Ах, васильки, васильки!
И челночила, и на рынке торговала куриными ножками Буша, и вертела букеты из цветов в ларьке. Ни от какой работы не отказывалась и как-то легко ее находила — простую и понятную работу, безыскусную. Может, ей, окончившей в свое время Текстильный институт, и хотелось заниматься батиком.
Но — так уж сложилась жизнь. Мальчишкам нужен был не батик, а калорийная пища и витамины. Юрка тихий и болезненный, Женька чересчур энергичный. Всегда себе приключений находил на одно место. После родительского собрания Инна приходила домой — плакала… Впрочем, сейчас все вспоминается уже без трагизма, даже смешно. Ну, чего такого он делал, Женька, — просто шалил. Перед Новым годом как-то прицепил на доску сменные босоножки учительницы английского Марты Владимировны. Украсил кабинет к празднику, так сказать.
Смешно? Да пустяк просто. А тогда — чуть из школы не отчислили. Ну и другое, такое же. Глупости просто. А Юрик, тот, да. Близорукий Юрик, бледный и всегда печальный, «рыцарь печального образа», материнская боль и страдание. Лучше самой заболеть. Даже умереть. Лишь бы не страдала кровинушка. Но взять на себя чужую боль никому не удавалось, даже святым. И Инна лечила Юрика как могла, вытягивала из болезней. Брала талоны к уникальным специалистам, которые всегда работали на другом конце Москвы. Заваривала витаминный шиповник в термосе. Возила на море — лечить Юрикову астму.
Вытянула. Вырос отличный парень, окончил Бауманку. Женился и уехал в Голландию на стажировку.
Со Светкой, женой, Юрику, конечно, повезло. Красивая, длинноногая, из состоятельной семьи… Высоко Юрик взлетел со Светкой. Если бы не она, никогда б Юрика не оставили на том заводе в Голландии. Что за завод, Инна не знала толком. Но если в Голландии, то, конечно, хороший. Там все хорошее — и климат, и люди, и тюльпаны. Инна мечтала посмотреть фестиваль тюльпанов в Голландии, но как-то все не получалось. Да и не особо звали молодые в Голландию. На Западе, объяснила Светка, не принято по гостям шататься. «Можем забронировать вам гостиницу», — сказала она. Инна растерялась, обиделась, но не нашлась что ответить.
Может, и действительно — такие правила. А у молодых, конечно, своих забот много. С работой наладилось, и дом взяли в кредит — дорожки из белого гравия, черная лохматая собака на газоне. Женьке фотки присылали по интернету, он Инне показывал. Сказал: загнивают, голландские овощи.
Это он так из зависти сказал, поняла Инна. Женька высот Юрика не достиг. Говорил: кому Бог много дает, тому трудно выбирать. Инна на Женьку сердилась. Ничего-то он до конца не доводил. Институт бросил, пошел в армию. После армии «бизнесы» крутил. Инна так говорит: «Крутил бизнесы». То вертолеты продавал, то шубы. Остался в итоге при своих. К тридцати пяти стало понятно, что бизнесменом Женьке не стать, решил быть поэтом. Писал стихи, зачитывал Инне, когда та возвращалась с работы. Был, как правило, уже нетрезв…
Пел, подыгрывая себе на гитаре: «Ах, васильки, васильки! Много мелькает их в поле…» Играть на гитаре тоже нормально не выучился — так, три блатных аккорда. Такие, как Женька, ничего до конца не доводят. И вот с бабами так же. Все у него «герлфренд». А голова уже наполовину седая, как драгоценный мех чернобурки. Светка подарила Инне куртку с воротником из чернобурки, когда уезжали в Голландию. Инна куртку не носит, бережет. Да и рукава длинные. Светка-то каланча модельная, а Инна метр с кепкой.
Началась весна, грязная и слякотная. Инна пришла домой уставшая. Может, авитаминоз. А может, что похуже. Уже не страшно. Сыновья-то взрослые. Может, и лучше даже — отмучиться. Попила чаю, приободрилась. Нет, рано еще помирать. Надо дожить до лета. Лето — это дача, крошечный домик без удобств в Тульской области. Возраст — к земле потянуло, как шутят острословы — и с каждым годом все интересней и радостней было Инне сажать всякую всячину. Вот пионы, например. Какое-то чудо! А ирисы, изящные, синие-синие. Жасмин с тонким горчащим запахом. Кипенная белизна сирени под окнами. Когда-то давно, в прошлой жизни еще, девчонками забирались в сиреневый куст и выискивали цветочки с пятью лепестками. Съесть такой — гарантировать себе счастливую жизнь. Инна проводила на даче весь отпуск и каждые выходные, до глубокой осени, моталась в свою Ивановку на электричке. В эти выходные, что ли, поехать? Может, уже выросли крокусы…
— Мать! — сказал Женька. — Дай денег пять тыр.
— Тебе все дай! Все дай! — взвилась Инна. — На девок твоих? Ты знаешь, как эти «пятьтыр» мне достаются? А тебе дай! Тыр! Как надоело это тыр, пыр. Сказал бы почеловечески — пять тысяч.
Он стоял в дверях и улыбался, ее непутевый Женька.
В рваных джинсах (так модно, вроде бы). Лохматый, с щетиной и синими-синими глазами — точь-в-точь как у самой Инны. Только не у этой Инны, сегодняшней, а у давнишней, двадцатилетней, какой была когда-то давно. Уже и не помнит, когда. Потом, с годами, глаза выцвели, потеряли свою яркость. А в пору Инкиной юности цветных фотографий практически не делали. Поэтому все ее фотографии — черно-белые и немногочисленные — не сохранили синевы глаз.
— Мать! Я тебе подарок заказал. Всякую фиготу для лета… ну, ты же любишь это… сажать. Мицелий белых грибов, ну, грибные семена, тебе заказал, и желтую клубнику, и еще это… малиновое дерево. По почте прислали, наложенным платежом. Ты не сердись, я просто подумал, что пусть у тебя будет самый красивый огород в этом году. Будешь там хвалиться перед соседками. Малиновое дерево, а? С него малины, наверное, ведро набрать можно. Я на фотках смотрел. Пойдем, тебе покажу. Мать, ты что плачешь? Да плюнь ты на этот фестиваль тюльпанов. Мы тебе такой фестиваль устроим в Ивановке! Голландские овощи сгниют от зависти.
А Инна плакала и не могла остановиться. Малиновое дерево, которое, конечно, никогда не вырастет, мицелий белых грибов, напоминающий труху. Желтая клубника. Набор волшебника — так и не повзрослевшего, седого уже, синеглазого мальчика, который захотел сделать счастливой свою маму.