежде и паюсная была, и зернистая, и балычок, и кореечка, и жюльенчики, и тарталеточки…Буфетчица, известная и чтимая столь же, сколь и легендарный цедеэловский парикмахер, бросает взгляд быстрый и острый, как складной ножик, и заканчивает фразу:–…и еще был Миша Светлов.