«Прохохотали целое поколение»: Владимир Грамматиков — о том, как женщины «подвинули» мужчин
Владимир Грамматиков, режиссер нового кинофильма «Смотри на меня!», рассказал «Вечерней Москве», нужно ли говорить с детьми на серьезные темы, как женщины «подвинули» мужчин и о многом другом.
Главная героиня автобиографической ленты «Смотри на меня!», солистка Свердловской оперы Нина Левицкая, едет из Свердловска в Москву в товарном вагоне — с коровой, пианино и четырьмя детьми, один из которых, Вовка, — будущий мэтр советского и российского кино.
— Владимир Александрович, вы решили рассказать о сложном послевоенном времени, когда эйфория от победы сочеталась с разрухой, продолжающимися репрессиями, шпиономанией. Почему об этом времени так мало пишут и снимают? Припоминаю только фильм «Дылда» Кантемира Балагова...
— Вы правы, этот период обходят стороной и кинематографисты, и прозаики, за исключением, пожалуй, Балагова и Нагибина. Я категорически против того, чтобы делать акцент на плохом, потому что плохо и не было. В сложные времена важно иметь ориентиры, понимание, как дальше жить. Вообще, преодоление трудностей занимает значительную часть нашей жизни, и в данном случае мама ехала в неизвестность: она не знала, будет нас встречать папа или нет. Казалось бы, авантюра. Но для меня это был подвиг — во имя любви, во имя семьи, во имя детей. Мама спасала нас: она понимала, что если папу забрали в НКВД (отец, советский чиновник, был арестован по доносу), вскоре придут за ней, а нас распихают по детдомам. Эта лента — посвящение, гимн моей маме.
— Сложилось впечатление, что мы смотрим на послевоенный Советский Союз глазами ребенка, пятилетнего малыша Буси. Была такая задача?
— В основе изначального замысла лежала исповедь маленького человечка — думал строить сюжет от фрагмента памяти, всполоха сознания. Начинал снимать так, но постепенно от этой концепции отказался. Экстремальное путешествие оперной певицы в товарном вагоне невозможно передать посредством детской оптики: это ведь история душевной разлуки, которая началась еще до ареста папы. Они жили вместе — но в душевном отдалении. Мама тяжело переживала, что ей пришлось уйти из театра, у нее были все шансы стать примой. Она потом шутила: «Я пела с Козловским». На самом деле Козловский пел сольные арии, а мама с подругами были на подголосках. После того как она вышла замуж и родила нас, ей приходилось с утра до ночи заниматься хозяйством: сначала стоять в очередях, а потом — у плиты. А мы еще и притаскивали друзей со двора… Мама варила суп в пятилитровой кастрюле: картошка, луковица, морковь… Мяса не было. Деликатесом была запеченная в печке или духовке картошка, приправленная деревенским подсолнечным маслом, — мы ее обожали! Это сейчас у нас кругом доставка, кафешки на каждом шагу…
— Женские типажи тридцатых-сороковых и сегодняшние — это небо и земля? Что мы приобрели и потеряли с эмансипацией?
— Женщины сейчас решительные, свободные, независимые. Все-таки в тридцатые-сороковые и еще долго после этого они оставались заложницами семьи в высоком смысле слова. По-моему, эмансипация в России произошла в двухтысячные годы, когда мужики массово потеряли работу и сами как-то потерялись. В позапрошлом году у меня был актерский курс во ВГИКе — это дети, родившиеся в «нулевые». Так вот, 70 процентов из них жили только с мамой. Женщины тогда потеснили мужиков во всех профессиях, начали хорошо зарабатывать и сказали: «Все, Вася, чеши, носки твои стирать не буду, а Нюрку воспитаю сама». И это положение сохраняется до сих пор. Женщины рулят везде, даже в режиссуре. Посмотрите, кто получает первые места на фестивалях: сплошь женские фамилии! Эта инерция тянется с «нулевых», мужиков бесцеремонно отодвигают. А я считаю правильно!
— Почему?
— Потому что мужик дрогнул. Хорошо бы и в государстве высокие посты занимали женщины. Они бы прибрались, всех успокоили, накормили, никого бы не стращали. Женщина может создать уют не только у себя дома, но и в стране. Конечно, у эмансипации есть и отрицательные последствия: замуж выходят поздно, детей рожают поздно… Раньше поцеловались — все, женись! А сейчас живут в гражданском браке лет до сорока, а потом 90 процентов разбегаются, а расписываются примерно 10 процентов. Сейчас все считают регистрацию отношений пустой формальностью. Но это не так! Ты подписываешь нечто большее, чем брачное свидетельство: ты берешь на себя ответственность за чью-то судьбу, и это правильно, это по-мужски.
— А что не так с детским кино? Мы росли на вашем «Усатом няне», «Мио, мой Мио», «Маленькой принцессе». Куда все делось? Почему сейчас снимают мультяшных, насыщенных действием «Богатырей», а не лиричные рукодельные мелодрамы?
— Сегодняшнее детское кино, как ни крути, высокобюджетное. Это фэнтези, фантастика, сказка. А это деньги, деньги, деньги. Необязательно снимать «Аватар», но все, кто связан с кинопроцессом, должны понимать: мощную мелодраму без компьютерной графики будут смотреть взрослые, а дети — нет. Им нужны события и эффекты. Современный ребенок привык к крутым компьютерным играм, там он сам выбирает условия, оружие, героев, а потом приходит в кино — а тут рыцари с ведрами на голове дерутся на деревянных ножах… Да, некоторые мои коллеги уходят от «экшена», я знаю людей, которые обращаются к хорошей, умной истории для детей. Но они не могут заявить о себе во весь голос. Нет крупных детских фестивалей, нет номинаций по детскому кино. Ни «Нику», ни «Золотого орла» за детское кино не получишь. Мне говорят: «Ну а как номинировать, если приходится выбирать из двух картин?» Но все же связано! Кинематограф — это индустрия. Конечно, есть некоторые подвижки: например, появился тендер на стопроцентное финансирование детского кино государством. Это огромный шаг! Раньше мы были в общей куче и получали крошки с барского стола…
— Как считаете, с современными детьми можно разговаривать о серьезном? В последние два десятилетия их старались ограждать от всех проблем, предлагая им бесконечные удовольствия, шутки, игры...
— Не то что можно — нужно! Необходимо. Мы и так прохохотали целое поколение. С детьми, и особенно с подростками, нужно обсуждать серьезные темы. Они как никто нуждаются в хорошем совете, в размышлениях, ориентирах, честном, искреннем кино. А подростковых фильмов нет вообще!
— Считается, что подростки обожают мангу и анимэ. Там ведь тоже какой-то просветительский момент присутствует?
— Некоторые идеи в манге заложены, но это все-таки про Японию. А нам нужно снимать кино про наших подростков, про их проблемы, их радости.
— В первую очередь какие?
— Главная проблема — вечная, это «отцы и дети», взаимоотношения поколений. Между бабушками и внуками разверзлась пропасть: между ними стоит айпад. В наше время такого не было. Моя бабушка брала меня за руку и рассказывала сказку, и я мог слушать одну и ту же историю десять раз подряд. Я мог подойти к бабушке и спросить у нее совета. Сегодняшний подросток к бабушке за советом не пойдет. Он спросит у айфона. И дело не в том, что бабушки не освоили айфон, — освоили. Но наше поколение не живет в интернете, а внуки — живут. И это разводит нас в разные стороны чувственно и эмоционально. Вот про это я бы и снял кино: как преодолеть эту пропасть, убрать телефон из отношений?
— В одном из интервью вы говорили, что зритель соскучился по человеческой истории. А в чем разница между художественной «человеческой историей» и сентиментальным сериальным «мылом»?
— Разница — в реакции зрителей. Я возил свою премьеру по городам и помню, как радовались зрители в Барнауле, что они, наконец, увидели кино с внятными эмоциями, без чернухи и мудрствований лукавых. «Простая человеческая история» — не про жанр. Это может быть комедия Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию» или драма Глеба Панфилова «В огне брода нет». А может быть вообще сюрреализм. Дело не в форме, а в содержании, в намерении режиссера что-то донести. Тут не нужно «шаманить»: если есть что сказать — выходи и говори. А если нечего — молчи. Иногда смотришь фильм, полтора часа хронометраж. Сидишь и думаешь: о чем это все, для кого? Когда авторы не понимают, чего наснимали, они говорят: мол, это адресовано всем. Всем — значит никому…
— А режиссеры говорят: мол, нам не хватает сценариев, во всем виноваты драматурги…
— С драматургией действительно беда. Приносят сценарий, а там катастрофа. И дело не в том, что молодые драматурги глупы и бездарны: они могут быть очень умны и образованны. Просто они не хотят писать о чувствах, об эмоциях, о любви. Они вообще не хотят говорить о реальной жизни. Мистика, космос, символы, отсылки — вот «наше все». Чем больше накрутили, тем как бы и лучше… Только это не про нас, не про людей. Это скучно снимать. Я очень надеюсь, что эпоха этих искусственных игрищ уйдет и мы вернемся к нашей действительности.
— Вы преподаете во ВГИКе. Преподаватели творческих вузов часто жалуются, что к ним приходят 18-летние, совсем юные люди, у которых просто не хватает жизненного опыта для полноценного художественного высказывания. Согласны?
— Да, это проблема режиссерского и драматургического факультетов. Вспоминают, что когда в 1960-е во ВГИК пришли фронтовики — Ростоцкий, Озеров, Чухрай, — с ними в киноискусство влилась мощная волна. Но уже в 1980-е от взрослых, состоявшихся людей ВГИК стал потихоньку отказываться, отдавая предпочтение молодым. Оно и понятно: из них легче что-то вылепить. Слава богу, сейчас возрастных ограничений в творческих вузах нет, у нас можно получить второе высшее бесплатно, и за это — огромная благодарность правительству. Но я-то преподаю на актерском, где уж точно не нужно повышать возрастной ценз: пока они всему научатся — уже состарятся!
— То есть к вам приходят романтически настроенные молодые ребята, многие из которых не понимают, во что ввязались. Говорите ли им что-то в назидание, а может, в утешение?
— Моя первая встреча со студентами всегда исповедальная. Рассказываю то, чего не говорю ни в каких интервью. А они, шокированные, слушают. А потом даю каждому по пять минут — рассказать о самом значительном событии в жизни. Кто-то сочиняет истории на ходу и врет, кто-то искренне исповедуется. В конце встречи я им говорю: «Господа, вас здесь 25 человек. Знайте, что в профессии вас останется максимум пятеро. Это практика не сегодняшних дней: то же самое было и в 50-е, 60-е, 70-е, 80-е, 90-е, нулевые, десятые… Подумайте еще раз». В результате… никто не уходит. Каждый думает, что он, именно он окажется в этой самой счастливой пятерке.