«Тарарабумбия» подводит черту в театральной чеховиане

КАК «Черный квадрат» Малевича в живописи, как «4.33» Кейджа в музыке, «Тарарабумбия» Дмитрия Крымова подводит некую черту в театральной чеховиане. Только в отличие от вышеупомянутых констатаций финала, Дмитрий Крымов предпочел подвести свою черту в виде феерического карнавала. Более восьмидесяти участников – от Игоря Яцко, Оксаны Мысиной, крымовского «костяка», до «аутентичных» брейкдансеров. Место действия – подиум с транспортером.Туда пойдешь – точно против ураганного ветра, обратно – точно вихрь судьбы подхватил и понес. По обе стороны сидят зрители, первый ряд – на коротконогих стульчиках: знатоки вспомнили, что такой вот стульчик стоял в «Вишневом саде» Эфроса.Первый герой его «Тарарабумбии» – Гриша, сын Раневской, который утонул восьмилетним и ни разу не появлялся на драматической сцене. Крымов вернул ему короткую жизнь, выпустив поиграть, к вящей радости публики (естественный ребенок на сцене – всегда радость). Несколько томительных минут после его ухода – и вот уже старый Фирс и нянька волокут в полотне скрюченное тельце: торопиться им некуда.И вдруг – точно плотину прорвало, и на подиум хлынули волны: военный оркестр из «Трех сестер», целая армия Тригориных, тонких, толстых, молодых, старых, франтовых, опустившихся – с удочками наперевес. Высокие, непомерно высокие – и не достать – чеховские героини (на ходулях): сестры Прозоровы, Шарлотта Ивановна.Вот Федотик и Родэ волокут убитого Тузенбаха – и будут волочь товарища через весь спектакль.Вот заколачивают движущуюся дверь, а по ту сторону Фирс что есть силы колотится в нее – у него буквально почва уходит из-под ног: транспортер все быстрее затягивает старика в бездну.Вот проехали две комнаты, похожие на граненые стаканы: в одной танцуют пары, в другой Костя Треплев рвет рукописи и стреляется, обдав все стены клюквенным соком. В соседнем «стакане» становится тихо – слышно, как ночные бабочки бьются о стекло. А на сцену уже топает еще одна армия искателей новых форм и их экзальтированных мамашактрис, так и не закончивших за сто с лишним лет накладывать повязки на сыновнюю голову. Одна Аркадина держит Костю на поводке размотавшегося бинта. Другая, юная, стройная, бежит прочь от толстого, рано постаревшего сына, как от чумы. Третья плюет в лицо замотанного в кокон Треплева: «Жалкий оборвыш, приживал». «Мама», – орут на разные голоса Кости. Хохот и крик отчаяния сливаются в унисон.Пронесся многоуважаемый шкап, простоявший сто лет в пьесе «Вишневый сад» и еще сто шесть лет после ее премьеры, – и вот наконец рьяный Гаев доломал его. Прогромыхал вагон с надписью «Устрiцы», на котором Чехов уехал в последний путь.Постчеховская эпоха подкралась незаметно и оглушила своим оптимистическим абсурдом. Чехова приветствует делегация советских писателей – человеки-самолеты, только Фурманов на коне, а Шолом-Алейхем на моноцикле. Делегация советской сборной по синхронному плаванию и делегация советских водолазов. Делегация Государственного академического Большого театра (серьезные дядьки в серых ушанках, пиджаках с орденами, балетных пачках и пуантах) и делегация Эльсинора (похоронная процессия в костюмах Викторианской эпохи – привет шекспировским аналогиям в чеховских пьесах). Между важными эльсинорцами суетливо пробирается орденоносный балерун – догоняет своих.И снова – точно скальпель отсек гомерический хохот, вскрывая рану. Уходит взвод в туман, в туман, в туман, и лишь один солдатик бьется почти в истерике: «Ирина, скажи мне что-нибудь… Я не пил сегодня кофе». «Что, что сказать?» – Ирина не может догнать солдат и вновь теряет Тузенбаха навсегда. Тогда на дуэли, теперь в костоломне истории.Транспортер разгоняется все быстрее, точно товарняк с солдатами. Отгремит и растает в воздухе эхом забытых предков.