Леонид Якубович: Медаль за освоение целинных земель мне дороже заработанного
80-летие отмечает 31 июля Леонид Якубович. Миллионы россиян знают его прежде всего как ведущего телеигры «Поле чудес», которым он стал еще в 1991 году. «Вечерняя Москва» побеседовала с юбиляром.
С Леонидом Якубовичем мы знакомы уже 40 лет. Поэтому могу утверждать, что, едва ли не единственному из ТВ-знаменитостей такого масштаба, ему удалось пройти испытание «медными трубами» без последствий. Якубович умудрился не «хватануть звездочку». Может, потому, что стал всесоюзно известен не в юном возрасте, а может, просто в силу природного здравомыслия. По моему глубокому убеждению, он не просто шоумен и многолетний телеведущий популярнейшей программы «Поле чудес», а масштабное явление отечественного масс-культа, с которым мне выпала удача побеседовать накануне его 80-летнего юбилея.
— Леонид Аркадьевич, закономерно начать с родителей. Как они познакомились?
— Мать окончила Первый медицинский и работала врачом. Она даже один раз ездила с Бурденко на фронт.
Тогда было принято под разные праздники отправлять подарки на фронт. Отец получил две варежки. Одна крохотная, одна нормальная и обе — на правую руку. Написал ответ. «Дорогая Римма, спасибо большое, но...» Она страшно переволновалась и отправила ему письмо, мол, она никогда не вязала. «Извините, дорогой товарищ». И на этот раз послала теплые носки: один 42-го размера, а другой — 36-го. И тогда отец понял, что это судьба.
Он приехал в Москву, познакомились, в 1944-м расписались. И отец уехал обратно. Воевал в 108-й стрелковой дивизии, дошел до Восточной Пруссии, там был ранен. Его наградили орденом Красной Звезды. У меня даже есть фотография, где сам Буденный вручает ему награду.
— За что именно орден?
— Часть оказалась в окружении, заканчивались боеприпасы, и командир дивизии приказал их доставить. Отец с товарищами на трех машинах отправились на задание, а на обратном пути в с двух сторон пошли немецкие танки.
Первая машина успела, во второй был отец, который увидел, что третья машина встала, водителя убили. Он добежал до нее, сел за руль, а стартер не срабатывает, колеса пробиты. И в этот момент немецкий танк пушкой ударил сзади, машина с ходу завелась, и отец успел проскочить к своим.
— У меня отец тоже в 17 ушел добровольцем на фронт и тоже воевал в Восточной Пруссии. И ранен был, и тоже орденоносец. Но не любил рассказывать про войну. Ваш как, рассказывал?
— Нет. Почти ничего. Отец сначала носил ордена, как все фронтовики. Потом наступил период, когда стал носить только планки. А потом перестал носить и планки. А когда приходили ребята-однополчане, они курили, вспоминали, но мне — «иди погуляй».
Отец не мог смотреть фильмы про войну, у него сразу начинали трястись плечи, и тут же мать подходила: Аркадий, Аркадий, папиросу, рюмку и «идем, идем».
Меня возили в детский сад, который располагался прямо напротив Кремля, на этой стороне Москвы-реки... Это был детский сад Министерства обороны. Мы туда ехали на трамвае, а потом шли пешком. И вот однажды, это я очень хорошо помню, мне было года четыре, трамвай на повороте взвизгнул, помнишь, звук такой? Отец меня плашмя ляпнул об асфальт и лег сверху. Рефлекс на звук снаряда... Ну и все, мы пошли домой, ни в какой детский сад я не попал в тот день.
— Вы один из очень немногих моих знакомых, который жил при Сталине...
— Я его видел на трибуне. Сидел у папы на плечах во время демонстрации. Это был, по-моему, если от мавзолея считать, то ли 9-й, то ли 10-й ряд. Отца уже из армии тогда вышибли…
— Что значит «вышибли»?
— Ну... «дело врачей». Всех по этой национальности вычищали отовсюду. Несмотря на то что отец — орденоносец...
— Вам было восемь, когда Сталин умер. В семье это как-то обсуждалось?
— Вот это я тоже очень хорошо помню. Дед Семен Цезаревич был истово верующий, вот как бывают верующие люди, почти до фанатизма: вот все, что пишут газеты, правда, считал он. Абсолютно дикие споры с отцом... Мать была за правду и всегда говорила: «Тихо, соседи, тише уже, тише». 12 соседей у нас было. Мы жили так: 30-метровая комната была разделена перегородками на маленькие. В большой жили бабушка с дедушкой, в одной маленькой жили дядя, тетя, моя сестра, а в другой — папа, мама и я.
Еще очень хорошо помню часы с боем, стол, на котором мы играли в пинг-понг, когда его раскладывали. Куда это все делось, я не помню. Единственное, что осталось и до сих пор у меня хранится, — небольшая картина.
Нашей соседкой была Ольга Ивановна со взрослой дочерью, которой, наверное, лет 35 было. Потом мне мать говорила, что всю жизнь они с отцом были благодарны Ольге Ивановне за то, что она на отца не написала донос в 1937 году. И на деда никто донос не написал, поэтому они остались живы в эти годы.
Вообще дружно жили с соседями. Очень хорошо помню чемпионат мира по футболу, проходивший в Англии: у нас был телевизор и у соседей был телевизор, два матча одновременно транслировали из Лондона и Ливерпуля, и весь подъезд сидел у нас.
— В школе хорошо учились?
— А я вечернюю школу оканчивал, поскольку из обычной удрал в шестом классе. В Сибирь.
— Из школы — в Сибирь? Зачем?
— Меня всю жизнь тянет за хвост какой-то случай. Мы шли с приятелем, с Колей Болотовым, по улице. Мне было значит... 15 лет. Оказались напротив планетария, на той стороне Садового кольца, где находился клуб туристов, и прямо к стене были приляпаны такие записочки с телефончиками: «Требуются два студента на работу в Восточную Сибирь в экспедицию профессора Вашкова». Вот черт нас дернул! Мы вошли. «Вы хотите в экспедицию? Пожалуйста, Центральный научно-исследовательский дезинфекционный институт». Очаровательный дядька совершенно, на всю жизнь я его запомнил, Андрей Алексеевич. Он спросил: ребята, вы в каком классе?
Я явился домой, имея в руках рюкзак, резиновые сапоги и штормовку. И сказал, что уезжаю в Сибирь. Мать сказала: поешь сначала. Отец дал трешник, добавил, что, наверное, на дорогу хватит. На следующее утро я уехал поездом Москва — Лена.
Вернулся в сентябре, пошел в вечернюю школу. Рад этому обстоятельству несказанно, потому что, чтобы учиться в вечерней школе, надо было где-то работать. И опять случай невероятный. Я был у кого-то в гостях в Лефортове и перся пешком домой, потому что денег у меня на автобус не было. Шел по набережной и увидел — «отдел кадров» (авиационного завода. — «ВМ»). Ну и стал работать токарем. Потом перешел в электромеханический цех и сделался электромехаником по грузоподъемным устройствам — лифты, краны.
— То есть для этого не требовалось образования, получения каких-то навыков?
— Я же учеником сначала был: ученик токаря, ученик электромеханика, потом первый разряд, второй, третий, четвертый и аж пятый разряд. Эти люди меня воспитали. Мне запрещалось курить, хотя они брали меня с собой в компанию. Они не давали мне пить никогда, хотя там очень лихая компания была. Они следили за мной невероятно: я учился в вечерней школе, так они у меня дневник проверяли — бригада!
Я обожал завод, был влюблен в него, без кавычек. В фильме «Большая перемена» песня есть: «А я всего один из вас, меня зовут, меня зовут рабочий класс»...
— Про ваш документальный проект «Восьмидесятники». Вы посвятили его людям, рожденным в 1945-м, ровесникам нашей Победы. Он про тех, которые никуда не повернули, ни на что не повелись и не предали то лучшее, что в них воспитало непростое время... Почему пришла идея сделать этот проект?
— Я подумал, что есть очень много людей, на чьих глазах прошла история страны. Мы же привыкли мерить историю крупными событиями: целина, «Братская» ГЭС, полет Юрия Гагарина в космос... Но ведь и судьбы маленьких людей, как ручеечки, могут слиться в большую реку.
— Про Гагарина: расскажите о впечатлениях мальчика, услышавшего, что советский человек покорил космос.
— Я могу это сравнить только с киношными кадрами празднования Дня Победы. Я больше никогда в жизни не видел такого единого восхищения народа. Мне 16 лет, я учусь в девятом классе, помню, идет урок черчения. И тут директор школы срочно зовет всех на школьный двор и объявляет о полете вокруг Земли советского космонавта Юрия Гагарина. Мы стали кричать: «Ура! Мы первые!», танцевали...
Нас всех отпустили с уроков, мы высыпали на улицу Чкалова. Батюшки мои, мы еле протолкались! И нас понесла людская волна... Ну, это было что-то фантастическое, я думаю, что страна подобного больше не видела! Люди целовались, обнимались, дарили что-то друг другу... Ликование было, я клянусь, это было что-то невероятное!
Я потом уже очень коротко познакомился с отрядом космонавтов...
— Уже в телевизионный период?
— Нет, раньше, когда учился в институте электронного машиностроения. А до этого прошел туры в трех театральных вузах. Во МХАТе — один тур, а в ГИТИСе — все три. А через год я понастоящему влюбился в КВН и перешел учиться в МИСИ имени Куйбышева, потому что там была команда КВН. У меня вся жизнь делится на завод, КВН и телевидение. Когда мы выбегали на выездной конкурс, народ орал: «МИСИ, давай!»
Санечка Масляков, когда я зашелся в кашле (коклюш случился, а надо было выходить на сцену), долбал меня по спине, пока я не пришел в себя. Вот что такое КВН по тем временам. Это такое товарищество, такое братство! Мы, 13 студентов МИСИ, поехали играть в Молдавию с командой КВН Кишинева. Это была одна из последних прямых трансляций, с «хоккейным вариантом» — с 40-минутной, по-моему, паузой, когда что-то отмонтировать можно было. Конечно, мы совершенно обалдели от Кишинева: 13 копеек стоил стакан вина.
Масляков вместе со Светой Жильцовой поехали открывать эту историю. Вдруг какая-то женщина выходит на сцену и говорит: извините, пожалуйста, у меня есть несколько слов. И обратилась к залу: «Друзья мои, молдаване, кишиневцы, мы же все славимся гостеприимством, как же так получается? Приехали 13 человек из МИСИ, а весь зал болеет за наших. Давайте-ка разделимся. Левая половина зала будет болеть за Кишинев, а правая половина зала будет болеть за МИСИ». Правая половина зала встает и уходит. Проходит полчаса, и зрители возвращаются. Каждый держит по канистре с вином. Каждый!
Я не помню, чем кончилась эта игра. Они орали, они истово за нас болели, они выпивали за нас...
— 1960-е — это не только Юрий Алексеевич Гагарин, это и Никита Сергеевич Хрущев, и вся эта эпопея с Америкой, кукурузой...
— Ты знаешь, а я вот больше всего запомнил не это. До нас дошло выступление Хрущева на съезде, где произошло развенчание Сталина (XX съезд КПСС, на котором осудили культ личности Сталина, состоялся 14–25 февраля 1956 года. — «ВМ»). Это был тяжелый удар. Люди, которые любили или не любили Сталина, вдруг увидели, что все рушится. Я не знаю, как в других домах, но в своем очень хорошо помню некую растерянность. Я думаю, что на этом заканчивался Советский Союз...
— Тем не менее, по ощущениям, это было счастливое время?
— Абсолютно. Это было счастливое время, потому что мы все были молодые. И я был воспитан на том, что «у нас лучше», потому что не все зависит от денег.
— Это ощущение, оно применимо ко всему поколению людей, которых вы называете восьмидесятниками?
— Я думаю, что к большинству из них. Даже те, которые поносили советскую власть, все равно не ставили деньги во главу угла. Было что-то другое, стоящее над материальными ценностями. Я не могу это объяснить... Тогда какая-нибудь грамота ЦК комсомола стоила дороже, чем все ваши зарплаты, понимаешь? И БАМ! Я, например, три раза был на целине. И моя медаль за освоение целинных земель мне дороже заработанного. И несколько поколений выросло на этом.
ОБ АВТОРЕ
Евгений Додолев — известный журналист и медиаменеджер, в настоящее время ведущий авторских программ на каналах «Россия 1» и «Москва 24».
Леонид Якубович согласился сняться в боди-хорроре Валерии Гай Германики «Ням-ням». Режиссер рассказала о чем, будет сериал.