Диспут о счастье

Лев Гумилев был человеком Возрождения. Археолог, тюрколог, историк, географ, этнограф, философ – перечень его интересов можно продолжать бесконечно. В шестидесятые-семидесятые годы прошлого века его оригинальные теории едва не перевернули научный мир, но партийные кураторы и академическое сообщество быстро спохватились, дали окорот бунтующему против устоявшихся догматов самоучке.

В его определении Хазарского каганата как государства-химеры проницательно заподозрили скрытый антисемитизм. Гумилев доказывал, что противоестественное соединение тюркского (народного) базиса и иудейской (элитной) надстройки не могло быть успешным и долговечным, поэтому русский князь Святослав – «Иду на вы!» – одним ударом сокрушил то, что было исторически обречено.

В теории этногенеза разглядели прямой намек на то, что звезда коммунизма никогда не воссияет над миром, поскольку каждый этнос бредет по дороге истории предназначенным ему путем, переживая, как отдельно взятый человек, детство, юность, зрелость, старость и, увы, неотвратимую кончину, а следовательно, подъем (пассионарность), гармоничное развитие (гомеостаз), упадок (обскурацию). Каждому этносу Гумилев определил срок в полторы тысячи лет, а неизбежность перехода из одной стадии в другую обосновал влиянием космических процессов. За это открытие его записали в социал-дарвинисты.

Несильно понравилось советскому властному и научному истеблишменту и евразийская теория Гумилева, увидевшего вместо трехсотлетнего татаро-монгольского ига некий симбиоз Руси и Орды, совместно защищавших свое право на независимое существование от упорно и неостановимо стремящегося их подчинить Запада. Советская власть уважала Восток и его угнетенные народы, но марксизм, коммунизм и ленинизм все же были плодом западной научной мысли. Да и китайцы в то время считались не «стратегическими партнерами», как сейчас, а «бряцающими оружием пекинскими гегемонистами». Так что и здесь евразиец Гумилев пришелся не ко двору.

Схожие мысли, кстати, высказал тогда Олжас Сулейменов в книге «Аз и Я». Его, как официального поэта и члена КПСС, клеймили со всех трибун. Только старый лагерник Лев Гумилев отозвался о труде Сулейменова положительно.

В конце восьмидесятых – начале девяностых, когда отменили цензуру, работы и личность Гумилева сделались чрезвычайно популярными. Но это была популярность яркого, оригинального, эпатирующего общество человека, употребляющего в пищу репу вместо картофеля, отказывающегося верить во вред курения папирос «Беломорканал» (другое раннее произведение Гумилева называлось «Волшебные папиросы»), а не серьезного ученого.

После появления Гумилева в передачах Невзорова «600 секунд», его комментария событий у телецентра в Вильнюсе ( он согласился с Невзоровым, что «наши» – это разгонявшие толпу спецназовцы, а не собравшаяся у телецентра массовка) либеральная общественность  исключила Гумилева из числа рукопожатных деятелей.

Оппоненты ученого не уставали ставить ему в вину незнание иностранных языков и недостаточное знакомство с основополагающими историческими источниками, к которым он не имел доступа, будучи многолетним лагерником и лишенцем. Но это не так. Гумилев прекрасно знал таджикский язык, использовал любую возможность (в заключении и ссылках он подолгу работал в библиотеках) для изучения интересующих его вопросов.

Неудивительно, что в отказе признавать ценность теорий Гумилева, стремлении воспринимать его как талантливого сочинителя забавных сюжетов на исторические темы, советскую, а сегодня российскую научную общественность поддерживает мировое академическое сообщество.

Между тем жизнь подтверждает правоту Гумилева. Он (изгой, зэк, работяга, солдат, самоучка, гений) увидел человеческую цивилизацию с иной, нежели большинство кабинетных ученых точки обзора. Кто скажет, что открывшаяся ему картина не имеет права на существование?

То, что происходит сегодня в мире, в Европе, а главное, в России, заставляет прислушаться к слову Льва Гумилева в диспуте о счастье человечества.