В стиле прованс

— Ну, как будем стричься? — спросил молодой смешной парикмахер.

Таня посмотрела на свое отражение в большом зеркале. Они отразились оба — и Таня, и парикмахер, — и напоминали нелепую картину в широкой темной раме.

Рыжеволосая всклокоченная Таня с большими, чуть навыкате, глазами с прозеленью. И мастер-стилист Степан К. — так было написано у него на бейджике. Выбритые виски, на макушке хвост из гладких черных волос, небольшая аккуратная борода заплетена в косичку, и на конце ее висит крошечный колокольчик. Юный Мефистофель, подумала Таня. Ведь знала же, что нельзя полагаться на случай. А Таня вот — положилась. И зашла в первую попавшуюся стекляшку-парикмахерскую. И попала в руки вот к этому… с колокольчиком. Ой, все. Какая разница теперь…

— Я бы хотела покраситься в блондинку и обрезать волосы, — сказала Таня. — Да, непременно в блондинку. Платиновую. Каре. Понимаете?

Степан деловито защелкал ножницами. Таня краем глаза видела, как на пол падают длинные, волнистые пряди волос. Андрей так любил ее рыжую гриву… Она попыталась неловко вытереть слезинку, запуталась в целлофановом плаще, накинутом на плечи.

Степан заметил, перестал клацать ножницами. И даже тактично ушел куда-то, дал время Тане успокоиться. Вернулся с чашкой кофе.

— Вот, по-моему, кое-кому надо взбодриться, — сказал он. — Не жалейте волосы. Вы знаете, что волосы хранят информацию? Сострижете негатив. Станете другой. Обновитесь. В жизни надо что-то менять.

Таня молча глотала кофе. Болтливый Степан продолжал:

— Думаете, я, когда шел сначала в Авиационный институт, а потом работать менеджером, предполагал когда-нибудь, что буду вот так, цирюльником, работать? Но знал: надо что-то менять. Нет ничего скучнее, чем чертить чертежи. Хотя вру, есть: работать менеджером! Приходить каждый день ровно к десяти, садиться за телефон, обзванивать клиентов. Пять дней в неделю одно и то же. Домой приходишь, ешь и спишь. Я подумал, что сам стал походить на мобильный телефон: он разряжается за день, вечером дома ложится на подзарядку, с утра опять готов к работе. И я так же… Я не телефон. Я человек. Шел вечером домой, увидел свет в салоне. Молодая женщина сидела в кресле, другая ее стригла. Они смеялись. Я подумал: вот этого я хочу. Работать с людьми. Говорить с ними. Помогать им. Парикмахер — это немножко, знаете ли, психотерапевт… Ну что, все бросил, окончил курсы. Вот, стригу. Хотя мало кто меня понял из близких. Ну что, продолжим?

Таня с удивлением слушала его, этого молодого странного парня. Заметила у него на руке татуировку: цветного дракона. У Тани тоже была татуировка на запястье. Половина веревочки. Это была тату, сделанная специально для Андрея. У него была вторая половина веревочки… Когда они соединяли руки, веревочка тоже соединялась. Опять защипало глаза.

— Пойдемте смывать краску, — позвал Степан. Он уже почти закончил работу.

Таня запрокинула голову в раковину. Ни о чем не думала. Только теплая вода и ласковые руки Степана — он колдовал над волосами. Смывал, массировал, наносил какой-то бальзам и целебное масло…

…Так же, нежно и уверенно, мыл ее Андрей.

— Просто расслабься и получай удовольствие, — говорил он. — Теперь ты всецело в моих руках. Твои волосы — это волшебство. Я увидел тебя, рыжую, солнечную, веселую, и понял, что пропал.

У Тани была модная профессия — ландшафтный дизайнер. Она приехала в новый, только построенный, загородный дом к Андрею Кудряшову — удачному банкиру. Как-то в голове отложился карикатурный типаж — банкир обязательно должен быть пузатым, в пенсне и с маленькими черными усиками. А навстречу по хрустящему гравию из дома цвета шампань вышел высокий стройный мужчина в белых теннисных туфлях. Его синие глаза смеялись, хотя лицо оставалось серьезным.

— В мое одинокое грустное жилище залетела настоящая лесная фея, — сказал он. — Вы, как солнце, осветили своими волосами весь пейзаж. Оставайтесь — здесь всегда теперь будет солнечно!

Таня осталась. Сначала делала работу. Сад она «увидела» в стиле прованс. Герань, петунья и душистые травы. И конечно, лаванда. От высокой ярко-синей до мелкой, фиолетовой. Плетеные кресла, беседка, увитая плющом, петляющие дорожки. За лето Таня так привязалась к этому дому, что стала считать его своим — хотя это было глупо, конечно. Но ведь и Андрея она стала считать своим! Она все чаще оставалась ночевать в его красивом уютном доме. Он был рад…

Таня знала, конечно, что Андрей женат, но жена жила где-то в городе, и Андрей уверял: у нее своя отдельная жизнь, они собираются разводиться. «Я люблю тебя, мое солнышко», — шептал Андрей ночью Тане на ушко. И казалось, что в спальне действительно становилось вдруг светлее…

Закончился август, промелькнуло солнечное бабье лето, наступил октябрь. Пошли дожди. Грустная посеревшая лаванда доживала свои последние деньки.

— Ты знаешь, солнышко, тебе придется уехать, — как-то буднично сказал Андрей за завтраком. — Сюда скоро приедет моя жена. Ей сейчас нужен свежий воздух. У нас с Аленой будет ребенок… Таня задохнулась.

— Ты же говорил, что не спишь с ней… даже не видишься…

— Малыш, ну мало ли, что я говорил. Это все мужики так говорят. Не сердись на меня. Будем встречаться в городе… Я квартиру сниму.

Она ушла, громко хлопнув дверью. И заплакала только на улице. В полупустой электричке рыдала как ненормальная — все смотрели на нее с сочувствием. А мысль была только одна — глупая. Как он объяснит своей жене дурацкую татуировку — половину веревочки на левой руке?

— Поднимайтесь, — раздался голос Степана. — Так, осторожнее…

Он обернул ее голову полотенцем. И опять они застыли вдвоем перед зеркалом.

Таня слабо улыбнулась — в этой чалме было похоже, что она лысая.

— А вы посмотрите, как вам хорошо — без волос вообще. Вы как инопланетянка. А в ваших зеленых глазах целая вселенная. И такая нежная, высокая изящная шея. Такая шея была у Нефертити…

— Брейте. Брейте наголо, — вдруг решительно сказала Таня. Наверное, у Степана действительно был дар — видеть в людях что-то такое, чего они о себе и сами не знали…

Она оставила ему щедрые чаевые и свою визитную карточку. И была уверена — он ей позвонит, смешной парень, лекарь человеческих душ. На улице холодный ветер обжег непривычно голую голову. Было уже совсем темно, и ей было жаль, что прохожие не видят ее — новую. С долгой, как у Нефертити, шеей, с огромными печальными глазами. Хотя — почему печальными? Пусть горькую память хранят рыжие волосы. Они остались там, на полу, в парикмахерской. Их наверняка уже смела толстая уборщица в синем халате.