Первая жертва карательной психиатрии
Своими «Философическими письмами» он на века вперед разделил отечественную интеллигенцию на западников и славянофилов, либералов и патриотов. Творческое наследие «басманного философа» невелико, но в нем он с гениальной точностью сформулировал и поставил перед обществом вопросы, ответы на которые невозможно получить в настоящем, проживаемом страной времени, но (теоретически) возможно в отдаленном прекрасном будущем.
В качестве награды за смелость Чаадаев получил высочайшее повеление «Чтоб не смел ничего писать!» и частые посещения врачей, проверявших состояние рассудка «больного». Через 130 лет, в другую эпоху, этого будет опасаться Александр Солженицын. Его понимающие люди тоже рекомендовали «не допускать к перу».
В первой трети XIX века три умнейших человека России — Пушкин, Грибоедов, Чаадаев — как говорится, без дураков примерили на себя колпаки сумасшедших. Пушкин — в стихотворении «Не дай мне бог сойти с ума», Грибоедов — в образе героя «Горя от ума» Чацкого, Чаадаев — напрямую, в образе самого себя. Каждый из них по-своему «закольцевал» русскую идею в противоречивом слиянии негатива и позитива, отчаянья и надежды. Только в отличие от Пушкина и Грибоедова Чаадаев сделал это не в художественной, а бесстрастно диагностической, наотмашь бьющей форме: «Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя».
По Чаадаеву можно изучать историю России. Он — источник, из которого и по сию пору черпают мертвую и живую воду философы и публицисты. Герцен, опираясь на мысли Чаадаева, придумал вневременной термин «правительствующая полиция». Западники вослед Чаадаеву повторяли, что Россия так и не пережила своей эпохи Возрождения, а потому осталась на обочине духовного и социального прогресса, воплотив в государственной системе худшие черты ордынского ига.
О патриотизме с Чаадаевым в свое время спорили и Пушкин, и многие другие мыслители, писатели и политики. При этом «басманного философа» так и не увенчали заслуженными лаврами провозвестника столь востребованного сегодня евразийства: «Мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, мы — народ исключительный». А еще можно вспомнить его рассуждения о России как «вместилище двух великих начал — воображения и рассудка», о том, что ей предстоит великая миссия — указать человечеству правильный путь.
По Чаадаеву можно изучать будущее России. Тютчев полагал, что ее «аршином общим не измерить», но Чаадаев, оказывается, давно изобрел универсальный, вполне пригодный и для XXI века, аршин.
Отношения у «басманного философа» не сложились не только с властью, но и с церковью. Он ратовал за «водворение царства Божьего на земле», сутью христианства считал справедливость. А еще ему не нравилось, что православная церковь не выступает против крепостного права. Чаадаева ругали за то, что он был масоном и католиком. Однако умер он, исполнив все православные обряды, то есть как истинно русский человек.