Николай Чиндяйкин: Мой холодец хвалят все
—Николай Дмитриевич, у вас есть замечательные стихи о доме «Фотокарточка». Вы жили в самых разных местах — Ростове-на-Дону, Омске. Какому из домов они посвящены?
—Под окошком у нас палисадник,
Это — мама и папа в цветах,
У него балалайка в руках,
Значит, это какой-нибудь праздник.
У меня не болит голова,
И не жмет, и не колет в груди…
Еще бабушка наша жива,
Еще все у меня впереди.
На стене в нашей московской квартире есть старые фотографии, среди них — та, где есть этот домик. На крыльце — родители и мы с сестренкой. В том родительском доме практически все делалось своими руками, не то что в городской квартире. Отец, фронтовик, безумно любил своих детей, он, например, для моей сестры сколотил маленький домик в прилегающем садике, чтобы она могла там играть. Для деревни, где мы тогда жили, подобное трепетное отношение к дочери было в диковинку — ни песочницы, ни качели обычно для детей не строили. Было не до этого.
—И чем вам по дому в детстве приходилось заниматься?
—Да всем. Зимой валил снег, мы его разгребали лопатами. Весной сажали картошку. Мне очень нравилось, например, пилить дрова и складывать их в поленницы. Это, кстати, не так просто — грамотно сложить поленницу, чтобы не намокла, не завалилась набок. Отец был с руками, и благодаря его науке я многое по дому умею делать сам: пилить, рубить, прибивать.
—То есть вы хорошо относитесь к телепередачам о ремонте?
—В том случае, если они не юмористические. Меня очень раздражает, если идет программа, где мужская половина семьи решила для женской половины испечь что-то к 8 Марта, в итоге все перемазались и у них все сгорело. У меня в детстве был замечательный пример — отец моей подружки взял нас, двоих маленьких детей, с собой в лодку. Едва отплыли, как начался страшный ливень и гроза. Папа моей подружки тут же причалил, в несколько минут построил шалаш, засунул нас в него и растер, чтобы мы согрелись. А едва дождь закончился, он соорудил костерок, хотя вокруг все было мокрое, просушил наши вещички. А мы, растертые, гонялись друг за другом по полянке. Вернулись домой сухие, накормленные, радостные. Вот что значит — мужик, и вот это для меня — нормально. А не размазанная по лицу мука.
—Ну а что в вашем доме подавалось на стол?
—Стол в будни и на праздники отличался. В праздник выставлялось множество разносолов. Непременно был родительский холодец, приготовление которого я освоил еще в детстве и сейчас тоже его частенько варю. Гости нахваливают, особенно когда приезжают к нам с женой в Тарусу, где у нас есть домик. Холодец лучше всего варится в чугуне, по всем правилам, в русской печи. Еще я вспоминаю на праздничном родительском столе селедочку, которую прекрасно разделывал папа, и неизменные грибочки. Мы их летом заготавливали по несколько кадушек. Самым изысканным грибом считались грузди, их было меньше всего. Зато маслят или волнушек было всегда вдоволь. Кроме того, обязательно на столе присутствовала своя квашенная капуста.
—А как хранили мясо или рыбу? Холодильников ведь тогда не было?
—Выручала русская смекалка: три семьи кооперировались и делали общий ледник. Когда местная речка замерзала, то выпиливались глыбы льда. Их складывали определенным образом, пересыпая песком или опилками. И такой холодильник прекрасно сохранял холод, тая очень медленно. Мясо мы предпочитали коптить. Отец это делал изумительно, на берегу речки, в углублении обрыва, используя ветки можжевельника. Дым можжевельник дает густой, и когда мы закалывали поросенка, то у нас было свое мясо. Окорока вывешивались под потолком чердака.
—Задумывались ли в то время, когда только мечтали стать артистом, о какихлибо составляющих более комфортной жизни?
—Не поверите, пределом моих мечтаний было иметь отдельную комнату с собственным столом и полкой для книг, что произошло уже в институте, когда я стал студентом. А еще почему-то мое воображение всегда эту комнату наделяло — нет, даже и не окном, а форточкой. Она была символом персональной свободы — с ее помощью я мог закрыться от окружающего мира. Но если мы говорим о комфорте, то бытовая устроенность никогда не была его главной составляющей, хотя, как потом оказалось, я по натуре — домосед. Гораздо более важным для меня было присутствие интересных людей рядом, и тут мне повезло еще со студенческой скамьи. Сначала я поступил на курс Михаила Буткевича, великого педагога.
А через два года он нас передал Анатолию Александровичу Васильеву. Такие уникальные встречи бывают разве что в сказках! Васильев как раз получил театр. И, собственно, нашим спектаклем «Шесть персонажей в поисках автора» этот театр открывался. Благодаря Васильеву я окунулся в элитарный, закрытый и вместе с тем законченный художественный мир. Мир абсолютно самодостаточный, очень быстро расположившийся в истории русского театра. Вообще, о каждом из театров, в которых я работал, я могу рассказывать долго и с любовью, но это будет уже совсем другая история.
СПРАВКА
Николай Чиндяйкин родился в селе Черном Уренского района Горьковской области. В 1987 году окончил режиссерский факультет ГИТИСа. С 1989 года начал сниматься в кино и телесериалах. C 2008 года — актер МХТ им. Чехова.