Уходящая натура. Постричь, побрить, освежить

Читатель, глянув на фото автора, поймет, что подстричь меня – не самая трудоемкая задача. Берешь триммер и водишь им по темени. Процесс стрижки давно стал неинтересен, и я беззаботно дремлю, поскольку испортить мою прическу практически невозможно.

Но с мастером Генрихом (или Хенриксом, не суть) все сложилось по-другому. Надев на меня полиэтиленовую пелерину, он подоткнул вокруг шеи тонкое белоснежное полотенце. Это было что-то новенькое, - точнее, забытое старенькое. Потом тонкими ножницами состриг волоски на ушах и подровнял брови. Не сон ли это, подумал я и понял, что сон, поскольку Генрих открыл опасную бритву. Ту самую, которую некогда правили-точили о ремень и давным-давно запретили в отечественных парикмахерских, опасаясь то ли порезов, то ли операций «чик по горлу».

Работал мастер молча, не спрашивая: «Как будем стричь?». Острейшей своей бритвой подровнял виски, потом провел пальцами по моей шее (проверил, нет ли мелких родинок) и посыпал ее пудрой, чтобы лезвие лучше скользило, а когда шея была гладко побрита, протер ее ваткой со спиртом. Ничего подобного со мной не происходило уже много лет, но главный фокус шел следом: вместо равнодушного триммера Генрих взял в руки звенящие ножницы и начал аккуратненько меня стричь. Пятиминутной механической скоблежке он предпочел долгую и кропотливую работу. Комбайн заменил косой. При том, что результат был бы тем же самым! Иным был процесс.

Я блаженно смежил очи и вспомнил парикмахерскую в Камергерском переулке и мужского мастера Валентину Ивановну, которая вела меня по жизни. "Не вздумай подкрашивать голову и выдергивать волоски", - говорила она, когда проступила первая седина. А когда я начал лысеть, провозгласила: "никакого внутреннего займа!". Так издевательски называлась конспирация плеши: у виска отращивали длинную косу и зачесывали ее через всю черепушку. При дуновении ветерка кудри разлетались, эффект был силен.

"У тебя голова ровная, - говорила Валентина Ивановна, - нужна простая короткая стрижка". И стригла меня тонкими ножницами (никаких триммеров тогда не существовало), приговаривая: у нас каждый волосок на счету, будем ровнять, как английский газон.

…Генрих вымыл и помассировал мне голову и поднес к затылку круглое зеркало, чтобы я глянул на себя с тыла. Сквозь это зеркало я и узрел на стене в рамочке лицензию мастера, где он был назван полным именем: Генрих Казарян. «Откуда ты, брат?», - воскликнул я на родном языке. «Из Москвы, брат», - ответил Генрих без всякого удивления; он, конечно же, вычислил соотечественника. - Салон на Кузнецком мосту. Юру Антонова стриг. И Таривердиева. Много кого».

Потом мы долго рассуждали об уходящих цирюльниках и брадобреях старой школы, и Генрих говорил, что теперь только турки и арабы умеют ювелирно подстричь усы и горячим воском сделать эпиляцию в носу и в ушах. В западной же цивилизации все преференции отданы дамскому большинству и мужскому меньшинству.

А напоследок он сказал, что никому не доверяет и стрижет себя сам. И даже продемонстрировал, как ровняет волосы на затылке и подбривает себе шею.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.