«Роды разрешаю»

Слышимость в панельной пятиэтажке идеальная и потому по вечерам я вынужден был слушать голос Петросяна, сопровождаемый хохотом Володи, а по выходным из моей комнаты до него иногда доносились оперные арии Ирины Архиповой и Монтсеррат Кабалье. Громкость я делал минимальную, но Володя всё равно слышал. И однажды сказал: «Вот когда не умеют по-людски петь, как Русланова, тогда и воют не пойми что. А такие как ты делают вид, что нравится».

Володя не знал, что задолго до него невеста телеграфиста в чеховской «Свадьбе» уже говорила подобное: «Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном». Объяснять было бесполезно – отрицательный опыт уже имелся; пришлось купить наушники. И – понять, что ни в коем случае нельзя признаваться Володе в том, что иногда я смотрю балет; это, по его слову, «выёживание», он просто ненавидел.

Приятного в таком соседстве, конечно, мало, но я литератор и потому убедил себя в том, что к любой бытовой ситуации можно относиться как к сюжету. Выбравшись из коммуналки, о Володе я не вспоминал до тех пор, пока один из знакомых, тоже литератор, не рассказал огорчившую его историю.

Соседка по подъезду, уже пенсионерка, поинтересовалась: «А что это ты на работу не ходишь? Тунеядец, что ли?». Узнав, что он пишет дома, отреагировала: «Непорядок. Я вот до самой пенсии на овощной базе работала. Утром нам укажут, кому лук перебирать, кому капусту, вечером – проверят, кто сколько сделал. Я так понимаю, что у писателей тоже должно быть место, куда они все утром приходят, садятся за свои столы, им старший задаёт, кому о чём писать, а в конце смены принимает работу. А то взяли моду – дома сидеть. Знаем мы, как вы дома работаете».

Откуда ей знать? Но уверена, что знает. Приятеля моего потрясла именно эта безапеляционность. Его не успокоили слова о том, что и Бродского обвиняли в тунеядстве, и что на каждый роток не накинешь платок, и что реагирующий на глупость сам глупец. Он наивно полагал, что наступила другая эпоха – когда люди осознали разницу между принуждением к работе и потребностью в труде.

Эпоха, может, и другая, да люди – те же. Вернее – такие же, для которых есть один критерий: если я не понимаю, значит, так делать нельзя. Они могут судить обо всём, они всем дают советы, они всегда правы. Позицию Володи и соседки приятеля можно хотя бы объяснить низким культурно-образовательным уровнем. Но как и чем объяснить то, что именно так начинают сейчас вести себя люди вроде бы культурные и даже с высшим образованием – одни признают неэффективными вузы, составляющие гордость страны, другие рассчитывают потребительские корзины, сами даже не пытаясь прожить на такие деньги и не задумываясь о том, что их зарплата равна 25 таким ежемесячным корзинам, третьи с трибуны настоятельно советуют журналистам что и как писать...

И тут уже не получается убедить себя в том, что к этому можно относиться как всего лишь к сюжетам. А если это и сюжеты, то уже не только литературные. Потому что советы должны давать те, кто имеет на это моральное право. Одно лишь социальное происхождение или одна лишь случайно занятая должность такого права не дают. Подобное мы уже проходили. Но, кажется, так до конца и не прошли. И сейчас, слыша, как представители власти – от законодательной до исполнительной – дают очередные «советы» журналистам, улавливаю интонацию бывшего соседа Володи, который, узнав однажды, что я пишу критическую статью, строго спросил: «А разрешение от начальства так писать у тебя есть?» Не знаю, где сейчас Володя, но представляю, как, узнав об отречении Папы Римского, страдал он от вопроса: «А какое начальство ему это разрешило?» Хотя, помнится, в одном из роддомов на заявлении приехавшей в Москву женщины главврач написал: «Роды разрешаю». Интересно, что изменилось бы, если бы он начертал: «Запрещаю»?