Лекарство от небожителя

Он искренне верил, что, написав этот роман, исполнил высшую волю, а потому сознательно пошел на обострение, сначала предложив текст в советские журналы "Знамя" и "Новый мир", а затем тайно передав его итальянскому издателю-коммунисту. Он не стал брать пример с Солженицына, долгие годы прятавшего рукописи и математически точно вычислявшего время, когда и где их следует предлагать в печать.

Жизнь и творчество Пастернака – пособие по изучению чудовищных перепадов во взаимоотношениях художника и тоталитарного государства. Пастернак одним из первых среди советских поэтов воспел человека "размером с шар земной", а потом, как и Михаил Булгаков, жил под впечатлением неоконченного разговора с вождем, мечтая, что тот снова вспомнит о нем и им наконец-то удастся поговорить "о жизни и смерти". Но Сталину это было не интересно, хотя он, в отличие от "оттепельного" Хрущева, поступил с Пастернаком (по тем временам) гуманно, произнеся ставшей хрестоматийной фразу – оставьте в покое этого небожителя.

В человеке "размером с шар земной" для Пастернака, как и для Булгакова, материализовались два вечных (противостоящих и трагически дополняющих друг друга) образа – Иисуса Христа, олицетворяющего высшую справедливость, и Понтия Пилата, вынужденно выносящего ей смертный приговор. Если бы "Доктор Живаго" был окончен при жизни Сталина, Пастернак, как голову на плаху, отправил бы роман ему и ждал бы решения своей судьбы, не вовлекая в диалог властителя (земного представителя высших сил) и поэта лишних людей, вроде собратьев по перу и издателя-коммуниста Фельтринелли.

Но Хрущев был глупее Сталина и хуже разбирался в литературе, а потому санкционировал идиотскую всесоюзную кампанию под девизом: "Я Пастернака не читал, но осуждаю..."

Недавно были рассекречены материалы ЦРУ, согласно которым роман "Доктор Живаго" на Западе раскручивали искусственно – оплачивали тиражи, переводы, повлияли на присуждение Нобелевской премии (в те годы ее авторитет был неизмеримо выше, нежели сейчас).

Если это так, то в условиях холодной войны ЦРУ действовало абсолютно логично. Если бы Хрущев вдруг решил запретить вторую часть "Поднятой целины", то на Западе было бы раскручено и объявлено шедевром именно это произведение.

Лично меня в истории с "Доктором Живаго" занимает поведение коллег Пастернака – советских писателей. Это было поведение библейской толпы, кричавшей: "Распни его!"

В начале восьмидесятых годов я работал в журнале "Огонек", главным редактором которого был поэт Анатолий Софронов, имевший репутацию ретрограда, коммунистического ортодокса и неутомимого гонителя "безродных космополитов". Однажды (это было в самолете) зашел разговор о "Докторе Живаго", и Софронов высказал даже по тем временам смелую мысль, что "Доктор Живаго" – это "Тихий Дон" для либеральной интеллигенции, хотя, конечно, не такого уровня и масштаба. Этот роман, продолжил Софронов, следовало напечатать небольшим тиражом и дать ему спокойную объективную критику.

Народным он бы никогда не стал, а всей этой позорящий страну дури удалось бы избежать. Полагаю, что ЦРУ догадалось, что, если грамотно перенастроить толпу, она точно так же, как некогда Пастернака, "распнет" и саму страну под названием СССР. И никакое лекарство ни от какого доктора или небожителя тут не поможет.

Что и случилось.