Бунтарь, ставший классиком: 130 лет со дня рождения Владимира Маяковского
Владимир Маяковский прожил всего 36 лет, но вошел в историю как один из крупнейших поэтов минувшего века. 19 июля исполнилось 130 лет со дня его рождения.
Пять последних лет жизни Владимир Маяковский плотно сотрудничал с нашей газетой.
…Любители вы «Вечерку», как люблю ее я? Возможно, именно так сказал бы Маяковский о газете, которая очень любила его и, чего уж там, давала ему возможность зарабатывать. А это был немаловажный фактор для молодого поэта, любителя эпатировать публику как задиристыми словами, так и яркими рубашками, но на самом деле человека тонкого, ранимого и, наверное, никем до конца так и не понятого.
Перелистывая архивные подшивки, диву даешься плодовитости поэта. Он выдавал на гора море стихов, а для «Вечерки», сотрудничество с которой началось, если считать с первой публикации, 30 апреля 1925 года, работал еще и «под заказ» — выполнял персональные задания. Заместитель главного редактора «Вечерней Москвы» в 1924–1928 годах Марк (Маркус) Чарный, сам активно писавший и оставивший интереснейшие воспоминания, вспоминал, что Маяковский приходил в редакцию и с интересом слушал все разговоры, лежа на диване в кабинете Чарного. Марк Борисович писал, что поэт «не только не гнушался «заказа», но и настойчиво выспрашивал: ну, что у вас нового?... о чем писать?»
А писать было о чем. Социальный и политический пафос поэтических строк поэта был нужен в ту пору совсем еще юной «Вечерке». Глагол «клеймить» очень подходил к Маяковскому — большеглазому, высокому — 190 см! — красавцу со странными, неровными манерами, в которых нахальство перемежалось с робостью. Тем не менее в творчестве он был четок:
Сегоднязабытынагайки полиции.
От флагови небоогнем распалится.
Поставитьулицу — онаот толп в один смерчевойразвихрится столб.
Это строки из стихотворения «Два мая», первой публикации Владимира Владимировича в газете. Как уже говорилось, случилось это в 1925 году. Но «Вечерка», начавшая свою историю в декабре 1923 года и, конечно, обрадованная присутствием на ее страницах Маяковского, едва не потеряла перспективного автора: Маяковский вскоре после публикации отправился в Америку. Однако прямо с борта парохода «Эспань» телеграфистка отбила под диктовку Маяковского в «Вечерку» стихотворение «Мелкая философия на глубоких местах». Написал он его 3 июля 1925 года, но в газете его напечатали только 14 декабря. Любопытно, почему? Можем предположить.
Стихотворение было примечательным. Помимо того, что оно заканчивается знаменитой фразой «Вот и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова», в «Мелкой философии…» поминался Демьян Бедный, а также был сделан язвительный пассаж в адрес некоего Стеклова — «А у Стеклова вода не сходила с пера». Юрий Михайлович Стеклов (1873–1941) был публицистом, первым редактором «Известий ЦИК» и прославился тем, что писал длинные статьипередовицы, которые Маяковский называл «стекловицами». Надо полагать, что именно из-за упоминания Стеклова и возникла задержка с публикацией. В итоге при публикации стихотворения в «Вечерке» фамилия теперь уже бывшего редактора «Известий» была заменена точками. Маяковский, конечно, смолчать по этому поводу не смог. Выступая на диспуте «Больные вопросы советской печати», он заявил:
— Сегодня появилось в «Вечорке» мое стихотворение «Мелкая философия на глубоких местах». Редактор спросил: Можно ли не включать слова «А у Стеклова вода не сходила с пера»? Если бы я тогда, когда писал, знал, что Стеклов не является уже редактором «Известий» , я бы вычеркнул эти слова сам, они были для меня ценны в работе. Я не протестовал, черкайте, потому что каждый включит свою фамилию на место вычеркнутого Стеклова, если захочет. Каждый может поставить себя: «а у Луначарского вода не сходила с пера» , «а у такого-то вода не сходила с пера» и т. п. Это одно и то же. И если я не протестовал, то только из затаенного желания досадить сразу 30 человекам, а не только одному».
Вот ведь язва, хочется заметить! Но язва принципиальная… В общем, сотрудничество продолжилось. Более того: первый отрывок из программной поэмы «Хорошо!» поэт отдал именно «Вечерней Москве». Его напечатали 1 октября 1927 года.
...Странно и удивительно пересекались линии жизни «Вечерки» и Маяковского в Москве. Когда общение только начиналось, редакция «Вечерней Москвы» находилась по адресу Пушкинская улица, 22 (ныне это Большая Дмитровка), а потом на улице Горького, 15 (ныне — Тверская). Пройдут годы, памятник поэту украсит площадь неподалеку, его именем назовут и станцию метро. А редакция переедет на Чистые пруды, потом займет место в здании на улице 1905 года — ровно посередине между двумя важными для Маяковского «точками»: домом номер 36 на Красной Пресне, где поэт жил с матерью и сестрами с августа 1913 по май 1915 года, и квартирой в Студенецком переулке, 6 полученной в конце 1927 года сестрой поэта. И там и там сейчас — музеи.
...9 июля 1928 года в газете появилось жесткое стихотворение, родившееся у Маяковского под впечатлением от увиденного кошмара: в самом центре Москвы, на Никольской, был магазин Осоавиахима (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству, Осоавиахим, ОАХ — советская общественно-политическая оборонная организация, существовавшая в 1927–1948 годы, предшественник ДОС ААФ. — «ВМ»). Там были выставлены макеты кистей человеческих рук, поврежденных различными отравляющими веществами. Маяковский назвал стихотворение «№ 17» — по номеру дома, в котором находился магазин. И в целом лето 1928 года оказалось «активно-маяковским» для «Вечерки». Еще до «№ 17», 20 июня 1928 года, например, поэт опубликовал в газете стихотворение «Мы отдыхаем», где описывал массовый выезд на дачи с юмором.
В поезде люди, «Вечорку» мусоля, вежливо встанут мне на мозоли.
Мы себя оскорблять не позволим, тоже ходим по ихним мозолям.
Отразилось в творчестве Маяковского и превращение Крыма во всероссийскую здравницу. Стихотворение «Евпатория» невозможно читать без улыбки: только в этом стихотворении он обогатил наш язык такими перлами, как евпаторьяне и евпаторенки!
Ну а еще летом 1928 года стало известно, что Москву собираются украшать мраморными бюстами. Идея продвигалась на фоне полного отсутствия реального благоустройства города, за что отвечал отдел коммунального хозяйства (МКХ). Тем летом «Вечерняя Москва» начала компанию под названием «Хватит ломать колеса» — идея была в том, что булыжник, конечно, орудие пролетариата, но не лучшая вещь для мощения дорог. Газета ратовала за асфальт, МКХ уверял, что на асфальтирование города уйдет минимум полвека. И на фоне этого была придумана история с украшательством. Мало того, что это была профанация, так еще и качество предложенных для «украшения» скульптур вызывало вопросы…
Маяковский в проблеме разобрался и задал руководителям городского хозяйства настоящую трепку, напечатав 2 июля 1928 года в «Вечерке» стихотворение «Слегка нахальные стихи товарищам из Эмкахи».
…Прямо некуда деваться от культуры.Будь ей пусто!
Вот товарищ Цивцивадзе насадить мечтает бюсты...
Перед публикацией был эпиграф: «Тов. Цивцивадзе возбудил в МКХ вопрос об украшении Москвы скульптурой. (Из газет)». Представим на минутку состояние товарища И. Цивцивадзе, в 1928 году — заведующего МКХ. Не позавидуешь! В общем, идея не прошла — благодаря поэту и газете.
При большой любви Маяковский иногда на «Вечерку» сердился — так, как сердятся на своих. Например, обиделся, что газета не написала, как его принимали во время загрантурне: «Славу писателю делает «Вечерка». И «Вечерка» обо мне — ни строчки». Но все проходит, прошло и это. В итоге лишь за вторую половину 1928 года поэт напечатал в «Вечерке» более полутора десятков стихотворений.
Последнее стихотворение газета получила от поэта 28 декабря 1929 года. «Пролетарка, пролетарий, заходите в планетарий»посвящалось открытию в Москве 5 ноября 1929 года первого в СССР планетария.
…Он был молод, ярок. Но линия его судьбы была коротка. 27 марта 1930 года он пришел в редакцию на обсуждение пьесы «Баня», не подозревая, что это последний его визит в редакцию. Обсуждение проходило бурно, нервно, на нем присутствовали критики и рабочие фабрики «Буревестник» — тогда такие встречи были не редки. Маяковский хмурился, потом жестко ответил критикам.
В тот же день на диспуте о той же «Бане» в Доме печати он раздраженно вспоминал: «Меня сегодня в «Вечерней Москве» критиковали рабочие. Один говорит: «Балаган», другой говорит: «Петрушка». Как раз я и хотел и балаган и петрушку. Третий говорит: «Нехудожественно». Я радуюсь: я и не хотел художественно, я старался сделать нехудожественно…»
Никто не мог знать, какие горькие мысли бродят в его голове, как он устал в свои 36 лет… Может, проживал год за два? Если измерять глубину написанного им, то разве это возможно в 36?
...14 апреля 1930 года в Москве, в квартире 12 дома № 3 по Лубянскому проезду прозвучал выстрел. Самоубийство. Маяковский оставил предсмертную записку, которая начиналась словами: «В том что умираю не вините никого и пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил…» (Орфография сохранена. — «ВМ»).
«Вечерняя Москва» скорбела по поэту... Посвятила ему две газетных страницы, опубликовала уникальные документы, напечатала письмо поэта сестре Людмиле, написанное ей из полицейского участка в январе 1909 года. Он не исчез из «Вечерки» и потом: газета принимала участие в обсуждении памятника поэту, писала о выходе собрания его сочинений, не забывала вспоминать его. Ну а сейчас «вечеркинское» удостоверение поэта украшает наш музей. Он ушел, но остался в этом мире навсегда — молодой, талантливый, дерзкий.
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Юрий Козлов писатель, главный редактор «Роман-газеты»:
— Революция оказалась событием, адекватным таланту поэта. Сталин был бесконечно прав, назвав его лучшим поэтом советской эпохи. На долю Маяковского пришлось всего тринадцать лет советской власти, но этого срока ему хватило для создания поэтического мифа жестокой эпохи, пережившего и его создателя, и саму эпоху. Власть ценила его за правильный пафос, но презирала за прорывающуюся рефлексию и сомнения. Поэт не мог не чувствовать неравноценность «обмена» с властью. Он им — гениальные поэмы «Ленин», «Во весь голос», а в ответ — равнодушие, издевательское внимание к его личной жизни... Маяковскому, как и Блоку в свое время, стало «трудно дышать». Он решил эту проблему выстрелом в сердце. «В этой жизни умереть не ново // Сделать жизнь значительно трудней», — написал он на смерть Есенина. Пять лет спустя он понял, что «сделать жизнь» по его поэтическому проекту невозможно и... вышел из этого проекта, оставшись великим русским поэтом XX века.